— Сейчас тебе чего надо?
— Совета вашего хочу спросить фреа…
— Нар, — перебил роханца Гхажш. — Меня зовут Нар.
— Нар, — послушно повторил роханец. — Тут дело-та, видите, какое. Проходили мима нашей деревеньки орки. Как водится у них, пограбили маленько, кузнеца повесили та пожгли полдеревни. Мужики-та у нас на тех пожигальщиков сильно осерчали. На ту беду оказался поблиз королевский йоред.
— Тама-та, в наших глухих краях, толь королевские конники нам и защита, — роханец ухмыльнулся. — Орки, конников завидев, убежали. Та недалече, толь до братского кургана, есть у нас тама-та такой. Бой у них с йоредом на том кургане случился. Та, видать, орков многа было. Сотни четыре, не меньше, та ещё и варгов-волков не мене сотни. Побили они королевских конников. Всех, как есть, побили, пограбили та и убежали куда-та, толь на север, толь на юг. Мне не ведомо.
— Прямо так всех и побили? — изумился Гхажш. — Раненые должны были остаться.
— Никого не осталось, — уверенно ответил роханец. — Мужики-та наши ходили на тот день к кургану-та. Сильно были злы на пожигальщиков, помочь конникам хотели. Толь мёртвых и нашли. Всех, как есть, орки злые побили и раненых тож добили. И всех пограбили.
— Даже и раненых добили, — разговор занимал Гхажша всё больше и больше. — Да неужто конники за помощью не послали, раз такую силу против себя видели?
— Можа и послали, — пожал плечами роханец. — Четыре коня прискакали потом в деревню. Толь пустых, а где седоков кости лежат, то вороны знают. Коней-та тех тату мой сохранили, на своей конюшне, своим зерном кормили, а как дознатец королевский из Эдораса приехал, так в казну и возвернули. Награду ему за то выписали. Землицы прирезали.
— Хитёр у тебя отец, — развеселился Гхажш. — Награду успел получить. И чем дознание королевское кончилось?
— Така я же Вам и рассказываю, как оно всё было, — роханец тоже развеселился. — Дознатец королевский тату, как он на всю деревню староста, расспросил и всё, как есть, записал. Деревню от королевской подати на год освободили.
— Сильны, — одобрительно покивал Гхажш. — Ты-то как сюда попал?
— Тату послали, — вздохнул роханец. — Поискать, нельзя ли кому товару хорошего продать незадёшево.
— А чего не сам? Или старшего бы послал.
— Сам-та в деревне староста. Как общество-та оставишь. Посля такого-та дела свой глаз нужен, — пояснил роханец. — А старшего-та брата моего раненый орк копьём в живот ткнул. Похоронили, — роханец погрустнел лицом и вздохнул. — Вот тату меня с проезжими купцами и послал в Гондор.
— Чего ж купцам проезжим товар не сбыл?
— Дело-та нежное — роханец склонился к столу и понизил голос. — Товар богатый, та в наших краях не продашь, а продашь, така потом в полглаза спи та на ворота смотри. Лучша в чужих краях продать. А толь кому? Не дадите ли совета, к кому подойти, отдали бы незадорого, коли цену хорошую предложат.
— А много ли товару? — Гхажш, похоже, всерьёз озаботился делами молодого роханца. — Я могу подсказать, с кем говорить, так ведь люди не простые, из-за одного седла маяться не будут.
— Многа, — ответил роханец, явно обрадованный таким поворотом разговора. — Верховой упряжи, почитай, на двести голов. Разное мелкое железо, подковы, тама, и всякое, и оружие ещё. Одних мечей — двести одиннадцать.
— Ишь-ты, — Гхажш задумчиво потёр подбородок. — Даже подковы…
— А как жа — роханец пояснил. — Железо жа, дорогое оно. Чего ему в земле гнить. Не оставили.
— Понятно. В полцены уступишь? От той, что на рынке в Хельмовой пади берут.
— В полцены? — роханец показался мне расстроенным. — А в две третьих?
— Две третьих, если сюда привезёшь, хлопот будет больше, а в полцены — сами заберут.
— Тату ругаться будут, — вздохнул роханец. — Такие деньги.
