И все же эта женщина, стоявшая перед Моргейной, каким-то образом прошла испытания, без которых никому не получить жреческого сана; Богиня не отвергла ее. Так что же Она судила Ниниане?
– Говорю тебе, Ниниана, я видела это, и Врана – тоже… Нам непременно нужно до восхода солнца взглянуть в зеркало!
– Не очень-то я в это верю, – невозмутимо отозвалась Ниниана. – Чему быть, того все равно не миновать… Но раз тебе так хочется, Моргейна, я пойду с тобой.
Они молча прошли через сад – две черные тени среди мокрого, бесцветного мира – и спустились к водяному зеркалу у Священного источника. Еще на ходу Моргейна краем глаза заметила силуэт высокой женщины, укутанной в покрывало, – Врана, – и рядом с ней – Нимуэ, бледный утренний цветок. Красота девушки потрясла Моргейну. Даже Гвенвифар в самом расцвете юности не была столь прекрасна! На миг душу Моргейны охватила зависть и боль. «Я стольким пожертвовала ради Богини, а она ничем не вознаградила меня…»
– Нимуэ – девушка, – сказала Ниниана. – Ей и смотреть в зеркало.
В блеклых водах озерца отражалось белесое небо, на котором уже появились бледно-розовые полосы, вестники рассвета, и на этом фоне особенно отчетливо вырисовывались четыре темных силуэта. Нимуэ подошла к берегу, на ходу поправляя длинные белокурые волосы, и перед мысленным взором Моргейны возникла серебряная чаша и застывшее, завораживающее лицо Вивианы…
– Что я должна увидеть, матушка? – негромко спросила Нимуэ. Казалось, будто девушка говорит во сне.
Моргейна ждала, что ответит Врана, но та промолчала. В конце концов, Моргейна ответила сама:
– Действительно ли Авалон пал жертвой предательства и поражен в самое сердце? Что случилось со Священными реликвиями?
Тишина. Лишь негромко щебечут птицы в ветвях деревьев да тихо журчит вода, вытекающая из чаши Священного источника и собирающаяся в тихой заводи озерца. Ниже по склону белели опустошенные сады, а на вершине холма проступали очертания стоячих камней.
Тишина. Наконец Нимуэ, пошевельнувшись, прошептала:
– Я не могу разглядеть его лица…
По поверхности заводи побежала рябь, и Моргейне привиделась чья-то ссутуленная фигура – человек медленно, с трудом куда-то шел… затем она увидела комнату, где она безмолвно стояла за спиной у Вивианы в тот день, когда Талиесин вложил Эскалибур в руки Артура, – и услышала предостерегающий голос барда:
– Нет! Прикосновение к Священным реликвиям – смерть для непосвященного!
В этот миг Моргейна могла бы поклясться, что слышит самого Талиесина, а не Нимуэ… Но он, Мерлин Британии, имел право прикасаться к Священным реликвиям, – и вот он извлек их из тайника, копье, чашу и блюдо, спрятал их под плащом и ушел – на другой берег Озера, туда, где сверкал во тьме Эскалибур… Священные реликвии воссоединились.
– Мерлин! – вырвалось у Нимуэ. – Но зачем?! Моргейна знала, что напоминает сейчас ликом каменную статую.
– Как-то раз он говорил со мной об этом. Он сказал, что Авалон ушел за пределы мира, а Священные реликвии должны оставаться в мире, чтоб служить людям и богам, какими бы именами ни нарекали их люди…
– Он осквернит их, – взволнованно воскликнула Ниниана, – и поставит на службу богу, что хочет вытеснить всех прочих богов!…
В наступившей тишине раздалось пение монахов. А затем солнечные лучи коснулись зеркала, и поверхность воды вспыхнула огнем – ослепительным, обжигающим, пронзающим глаза и разум, и в свете встающего солнца Моргейне показалось, будто весь мир освещен пламенем пылающего креста… Моргейна зажмурилась, пряча лицо в ладонях.
