Напились подслащенного некрепкого пива, налопались липкого ваганского хлеба. Девчонки и Боб дважды объехали деревенскую лужайку на пони. Полти и Вел бежали за ними и хохотали до упаду. А теперь у ребят не осталось ни единой монетки. Они устали, им было жарко. И поэтому от Полти теперь можно было ждать чего угодно.
Боб застенчиво перебрался поближе к Тил. Та делала вид, что не слишком огорчена тем, что ее нарядное платьице порвано. А какое красивое платьице! Новенькое, из ярко-красной ткани! Боб стал гадать: может, зайти к нему домой и упросить мать починить платье Тил? Но нет, это вряд ли. Мать Боба была по уши занята в кабачке.
— Да вы знаете, сколько всего можно накупить на этот золотой?
— Заткнись, Полти, — посоветовала товарищу Лени. Она срывала одуванчики и дула на них, направляя пух на Вела. Полти разозлился. Сорвав большой пучок одуванчиков и травы, он швырнул его в девочку.
— Эй, ты чего! — возмутилась Лени.
— Тебе-то хоть бы что, да? Небось, еще денежки завалялись?
— Да нет же! — решительно тряхнула головой толстушка. — Ничего у меня нет, и у Вела тоже, и ни у кого больше нет денег. У тебя, между прочим, больше всех было, Полти.
Это верно. Перед тем как отправиться на ярмарку, Полти украл из ящика отцовского стола мешочек с серебряными монетками. Но Полти был жадюгой и мотом, вот теперь и страдал от этого. А Бобу было жаль его. Ведь как-никак Полти был его лучшим другом.
— Т-с-с-с! Поглядите! Тил что-то нашла.
Пусть ребят никто и не видел в укромном уголке между фургонами и шатрами, но тут было довольно шумно. Неподалеку разыгрывался новый ваганский спектакль, и зрители громко распевали хором. И все же Тил, сидевшей спиной к фургону, удалось услышать чей-то тихий, жалобный писк. Девочка заглянула под фургон. В тени, на рваном мешке, лежала кошка с котятами.
— Ой, какие хорошенькие! — воскликнула Тил, когда и остальные увидели котят. — Их пятеро! — сообщила она после того, как, загибая пальцы, сосчитала котят. — Полти, нам всем можно взять по одному!
Это она глупо придумала. Мать Боба ни за что бы не позволила ему взять котенка. И отец Полти тоже. Полти презрительно фыркнул:
— Подумаешь, какая-то старая облезлая кошка. — И добавил: — Хотите, я вам кое-что покажу, а? Одну шутку.
Друзья не слишком охотно оторвались от наблюдения за кошкой. У Полти всегда в запасе имелись или секреты, или шутки. Секретами Полти являлись вещицы, которые он таскал у своего отца. А у Воксвелла водилось множество диковинных вещиц. Всевозможные флакончики, наполненные какими-то зельями. Как-то раз Полти заставил Боба отпить из бутылочки лилового стекла, а потом беднягу Боба тошнило до самого вечера. Ну а шутки… шутки у Полти были, например, такие: забраться на сеновал к дядюшке Орли и швырять в его жену гнилыми турнепсами. Правда, она потом сообразила, в чем дело, и прогнала ребят со двора метлой. Вот была потеха!
Да, что и говорить, шутки у Полти всегда бывали веселые!
Полти запустил руку под фургон. Тил ахнула. Полти был жирный, но неловким его назвать было нельзя. Мальчишка схватил кошку за загривок и вытащил из-под фургона. Кошка выворачивалась, пыталась оцарапать Полти, но он держал ее крепко.
Полти осклабился.
— Кис-кис-кис, — насмешливо проговорил он и потрогал кошкины усы.
Кошка была тощая, блохастая. Шкурка ее была окрашена весьма разнообразно — черными и белыми пятнами и черно-серыми полосками. Котята, оставшиеся под фургоном, жалобно мяукали и звали мать.
«Отпусти ее, Полти!» — хотелось сказать Бобу.
Но он промолчал и встревоженно глянул на Тил.
Шутку Полти придумал такую: одной рукой он схватил кошку за голову, крепко сжав ее челюсти, а другой рукой — за задние ноги и растянул.
Боб испуганно пробежался взглядом по лицами друзей. Лени и Вел улыбались. Улыбалась даже Тил! Их как будто заколдовали! У арлекина было свое колдовство, а у Полти свое. Кошка оказалась такой длинной — ну прямо как аккордеончик-концертино!
Но оказалось, что на уме у Полти было другое.
Полти сосчитал до пяти.
И рывком еще сильнее растянул кошку.
Послышался глухой треск, похожий на выстрел.
От испуга дети даже ахнуть не смогли.
Полти сломал кошке позвоночник.
