-
Поторопитесь, уже по холмам
Ватага крадётся хмельная».
И снова вступил баритон:
«Нас не услышать и не увидать,
Тихо скользим, как летучие мыши.
И не дано нашим жертвам узнать».
И лужёные глотки опять подхватили:
«Где и когда суждено запылать
Стенам, заборам и крышам.
Мы приближаемся, тише шаги,
Дружно навалимся дикой ватагой.
Жги, убивай, здесь для нас все враги,
Больше хватай да быстрее беги,
Глупость не путай с отвагой!»
Вот уж чего я меньше всего мог ожидать в таверне крепости Осгилиат, так это песни вольных орочьих ватаг в исполнении стрелков короля Гондора!
«Кто угадает, какой из ночей
Кончится счастье для нашей ватаги?
Значит, сегодня гляди веселей, -
вывел весёлый баритон, и сотня глоток так же весело закончила: -
Жизнь прожигай и о ней не жалей,
Радуйтесь воле, бродяги!»
Звук сдвигающихся кружек подтвердил, что «бродяги» намерены «порадоваться» немедленно. Они и другие песни орали в тот вечер, но я почему-то запомнил только эту. Может быть, потому, что я её уже и раньше слышал.
— Я думал, — толкнул я жующего Гхажша локтем в бок, — это орочья песня.
— Угу, — Гхажш не счёл нужным отрываться от свиных ножек с луковой подливкой ради ответа.
— А почему они поют? — кивнул я на переполненный стрелками зал таверны.
— Нравится она им, — Гхажш проглотил кусок, вытер жирную ладонь о плащ на моём плече и протянул руку к кружке с пивом, — вот и поют. Чего бы им не петь? Живы, с добычей, жалованье получили. Напоются, напьются, и опять на войну. А пока чего бы и не порадоваться?
— Занятно, — подумал я вслух. — Кто-то же эту песню на Всеобщий должен был перевести.
— Неа, — вынул нос из кружки Гхажш. — Великий Гимбагх изначально сочинял свои песни на Общем, некоторые из них потом перевели на Тёмное наречие, но для этой я перевода не слышал.
И он снова присосался к пиву.
Замечу, что пиво в Осгилиате отвратительное. То пойло, что продают здесь под этим названием, с настоящим пивом роднит только цвет. Да и то, я бы назвал это родство очень отдалённым. Брендибэковский бралд тёмен, но он в то же время и прозрачен, а осгилиатское пойло цветом смахивает на жижу болот Лихолесья или слегка разбавленный дёготь. Пахнет оно тоже отвратительно. Хуже, чем шагху. Но шагху — честный напиток, его невозможно пить ради удовольствия, но можно пить ради опьянения. К тому же это не относится к шагху болотному, он-то своим изысканным вкусом может очаровать любого ценителя и не будет лишним даже на королевском столе. От осгилиатского же пива удовольствие способны испытывать только королевские стрелки. Им, по-моему, всё равно, что пить, лишь бы голова наутро болела.
В Осгилиат я попал из-за Гхажша. Вернее, из-за того разговора, что состоялся между нами на правом берегу Андуина, когда он высадил меня из лодки.
— Прощай, — сказал он мне. — Мы вряд ли ещё увидимся. Я понимаю, что это трудно — быть одним из нас. Напрасно я тебя втянул во всё это. Но в этом деле всё с самого начала пошло не так, как задумывалось. Я удивляюсь, почему мы оба до сих пор живы. Угхлуук был прав, когда говорил о вашей удачливости. Пусть твоя удача и дальше будет с тобой. Я тебя проводить не смогу. Возьми.
И он протянул мне туго набитый кожаный кисет.
— Не надо, — сказал я, — я же их не заработал.
— Это не награда, — ответил он. — Это в дорогу. В степи ни к чему, а когда уйдёшь к населённым местам — пригодятся. Куда ты сейчас?
— На запад, — я махнул рукой. — Обойду Фангорн, выйду на южный тракт и — домой.