– Не надо, Моргейна, – прошептала Врана. – Богиня сама позаботится о том, что ей принадлежит…
И снова до Моргейны донеслось пение монахов: «Кирие элейсон, Христе элейсон…» Господи, помилуй, Христос, помилуй… Священные реликвии были похищены. Несомненно, Богиня допустила это, дабы показать, что Авалон более не нуждается в них, что им надлежит уйти в мир и служить людям…
Но видение пылающего креста по-прежнему стояло перед глазами Моргейны. Моргейна закрыла глаза ладонью и отвернулась от солнца.
– Это не в моей власти – освободить Мерлина от его обета. Он поклялся священной клятвой и вместо короля заключил Великий Брак с этой землей. Ныне он сделался клятвопреступником и заплатит за свое преступление жизнью. Но прежде, чем покарать предателя, следует исправить последствия предательства. Реликвии вернутся на Авалон, – даже если мне придется самой отправиться за ними. Сегодня же утром я еду в Камелот.
– Должна ли я ехать с тобой? Не мне ли надлежит отомстить за Богиню? – прошептала Нимуэ.
И, услышав эти слова, Моргейна внезапно осознала, что следует делать.
Ей самой предстоит заняться Священными реликвиями. Их оставили на ее попечение, и если бы она как следует укрыла реликвии, вместо того чтоб упиваться собственной скорбью и думать лишь о себе, похищение не состоялось бы. Но Нимуэ станет орудием кары для предателя.
Кевин никогда не видел Нимуэ. Он знает всех обитателей Авалона – кроме этой девушки, ведущей жизнь отшельницы. Мерлин оставит крепость своей души без защиты – и это и приведет его к гибели; так бывает с каждым, кого Богиня пожелает покарать.
– Ты отправишься в Камелот, Нимуэ, – медленно произнесла Моргейна, до боли стиснув кулаки… Подумать только – ведь она почти помирилась с этим предателем! Как она могла?! – Ты – кузина королевы Гвенвифар и дочь Ланселета. Ты попросишь королеву принять тебя в число ее придворных дам. И еще ты попросишь, чтоб она никому – даже Артуру – не рассказывала, что ты выросла на Авалоне. Если понадобится, притворись, будто ты стала христианкой. Там, при дворе ты познакомишься с Мерлином. У него есть одно слабое место. Мерлин убежден, что женщины избегают его из-за его хромоты и уродства. Но если какая-то женщина не станет выказывать по отношению к нему ни страха, ни отвращения, если даст понять, что видит в нем мужчину – для такой женщины он пойдет на все. Даже на смерть. Нимуэ, – сказала Моргейна, глядя прямо в глаза испуганной девушке, – ты соблазнишь его и заманишь в свою постель. Ты свяжешь его чарами – так, чтоб он принадлежал тебе безраздельно, душою и телом.
– А потом? – дрожа, спросила Нимуэ. – Что потом? Я должна буду убить его?
Моргейна хотела было ответить, но Ниниана опередила ее.
– Это слишком легкая смерть для предателя. Ты должна околдовать его, Нимуэ, и привезти обратно на Авалон. Он умрет в дубовой роще – так, как полагается умирать изменнику.
Моргейну пробрал озноб. Она поняла, какой конец уготован Кевину: с него заживо сдерут кожу и засунут в таком виде в расщепленный дуб, а щель законопатят, оставив лишь отверстие для воздуха, – чтоб изменник подольше помучился… Моргейна склонила голову, пытаясь унять дрожь. Поверхность воды больше не сверкала под солнечными лучами; небо затянуло легкими рассветными облачками.
– Здесь мы сделали все, что могли, – сказала Ниниана. – Пойдем, матушка…
Но Моргейна оттолкнула ее руку.
– Не все… Я тоже должна буду отправиться в Камелот. Мне нужно знать, как предатель задумал использовать Священные реликвии.
Моргейна вздохнула. Она так надеялась никогда больше не покидать Авалон! Но иного выхода нет. Она не может переложить эту тяжесть на чужие плечи.