— Не будет. И за полцены всю деревню вашу купить можно. И пару соседних ещё. Богатое у вас семейство будет.
— Така не всё жа нам, нам-та — четверть. Остальное-та общество разделит. Столько страху с пожигальщиками этими натерпелись. Особенно, когда дознатец королевский приезжал. Со страху-та и стояли друг за друга. Тату до сих пор боятся.
— Вот, чтоб не боялся, и надо товар сбыть побыстрее. Согласен? Деньги и так немалые.
— Согласен.
— Тогда пойдём. С Кабаном тебя познакомлю, договориться помогу.
И они ушли, оставив меня догрызать свиные ножки и скучать.
Разговор с Кабаном, видно, затянулся, поскольку Гхажш не возвращался довольно долго. Я и пиво уже успел всё выпить и подумывал, не заказать ли ещё ножек, но не знал, можно ли оставить столик. Но и сидеть одному в этом месте, для которого я не могу подобрать названия, мне тоже было страшновато. Очень уж вид у окружающих был угрожающий. И опасения мои не были напрасны.
— Эй, заяц, — услышал я за спиной и, оглянувшись, обнаружил давешнего бородача в компании с ещё одним таким же.
— Я не заяц, — ответил я, размышляя, что же теперь делать. Самого бородача я не боялся, он успел добавить на старое и теперь был «пьянее грязи». Чтобы сбить его с ног хватило бы даже не «метёлочки», а простой «подсадки» или даже «подбивки». Но вот второй казался значительно трезвее, а значит, и опаснее.
— Слышь, заяц, — продолжал бородач, нисколько меня не слушая, — чего у тебя уши такие короткие? Зайцу длинные положены. Давай я их тебе вытяну.
И потянулся корявой лапой.
«Неделю назад мне их пытались укоротить», — сообщил я ему, отталкивая нетвёрдую руку и сообразив, наконец, что второго бородач привёл не для драки со мной, а для Гхажша. Правило: двое в сваре — третий не встревай. Я не очень надеялся, что правило всегда соблюдается, но рассчитывал, что если дело дойдёт до драки, то мне придётся драться с ними по очереди.
— Укоротить? — бородач даже не понял, что вывело его из равновесия, и ухватился за край столешницы. — Неа… Надо удлинить.
И опять потянул лапищу. Я уже собрался садануть ему тяжёлой кружкой в лоб — это должно было дать мне время выбраться из-за стола, пока второй сообразит, что к чему — но сложилось всё совершенно иначе.
— Оставьте молодого человека в покое, — произнёс чей-то приятный голос. — Невежливо намекать кому-либо, что его внешность имеет недостатки. Тем более делать это так грубо и непристойно.
— Чо-о-о? — изумился бородач и воззрился на человека в чёрном камзоле и чёрном же полуплаще-вотоле.
— Погодь, погодь, — остановил он рукой, сунувшегося, было, вперёд своего товарища. — Ты кто такой? Чо не в своё дело лезешь? Ты, ваще, как сюда попал грач весенний?
— Лай отцеживай, — холодно произнёс Чёрный, не отвечая. — Язык отрежу и к копчику пришью. Там он у тебя на месте будет.
— Чо-о-о? — бородач совсем ошалел от такого ответа. — Братишка, за зайцем поглянь, чтобы не ускакал, пока я этому скворцу клюв загибать буду…
И двинулся на Чёрного, угрожающе выставив перед собой кулаки с мою голову размером.
Чёрный не стал ни отскакивать, ни уклоняться, ни драться. Он просто поднял левую руку и выставил перед носом бородача круглую серебряную бляху, что на тонком витом шнурке висела у него на запястье. Бородач резко остановился, скосил на бляху глаза и начал как будто уменьшаться в размерах, съёживаться. Его товарищ тоже мельком глянул, что у Чёрного в ладони, и, подхватив сгорбившегося забулдыгу под локоть, повлёк его в сторону. Видно было, как он что-то зло выговаривает бородачу и время от времени суёт ему могучим кулаком в бок.
— Толстуха Фли сказала, что Адонар расположился за этим столом, — сказал Чёрный ничуть не изменившимся, ровным, голосом. — Это она ошиблась, или я?
— Нар отошёл ненадолго, — ответил я. — Присаживайтесь, подождите. И благодарю за помощь.
