Скейс спешился и подошел к дереву, в которое вонзилась стрела. Когда он вытащил стрелу, она треснула.
За это рыцарю тоже придется ответить.
* * *
И ящики, и яблоки пропали — кто-то убрал их.
Мейбор снова стоял во мраке, который четыре ночи назад помог ему бежать. Он открыл калитку — во дворе было так же темно и тихо. Ни звука, ни шороха и ни единого проблеска света снизу, из погреба.
Мейбор провел здесь уже три часа, наблюдая и выжидая, пока не убедился, что никто не следит за ним. У мясника свет погас два часа назад, а вслед за тем сам мясник вышел и помочился у стены. С тех пор все было тихо — ни шагов, ни кашля, ни окликов. Двор явно был пуст — и погреб, похоже, также.
Мейбор знал только одну молитву. Она не отличалась скромностью, в ней часто повторялось слово «я», и он твердил ее про себя, пока полз к люку.
Крышка была закрыта. Мейбор пошатал ее ногой, потом подцепил пальцами и поднял. Люк не был заперт изнутри. Внизу стоял кромешный мрак и разило прокисшим вином. Солдаты, как видно, разбили немало бочек.
Не глядя больше по сторонам, Мейбор слез в погреб и тяжело спрыгнул на пол. Ящиков, которые прежде стояли под люком, больше не было. Крысы шмыгнули из-под ног, а башмаки тут же промокли от вина.
— Есть тут кто-нибудь? — тихо позвал он. Тишина.
Мейбор, пошарив во мраке, отыскал свечу. Фитиль промок и не зажегся от огнива.
— Черт, — прошипел Мейбор. — И услышал звук, производимый явно не крысами, — скрип. Половицы справа от него поскрипывали под чьими-то шагами. — Кто там? — спросил Мейбор, стараясь не выдать своего страха.
Снова скрип, а следом едва слышный шепот:
— Лорд Мейбор, это вы?
Мейбор пошел на голос, шедший из маленькой каморки за аркой. Грифт лежал на полу. Рядом горела одинокая свеча. Кровь пропитала бинты у него на животе, бледные губы потрескались.
— А Боджер не с вами? — спросил он первым делом.
— Нет. Его взяли вместе с Меллиандрой.
Грифт закашлялся — сперва слабо, потом все сильнее и сильнее сотрясаясь всем телом.
Мейбор выудил из-за пазухи фляжку, где на дне еще осталось немного браги, опустился на колени рядом с Грифтом и напоил его, придерживая за голову. Раненый нуждался в лекаре, но еды и питья, похоже, имел вдосталь. И как это солдаты его не заметили?
— У тебя еще одной свечи не найдется? — спросил Мейбор, когда у Грифта прошел приступ.
Тот указал на верхнюю полку, где свечей было в изобилии. Мейбор взял одну и зажег, сказав:
— Я сейчас вернусь.
Он прошел в собственную комнатушку, где все было перевернуто вверх дном: одежда исчезла, постель изодрана, бочонки расколоты вдребезги, и все залито вином. Мейбор сбросил мокрый камыш со своей койки. Шкатулки на месте не было. Мейбор перевернул койку набок. Пропало золото! Он не мог в это поверить. Встав на четвереньки, он обыскал каждый уголок и при этом сам насквозь промок.
Солдаты забрали его золото — двести монет. Ничего не осталось. Сидя в луже кислого вина, Мейбор принял решение. Он вернулся к Грифту и спросил:
— Ты идти можешь?
Тот в ответ попытался встать — однако ноги не держали его, и он упал бы, если б не Мейбор.
— А выход из города знаешь?
— Да, только это далеко. Вряд ли я дойду.
— Дойдешь как миленький, даже если мне придется тащить тебя на себе. — Мейбор поставил Грифта на ноги. — Ну давай, обопрись на меня.
Грифт сделал нетвердый шаг вперед.
— А ну как в нас станут стрелять?
— Пускай. Этой ночью мы должны уйти из города.
* * *
У Хвата болели ляжки, ныла спина, а ноги совсем затекли. При каждом шорохе все замирали на месте, а при виде движущейся тени хватались за ножи. Таул шел впереди с коротким луком, сжимая его побелевшими пальцами. Джек ехал в шести шагax за ним, поглядывая по сторонам и не отнимая руки от меча.
Трудно было сказать, сколько часов прошло с того выстрела. Хват полагал, что много. Но было совсем еще темно, и звёзды которые показывались в просветах между облаками, не сменили своего положения. Время тянется медленно для тех, кто пытается уйти от преследователя.
Хват взглянул на Таула — тот смотрел прямо вперед, с тех пор как они снялись с лагеря, Таул не сказал еще ни слова — так и шел молча во главе. Хват, повинуясь внезапному порыву громко кашлянул, словно желая прочистить горло. Таул тут же повернул к нему голову:
— Чего ты, Хват? У тебя все в порядке?