Врана протянула руку. Старую жрицу била дрожь – такая сильная, что Моргейна испугалась, как бы Врана не упала.
– Я тоже должна идти, – прошептала Врана, и ее загубленный голос заскрипел, словно сухие ветви на ветру. – Это моя судьба… мне не лечь в землю зачарованного края рядом с остальными… Я еду с тобой, Моргейна.
– Нет, Врана, нет! – попыталась возразить Моргейна. – Тебе нельзя!
Врана ни разу в жизни не покидала Авалон – а ей ведь уже за пятьдесят! Она не перенесет этого путешествия! Но никакие ее возражения не смогли поколебать решимости Враны. Пожилая женщина дрожала от ужаса, но оставалась непреклонна: она видела свою судьбу; она должна сопровождать Моргейну – чего бы это ей ни стоило.
– Но я не собираюсь путешествовать, как Ниниана – в паланкине, со свитой, как подобает великой жрице, – попробовала переубедить подругу Моргейна. – Я переоденусь старой крестьянкой, как в свое время частенько делала Вивиана.
Но Врана лишь покачала головой и упрямо сказала:
– Где пройдешь ты, Моргейна, там пройду и я.
В конце концов, хоть страх – не за себя, за Врану! – и продолжал терзать ее, Моргейна сказала:
– Что ж, пускай.
И они принялись собираться в путь. Выехали они в тот же день. Нимуэ ехала открыто, со свитой, как подобает родственнице Верховной королевы, а Врана и Моргейна, натянув на себя отрепья побирушек, выбрались с Авалона окольным путем и пешком отправились в Камелот.
Врана и вправду оказалась куда сильнее, чем думала Моргейна, – и становилась сильнее с каждым днем. Они шли медленно, выпрашивая подаяние в крестьянских дворах, воруя куски хлеба, брошенные собакам, ночуя где придется; однажды им пришлось заночевать на заброшенной вилле, а в другой раз – в стогу сена. В ту самую ночь Врана заговорила – впервые с начала их странствия.
– Моргейна, – сказала Врана, когда они закутались в плащи и улеглись, прижавшись друг к другу, – завтра в Камелоте празднуют Пасху. Нам нужно попасть туда к рассвету.
Моргейна не стала спрашивать, зачем это нужно. Она знала, что Врана не сумеет ответить на ее вопрос, разве что скажет: «Так я видела. Такова наша судьба». Потому она сказала лишь:
– Значит, мы можем полежать здесь до тех пор, пока не начнет светать. Отсюда до Камелота не больше часа пути. Если б ты сказала мне об этом раньше, мы могли бы продолжить путь и заночевать уже под его стенами.
– Я не могла, – прошептала Врана. – Я боялась. Моргейна не видела в темноте лица подруги, но поняла, что та плачет.
– Мне страшно, Моргейна, очень страшно…
– Говорила же я тебе – оставайся на Авалоне! – резко оборвала ее Моргейна.
– Но я должна послужить Богине, – все так же шепотом ответила Врана. – Я столько лет прожила на Авалоне, в покое и безопасности, и вот теперь Матерь Керидвен требует, чтоб я сполна расплатилась за свою безмятежную жизнь… но я боюсь, я так боюсь… Обними меня, Моргейна – мне так страшно…
Моргейна привлекла подругу к себе, поцеловала и принялась баюкать, словно ребенка. А потом они словно вместе шагнули за порог вечного безмолвия, и Моргейна, обняв Врану, принялась ласкать ее; они прижались друг к другу в неком подобии неистовой страсти. Никто из них не проронил ни слова, но Моргейна чувствовала, что окружающий мир пульсирует в странном священном ритме, и вокруг царила непроглядная тьма; две женщины утверждали жизнь в тени смерти. Так при свете весенней луны и костров Белтайна юные женщина и мужчина утверждают жизнь весенним бегом и соединением тел, таящим в себе семена гибели: смерти на поле брани – для него и смерти при родах – для нее. Так под сенью бога, пожертвовавшего собой, во тьме новолуния жрицы Авалона взывали к жизни Богини – и в тишине она отвечала им… В конце концов они утихли, не разжимая объятий, и Врана наконец-то перестала всхлипывать. Она лежала, словно мертвая, и Моргейна, чувствуя, что сердце ее готово вот-вот остановиться, подумала: «Я не должна мешать ей, даже если она идет навстречу смерти – ведь такова воля Богини…»
У нее даже не было сил заплакать.