— Лучше на север иди, — посоветовал Гхажш. — Если будешь обходить Фангорн с юга, можешь наткнуться на роханцев, они на южную опушку своих каторжников гоняют лес валить. Да и в степи легко на разъезд наскочить. Тебя никто и спрашивать ни о чём не будет, зарубят, с коня не слезая, или расстреляют издалека. На севере пойдёшь вдоль Серебряни. Если что, легко в кустах на берегу или в камышах спрятаться. Еду добывать проще при надобности. С водой легко. А Фангорн обогнёшь с запада, вдоль гор. Как раз к Хельмовой пади выйдешь. Там рынок есть, народ всякий-разный толчётся. Тебе легко будет. Наймёшься к каким-нибудь купцам в охрану и до своих с ними спокойно доберёшься.
— Благодарю, — поклонился я. — Ты меня тоже прости. Неладно у нас получается. Не надо было «медведей» убивать.
— Я тебе всё про «медведей» объяснил, — Гхажш пожал плечами.
— Да я понимаю, но всё равно — не надо было. Если хочешь быть добрым, надо отличаться в поступках от тех, кого сам добрыми не считаешь. Они же не мешали. Можно было их обойти, ты сам сказал. Так пусть бы жили.
— Я подумаю над этим, — Гхажш показался мне смущённым.
Мы обнялись, я повернулся спиной к огненной горбушке солнца и ушёл. Не оглядываясь. Когда уходишь, своё сердце надо уносить с собой. Я был уже довольно далеко, когда Гхажш меня догнал.
— Подожди, — сказал он прерывистым от быстрого бега голосом. — Подожди. Я подумал, что не стоит тебе одному идти через степь. Слишком опасно. Давай с нами по Реке. Мне всё равно надо в Осгилиат по одному делу. Это крепость гондорская на Реке. Я возьму тебя с собой, и оттуда ты без всяких хлопот попадёшь в Минас-Тирит. Там на рынке и наймёшься к купцам. Просто и безопасно.
— А парни? — спросил я. — Как я вернусь, когда уже ушёл.
— Парни ничего не знают, — ответил он. — Они не знают, зачем мы на этот берег поплыли. Что они, вообще, о тебе знают? То, что у колодца в Сторожевой Деревне было сказано. Для них ты урагх Шагхбуурза. С шагхратом пришёл, с шагхратом и уйдёшь. Они даже не знают, зачем ты с нами, и спрашивать не будут. Потому что задающий вопросы огненной крысе должен помнить об её клыках. Они тебя считают моим сохранителем. Поехали с нами. Не могу я тебя вот так, одного, в степи бросить.
— А Угхлуук? — высохший дедушка с когтистым взглядом меня пугал.
— Да ничего он не скажет. Я головой за дело отвечаю, он вмешиваться не будет. Мы в разных лодках поплывём. Мы с тобой — в одной, а остальные — в другой. Поехали.
И мы вернулись.
Красотами пути по Андуину я насладиться не успел. Первый день проспал на дне лодки, ночь правил лодкой сам, стараясь держаться ближе к берегу и вздрагивая при каждой волне, а на следующий день мы уже были на озере перед водопадами Рэроса. Течение на Великой реке только издали кажется медленным и плавным. Когда качаешься на нём в лодке, оно несёт быстрее любого коня. И, в отличие от коня, не устаёт. Путешествовать по воде страшно, но удобно. Очень сберегает силы. Как выразился Гхай: «Если бы мы за это время столько пешком прошли, то ноги бы стоптали до подмышек».
Каменные изваяния древних гондорских королей по обеим сторонам Реки, у озера, обозначающие границу Гондора, меня тоже не впечатляли. Изъеденный временем камень и ничего более. На мой взгляд, эти «стражи» слишком велики, чтобы вызывать какие-то чувства. Может быть, когда-то они и показывали мощь народа, который их создал, но их теперешний вид наводит на мысль, что мощь мало показывать, её надо ещё и поддерживать. По мне, так эти исполинские изображения — напрасно затраченный труд, наглядное выражение кичливой и гордой силы, одуревшей от самой себя и не находящей себе полезного применения.
