Джем увлеченно наблюдал за тем, как порхают над виолами смычки, как быстро перебирает лютнист пальцами струны. Басовые звуки клавикордов отдавались у Джема в ушах. Юноша в гордом одиночестве?
— Юноша в гордом одиночестве?
Джем поднял голову, на него доброжелательно смотрел мужчина в летах. Из кармашка на поясе свисала золотая цепочка для часов. На голове у мужчины был изысканно красивый парик. В руке дымилась сигара. Мужчина наклонился к Джему поближе. В глазу у него сверкал монокль. Щеки были расчерчены сеткой набухших кровеносных сосудов, и на фоне щек внушительный нос производил такое впечатление, словно был выточен из дерева.
Джем вежливо улыбнулся.
— Увы, дочерей у меня нет, — вздохнул господин.
Джем поинтересовался (стало интересно, почему. Не почему у старика нет дочерей, а почему он так сказал).
— А вот у полковника Рекстеля из «Ирионских синих», доложу вам по секрету, целых пять прехорошеньких молоденьких кобылок.
— Лошадей?
— Да нет же, дочек! Дочек, мальчик мой! Представляю, как звучит это волшебное слово для молодого человека. Конечно, вы, юноша, еще… маловаты будете для всякого такого, но внешность у вас приятная, так что промаху не дадите. Так что можно представиться и даже поухлестывать маленько, прямо сегодня. Я бы вам посоветовал обратить внимание на милашку мисс Виэллу Рекстель. Ну, как вам мое предложеньице? А? Руку на сердце положа, юноша, будь я ваших лет и предложи мне кто-нибудь такое, я бы и думать не стал. Одно ваше слово, юноша, — и ваше будущее решено. Ну же, пойдемте. Только скажите, что вы не прочь потанцевать с мисс Виэллой Рекстель.
Джем угрюмо уставился в сторону танцующих. Кончик сигары нового знакомца указывал на девушку, которую, судя по всему, звали Виэллой Рекстель. Да. То была она. И вправду чем-то напоминавшая кобылку девица, намного старше Джема. Она плясала с лейтенантом — скорее всего подчиненным папаши.
— Я калека, — сообщил старику Джем.
Тот рассмеялся:
— Ладно вам, юноша! Когда я впервые вышел танцевать с девушкой, мне тоже так казалось. Я вставал на дыбы и ржал, словно какой-нибудь молодой жеребец. Но вы, юноша, полюбуйтесь, вы только полюбуйтесь на эту раскрасавицу мисс Ви…
Но тут старикан заметил рядом с Джемом костыли и громко откашлялся.
— А может, вы и правы, юноша. Пожалуй, что и вправду вы еще слишком юны для танцулек. Не сердце главное, не плоть — так говорят в Мидлексионе, только вот беда, я в этой провинции не бывал. Что я теперь — старая развалина, весь в заплатках да припарках. Берегите вашу невинность, а не то закончите жизнь свою, как я — в страданиях, угрызениях совести и неприличных болячках.
Господин вежливо поклонился и ретировался.
— О! Капеллан!
Знакомый голос.
— О, что вы со мной сделали! Я больше не в силах танцевать!
Танец завершился. Джем захлопал в ладоши, вторя остальным гостям, и перевел взгляд с уходящего господина на внушительную фигуру тетушки Умбекки. Умбекка, опершись на руку капеллана, стояла, тяжело дыша, всего в нескольких шагах от племянника, но не замечала его в углу, тем более что Джема то и дело заслонял то чей-то мундир, то платье какой-то дамы.
Оркестр заиграл голлукскую джигу.
— Капеллан, откройте тайну, — а когда же появится наш хозяин?
— Появится? Вы говорите так, словно он прячется! Он всенепременно появится и даже собирается произнести небольшую приветственную речь.
Другой голос:
— Госпожа Ренч!
Джем сразу узнал, кто это. Голос звучал подобострастно.
— Позволено ли мне будет заметить, любезная госпожа, что мы с женой всегда вами восторгались, но сегодня вечером вы — выше всех похвал. Осмелюсь заявить, что вы — королева бала!
— Капеллан, вы знакомы с досточтимым Воксвеллом?
— Знаком. — Капеллан отрывисто кивнул. — Но состязаться с подобной галантностью не осмеливаюсь. Надеюсь, вы извините меня, сударыня?
Джем гадал — не то ему показалось, не то действительно вежливый голос капеллана вдруг зазвучал с холодком? Взглянув из-за пышных оборок бального платья какой-то дамы, юноша увидел, что капеллан, щеголяя безупречной осанкой, удаляется, а его место рядом с Умбеккой занял горбатый лекарь, наряженный в новый синий костюм, сидящий на нем, мягко говоря, плоховато.