Тем утром у ворот Камелота стоял такой шум и толкотня, что никому и дела не было до двух немолодых крестьянок. Моргейна была привычна к подобной суматохе; а вот Врана, чья жизнь была отшельнической даже по меркам тихого Авалона, сделалась белой, как мел, и все старалась поплотнее укутаться в потрепанный платок. Впрочем, Моргейна тоже старалась не открывать лица – в Камелоте еще остались люди, способные узнать леди Моргейну, пусть даже поседевшую и переодетую простолюдинкой.
Какой– то гуртовщик, гнавший через двор стадо телок, натолкнулся на Врану и едва не свалил ее на землю. Гуртовщик принялся ругаться, а Врана лишь испуганно глядела на него. Моргейна поспешила вмешаться.
– Моя сестра – глухонемая, – пояснила она, и крестьянин смягчился.
– Вот бедолага… Идите-ка вы сюда – сегодня во дворце угощают всех. Если вы проберетесь потихоньку вон в ту дверь, то сможете посмотреть, как будут заходить гости; поговаривают, будто король с одним из священников что-то задумали. Вы ж небось издалека, и не знаете повадок короля? Ну, а тут, в округе, всем известно, что он завел такой обычай – не начинать праздничного пира, пока не устроит чего-нибудь небывалого. И говорят, будто сегодня в замке случится что-то совсем уж невиданное.
«Не сомневаюсь», – с презрением подумала Моргейна. Но она ограничилась тем, что поблагодарила гуртовщика и потянула Врану за собой. Дальняя часть большого зала быстро заполнялась – всем ведома была щедрость Артура; а кроме того, многим собравшимся лишь раз в году доводилось так хорошо поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194
– Говорю тебе, Ниниана, я видела это, и Врана – тоже… Нам непременно нужно до восхода солнца взглянуть в зеркало!
– Не очень-то я в это верю, – невозмутимо отозвалась Ниниана. – Чему быть, того все равно не миновать… Но раз тебе так хочется, Моргейна, я пойду с тобой.
Они молча прошли через сад – две черные тени среди мокрого, бесцветного мира – и спустились к водяному зеркалу у Священного источника. Еще на ходу Моргейна краем глаза заметила силуэт высокой женщины, укутанной в покрывало, – Врана, – и рядом с ней – Нимуэ, бледный утренний цветок. Красота девушки потрясла Моргейну. Даже Гвенвифар в самом расцвете юности не была столь прекрасна! На миг душу Моргейны охватила зависть и боль. «Я стольким пожертвовала ради Богини, а она ничем не вознаградила меня…»
– Нимуэ – девушка, – сказала Ниниана. – Ей и смотреть в зеркало.
В блеклых водах озерца отражалось белесое небо, на котором уже появились бледно-розовые полосы, вестники рассвета, и на этом фоне особенно отчетливо вырисовывались четыре темных силуэта. Нимуэ подошла к берегу, на ходу поправляя длинные белокурые волосы, и перед мысленным взором Моргейны возникла серебряная чаша и застывшее, завораживающее лицо Вивианы…
– Что я должна увидеть, матушка? – негромко спросила Нимуэ. Казалось, будто девушка говорит во сне.
Моргейна ждала, что ответит Врана, но та промолчала. В конце концов, Моргейна ответила сама:
– Действительно ли Авалон пал жертвой предательства и поражен в самое сердце? Что случилось со Священными реликвиями?
Тишина. Лишь негромко щебечут птицы в ветвях деревьев да тихо журчит вода, вытекающая из чаши Священного источника и собирающаяся в тихой заводи озерца. Ниже по склону белели опустошенные сады, а на вершине холма проступали очертания стоячих камней.