— Не стоит благодарностей, — Чёрный откинул полы своей вотолы и расположился напротив меня. — В этом жутком мире достойные люди должны помогать друг другу. Тем более что всё обошлось только словами. К востоку от Андуина слово уже не имеет никакой силы. А вот и Нар, с пивом и закуской.
Гхажш уселся рядом со мной, а явившаяся вместе с ним прежняя толстуха, Фли, надо понимать, выгрузила на стол очередное блюдо со свининой и кружки с пивом.
— Я уж думал, напрасно сегодня жду, — сказал Гхажш, обращаясь к Чёрному. — Как наши дела?
— Он в пути? — спросил человек в чёрном, вместо ответа, кивнув на меня.
— Мимо идёт, — ответил Гхажш. — Не чешись, тушкан без примеси. Головастик, не жаба болотная. Поквакаем — лупками хлопнет.
— Зарубись!
— Топоры пусть зарубаются, — похоже, Гхажш обижался. — Булдеть намазался или заплетёмся?
— Ладошками потрём, — Чёрный отхлебнул из кружки. — На помазке весь в мыле, двойные колёса по чинарю, и ветки сплетаем.
— Не лопать! — возмутился Гхажш. — Запарились на зуб глазастый. Погремушкой тряс, с какого булда по чинарю?
— Я ж квакнул: в мыле не до бритвы, — пояснил Чёрный. — Чуть не вскипел.
— Не мой понос, — покачал головой Гхажш. — По звону и маза, зуб глазастый, и попрыгали.
— По такому дристу зуб глазастый не мажет, — Чёрный тоже качнул головой. — Я рыжую торбу у ходули на скок взял. За это — без лупы, что заплечник — покраснеешь без знакомства. Двойные колёса по чинарю в пятку, как на ладонь. Ты по-щучьи плаваешь, по жабьи квакаешь, головастиков пасёшь, а мне в кипятке лупки мыть.
— Не вскипел же.
— А по поносу блудни стирать? Пар уже шёл. Чуток не в мазу, и к дубу на шкворень, по-рыбьи петь.
— Ты же жёлудь.
— Дубу по корням, что жёлудь. Перед камнем с зеленью на ногтях пляшет. Струны растянет — не споёшь, так станцуешь. Был жёлудь у дуба, стал овёс в торбе. Двойные колёса по чинарю или не смажемся.
— Не лопать. Мазь к лупам прикладывай, а потом ботало намыливай. Двойные колёса по чинарю против мазилова. Спаримся, если смажешь.
— По-щучьи зеваешь, — Чёрный довольно ухмыльнулся. — Мазилово без булды скользит. Лупайся.
Чёрный достал из-за пазухи крохотный кожаный мешочек. Гхажш потянулся было к мешочку, но Чёрный отдёрнул его и предупредил: «Лупайся, а ветки не гни, заплетёмся, потом хоть листья мажь». Гхажш поглядел несколько минут внутрь мешочка, а потом задумчиво произнёс: «По лупкам — мазилово. А если не пляшет?»
— Пляшет, — уверенно ответил Чёрный. — Всё по кваканью: на углях грел, корябово лупит.
— Корябово? — Гхажш стал ещё задумчивей и пододвинул к себе свечу. — Малой, будь другом, сходи, пива нам по паре кружек принеси.
Я даже не сразу понял, что последние слова обращены ко мне и произнесены на обычном языке. Понятно было, что Гхажш хотел остаться с Чёрным наедине на несколько минут. Поэтому я не очень торопился, и прежде, чем возвращаться к столу с кружками, заказал и осушил одну у стойки. Когда я вернулся, Гхажш с Чёрным, видимо, уже договорились.
— Чего ты так на звенелки жвалы точишь, — лениво говорил Гхажш, глядя, как Чёрный тщательно пересчитывает разложенные по столу монеты. — Ты ж заплечник, у тебя каменный бубён с такой погремушкой, что топоры за этот звон себе лупки вырвут.
— На каменный бубён дуб ветки раскинул, — отвечал Чёрный, пробуя одну из монет на зуб. — Мне не гремит. Маза-то на роще, а я жёлудь, кроме меня целое свиное корыто. Весь звон — на листьях, а мне — две дырки от колёса и хоть умри без танцев. А зубы с тушканами помыть? А гнездо с клушами погреть? Нет звона — нет стона.