— Порой те, что недостаточно крепки сердцем своим, могут позволить себе некоторые… отступления, которые могут оттолкнуть их назад. О, как это глупо с их стороны! Ведь для тех, кто отдал сердца свои богу Агонису, сомнений в выборе пути быть не может. И тогда они скользят и скользят вниз по наклонной плоскости, их несет, словно щепки в сточную канаву. Мне совестно было бы наблюдать, если бы что-то подобное произошло с вами, моя… моя дорогая.
Умбекка молчала, и Джем, заинтересованный этой беседой, решил, что досточтимый Воксвелл не иначе как обидел его тетку. Наверное, она сейчас уйдет. Или ответит лекарю оскорбленно.
Ничего подобного тетка не сделала.
Заговорила она спокойно и непринужденно.
— Да, досточтимый, — сказала она. — У меня были кое-какие сомнения.
— Я так и знал!
— Нет. Я сомневалась не в справедливости наших с вами намерений. Они были добрыми. Они были достойными всяческого почитания. Я засомневалась в самом нашем деянии. В том, что нам почти удалось совершить. Что-то в моем сердце взбунтовалось против этого, досточтимый. Я долго и упорно размышляла о случившемся и вынуждена заявить вам, что если бы мальчик каким-то образом не освободился сам от пут, я бы освободила его сама. О досточтимый! Освобождение мальчика стало волей господа нашего Агониса. Бог осудил нас и освободил Джема. Наш план был глуп, неужели вы не понимаете этого? Он был дерзок. Он был суеверен. Он был… досточтимый… он был провинциален!
Джем вдруг понял, что до сегодняшнего вечера никогда не видел досточтимого Воксвелла одетым иначе как в черные одежды агониста. Зря он пытался нарядиться, как подобает светскому господину. Жилет, расшитый золотым галуном! Бутоньерка в петлице! Особенно же не удалась шелковая лента через плечо. Досточтимый Воксвелл ее непрестанно теребил, дергал, тянул. Ему, видимо, казалось, что лента то давит, то висит, и он никак не мог ее приладить как следует. Новый белый парик лекарю был явно великоват и все время сползал набок.
— Вы нас давненько не навещали, любезная госпожа, — щебетал меж тем досточтимый Воксвелл, — и должен признаться, это меня беспокоит. Я спрашиваю себя: может быть, что-нибудь случилось? И я спрашиваю себя: может быть, что-то не так? И еще я спрашиваю себя: так же ли вы тверды в вере своей, как прежде?
— В вере? — холодно переспросила Умбекка. — Досточтимый, вы же видите меня в храме каждый Канун, или нет? Просто поразительно, откуда у вас вообще какие-то сомнения на этот счет.
Хирург особенно нервно рванул ленту на груди.
— Служба в храме, любезная госпожа моя, вещь, безусловно, хорошая, но не сомневаюсь, вы понимаете — понимаете сердцем, что служба может превратиться в форму, утратив содержание. Всякая видимость, она видимость и есть — уверен, вам это ведомо. Внешняя показуха — она только внешняя показуха, и более ничего.
— Досточтимый, но что вы предлагаете?
Лекарь приблизился к Умбекке вплотную. Джем прислушивался изо всех сил. Уж не звучал ли упрек в хнычущем, гнусавом голосе Воксвелла?
Мимо проскользнул дворецкий в великолепном фраке с подносом, на котором искрились напитками бокалы. Голлукская джига закончилась. Гости весело захлопали в ладоши.
— О, я все вижу! Теперь я все вижу яснее ясного! — с горечью проговорил лекарь. Его унылая физиономия побагровела. — А вижу я, что среди нас появился некто, кто продал истинную веру за мыльные пузыри мирских утех!
Лекарь отступил назад, дернул ленту на груди, она порвалась и осталась у него в руке.
Но в этот миг Джем уже не смотрел на Воксвелла. И даже не слушал, о чем они говорят с его теткой. Пусть у него звенело в ушах, пусть кружилась голова, но он начал что-то вспоминать. Воспоминания бились у него в мозгу, налетали друг на друга.
Он вспомнил!
Он схватил костыли, встал. Вдруг ему показалось, что оркестр играет слишком громко и в зале нестерпимо душно.
Ему ужасно захотелось уйти. Нет, не уйти — бежать отсюда.
Умбекка закрыла глаза. Какое счастье — лекарь оставил ее в покое. Но где же капеллан? Он ведь был рядом с ней весь вечер. Если он не танцевал какой-то танец с ней лично, он передавал ее, что называется, с рук на руки какому-нибудь молодому красивому офицеру, чьи имена появлялись, словно по волшебству, в бальной карточке Умбекки. Умбекка растерянно оглядывалась, неожиданно почувствовав, что ей жарко и душно. Она вдруг увидела, как великолепно одеты дамы, какие у них гладкие, тонкие, поистине лебединые шеи. Какие тонкие талии — вот уж действительно, как у песочных часов. Впервые за вечер Умбекка осталась совсем одна.