Лучше бы творцы каменных королей сделали хорошую дорогу в обход водопадов. Тащить лодку на собственных плечах по узкой тропинке в скалах, на каждом шаге боясь оступиться и сорваться с кручи в несколько сотен футов высотой, — занятие только для таких недоумков, как мы. Понятно, почему по Андуину не плавают торговые корабли. Гхажш, правда, сказал, что правый берег легче для волока, но правый берег не для нас. На правом берегу — Рохан, а роханцы не жалуют чужаков. Тем более урр-уу-гхай.
Но кое-как мы, вчетвером, — эльф нёс Угхлуука, — и по левому берегу дотащили лодку до низовьев водопада. Одну лодку, для нас с Гхажшем, потому что дальше по Реке поплыли только мы. Остальные должны были идти напрямик, через болота Эминмуйла, к Чёрным воротам Мордора.
«Тебе надо сбрую снять и переодеться, — сказал Гхажш, когда нам пришло время собираться к отплытию. — Ремни от сбруи на куртке следы промяли, в Осгилиате достаточно народа, у которого на такие приметы глаз намётан. Сапоги можно не снимать, их в Карроке и на Долгом озере на рынках много продаётся, да и в Гондоре многие стрелки в таких ходят. Оружие тоже придётся заменить».
Порывшись в тюках, Гхажш вынул откуда-то ворох одежды и кинул мне просторный блузон серо-зелёного цвета. На выцветшем левом рукаве, чуть ниже локтя, темнело пятно от споротой нашивки, а на животе была заплатка из похожей, но другой ткани.
«Это я, когда в стрелках служил, носил, — пояснил Гхажш. — Мне сейчас все равно мало. Плащ ещё держи. Если кто про одежду спросит, скажешь, на рынке в Карроке купил. Бъёрнингов много в стрелках служит».
Плащ был такого же непонятного серо-зелёного цвета, как и блузон. Зато он имел капюшон и был больше похож на одежду, чем орочий буургха. Буургха пришлось оставить. Как и кинжал с кугхри. Я до слез жалел расставаться с кугхри, но и без объяснений Гхажша мне было понятно, что появление в гондорской крепости с орочьим мечом на плече может вызвать много лишних вопросов. Вместо меча Гхажш выдал мне длинный и широкий бъёрнингский нож на перевязи. Тяжёлое оружие с рукоятью из лосиного рога и тёмно-синим, воронёным, клинком. На толстом, в большой палец, обухе клинка чернело знакомое клеймо — болотная лилия. Удобный походный мешок заменила вместительная торба на косом ремне через плечо.
Бывшие мои пожитки Гхажш упаковал в буургха и, кивнув на получившийся тюк, беззвучно сказал что-то Угхлууку, тот только глаза прикрыл в ответ.
Сам Гхажш тоже переоделся и кое-что изменил в своей внешности. У меня сам собой открылся рот, когда я увидел перед собой совершенно незнакомого воина.
Вместо сапог у него были мягкие башмаки с широкими ремешками вокруг лодыжек и слегка загнутыми носками; икры и бёдра были так обтянуты тонкой кожей штанов, что я видел, как под ней при каждом шаге перекатываются бугры мышц; на торсе плотно сидел короткий, кожаный же, жилет со шнуровкой вместо пуговиц. На обнажённых руках у воина были тяжёлые литые браслеты. Два золотых — на плече и запястье правой, и один золотой — на плече левой. Запястье левой руки было охвачено четырьмя петлями толстенной серебряной цепи. Такая же цепь, только ещё толще и золотая, двумя витками охватывала шею, и на ней странно смотрелась слегка позеленевшая круглая медная бляшка. Пальцы были унизаны кольцами различного размера и вида. Довершала вид золотая монета, прицепленная к левому уху.