— А три по шесть — не девятнадцать? Тушканы твои не захлебнутся на два колёса по чинарю зубы мыть? Или гнездо рыжее ищешь?
— Тушканы с клушами без мазы. Хочу плавниками в полночь взмахнуть. Рога к копытам приросли за плечами стоять. Мне лекарить по мазе, а дуб на ветру гудит, ветками машет. Вся роща у камня с зеленью в заплечниках, от пеньков до листиков. Мне не пляшет. Погремушку соберу и копытами по камню, к волосатым.
— Если Вы о делах уже поговорили, — вмешался я в их занятную беседу, — то, может, на понятный язык перейдёте? А то вы «квакаете», а я только «лупками хлопаю», хоть и не понимаю, что это такое.
— О-о. Простите, молодой человек, — наклонил в мою сторону голову Чёрный. — Невежливо двоим говорить на языке, непонятном третьему, в его присутствии. Но дело бывает выше вежливости, к сожалению. А сейчас я просто рассказывал Вашему другу, что собираюсь оставить семейное ремесло и заняться врачеванием в Карроке.
— Семейное ремесло? — переспросил я, думая про себя, что за семейное ремесло этого Чёрного в Гондоре наверняка вешают «высоко и коротко». — И чем же занимается Ваша семья, если это не тайна?
— Никаких тайн, — ответил Чёрный, улыбаясь и пряча монеты куда-то под вотолу. — Я старший пыточный палач Его Величества Великого Короля Элессара.
— Па-палач, — поперхнулся я пивом. — Да ещё пыточный. А разве бывают особые пыточные палачи? Я всегда думал, что вот есть просто палачи и всё. Вы простите мне, если я что не так говорю, но в наших краях палачей совсем никаких нет.
— Вы, должно быть, выросли в страшном захолустье, — опять улыбнулся Чёрный. — Я тоже прошу прощения, если моё предположение Вас обижает. Никакое уважающее себя королевство не может обходиться без палачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Совета вашего хочу спросить фреа…
— Нар, — перебил роханца Гхажш. — Меня зовут Нар.
— Нар, — послушно повторил роханец. — Тут дело-та, видите, какое. Проходили мима нашей деревеньки орки. Как водится у них, пограбили маленько, кузнеца повесили та пожгли полдеревни. Мужики-та у нас на тех пожигальщиков сильно осерчали. На ту беду оказался поблиз королевский йоред.
— Тама-та, в наших глухих краях, толь королевские конники нам и защита, — роханец ухмыльнулся. — Орки, конников завидев, убежали. Та недалече, толь до братского кургана, есть у нас тама-та такой. Бой у них с йоредом на том кургане случился. Та, видать, орков многа было. Сотни четыре, не меньше, та ещё и варгов-волков не мене сотни. Побили они королевских конников. Всех, как есть, побили, пограбили та и убежали куда-та, толь на север, толь на юг. Мне не ведомо.
— Прямо так всех и побили? — изумился Гхажш. — Раненые должны были остаться.
— Никого не осталось, — уверенно ответил роханец. — Мужики-та наши ходили на тот день к кургану-та. Сильно были злы на пожигальщиков, помочь конникам хотели. Толь мёртвых и нашли. Всех, как есть, орки злые побили и раненых тож добили. И всех пограбили.
— Даже и раненых добили, — разговор занимал Гхажша всё больше и больше. — Да неужто конники за помощью не послали, раз такую силу против себя видели?
— Можа и послали, — пожал плечами роханец. — Четыре коня прискакали потом в деревню. Толь пустых, а где седоков кости лежат, то вороны знают. Коней-та тех тату мой сохранили, на своей конюшне, своим зерном кормили, а как дознатец королевский из Эдораса приехал, так в казну и возвернули. Награду ему за то выписали. Землицы прирезали.
— Хитёр у тебя отец, — развеселился Гхажш. — Награду успел получить. И чем дознание королевское кончилось?
— Така я же Вам и рассказываю, как оно всё было, — роханец тоже развеселился. — Дознатец королевский тату, как он на всю деревню староста, расспросил и всё, как есть, записал. Деревню от королевской подати на год освободили.