Хват только кивнул, чувствуя себя еще более виноватым. Он хотел только увидеть лицо Таула и знал, что на кашель тот обернется, но не ожидал такой заботы. Думал, что Таул обругает его за шум. Хват сгорбился в седле. Вся беда рыцаря в том, что он слишком доверчив.
— Давай поменяемся, Таул, — сказал Джек. — Теперь я поведу лошадей. Тебе надо передохнуть.
Таул шел пешком с тех пор, как они покинули лагерь. Луны не было, и лошади беспокоились, поэтому Таул вел их в поводу, а Джек с Хватом ехали верхом.
— Передохнем, пожалуй, все, — сказал Таул. — Мы ничего не ели, а Хвату, похоже, надо попить.
Хвата удивило такое решение — он думал, что после того выстрела они всю ночь будут ехать без отдыха, — но возражать он не стал. Ему как раз ужасно хотелось перемолвиться с рыцарем парой слов.
Они свернули под прикрытие высоких сосен. Блестящая паутина опутывала стволы. Вдалеке прокричала сова, и ночные бабочки перепорхнули с ветки на ветку, забившись в трещины коры. Хват, как только слез с лошади, тут же достал из котомки мех с водой и, убедившись, что никто на него не смотрит, потихоньку вылил его в траву. Вылил и прошептал:
— Таул, мех-то, похоже, протекает. Воды совсем не осталось.
Таул влез на камень и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли.
— Джек, а у тебя есть вода?
— На донышке. Надо еще набрать.
— Я слышал ручей минут пять назад — где-то к востоку от тропы, — как бы между прочим ввернул Хват.
— Ждите тут, — сказал Таул, спрыгнув вниз. — Я мигом... Нет, не ходи, — быстро вмешался Хват. — Посмотри лучше мое горло — оно болит.
— Давай я пойду, — сказал, посмотрев на них, Джек. Он спешился и пошел обратно. — Смотрите, оставьте мне сыра и сухарей.
Таул подождал, пока Джек не скрылся из вида, и сказал Хвату:
— Ну вот, мы одни — говори, в чем дело? Я ведь слышал, как ты выпускал воду из меха.
Глаза рыцаря даже во мраке светились голубизной. Он не злился и не смеялся, как сделал бы любой другой на его месте, — просто хотел знать, в чем дело. И Хват вдруг пожалел о том, что сделал. Это все вина — она вечно толкает его на какие-то странные поступки.
— Хват, — мягко сказал Таул, — скажи мне все. Все как есть.
Эти ободряющие слова совсем доконали Хвата. Ну как сказать такому доверчивому и доброму человеку, что тот, кого он почитает больше всех на свете, прогнил до мозга костей?
Хват вздохнул. Хочешь не хочешь, а сказать придется. Выстрел изменил все — нельзя больше скрывать правду. В тот же миг, когда Джек выбежал из-за деревьев, крича, что в Таула стреляли, Хват понял, что вел себя неправильно. А что, если бы стрела попала в цель? Таул умер бы вдали от дома и своей любимой, так и не узнав правды. Но Хвату не хотелось даже думать о том, что Таул когда-нибудь умрет. Таул — его друг, его товарищ. Он доверяет Таулу, а Таул доверяет ему.
Между тем Хват с той далекой ночи скрывал от Таула, что видел Тирена вместе с Баралисом. Скрывал, хотя и понимал, что Таулу нужно знать это.
Уже несколько недель Хват носил это в себе, все дожидаясь нужного времени. Нынче ночью он понял, что такого времени можно и не дождаться. Хват перевел дух и начал:
— Помнишь ту ночь, когда меня чуть не сцапал Скейс? Ну так вот, я тогда не сразу пошел домой, а кружил по южной стороне, проверяя, нет ли за мной хвоста. И наткнулся на Баралиса.
— Он что-то сделал с тобой? — насторожился Таул.
— Да нет. — Хват почему-то никак не мог высказать то, что хотел. — Он меня даже не видал. Я просто оказался во дворе дома, где он был. И гляжу — конь там стоит с черной уздечкой. Только на поверку вышло, что она не сплошь черная. Кто-то замазал на ней сажей желтые полоски.
— Желтые полоски? — напряженно повторил Таул.
— Ну да. — Хват понял, что надо выложить все поскорее, не давая слова Таулу. — Таул, это был конь Тирена. Баралис с Тиреном потом вышли во двор. У них в этом доме была встреча, а потом Тирен стал садиться на коня. Они говорили о Хелче, что там всех надо обратить в свою веру и держать в узде, покуда Кайлок не разделается с Высоким Градом. — Хват не мог взглянуть Таулу в глаза и смотрел себе под ноги. — Тирен — дурной человек, Таул. Он хочет перебить всех, кто будет плохо говорить о нем, — я сам слышал. Он хочет забрать себе и другие земли которые Кайлок завоюет, и Юг тоже. Хочет свалить Церковь.