Однако это длилось всего лишь одно мгновение.
— Госпожа Ренч?
Ей низко поклонился какой-то молодой человек.
— Весь вечер мечтал вам представиться, но все никак не удавалось, но не потому, что я был недостаточно настойчив, а потому, что слишком много кавалеров у такой очаровательной дамы.
Умбекка улыбнулась. Молодой человек был исключительно галантен. Она смутно помнила подобный монолог — кажется, он звучал в романе сестры «О делах военных и любовных». Если Умбекка не ошибалась, монолог этот был вложен Руанной в уста скользкого грязного Юстэна Вайлзха. Но сейчас перед Умбеккой стоял красивый молодой офицер в новенькой, с иголочки, форме. А какие у него были дивные локоны!
Как ни странно, лицо его показалось Умбекке знакомым.
— Очаровательный господин — этот досточтимый Воксвелл, — отметил молодой офицер, проводив взглядом сгорбленную спину лекаря. Воксвелл с трудом протиснулся между двумя дамами в пышных платьях. Ему пришлось нервно кашлянуть, чтобы они расступились и пропустили его.
— О да, весьма, — откликнулась Умбекка с улыбкой.
— У Ириона есть все основания испытывать к нему благодарность — и лично у меня тоже.
Умбекка узнала собеседника — и просияла:
— Полтисс Воксвелл?
Столько времени миновало с тех пор, как она последний раз видела сынка лекаря! Умбекку потрясли произошедшие с юношей перемены. Он выглядел просто великолепно! Глядя на Полтисса, Умбекка с новой силой осознала лживость натуры досточтимого Воксвелла. Этот человек явно болен. Он страдал заблуждениями. Наверняка! Ведь он утверждал, что его сынок пошел по греховному пути!
А молодой офицер склонил курчавую голову и улыбнулся:
— Полтисс — это верно, любезная госпожа, но уже не Воксвелл. Вильдроп. Полтисс Вильдроп.
— Вильдроп?
Умбекку охватило странное чувство. Теперь молодой офицер — о, как же вырос Полтисс! — показался ей еще более знакомым, чем прежде. Умбекка закрыла глаза и предалась воспоминаниям.
— Госпожа Ренч?
Оклик прозвучал вежливо и заботливо.
Полтисс взял Умбекку за руку. Музыка стихла. Кто-то постучал ложечкой по хрустальному бокалу, призывая гостей к тишине.
Умбекка даже не стала смотреть. Она и так знала, кто это.
Капеллан, поднявшийся на возвышение, где сидели оркестранты, передал бокал слуге. Затем он поднял затянутые в белоснежные перчатки руки ладонями к залу. Губы его растянулись в вежливую улыбку. Шум в зале постепенно стихал.
— Дамы и господа, жители Тарна, — начал свою речь капеллан. — Сегодня вечером мы собрались здесь по особому поводу. Сегодня в этих краях отмечается самый замечательный праздник за все время, прошедшее с той поры, как эти земли были освобождены от ненавистной тирании лжекороля-красномундирника. В этом празднике, на что я искренне надеюсь, каждый из нас сумеет увидеть и кульминацию, и подтверждение правоты нашего дела.
Миновало четыре луны с тех пор, как объединенное правительство Тарна вернулось, дабы занять подобающее ему по закону место в здешних краях. За это время у нас на глазах деревня преобразилась. Состояние ее было плачевным, а теперь она становится — я не боюсь этого слова — городом, способным вызвать восторг и зависть у всех, кто проживает на агонистских землях.
Эй Фиваль был до крайности доволен собой. Похоже, он произносил одну из своих лучших речей. Он только всей душой уповал на то, что стоящий за занавесом старик не споткнется и не упадет, выходя на подиум. Ведь так важно было произвести хорошее впечатление.
— Подумайте о том обновлении, что мы все видим теперь, о том, как славно это обновление! Обновлять! Восстанавливать! Расчищать! Реставрировать — оживлять, омолаживать! Это благороднейшее из занятий, однако, воспринимать происходящее только с физической стороны было бы неверно, друзья мои. Не отыщем ли мы в возрождении этих долин символ возрождения наших сердец, которые мы, идущие тропой бога Агониса, должны быть готовы отдать этому погибающему миру?
Капеллан милостиво взирал на гостей. Он отметил, что госпожа Ренч чем-то немного расстроена. Толстуха явно разволновалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71