Опустив кошку, Полти почти бережно положил ее на траву. Из-под фургона доносился тихий, жалобный писк котят.
Кошка какое-то время дергалась. Наконец ей удалось когтями передних лап уцепиться за траву. Кошка хотела добраться до котят, но задние ноги не слушались ее. Наверняка через некоторое время Полти был готов похохотать над бедным животным, показать, как ползет по траве несчастная кошка, волоча задние ноги.
Вот такая шутка.
ГЛАВА 7
ДЖЕМ-БАСТАРД
Эйн! Танцуй, Эйн!
Тряпичная кукла поднялась с травы, вышла на сцену — мшистый пригорок, и ее ножки затрепыхались в воздухе. Вперед, назад, назад, вперед. Эйн танцевала танец смерти.
Танцевала-танцевала… и снова повалилась навзничь. Ее глупая мордашка с нарисованной улыбкой была перепачкана зеленью. Головка беспомощно запрокинулась. Шейка у куклы разорвалась, из дырки тонкой струйкой сыпался песок.
Ката сердито встряхнула куклу:
— Плохая Эйн!
Однако игра ей порядком наскучила. Девочка сидела на корточках на каменной плите под раскидистым тисом. Прошел уже целый час. Солнце клонилось к закату, на кладбище залегли черные тени.
Ката вытерла нос тыльной стороной ладони. Серая белочка с любопытством наблюдала за ней. Девочка закрыла глаза. Мгновение — и Ката увидела себя глазами белки — маленькую девочку на материнской могиле, безжалостно терзающую несчастную, ни в чем не повинную куклу.
Ката вскочила на ноги:
— Проклятие!
Так могли бы выругаться деревенские ребятишки. Говорили, что это очень плохое слово.
Но Ката снова произнесла его:
— Проклятие!
Как же она ненавидела рыжего мальчишку! Она отлично помнила, как он скалился, глядя на нее, и как на нее глазели четверо его дружков — двое тощих мальчишек и две девчонки — одна маленькая, а другая рослая и толстая. Наверняка заводилой был рыжий. Он ухмылялся — и все остальные ухмылялись. Он хохотал — и они хохотали.
Ката топнула ногой пять раз, выразив тем самым свою ненависть к деревенским ребятишкам. Она прекрасно знала, какие они, она знала это всегда. Она видела их у реки, где они пытались бить рыбу крючьями и железными прутьями, она видела, как они швыряют камнями в малиновок.
Ката забыла о своей истерзанной кукле и побрела между заросшими травой могилами. Глубокие темные тени чередовались с участками, залитыми жарким послеполуденным солнцем. Разница между светом и тенью была такой резкой, что затененные пространства производили впечатление трещин в земле. Ката пошла по одной из таких «трещин» понурив голову.
Она шла и шла, а когда подняла голову, заметила вспышку.
Вспышка. Потом еще одна. И еще. Девочка прищурилась. Золотистый огонек снова вспыхнул, маня Кату к себе, в тень, сгустившуюся под колоннами портика храма. Ката оглянулась, а потом осторожно, опасливо пошла к храму.
Здесь царило запустение. Храм, стоявший боком к кладбищу, и сам напоминал заброшенную могилу — гигантский склеп, к которому вела заросшая высокой травой тропа. Стройный шпиль на крыше покосился, массивный фронтон угрожающе накренился вперед. Фасад закрывал занавес из густого плюща. Плющ висел и между колоннами портика, напоминая оборванные шторы.
Слышалось легкое потрескивание.
Только добравшись до подножия лестницы, Ката увидела то, что хотела увидеть: массивные створки дверей храма, украшенные замысловатой резьбой, сваленные перед ними в беспорядке старые почерневшие доски и ржавые цепи. А перед дверями в кресле-качалке сидела толстая женщина и дремала. Золотистые вспышки исходили от ее груди.
Ката узнала женщину по имени Умбекка. Лучи заходящего солнца падали на амулет, висевший у нее на груди.
Кресло покачивалось. Вперед-назад. Вперед-назад.
Вспышка.
Вспышка.
Ката пошла вверх по ступеням. Женщина спала, и Ката ее ни капельки не боялась, ей просто было жутко любопытно. Голову Умбекки покрывал чепец с лентами, морщинистое, одутловатое лицо избороздили лопнувшие кровеносные сосуды, над верхней губой седели усики. Рот Умбекки был открыт, она посапывала.
Ката подошла поближе.
Подлетела пчела, повисла в воздухе. Крылышки пчелы, озаряемые солнцем, радужно сверкали. Повинуясь необъяснимому порыву, Ката сложила пальцы ковшиком и мысленно направила пчелу к похожему на красную пещеру рту Умбекки.
Пещера всхрапнула.