Хват хотел бы продолжить, но не знал, что еще сказать. Он отважился взглянуть на Таула — тот смотрел куда-то вдаль, и на щеке у него дергался мускул. Не глядя на Хвата, Таул сказал:
— Это не секрет, что Тирен хочет изменить облик Церкви. Ордену известно об этом уже много лет. Тирен всегда полагал, что Силбур оказывает слишком большое влияние на северные земли и что силбурские священники слишком изнежились и забыли истинное слово Божье.
Хвату лицо Таула очень не понравилось — тот был словно лунатик или пьяный.
— Таул, я был там. И слышал, что говорил Тирен. Благополучие хелчиан его нисколько не волновало. В его словах была... — Хват не сразу нашел верное слово, — ...была жадность.
Таул с отвердевшим лицом посмотрел Хвату в глаза.
— Тирен не стал бы сговариваться с Баралисом без веской на то причины. Мы не знаем, что им двигало. Быть может, он обманывал Баралиса, чтобы тот отдал рыцарям Хелч, — да мало ли что. А говорил он все это как раз потому, что знал, что Баралис именно это и хочет услышать.
— Но, Таул...
— Нет, Хват. Ты заблуждаешься. — Таул хотел тронуть Хвата за руку, но тот отстранился. — Я знаю Тирена. Он помог мне в самое тяжкое для меня время, спас мою душу и мою жизнь. Он не пошел бы на такую... на такое соглашение без какой-нибудь благой цели.
Хват раскрыл было рот, но не произнес ни слова, увидев тревожный блеск в глазах рыцаря и его наморщенный лоб. На лице Таула застыла горечь. Совсем недавно кто-то стрелял в него и, очень возможно, повторит свою попытку. Хват вдруг почувствовал себя усталым и очень старым. Таул для него — все на свете, а он, Хват, вздумал убеждать его в том, что самый почитаемый Таулом человек подлец и негодяй. Не такая нынче ночь, чтобы говорить об этом. Напрасно Хват вылез с этим теперь, когда Таул еще не оправился после выстрела, когда он тоскует о Мелли и с тревогой думает о предстоящем путешествии. У Таула хватает забот и без мыслей о том, что его старый друг предался злу.
Таул смотрел на Хвата, ожидая ответа, и Хват кивнул.
— Что ж, Таул, если подумать, то ты, пожалуй, прав. Мало ли зачем Тирен приехал туда. Было темно, я ничего не видел, говорили они шепотом и быстро распрощались. Кто знает, что было до того?
Таул, внимательно выслушав Хвата, снова протянул к нему руку. На этот раз Хват не стал кобениться и позволил рыцарю привлечь его к себе. От Таула пахло хорошими честными вещами — потом, лавровым листом и лошадьми. Не то что от Тирена, который мажет волосы маслом и душится, чтобы скрыть истинный запах мужчины. Хват крепко обнял Таула. Он очень любил своего друга, хотя в жизни бы не сказал этого вслух. Они немного постояли так, и Таул мягко высвободился.
— Пойдем-ка навстречу Джеку, — сказал он. — Напрасно мы отпустили его одного.
Хват последовал за Таулом грустный и усталый, но ни на миг не сомневающийся в том, что поступил правильно.
* * *
Высоко над дворцом, высоко над озером стоит женщина — одна в круглой, без углов, комнате. Эта комната расположена в башне, и дверь в нее крепко заперта снаружи.
В ней нет окон — только амбразура в виде креста. Если женщина станет на цыпочки и прижмется к камню всем телом, ей удается разглядеть звезды. Но сырой камень холодит ей живот, а ноги начинают болеть, если она стоит так слишком долго.
И она редко выглядывает наружу.
Ночью ей не дают свечей, и она добирается до скамьи ощупью. Раньше она никогда не замечала, каким теплым может быть дерево. По сравнению с камнем это живое, дышащее существо. Здесь только и есть деревянного, что эта скамья, и женщина обнимает ее как друга.
Одеял у женщины нет, и она сворачивается клубком. Дерево греет только там, где тело с ним соприкасается, и ее пробирает озноб. Она закрывает глаза, чтобы отрешиться от чужой темноты и сменить ее на собственную. Она не может не дрожать от холода — но как бы сделать так, чтобы не дрожать от страха?
Она очень старается уснуть, хотя и знает, что завтра будет то же самое. Но сны еще страшнее, чем явь, и среди ночи она просыпается. Она садится, подтягивает колени к груди и крепко сжимает губы. Нет, она не станет плакать. Истекает четвертый месяц ее беременности — нехорошо, если первым, что услышит дитя, будет ее плач.
XIV
Джек приободрил Гнедка и въехал на пригорок. Склон был крутой, и конь ступал осторожно, словно парнишка, впервые вышедший танцевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80