— Зачем это всё? — спросил я, ошарашено его разглядывая. — Раньше вроде обходился.
— Я же теперь королевский стрелок, — пояснил Гхажш, заплетая волосы в короткую толстую косичку. — Стрелки, те, что жалованье королевское и добычу не допивают, а копят, так и поступают. Обращают всё в серебро да в золото и на себе носят.
— И цепи тоже? — подивился я.
— Цепи — это чтобы расплачиваться между собой, — Гхажш загнул косу вперёд и подплёл её кончик к волосам надо лбом, получилось что-то вроде волосяного гребня. — Обычай такой. Звено в цепи весит ровно как одна монета. Когда в кости играют, выигрыш или проигрыш на звенья меряют. Отсчитал, сколько надо, ножом звено разомкнул, и в расчёте. И выигравшему к своей цепи пристегнуть недолго, не железо же, металл мягкий, зубами звенья сомкнуть можно.
— А монета тогда зачем? — продолжал удивляться я. — Для красоты?
— Нет, — серьёзно ответил Гхажш, внимательно меня разглядывая. — Не для красоты. Монета на похороны.
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Поторопитесь, уже по холмам
Ватага крадётся хмельная».
И снова вступил баритон:
«Нас не услышать и не увидать,
Тихо скользим, как летучие мыши.
И не дано нашим жертвам узнать».
И лужёные глотки опять подхватили:
«Где и когда суждено запылать
Стенам, заборам и крышам.
Мы приближаемся, тише шаги,
Дружно навалимся дикой ватагой.
Жги, убивай, здесь для нас все враги,
Больше хватай да быстрее беги,
Глупость не путай с отвагой!»
Вот уж чего я меньше всего мог ожидать в таверне крепости Осгилиат, так это песни вольных орочьих ватаг в исполнении стрелков короля Гондора!
«Кто угадает, какой из ночей
Кончится счастье для нашей ватаги?
Значит, сегодня гляди веселей, -
вывел весёлый баритон, и сотня глоток так же весело закончила: -
Жизнь прожигай и о ней не жалей,
Радуйтесь воле, бродяги!»
Звук сдвигающихся кружек подтвердил, что «бродяги» намерены «порадоваться» немедленно. Они и другие песни орали в тот вечер, но я почему-то запомнил только эту. Может быть, потому, что я её уже и раньше слышал.
— Я думал, — толкнул я жующего Гхажша локтем в бок, — это орочья песня.
— Угу, — Гхажш не счёл нужным отрываться от свиных ножек с луковой подливкой ради ответа.
— А почему они поют? — кивнул я на переполненный стрелками зал таверны.
— Нравится она им, — Гхажш проглотил кусок, вытер жирную ладонь о плащ на моём плече и протянул руку к кружке с пивом, — вот и поют. Чего бы им не петь? Живы, с добычей, жалованье получили. Напоются, напьются, и опять на войну. А пока чего бы и не порадоваться?
— Занятно, — подумал я вслух. — Кто-то же эту песню на Всеобщий должен был перевести.
— Неа, — вынул нос из кружки Гхажш. — Великий Гимбагх изначально сочинял свои песни на Общем, некоторые из них потом перевели на Тёмное наречие, но для этой я перевода не слышал.
И он снова присосался к пиву.
Замечу, что пиво в Осгилиате отвратительное. То пойло, что продают здесь под этим названием, с настоящим пивом роднит только цвет. Да и то, я бы назвал это родство очень отдалённым. Брендибэковский бралд тёмен, но он в то же время и прозрачен, а осгилиатское пойло цветом смахивает на жижу болот Лихолесья или слегка разбавленный дёготь. Пахнет оно тоже отвратительно. Хуже, чем шагху. Но шагху — честный напиток, его невозможно пить ради удовольствия, но можно пить ради опьянения. К тому же это не относится к шагху болотному, он-то своим изысканным вкусом может очаровать любого ценителя и не будет лишним даже на королевском столе. От осгилиатского же пива удовольствие способны испытывать только королевские стрелки. Им, по-моему, всё равно, что пить, лишь бы голова наутро болела.
