вдвоем облаву не устроишь. Да и зачем им мамонт, вдвоем-то? Есть олени, есть лошади; длинноухих – сколько угодно. И птицу добыть можно. Вот с рыбой хуже: не получается у Аймика мокрая охота. Зато грибов, ягод, кореньев и трав – в изобилии; это уж Ата знает, что брать, когда и как.
(Правда — что скрывать? – временами мучительно хотелось отведать мамонтового хобота с черемшой! От одного воспоминания о его сочном и остром привкусе рот слюной наполняется…)
– Аймик! Иди, все готово.
Обычно за утренней едой они обсуждали предстоящий день. Аймик и Ата с самого начала своего пути, не сговариваясь, молча решили: не расставаться! Никогда. Страшно представить: вот он приходит с охоты, приносит добычу. «Эй, Ата!.. Ата, ты где? АТА!!» А в ответ – тишина… Вот почему в первый же раз, отправляясь на промысел, он сказал жене: «Идем вместе!» Так оно и повелось – вместе. И на охоту, и на сборы.
Он подучил жену кое-каким приемам: и как след брать, показывал, и как дротик метать. С дротиком у нее неплохо получалось: не далеко, но метко. Да и с луком. Хоть и не могла натянуть тетиву до конца, стрела уходила в цель. Аймик и оружие для нее сделал – по росту и по силе.
Такое женщине не полагается? Да, быть может, – у бывших сородичей. Но здесь они одиноки. Им нельзя разлучаться, и, раз их только двое, жене лучше уметь обращаться с оружием.
Их – двое, ребенка так и нет. Теперь оно и к лучшему: что за жизнь была бы у изначально безродного?
Сегодня им предстояла не охота: запасы мяса есть, и свежего, и вяленого, и копченого. Сегодня будет день сбора. В основном грибы, и потом Ата хочет к реке спуститься, за раковинами. Она говорила, но разговор не клеился: в это утро Аймик был рассеян и молчалив.
– Муж мой! Ты не выспался? Тебе комары спать не дали?
Аймик смущенно улыбнулся:
– Комары не комары, а почему ты спрашиваешь? Она засмеялась:
– Или ты еще не проснулся? – И, посерьезнев, спросила: – Да здоров ли ты?
Теперь усмехнулся Аймик:
– Здоров, здоров! Сейчас по холодку пройдемся, я и совсем проснусь!
2
Они шли по уже хорошо знакомым, исхоженным за эти три лета местам. День оставался серым, сырым, неприветливым, но грибной аромат щекотал ноздри и добыча была обильной.
Ата очень любила эту, как она ее называла, «бабскую охоту». Ловко орудуя своим копьецом, первой умудрялась отыскать гриб, а то и целую семейку, там, где даже взгляд охотника не вдруг замечал добычу; шла какой-то ей одной ведомой, но несомненно счастливой тропой, снова и снова радостно вскрикивая: «Ой, вот еще!.. Аймик, посмотри, прелесть какая!»
Аймик и в лучшие дни был не столь удачлив, а сегодня… Рассеянно поддакивая жене, расшевеливая копьем старый валежник, время от времени нагибаясь (чаще впустую), он думал о своем. И ему очень не хотелось, чтобы Ата узнала его мысли.
Странные сны. Они вернулись именно здесь, в этом уютном местечке, которое они уже стали считать своей землей, своим домом… Нет, конечно, на их изгнаннической тропе подобные сны случались и прежде. Но редко, очень редко. И всегда – с пользой… Ну хотя бы в то зимнее утро, когда ему удалось вовремя заметить след тех двух охотников. Или осенью, когда странный сон пришел прямо среди бела дня и они обошли стороной логово и тропу тигрольва. Тут дело было не только в опасности: Аймик, даже порвав с сородичами, все же предпочитал жить в мире со своими тотемическими собратьями; уж они-то точно ни в чем не виноваты. Как и предки…
Были и другие, незначительные случаи. На переправах, на охотах. Не странные сны даже – скорее предчувствия, коим Аймик привык доверять. Но здесь… Здесь началось иное.
Когда? Кажется, с последней зимы… Быть может, даже раньше. Постепенно нарастало, от ночи к ночи; главным образом в предрассветные часы. Сейчас так часто, что он даже научился сдерживать крик, которым прежде пугал Ату; научился даже не подавать виду… Жену почему-то все это страшит сильнее, чем его самого.