— Сильны, — одобрительно покивал Гхажш. — Ты-то как сюда попал?
— Тату послали, — вздохнул роханец. — Поискать, нельзя ли кому товару хорошего продать незадёшево.
— А чего не сам? Или старшего бы послал.
— Сам-та в деревне староста. Как общество-та оставишь. Посля такого-та дела свой глаз нужен, — пояснил роханец. — А старшего-та брата моего раненый орк копьём в живот ткнул. Похоронили, — роханец погрустнел лицом и вздохнул. — Вот тату меня с проезжими купцами и послал в Гондор.
— Чего ж купцам проезжим товар не сбыл?
— Дело-та нежное — роханец склонился к столу и понизил голос. — Товар богатый, та в наших краях не продашь, а продашь, така потом в полглаза спи та на ворота смотри. Лучша в чужих краях продать. А толь кому? Не дадите ли совета, к кому подойти, отдали бы незадорого, коли цену хорошую предложат.
— А много ли товару? — Гхажш, похоже, всерьёз озаботился делами молодого роханца. — Я могу подсказать, с кем говорить, так ведь люди не простые, из-за одного седла маяться не будут.
— Многа, — ответил роханец, явно обрадованный таким поворотом разговора. — Верховой упряжи, почитай, на двести голов. Разное мелкое железо, подковы, тама, и всякое, и оружие ещё. Одних мечей — двести одиннадцать.
— Ишь-ты, — Гхажш задумчиво потёр подбородок. — Даже подковы…
— А как жа — роханец пояснил. — Железо жа, дорогое оно. Чего ему в земле гнить. Не оставили.
— Понятно. В полцены уступишь? От той, что на рынке в Хельмовой пади берут.
— В полцены? — роханец показался мне расстроенным. — А в две третьих?
— Две третьих, если сюда привезёшь, хлопот будет больше, а в полцены — сами заберут.
— Тату ругаться будут, — вздохнул роханец. — Такие деньги.
— Не будет. И за полцены всю деревню вашу купить можно. И пару соседних ещё. Богатое у вас семейство будет.
— Така не всё жа нам, нам-та — четверть. Остальное-та общество разделит. Столько страху с пожигальщиками этими натерпелись. Особенно, когда дознатец королевский приезжал. Со страху-та и стояли друг за друга. Тату до сих пор боятся.
— Вот, чтоб не боялся, и надо товар сбыть побыстрее. Согласен? Деньги и так немалые.
— Согласен.
— Тогда пойдём. С Кабаном тебя познакомлю, договориться помогу.
И они ушли, оставив меня догрызать свиные ножки и скучать.
Разговор с Кабаном, видно, затянулся, поскольку Гхажш не возвращался довольно долго. Я и пиво уже успел всё выпить и подумывал, не заказать ли ещё ножек, но не знал, можно ли оставить столик. Но и сидеть одному в этом месте, для которого я не могу подобрать названия, мне тоже было страшновато. Очень уж вид у окружающих был угрожающий. И опасения мои не были напрасны.
— Эй, заяц, — услышал я за спиной и, оглянувшись, обнаружил давешнего бородача в компании с ещё одним таким же.
— Я не заяц, — ответил я, размышляя, что же теперь делать. Самого бородача я не боялся, он успел добавить на старое и теперь был «пьянее грязи». Чтобы сбить его с ног хватило бы даже не «метёлочки», а простой «подсадки» или даже «подбивки». Но вот второй казался значительно трезвее, а значит, и опаснее.
— Слышь, заяц, — продолжал бородач, нисколько меня не слушая, — чего у тебя уши такие короткие? Зайцу длинные положены. Давай я их тебе вытяну.
И потянулся корявой лапой.
«Неделю назад мне их пытались укоротить», — сообщил я ему, отталкивая нетвёрдую руку и сообразив, наконец, что второго бородач привёл не для драки со мной, а для Гхажша. Правило: двое в сваре — третий не встревай. Я не очень надеялся, что правило всегда соблюдается, но рассчитывал, что если дело дойдёт до драки, то мне придётся драться с ними по очереди.