В Осгилиат я попал из-за Гхажша. Вернее, из-за того разговора, что состоялся между нами на правом берегу Андуина, когда он высадил меня из лодки.
— Прощай, — сказал он мне. — Мы вряд ли ещё увидимся. Я понимаю, что это трудно — быть одним из нас. Напрасно я тебя втянул во всё это. Но в этом деле всё с самого начала пошло не так, как задумывалось. Я удивляюсь, почему мы оба до сих пор живы. Угхлуук был прав, когда говорил о вашей удачливости. Пусть твоя удача и дальше будет с тобой. Я тебя проводить не смогу. Возьми.
И он протянул мне туго набитый кожаный кисет.
— Не надо, — сказал я, — я же их не заработал.
— Это не награда, — ответил он. — Это в дорогу. В степи ни к чему, а когда уйдёшь к населённым местам — пригодятся. Куда ты сейчас?
— На запад, — я махнул рукой. — Обойду Фангорн, выйду на южный тракт и — домой.
— Лучше на север иди, — посоветовал Гхажш. — Если будешь обходить Фангорн с юга, можешь наткнуться на роханцев, они на южную опушку своих каторжников гоняют лес валить. Да и в степи легко на разъезд наскочить. Тебя никто и спрашивать ни о чём не будет, зарубят, с коня не слезая, или расстреляют издалека. На севере пойдёшь вдоль Серебряни. Если что, легко в кустах на берегу или в камышах спрятаться. Еду добывать проще при надобности. С водой легко. А Фангорн обогнёшь с запада, вдоль гор. Как раз к Хельмовой пади выйдешь. Там рынок есть, народ всякий-разный толчётся. Тебе легко будет. Наймёшься к каким-нибудь купцам в охрану и до своих с ними спокойно доберёшься.
— Благодарю, — поклонился я. — Ты меня тоже прости. Неладно у нас получается. Не надо было «медведей» убивать.
— Я тебе всё про «медведей» объяснил, — Гхажш пожал плечами.
— Да я понимаю, но всё равно — не надо было. Если хочешь быть добрым, надо отличаться в поступках от тех, кого сам добрыми не считаешь. Они же не мешали. Можно было их обойти, ты сам сказал. Так пусть бы жили.
— Я подумаю над этим, — Гхажш показался мне смущённым.
Мы обнялись, я повернулся спиной к огненной горбушке солнца и ушёл. Не оглядываясь. Когда уходишь, своё сердце надо уносить с собой. Я был уже довольно далеко, когда Гхажш меня догнал.
— Подожди, — сказал он прерывистым от быстрого бега голосом. — Подожди. Я подумал, что не стоит тебе одному идти через степь. Слишком опасно. Давай с нами по Реке. Мне всё равно надо в Осгилиат по одному делу. Это крепость гондорская на Реке. Я возьму тебя с собой, и оттуда ты без всяких хлопот попадёшь в Минас-Тирит. Там на рынке и наймёшься к купцам. Просто и безопасно.
— А парни? — спросил я. — Как я вернусь, когда уже ушёл.
— Парни ничего не знают, — ответил он. — Они не знают, зачем мы на этот берег поплыли. Что они, вообще, о тебе знают? То, что у колодца в Сторожевой Деревне было сказано. Для них ты урагх Шагхбуурза. С шагхратом пришёл, с шагхратом и уйдёшь. Они даже не знают, зачем ты с нами, и спрашивать не будут. Потому что задающий вопросы огненной крысе должен помнить об её клыках. Они тебя считают моим сохранителем. Поехали с нами. Не могу я тебя вот так, одного, в степи бросить.
— А Угхлуук? — высохший дедушка с когтистым взглядом меня пугал.
