И даже когда опасность миновала, слабость упорно не желала отступать; королева лежала неподвижно, вялая, ко всему равнодушная, и по лицу ее струились слезы: у нее не хватало сил даже на то, чтобы их вытереть. Нет, она, видно, ума лишилась, если вбила себе в голову, будто это Кевин ее проклял; это ей верно, в бреду померещилось… ведь это не первый ее выкидыш, а если кто и виноват, так она сама, раз осталась здесь, вдали от общества своих дам, – тут ни свежего воздуха нет, ни свежей еды, ни возможности размяться.
Больную навестил замковый капеллан и тоже подтвердил, что считать, будто Кевин ее проклял – это сущее неразумие… Конечно, Господь никогда не стал бы ее карать рукою языческого жреца.
– Не спеши перекладывать вину на чужие плечи, – сурово объявил святой отец. – Если здесь и есть чья-то вина, то не твоя ли? Нет ли у тебя на совести какого-либо тайного греха, леди Гвенвифар?
Тайного? Конечно же, нет! Давным-давно покаялась она в любви своей к Ланселету – и получила отпущение, и с тех пор тщилась думать лишь о законном своем супруге. Нет, дело не в этом… и все-таки, все-таки…
– Я не смогла убедить… не хватило у меня сил убедить Артура отказаться от языческих змей и знамени Пендрагона, – слабо посетовала она. – Неужто Господь покарал бы за это моего ребенка?
– Лишь тебе одной ведомо, что у тебя на совести, госпожа. И не говори о каре, что якобы настигла ребенка… дитя твое на лоне Христовом… а наказывает Господь лишь тебя с Артуром, если это и впрямь наказание, о чем не мне судить, – чопорно добавил священник.
– Но что же мне сделать, чтобы искупить мой грех? Что сделать мне, чтобы Господь послал Артуру сына ради Британии?
– А ты воистину сделала все, что в твоих силах, дабы дать Британии христианского короля? Или, может быть, сдерживаешь ты слова, кои должно бы произнести вслух, тщась угодить своему мужу? – неумолимо вопрошал священник. Со временем капеллан ушел; Гвенвифар осталась лежать неподвижно, глядя на знамя. Она знала: ныне каждую ночь в небесах полыхают огни, предрекая великую битву, что уже близка; однако же некогда римский император узрел в небе знак креста, и судьба всей Британии изменилась безвозвратно. Ах, если бы только она сумела донести сей знак до Артура…
– Ну же, помоги мне подняться, – велела она служанке. – Должно мне закончить знамя, что Артур возьмет с собою в битву.
В тот вечер в покои королевы пришел Артур; она как раз прокладывала последние стежки, а женщины зажигали светильники.
– Ну, как ты, родная моя? Рад я, что вновь вижу тебя на ногах и за работой, – промолвил он, целуя жену. – Милая моя, не нужно так горевать… ни одна женщина не родила бы здорового ребенка во время столь напряженное, когда в любой момент того и гляди битва начнется… Воистину, надо было мне отослать тебя в Камелот. Мы еще молоды, моя Гвенвифар, может статься, Господь еще пошлет нам много детей. – Однако по беспомощному выражению его лица Гвен видела: Артур разделяет ее горе. Королева сжала руку мужа и заставила присесть рядом с собою на скамью перед ткацким станком.
– Ну, разве не красиво? – спросила она, точно ребенок, вымаливающий похвалу.
– Чудо как хорошо. Я думал, в жизни своей не увижу работы более тонкой, чем эта, – и Артур положил руку на ножны алого бархата, неизменно висящие у него на поясе, – но твое знамя еще лучше.
– А я ведь в каждый стежок вплела молитвы за тебя и твоих соратников, – умоляюще промолвила она. – Артур, послушай меня – как думаешь, разве не может того быть, что Господь покарал нас, ибо счел, что недостойны мы дать этому королевству следующего короля, ты и я, разве что принесем обет служить Ему верно и преданно, и не по языческим обычаям, но по новому закону, под дланью Христа? Все силы языческого зла объединились против нас, и должно нам сразиться с ними при помощи креста.
Артур накрыл ладонью руку жены.
– Полно, родная моя. Ты же знаешь, я служу Господу как могу…
– И все же ты возносишь над своими людьми языческое знамя со змеями, – воскликнула она, и Артур горестно покачал головой.
– Любовь моя, не могу я обмануть и предать Владычицу Авалона, возведшую меня на трон…
– На трон тебя возвел Господь и никто иной, – убежденно промолвила Гвенвифар. – Ох, Артур, если ты меня любишь, если хочешь, чтобы Господь послал нам другого ребенка, послушайся меня! Или ты не видишь, что Он покарал нас, забрав нашего сына к себе?