Ката отскочила, но перед этим успела схватить то, что упало ей на ладонь. Девочка крепко сжала пальцы, отбежала, спряталась за плющом между колоннами и оттуда немного испуганно посмотрела на женщину, которую звали Умбекка. Неужели она проглотила пчелу? Однако кресло продолжало покачиваться равномерно, и толстуха снова ровно засопела. Ката опустила взгляд и медленно разжала пальцы. На ладони у нее лежало настоящее сокровище: золотая монетка.
Но тут из-за колонн, из тенистой глубины послышался писклявый, слабый голос:
— Кто ты такая?
Ката вздрогнула, и монетка выпала из ее руки.
На нее смотрел мальчик, совершенно непохожий на деревенских ребятишек. Одет мальчик был странно. На нем был черный с блеском костюм с высоким стоячим воротником. Из-под высокой круглой шляпы с широкими полями свисали длинные, гладкие, бесцветные волосы. Мальчик был очень бледен и Кате показался невероятно чистеньким. Он сидел, прислонившись спиной к дверям храма, вытянув перед собой завернутые в теплое одеяло ноги.
— Я — Джемэни Джорвел Торвестр Икзитер Ирионский, племянник и прямой наследник Джорвела-Джорвела Торвестра Икзитера, сорок восьмого эрцгерцога Ирионского, — представился мальчик. — Вернее, я был бы прямым наследником, не будь я бастардом. Поэтому меня называют Джем-бастард. А ты кто такая? Ты — ваганка?
Ката сердито нахмурилась. С какой стати ее принимают за ваганку? И рыжий мальчишка, и женщина по имени Умбекка, глядя на нее, произносили это слово как оскорбление… А этот мальчик произнес его спокойно, не изменив интонации. Голос его звучал монотонно, слова он выговаривал размеренно, и казалось, будто тихо звенит колокольчик. Он опасливо глянул в сторону кресла-качалки — может, боялся, что проснется Умбекка?
— Ах, как жаль, что тетя спит. Может быть, стоит разбудить ее?
Ката попятилась. Она была готова бежать.
— А, ты, наверное, боишься Священного Круга, — понимающе проговорил мальчик. — Тетя говорила, что вам становится худо при виде символа истины. — Он поднял дрожащую руку и указал на грудь, где на цепочке висел точно такой же амулет, как у Умбекки, — перевернутая буква «V», заключенная в круг. — Тебе и твоим сородичам нельзя осквернять своим присутствием храм. Надеюсь, это тебе известно?
Ката этого не знала. Однако любопытство взяло верх. Она подошла к мальчику поближе. Ката смотрела на него, словно на зверушку из Диколесья, — вот только его сознание было для нее закрыто. Она могла бы посмеяться над мальчиком — над его занудным, ровным голосом, над скучными словами, но что-то сдерживало ее. Мальчик ей нравился. В нем было что-то призрачное — и в его лице, и в голосе, и на мгновение Ката задумалась: а живой ли он? Девочка поежилась. А вдруг перед ней существо из загробного мира?
— Между прочим, я надеялся, что сюда придет кто-нибудь из ваганов, — продолжал мальчик. — Тетя как-то раз сказала, что ваганы и бастарды — это почти одно и то же, но мне кажется, это неправильно. А ты как думаешь? Наверное, тетя была просто сердита, когда говорила это, а на самом деле все не так. У нее так бывает — она говорит не подумав. Ну, когда сердится.
— Я не ваганка.
— Нет, ваганка, кто же еще? — сказал мальчик и брезгливо наморщил нос. — Тетя говорит, что ваганы никогда не моются. В волосах у них кишат блохи, а в одежде полным-полно вшей. Ой, или наоборот? Ну, как бы то ни было, я думаю, ваганы и бастарды — это не одно и то же. А ты точно девочка? — спросил мальчик.
Ката покраснела. Ведь говорила же ей выдра утром у ручья, что надо бы умыться. А она и не подумала этого сделать. Только теперь, стоя перед чистеньким бледным мальчишкой, Ката пожалела о том, что не послушала совета выдры. Замарашка! Руки и лицо грязные, под ногтями — черная кайма, волосы слипшиеся, непричесанные.
И все же Кате милее было оставаться замарашкой, чем быть такой чистюлей, как этот мальчишка.
И на его вопрос она не ответила.
— А бастард — это кто? — спросила она.
— Ты разве не знаешь? — удивился мальчик. — Это нечто особенное. Совершенно особенное.
Девочку такой ответ совсем не впечатлил. Ката зажала в руке веточку плюща и принялась вертеть ее.
— Если ты такой особенный, почему же ты не на ярмарке? Мальчик потупился. Голос его прозвучал хрипловато, надтреснуто.
— Ярмарка — это зло. Это надсмехательство над Агонисом. Тетя говорит…
— Н-е-е-ет, — покачала головой Ката. — С тобой что-то не так.
Она подошла еще ближе и наклонилась к мальчику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71