Тишина. Наконец Нимуэ, пошевельнувшись, прошептала:
– Я не могу разглядеть его лица…
По поверхности заводи побежала рябь, и Моргейне привиделась чья-то ссутуленная фигура – человек медленно, с трудом куда-то шел… затем она увидела комнату, где она безмолвно стояла за спиной у Вивианы в тот день, когда Талиесин вложил Эскалибур в руки Артура, – и услышала предостерегающий голос барда:
– Нет! Прикосновение к Священным реликвиям – смерть для непосвященного!
В этот миг Моргейна могла бы поклясться, что слышит самого Талиесина, а не Нимуэ… Но он, Мерлин Британии, имел право прикасаться к Священным реликвиям, – и вот он извлек их из тайника, копье, чашу и блюдо, спрятал их под плащом и ушел – на другой берег Озера, туда, где сверкал во тьме Эскалибур… Священные реликвии воссоединились.
– Мерлин! – вырвалось у Нимуэ. – Но зачем?! Моргейна знала, что напоминает сейчас ликом каменную статую.
– Как-то раз он говорил со мной об этом. Он сказал, что Авалон ушел за пределы мира, а Священные реликвии должны оставаться в мире, чтоб служить людям и богам, какими бы именами ни нарекали их люди…
– Он осквернит их, – взволнованно воскликнула Ниниана, – и поставит на службу богу, что хочет вытеснить всех прочих богов!…
В наступившей тишине раздалось пение монахов. А затем солнечные лучи коснулись зеркала, и поверхность воды вспыхнула огнем – ослепительным, обжигающим, пронзающим глаза и разум, и в свете встающего солнца Моргейне показалось, будто весь мир освещен пламенем пылающего креста… Моргейна зажмурилась, пряча лицо в ладонях.
– Не надо, Моргейна, – прошептала Врана. – Богиня сама позаботится о том, что ей принадлежит…
И снова до Моргейны донеслось пение монахов: «Кирие элейсон, Христе элейсон…» Господи, помилуй, Христос, помилуй… Священные реликвии были похищены. Несомненно, Богиня допустила это, дабы показать, что Авалон более не нуждается в них, что им надлежит уйти в мир и служить людям…
Но видение пылающего креста по-прежнему стояло перед глазами Моргейны. Моргейна закрыла глаза ладонью и отвернулась от солнца.
– Это не в моей власти – освободить Мерлина от его обета. Он поклялся священной клятвой и вместо короля заключил Великий Брак с этой землей. Ныне он сделался клятвопреступником и заплатит за свое преступление жизнью. Но прежде, чем покарать предателя, следует исправить последствия предательства. Реликвии вернутся на Авалон, – даже если мне придется самой отправиться за ними. Сегодня же утром я еду в Камелот.
– Должна ли я ехать с тобой? Не мне ли надлежит отомстить за Богиню? – прошептала Нимуэ.
И, услышав эти слова, Моргейна внезапно осознала, что следует делать.
Ей самой предстоит заняться Священными реликвиями. Их оставили на ее попечение, и если бы она как следует укрыла реликвии, вместо того чтоб упиваться собственной скорбью и думать лишь о себе, похищение не состоялось бы. Но Нимуэ станет орудием кары для предателя.
Кевин никогда не видел Нимуэ. Он знает всех обитателей Авалона – кроме этой девушки, ведущей жизнь отшельницы. Мерлин оставит крепость своей души без защиты – и это и приведет его к гибели; так бывает с каждым, кого Богиня пожелает покарать.