– Не говори так, – твердо оборвал ее Артур. – Безрассудство и суеверие – думать, будто Господь способен на такое. Я пришел с долгожданной вестью: саксы собирают силы, и мы выступаем в поход, чтобы дать им бой у горы Бадон! И весьма жалею я, что ты нездорова и не можешь выехать в Камелот, но, увы, не бывать тому… по крайней мере пока…
– Ах, я отлично знаю, что я для тебя – лишь обуза, – с горечью воскликнула королева. – Так всегда было… жаль, что я не умерла вместе с моим ребенком!
– Нет-нет, не след тебе так говорить, – ласково произнес Артур. – Я более чем уверен, что с моим добрым мечом Эскалибуром и всеми моими соратниками мы одержим победу. А ты молись за нас денно и нощно, моя Гвенвифар. – И, поднявшись, Артур добавил: – До рассвета мы не выступим. Я попытаюсь выкроить время и зайти попрощаться с тобою перед тем, как армия двинется в путь; и твой отец тоже навестит тебя, и Гавейн, а возможно, и Ланселет: он шлет тебе привет и поклон, моя Гвенвифар; он очень встревожился, услышав, как тебе недужится. Сможешь ли ты поговорить с ними, если они придут? Королева склонила голову.
– Я исполню волю моего короля и лорда, – с горечью отозвалась она. – Да, пусть они придут, хотя дивлюсь я, что ты берешь на себя труд попросить меня о молитвах… я даже не в силах убедить тебя отказаться от языческого знамени и поднять Христов крест… И, вне сомнения, Господу ведомо твое сердце, ибо Господь не позволил тебе выехать в битву с верою, что сын твой станет править в этой земле, ибо не решился ты еще утвердить в сей земле христианство…
Артур умолк, выпустил ее руку; Гвенвифар чувствовала, как муж смотрит на нее сверху вниз. Наконец Артур наклонился, взял ее за подбородок, развернул лицом к себе. И тихо произнес:
– Дорогая моя госпожа, любовь моя ненаглядная, во имя Господа, неужто ты и вправду в это веришь?
Не в силах произнести ни слова, Гвенвифар кивнула, точно ребенок, вытирая нос рукавом платья.
– Говорю тебе, дорогая моя госпожа, перед лицом Господа: не верю я, что Господь так утверждает свою волю, и не думаю, что это так уж важно – какое знамя мы подъемлем. Однако если для тебя это так много значит… – Король помолчал, судорожно сглотнул. – Гвенвифар, мне невыносимо видеть тебя в таком горе. Если я возьму в битву это знамя Христа и Пресвятой Девы, перестанешь ли ты скорбеть и от всего сердца помолишься ли за меня Господу?
Мгновенно преобразившись, Гвенвифар подняла глаза; сердце ее взыграло от неуемной радости. Неужто Артур и впрямь сделает это ради нее?
– Ох, Артур, я молилась, я так молилась…
– Так тому и быть, – вздохнув произнес Артур, – я клянусь тебе, Гвенвифар, что в битву я возьму лишь твое знамя, знамя Христа и Пресвятой Девы, и никаких иных стягов над моим легионом развеваться не будет. Да будет так, аминь. – Артур поцеловал ее, однако в лице его читалась глубокая печаль. Она сжала руки мужа, покрыла их поцелуями, и впервые Гвенвифар показалось, что змеи на его запястьях ничего такого не значат – просто поблекшие изображения, не более; воистину, она была безумна, когда сочла, что змеи эти обладают властью повредить ей или ее ребенку.
Артур кликнул оруженосца, дожидающегося у дверей комнаты, и велел ему бережно и осторожно забрать знамя и водрузить его над лагерем.
– Ибо завтра на рассвете мы выступаем, – объявил король, – и пусть все видят: над Артуровым легионом развевается знамя моей госпожи с изображением Пресвятой Девы и креста.
Оруженосец оторопел.
– Сир… лорд мой… а как же знамя Пендрагона?
– Отнеси его к эконому и вели убрать куда-нибудь. Мы выступаем под стягом Господа.
Оруженосец ушел; Артур улыбнулся жене, однако в улыбке этой не ощущалось особой радости.
– Я навещу тебя на закате, вместе с твоим отцом и нашими родственниками. Тут мы и отужинаем; я велю экономам принести снеди на всех. Не след обременять Элейну заботами о столь многих. А до тех пор прощай, дорогая жена. – И Артур скрылся за дверью.