— Укоротить? — бородач даже не понял, что вывело его из равновесия, и ухватился за край столешницы. — Неа… Надо удлинить.
И опять потянул лапищу. Я уже собрался садануть ему тяжёлой кружкой в лоб — это должно было дать мне время выбраться из-за стола, пока второй сообразит, что к чему — но сложилось всё совершенно иначе.
— Оставьте молодого человека в покое, — произнёс чей-то приятный голос. — Невежливо намекать кому-либо, что его внешность имеет недостатки. Тем более делать это так грубо и непристойно.
— Чо-о-о? — изумился бородач и воззрился на человека в чёрном камзоле и чёрном же полуплаще-вотоле.
— Погодь, погодь, — остановил он рукой, сунувшегося, было, вперёд своего товарища. — Ты кто такой? Чо не в своё дело лезешь? Ты, ваще, как сюда попал грач весенний?
— Лай отцеживай, — холодно произнёс Чёрный, не отвечая. — Язык отрежу и к копчику пришью. Там он у тебя на месте будет.
— Чо-о-о? — бородач совсем ошалел от такого ответа. — Братишка, за зайцем поглянь, чтобы не ускакал, пока я этому скворцу клюв загибать буду…
И двинулся на Чёрного, угрожающе выставив перед собой кулаки с мою голову размером.
Чёрный не стал ни отскакивать, ни уклоняться, ни драться. Он просто поднял левую руку и выставил перед носом бородача круглую серебряную бляху, что на тонком витом шнурке висела у него на запястье. Бородач резко остановился, скосил на бляху глаза и начал как будто уменьшаться в размерах, съёживаться. Его товарищ тоже мельком глянул, что у Чёрного в ладони, и, подхватив сгорбившегося забулдыгу под локоть, повлёк его в сторону. Видно было, как он что-то зло выговаривает бородачу и время от времени суёт ему могучим кулаком в бок.
— Толстуха Фли сказала, что Адонар расположился за этим столом, — сказал Чёрный ничуть не изменившимся, ровным, голосом. — Это она ошиблась, или я?
— Нар отошёл ненадолго, — ответил я. — Присаживайтесь, подождите. И благодарю за помощь.
— Не стоит благодарностей, — Чёрный откинул полы своей вотолы и расположился напротив меня. — В этом жутком мире достойные люди должны помогать друг другу. Тем более что всё обошлось только словами. К востоку от Андуина слово уже не имеет никакой силы. А вот и Нар, с пивом и закуской.
Гхажш уселся рядом со мной, а явившаяся вместе с ним прежняя толстуха, Фли, надо понимать, выгрузила на стол очередное блюдо со свининой и кружки с пивом.
— Я уж думал, напрасно сегодня жду, — сказал Гхажш, обращаясь к Чёрному. — Как наши дела?
— Он в пути? — спросил человек в чёрном, вместо ответа, кивнув на меня.
— Мимо идёт, — ответил Гхажш. — Не чешись, тушкан без примеси. Головастик, не жаба болотная. Поквакаем — лупками хлопнет.
— Зарубись!
— Топоры пусть зарубаются, — похоже, Гхажш обижался. — Булдеть намазался или заплетёмся?
— Ладошками потрём, — Чёрный отхлебнул из кружки. — На помазке весь в мыле, двойные колёса по чинарю, и ветки сплетаем.
— Не лопать! — возмутился Гхажш. — Запарились на зуб глазастый. Погремушкой тряс, с какого булда по чинарю?
— Я ж квакнул: в мыле не до бритвы, — пояснил Чёрный. — Чуть не вскипел.
— Не мой понос, — покачал головой Гхажш. — По звону и маза, зуб глазастый, и попрыгали.
— По такому дристу зуб глазастый не мажет, — Чёрный тоже качнул головой. — Я рыжую торбу у ходули на скок взял. За это — без лупы, что заплечник — покраснеешь без знакомства. Двойные колёса по чинарю в пятку, как на ладонь. Ты по-щучьи плаваешь, по жабьи квакаешь, головастиков пасёшь, а мне в кипятке лупки мыть.
— Не вскипел же.
— А по поносу блудни стирать? Пар уже шёл. Чуток не в мазу, и к дубу на шкворень, по-рыбьи петь.
— Ты же жёлудь.