– Ты отправишься в Камелот, Нимуэ, – медленно произнесла Моргейна, до боли стиснув кулаки… Подумать только – ведь она почти помирилась с этим предателем! Как она могла?! – Ты – кузина королевы Гвенвифар и дочь Ланселета. Ты попросишь королеву принять тебя в число ее придворных дам. И еще ты попросишь, чтоб она никому – даже Артуру – не рассказывала, что ты выросла на Авалоне. Если понадобится, притворись, будто ты стала христианкой. Там, при дворе ты познакомишься с Мерлином. У него есть одно слабое место. Мерлин убежден, что женщины избегают его из-за его хромоты и уродства. Но если какая-то женщина не станет выказывать по отношению к нему ни страха, ни отвращения, если даст понять, что видит в нем мужчину – для такой женщины он пойдет на все. Даже на смерть. Нимуэ, – сказала Моргейна, глядя прямо в глаза испуганной девушке, – ты соблазнишь его и заманишь в свою постель. Ты свяжешь его чарами – так, чтоб он принадлежал тебе безраздельно, душою и телом.
– А потом? – дрожа, спросила Нимуэ. – Что потом? Я должна буду убить его?
Моргейна хотела было ответить, но Ниниана опередила ее.
– Это слишком легкая смерть для предателя. Ты должна околдовать его, Нимуэ, и привезти обратно на Авалон. Он умрет в дубовой роще – так, как полагается умирать изменнику.
Моргейну пробрал озноб. Она поняла, какой конец уготован Кевину: с него заживо сдерут кожу и засунут в таком виде в расщепленный дуб, а щель законопатят, оставив лишь отверстие для воздуха, – чтоб изменник подольше помучился… Моргейна склонила голову, пытаясь унять дрожь. Поверхность воды больше не сверкала под солнечными лучами; небо затянуло легкими рассветными облачками.
– Здесь мы сделали все, что могли, – сказала Ниниана. – Пойдем, матушка…
Но Моргейна оттолкнула ее руку.
– Не все… Я тоже должна буду отправиться в Камелот. Мне нужно знать, как предатель задумал использовать Священные реликвии.
Моргейна вздохнула. Она так надеялась никогда больше не покидать Авалон! Но иного выхода нет. Она не может переложить эту тяжесть на чужие плечи.
Врана протянула руку. Старую жрицу била дрожь – такая сильная, что Моргейна испугалась, как бы Врана не упала.
– Я тоже должна идти, – прошептала Врана, и ее загубленный голос заскрипел, словно сухие ветви на ветру. – Это моя судьба… мне не лечь в землю зачарованного края рядом с остальными… Я еду с тобой, Моргейна.
– Нет, Врана, нет! – попыталась возразить Моргейна. – Тебе нельзя!
Врана ни разу в жизни не покидала Авалон – а ей ведь уже за пятьдесят! Она не перенесет этого путешествия! Но никакие ее возражения не смогли поколебать решимости Враны. Пожилая женщина дрожала от ужаса, но оставалась непреклонна: она видела свою судьбу; она должна сопровождать Моргейну – чего бы это ей ни стоило.
– Но я не собираюсь путешествовать, как Ниниана – в паланкине, со свитой, как подобает великой жрице, – попробовала переубедить подругу Моргейна. – Я переоденусь старой крестьянкой, как в свое время частенько делала Вивиана.
Но Врана лишь покачала головой и упрямо сказала:
– Где пройдешь ты, Моргейна, там пройду и я.
В конце концов, хоть страх – не за себя, за Врану! – и продолжал терзать ее, Моргейна сказала:
– Что ж, пускай.
И они принялись собираться в путь. Выехали они в тот же день. Нимуэ ехала открыто, со свитой, как подобает родственнице Верховной королевы, а Врана и Моргейна, натянув на себя отрепья побирушек, выбрались с Авалона окольным путем и пешком отправились в Камелот.
Врана и вправду оказалась куда сильнее, чем думала Моргейна, – и становилась сильнее с каждым днем. Они шли медленно, выпрашивая подаяние в крестьянских дворах, воруя куски хлеба, брошенные собакам, ночуя где придется; однажды им пришлось заночевать на заброшенной вилле, а в другой раз – в стогу сена. В ту самую ночь Врана заговорила – впервые с начала их странствия.
– Моргейна, – сказала Врана, когда они закутались в плащи и улеглись, прижавшись друг к другу, – завтра в Камелоте празднуют Пасху. Нам нужно попасть туда к рассвету.