— Да ничего он не скажет. Я головой за дело отвечаю, он вмешиваться не будет. Мы в разных лодках поплывём. Мы с тобой — в одной, а остальные — в другой. Поехали.
И мы вернулись.
Красотами пути по Андуину я насладиться не успел. Первый день проспал на дне лодки, ночь правил лодкой сам, стараясь держаться ближе к берегу и вздрагивая при каждой волне, а на следующий день мы уже были на озере перед водопадами Рэроса. Течение на Великой реке только издали кажется медленным и плавным. Когда качаешься на нём в лодке, оно несёт быстрее любого коня. И, в отличие от коня, не устаёт. Путешествовать по воде страшно, но удобно. Очень сберегает силы. Как выразился Гхай: «Если бы мы за это время столько пешком прошли, то ноги бы стоптали до подмышек».
Каменные изваяния древних гондорских королей по обеим сторонам Реки, у озера, обозначающие границу Гондора, меня тоже не впечатляли. Изъеденный временем камень и ничего более. На мой взгляд, эти «стражи» слишком велики, чтобы вызывать какие-то чувства. Может быть, когда-то они и показывали мощь народа, который их создал, но их теперешний вид наводит на мысль, что мощь мало показывать, её надо ещё и поддерживать. По мне, так эти исполинские изображения — напрасно затраченный труд, наглядное выражение кичливой и гордой силы, одуревшей от самой себя и не находящей себе полезного применения.
Лучше бы творцы каменных королей сделали хорошую дорогу в обход водопадов. Тащить лодку на собственных плечах по узкой тропинке в скалах, на каждом шаге боясь оступиться и сорваться с кручи в несколько сотен футов высотой, — занятие только для таких недоумков, как мы. Понятно, почему по Андуину не плавают торговые корабли. Гхажш, правда, сказал, что правый берег легче для волока, но правый берег не для нас. На правом берегу — Рохан, а роханцы не жалуют чужаков. Тем более урр-уу-гхай.
Но кое-как мы, вчетвером, — эльф нёс Угхлуука, — и по левому берегу дотащили лодку до низовьев водопада. Одну лодку, для нас с Гхажшем, потому что дальше по Реке поплыли только мы. Остальные должны были идти напрямик, через болота Эминмуйла, к Чёрным воротам Мордора.
«Тебе надо сбрую снять и переодеться, — сказал Гхажш, когда нам пришло время собираться к отплытию. — Ремни от сбруи на куртке следы промяли, в Осгилиате достаточно народа, у которого на такие приметы глаз намётан. Сапоги можно не снимать, их в Карроке и на Долгом озере на рынках много продаётся, да и в Гондоре многие стрелки в таких ходят. Оружие тоже придётся заменить».
Порывшись в тюках, Гхажш вынул откуда-то ворох одежды и кинул мне просторный блузон серо-зелёного цвета. На выцветшем левом рукаве, чуть ниже локтя, темнело пятно от споротой нашивки, а на животе была заплатка из похожей, но другой ткани.
«Это я, когда в стрелках служил, носил, — пояснил Гхажш. — Мне сейчас все равно мало. Плащ ещё держи. Если кто про одежду спросит, скажешь, на рынке в Карроке купил. Бъёрнингов много в стрелках служит».
Плащ был такого же непонятного серо-зелёного цвета, как и блузон. Зато он имел капюшон и был больше похож на одежду, чем орочий буургха. Буургха пришлось оставить. Как и кинжал с кугхри. Я до слез жалел расставаться с кугхри, но и без объяснений Гхажша мне было понятно, что появление в гондорской крепости с орочьим мечом на плече может вызвать много лишних вопросов. Вместо меча Гхажш выдал мне длинный и широкий бъёрнингский нож на перевязи. Тяжёлое оружие с рукоятью из лосиного рога и тёмно-синим, воронёным, клинком. На толстом, в большой палец, обухе клинка чернело знакомое клеймо — болотная лилия. Удобный походный мешок заменила вместительная торба на косом ремне через плечо.