— Дубу по корням, что жёлудь. Перед камнем с зеленью на ногтях пляшет. Струны растянет — не споёшь, так станцуешь. Был жёлудь у дуба, стал овёс в торбе. Двойные колёса по чинарю или не смажемся.
— Не лопать. Мазь к лупам прикладывай, а потом ботало намыливай. Двойные колёса по чинарю против мазилова. Спаримся, если смажешь.
— По-щучьи зеваешь, — Чёрный довольно ухмыльнулся. — Мазилово без булды скользит. Лупайся.
Чёрный достал из-за пазухи крохотный кожаный мешочек. Гхажш потянулся было к мешочку, но Чёрный отдёрнул его и предупредил: «Лупайся, а ветки не гни, заплетёмся, потом хоть листья мажь». Гхажш поглядел несколько минут внутрь мешочка, а потом задумчиво произнёс: «По лупкам — мазилово. А если не пляшет?»
— Пляшет, — уверенно ответил Чёрный. — Всё по кваканью: на углях грел, корябово лупит.
— Корябово? — Гхажш стал ещё задумчивей и пододвинул к себе свечу. — Малой, будь другом, сходи, пива нам по паре кружек принеси.
Я даже не сразу понял, что последние слова обращены ко мне и произнесены на обычном языке. Понятно было, что Гхажш хотел остаться с Чёрным наедине на несколько минут. Поэтому я не очень торопился, и прежде, чем возвращаться к столу с кружками, заказал и осушил одну у стойки. Когда я вернулся, Гхажш с Чёрным, видимо, уже договорились.
— Чего ты так на звенелки жвалы точишь, — лениво говорил Гхажш, глядя, как Чёрный тщательно пересчитывает разложенные по столу монеты. — Ты ж заплечник, у тебя каменный бубён с такой погремушкой, что топоры за этот звон себе лупки вырвут.
— На каменный бубён дуб ветки раскинул, — отвечал Чёрный, пробуя одну из монет на зуб. — Мне не гремит. Маза-то на роще, а я жёлудь, кроме меня целое свиное корыто. Весь звон — на листьях, а мне — две дырки от колёса и хоть умри без танцев. А зубы с тушканами помыть? А гнездо с клушами погреть? Нет звона — нет стона.
— А три по шесть — не девятнадцать? Тушканы твои не захлебнутся на два колёса по чинарю зубы мыть? Или гнездо рыжее ищешь?
— Тушканы с клушами без мазы. Хочу плавниками в полночь взмахнуть. Рога к копытам приросли за плечами стоять. Мне лекарить по мазе, а дуб на ветру гудит, ветками машет. Вся роща у камня с зеленью в заплечниках, от пеньков до листиков. Мне не пляшет. Погремушку соберу и копытами по камню, к волосатым.
— Если Вы о делах уже поговорили, — вмешался я в их занятную беседу, — то, может, на понятный язык перейдёте? А то вы «квакаете», а я только «лупками хлопаю», хоть и не понимаю, что это такое.
— О-о. Простите, молодой человек, — наклонил в мою сторону голову Чёрный. — Невежливо двоим говорить на языке, непонятном третьему, в его присутствии. Но дело бывает выше вежливости, к сожалению. А сейчас я просто рассказывал Вашему другу, что собираюсь оставить семейное ремесло и заняться врачеванием в Карроке.
— Семейное ремесло? — переспросил я, думая про себя, что за семейное ремесло этого Чёрного в Гондоре наверняка вешают «высоко и коротко». — И чем же занимается Ваша семья, если это не тайна?
— Никаких тайн, — ответил Чёрный, улыбаясь и пряча монеты куда-то под вотолу. — Я старший пыточный палач Его Величества Великого Короля Элессара.
— Па-палач, — поперхнулся я пивом. — Да ещё пыточный. А разве бывают особые пыточные палачи? Я всегда думал, что вот есть просто палачи и всё. Вы простите мне, если я что не так говорю, но в наших краях палачей совсем никаких нет.
— Вы, должно быть, выросли в страшном захолустье, — опять улыбнулся Чёрный. — Я тоже прошу прощения, если моё предположение Вас обижает. Никакое уважающее себя королевство не может обходиться без палачей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57