В итоге скромный ужин накрыли в одном из малых залов: в покоях королевы столько народу просто не разместилось бы. Гвенвифар и Элейна нарядились в лучшие свои платья из тех, что еще оставались в Каэрлеоне, и вплели в волосы ленты; обе с восторгом предвкушали что-то вроде праздника после сурового заточения последних недель. Угощение – по чести говоря, немногим лучше армейских пайков – накрыли на раскладных столиках. Большинство престарелых советников Артура отослали в Камелот, включая и епископа Патриция; зато на ужин пригласили Мерлина Талиесина, и короля Лота, и короля Уриенса Уэльского, и герцога Марка Корнуольского, и Ланселетова сводного брата Лионеля из Малой Британии, старшего сына и наследника короля Бана. Был там и Ланселет; улучив минуту, он подошел к королеве и поцеловал ей руку, с безнадежной нежностью заглянув ей в глаза.
– Ты поправилась, госпожа моя? Я за тебя тревожился. – И, воспользовавшись полумраком, поцеловал ее – легонько, точно перышком задел, прикоснулся теплыми губами к ее виску.
Подошел и король Леодегранс и, сердито хмурясь и супясь, поцеловал ее в лоб.
– Мне страх как жаль, что ты расхворалась, дорогая моя, и ребенка тоже жаль; воистину Артуру следовало спровадить тебя в Камелот, силком запихнув в носилки; так поступил бы я с Альенор, вздумай она мне перечить, – бранился король. – А теперь вот сама видишь: зря ты осталась, еще как зря!
– Не упрекай ее, – мягко вмешался Талиесин, – она довольно выстрадала, лорд мой. Ежели Артур не считает нужным ее бранить, так отцу и вовсе не след.
– А кто таков герцог Марк? – тактично сменила тему Элейна.
– Он – кузен Горлойса Корнуольского, погибшего незадолго до того, как Утер взошел на трон, – пояснил Ланселет. – Герцог Марк просил Артура, чтобы, если мы одержим победу у горы Бадон, король отдал ему Корнуолл, посредством брака с родственницей нашей Моргейной.
– Идти за такого старика? – потрясение охнула Гвенвифар.
– Думаю, выдать Моргейну за человека постарше было бы только разумно: красота ее не такова, чтобы привлечь жениха помоложе, – промолвил Ланселет. – Зато она умна, образованна, и, собственно говоря, герцог Марк просит ее руки не для себя самого, но для племянника Друстана, а Друстан – один из лучших корнуольских рыцарей. Артур сделал его своим Соратником – сейчас, накануне битвы. Хотя, скорее всего, ежели Моргейна ко двору не вернется, этот Друстан женится на дочке старого бретонского короля Хоуэлла. – Ланселет фыркнул себе под нос. – Придворные сплетни о браках да свадьбах – неужто нам и поговорить больше не о чем?
– А что, – храбро промолвила Элейна, – скоро ли ты объявишь нам о своей свадьбе, сэр Ланселет?
Рыцарь галантно наклонил голову:
– В тот день, когда твой отец предложит мне тебя, леди Элейна, я ему не откажу. Однако похоже на то, что отец твой предпочтет подыскать тебе жениха побогаче, чем я; а поскольку госпожа моя уже замужем, – Ланселет поклонился королеве, и в глазах его Гвенвифар прочла неизбывную печаль, – жениться я не тороплюсь.
Закрасневшись, Элейна уставилась в пол.
– Я пригласил и Пелинора, да только он решил остаться в лагере со своими людьми, готовясь к выступлению. Часть повозок уже тронулись в путь. Глядите-ка, – Артур указал на окно. – Северные копья вновь полыхают над нашими головами!
– А разве Кевина Арфиста с нами не будет? – полюбопытствовал Ланселет.
– Я велел ему прийти, коли захочет, – отозвался Талиесин, – да только Кевин сказал, что предпочел бы не оскорблять королеву своим присутствием. Вы, никак, поссорились, Гвенвифар?
Королева опустила глаза.
– Я наговорила ему резкостей, будучи больна и истерзана болью. Если ты его увидишь, лорд друид, не скажешь ли ему, что я от всего сердца прошу у него прощения? – Сидя рядом с Артуром и зная, что знамя ее уже развевается над лагерем, Гвенвифар чувствовала, что ее переполняет любовь и сострадание ко всем на свете, даже к злополучному барду.
– Думается мне, Кевин знает, что ты говорила так в ожесточении на собственные свои несчастья, – мягко отозвался Талиесин. Что же именно рассказал ему молодой друид, гадала про себя Гвенвифар.
Резко распахнулась дверь – и в зал ворвались Лот с Гавейном.
– Что же это такое происходит, лорд мой Артур? – воззвал Лот. – Знамя Пендрагона, за которым мы поклялись следовать, не развевается более над лагерем, и Племена немало тем встревожены… скажи мне, что ты наделал?
В свете факелов Артур казался бледным как полотно.
– Мы – христианский народ, и сражаемся мы под знаменем Христа и Пресвятой Девы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194