Бывшие мои пожитки Гхажш упаковал в буургха и, кивнув на получившийся тюк, беззвучно сказал что-то Угхлууку, тот только глаза прикрыл в ответ.
Сам Гхажш тоже переоделся и кое-что изменил в своей внешности. У меня сам собой открылся рот, когда я увидел перед собой совершенно незнакомого воина.
Вместо сапог у него были мягкие башмаки с широкими ремешками вокруг лодыжек и слегка загнутыми носками; икры и бёдра были так обтянуты тонкой кожей штанов, что я видел, как под ней при каждом шаге перекатываются бугры мышц; на торсе плотно сидел короткий, кожаный же, жилет со шнуровкой вместо пуговиц. На обнажённых руках у воина были тяжёлые литые браслеты. Два золотых — на плече и запястье правой, и один золотой — на плече левой. Запястье левой руки было охвачено четырьмя петлями толстенной серебряной цепи. Такая же цепь, только ещё толще и золотая, двумя витками охватывала шею, и на ней странно смотрелась слегка позеленевшая круглая медная бляшка. Пальцы были унизаны кольцами различного размера и вида. Довершала вид золотая монета, прицепленная к левому уху.
— Зачем это всё? — спросил я, ошарашено его разглядывая. — Раньше вроде обходился.
— Я же теперь королевский стрелок, — пояснил Гхажш, заплетая волосы в короткую толстую косичку. — Стрелки, те, что жалованье королевское и добычу не допивают, а копят, так и поступают. Обращают всё в серебро да в золото и на себе носят.
— И цепи тоже? — подивился я.
— Цепи — это чтобы расплачиваться между собой, — Гхажш загнул косу вперёд и подплёл её кончик к волосам надо лбом, получилось что-то вроде волосяного гребня. — Обычай такой. Звено в цепи весит ровно как одна монета. Когда в кости играют, выигрыш или проигрыш на звенья меряют. Отсчитал, сколько надо, ножом звено разомкнул, и в расчёте. И выигравшему к своей цепи пристегнуть недолго, не железо же, металл мягкий, зубами звенья сомкнуть можно.
— А монета тогда зачем? — продолжал удивляться я. — Для красоты?
— Нет, — серьёзно ответил Гхажш, внимательно меня разглядывая. — Не для красоты. Монета на похороны.
— Этого что ли всего не хватит? — показал я на браслеты.
— Это всё стрелок пропить может или в кости проиграть, или свои же товарищи снимут и поделят после его смерти. Даже с раненого могут ободрать. А похоронную монету никакой стрелок не возьмёт, она тому предназначена, кто тело хоронить будет. И пропить её может только самый последний забулдыга, это же всё равно, как собственную смерть пропить. Хотя такие тоже встречаются. Но их не уважают.
Мне оставалось только подивиться прихотливой сложности чужих обычаев. «Нож на правый бок перевесь, — приказал мне Гхажш, наконец, закончив меня оглядывать. — Вот, как у меня».
У него на правом боку висел короткий прямой меч в потёртых ножнах.
— Да зачем это, — отмахнулся я. — Я же не левша.
— В Осгилиате все бывалые вояки так носят, — пояснил Гхажш. — Кто знает, тот оценит.
— А доставать как? Неудобно же.
— Удобно. Смотри, — Гхажш стал, подбоченившись, так что согнутая в локте правая рука упиралась в бок тыльной стороной ладони. — Приседаешь немного, ножны вниз идут, а ты рукоять вверх тянешь. Как только остриё из ножен выйдет, сразу делаешь выпад с рубящим ударом снизу вверх. Попробуй. Пляшешь ты отлично, у тебя должно получаться.
Я попробовал. Действительно, получалось легко.
— В Осгилиате народ буйный собрался, — продолжал тем временем Гхажш, — так что, если кто будет задираться, ты не удивляйся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57