Моргейна не стала спрашивать, зачем это нужно. Она знала, что Врана не сумеет ответить на ее вопрос, разве что скажет: «Так я видела. Такова наша судьба». Потому она сказала лишь:
– Значит, мы можем полежать здесь до тех пор, пока не начнет светать. Отсюда до Камелота не больше часа пути. Если б ты сказала мне об этом раньше, мы могли бы продолжить путь и заночевать уже под его стенами.
– Я не могла, – прошептала Врана. – Я боялась. Моргейна не видела в темноте лица подруги, но поняла, что та плачет.
– Мне страшно, Моргейна, очень страшно…
– Говорила же я тебе – оставайся на Авалоне! – резко оборвала ее Моргейна.
– Но я должна послужить Богине, – все так же шепотом ответила Врана. – Я столько лет прожила на Авалоне, в покое и безопасности, и вот теперь Матерь Керидвен требует, чтоб я сполна расплатилась за свою безмятежную жизнь… но я боюсь, я так боюсь… Обними меня, Моргейна – мне так страшно…
Моргейна привлекла подругу к себе, поцеловала и принялась баюкать, словно ребенка. А потом они словно вместе шагнули за порог вечного безмолвия, и Моргейна, обняв Врану, принялась ласкать ее; они прижались друг к другу в неком подобии неистовой страсти. Никто из них не проронил ни слова, но Моргейна чувствовала, что окружающий мир пульсирует в странном священном ритме, и вокруг царила непроглядная тьма; две женщины утверждали жизнь в тени смерти. Так при свете весенней луны и костров Белтайна юные женщина и мужчина утверждают жизнь весенним бегом и соединением тел, таящим в себе семена гибели: смерти на поле брани – для него и смерти при родах – для нее. Так под сенью бога, пожертвовавшего собой, во тьме новолуния жрицы Авалона взывали к жизни Богини – и в тишине она отвечала им… В конце концов они утихли, не разжимая объятий, и Врана наконец-то перестала всхлипывать. Она лежала, словно мертвая, и Моргейна, чувствуя, что сердце ее готово вот-вот остановиться, подумала: «Я не должна мешать ей, даже если она идет навстречу смерти – ведь такова воля Богини…»
У нее даже не было сил заплакать.
Тем утром у ворот Камелота стоял такой шум и толкотня, что никому и дела не было до двух немолодых крестьянок. Моргейна была привычна к подобной суматохе; а вот Врана, чья жизнь была отшельнической даже по меркам тихого Авалона, сделалась белой, как мел, и все старалась поплотнее укутаться в потрепанный платок. Впрочем, Моргейна тоже старалась не открывать лица – в Камелоте еще остались люди, способные узнать леди Моргейну, пусть даже поседевшую и переодетую простолюдинкой.
Какой– то гуртовщик, гнавший через двор стадо телок, натолкнулся на Врану и едва не свалил ее на землю. Гуртовщик принялся ругаться, а Врана лишь испуганно глядела на него. Моргейна поспешила вмешаться.
– Моя сестра – глухонемая, – пояснила она, и крестьянин смягчился.
– Вот бедолага… Идите-ка вы сюда – сегодня во дворце угощают всех. Если вы проберетесь потихоньку вон в ту дверь, то сможете посмотреть, как будут заходить гости; поговаривают, будто король с одним из священников что-то задумали. Вы ж небось издалека, и не знаете повадок короля? Ну, а тут, в округе, всем известно, что он завел такой обычай – не начинать праздничного пира, пока не устроит чего-нибудь небывалого. И говорят, будто сегодня в замке случится что-то совсем уж невиданное.
«Не сомневаюсь», – с презрением подумала Моргейна. Но она ограничилась тем, что поблагодарила гуртовщика и потянула Врану за собой. Дальняя часть большого зала быстро заполнялась – всем ведома была щедрость Артура; а кроме того, многим собравшимся лишь раз в году доводилось так хорошо поесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194