Эти странные сны были иными. Отчасти похожими на тот… последний в их прежнем жилище… Только навязчивее, подробнее… Словно он и не Аймик вовсе, а кто-то иной… Или – и Аймик, и иной! Да и мир был в этих снах Другим, похожим и не похожим на этот, привычный. Очнувшись («вернувшись» – мысленно говорил Аймик), он, в отличие от тех странных снов, что предвещали, не помнил никаких подробностей. Но знал твердо: тот мир знаком тому… – Аймику? – не хуже, чем этот – ему самому, вернувшемуся. И там, в самой глуби, скрывалось, поджидало нечто неимоверно страшное… некто, быть может? И было ощущение громадной, неизбывной вины…
Еще было другое. Зов. Откуда-то оттуда… с белых слепящих вершин… Чей зов? Духов? Предков? Аймик не был уверен в этом; он помнил, что вся душа тосковала и рвалась навстречу этому зову, как если бы… Вот только его ли душа?
Он снова и снова вспоминал слова Армера: «Не ты, а они говорят с тобой. По своей воле». Помнится, он тогда спросил: «Но зачем? И кто они такие?» – и Армер ответил, только очень невнятно: «Могучие, это я знаю точно. А зачем? Их пути – не наши пути; много ответов – ни одного ответа».
«Могучие»… «Свои пути»… Сколько раз, очнувшись, Аймик снова и снова молил этих Неведомых: «Вы Могучие? Так оставьте нас, слабых! Дайте жить нам в мире и покое! Или скажите хотя бы: в чем вина Аймика перед Вами? Что должен я сделать, какую искупительную жертву принести?! Скажите, ничего не пожалею!»
Не было ответа. Только снова и снова странные сны, от которых не скрыться…
И не к кому обратиться за советом, за помощью.
Тогда он стал бороться: старался не вспоминать, а, напротив, забывать свои странные сны. Не думать о них, по крайней мере днем. В какой-то степени это помогало, особенно когда на помощь приходила Ата: после ее ласк наплывал обычный, целительный сон, разгоняющий наваждения.
Но сегодня… сегодня было что-то не так. Сам странный сон… Не поторопился ли Аймик? В нем было что-то… Предостережение, быть может? Нет, не совсем… Не вспомнить.
Только одно было ясно…
– Хей, смотри-ка! – Ата весело встряхнула доверху набитый заплечник. – А как мой храбрый муж?.. О-о, я вижу, ты так и не проснулся!
Аймик виновато развел руками:
– Грибы от меня прячутся! Так что давай-ка… Он отобрал у Аты наполненный мешок, перекинул его за плечи, а ей взамен протянул свой, почти пустой.
– Только так! Иначе мы дотемна не управимся!
(Как изменилась Ата за эти годы! Великие духи, как она изменилась! Красивая, смелая, сильная женщина, как не похожа она на ту девочку, что делила с ним кров в стойбище детей Тигрольва, – боязливую, настороженную, ежеминутно ждущую какого-то подвоха. Теперь Аймик понимал, сколь тщетными, сколь наивными были его надежды на то, что все образуется… Ата, первой заговаривающая с ним, мужчиной-охотником, Ата-насмешница, Ата-друг, – такой он любил ее еще больше, чем прежде. «Так женщинам не положено»? Там, у его бывших сородичей, – не положено. А здесь их только двое, и они свободны и счастливы!)
Они шли сквозь редкую рощицу, и Ата ловко выискивала в траве, на которую уже легли первые палые листья, темно-красные грибы на толстых мясистых ножках. Аймик, взваливший на левое плечо уже заполненный мешок, о сборе не заботился. Привычно оглядываясь и прислушиваясь – нет ли опасности? – он продолжал думать все о том же. О сегодняшнем странном сне.
…Да, только одно было ясно, только одно прочно сохранилось: предчувствие того, что их одинокой жизни вдвоем, ставшей привычной и милой, подходит конец. Предчувствие? Нет, знание! Сегодня за завтраком он и молчал-то потому, что смотрел на их лежанку, на старый пень у входа, на распяленные на распорках шкуры так, словно в последний раз все это видит; словно вот-вот начнется что-то другое. Неизвестное и потому – пугающее.
Впрочем… (Он не мог вспомнить сон; сейчас об этом уже нечего и думать. Он пытался вслушаться в свои ощущения, связанные с этим сном.) Впрочем, похоже, что настоящей угрозы нет. Перемены грядут – не опасность. Но перемены серьезные.
Они отдыхали на поваленной бурей старой ели. Небесный олень почти не мог пробиться своими рогами сквозь плотные облака к земле. Но дождь по-настоящему так и не начался; дважды или трижды принимался было кропить землю и тут же стихал.
– Ну что, домой? – полувопросительно сказала Ата. – Надо успеть на реку, за ракушками. А уж потом я сама со всем разберусь.
Но Аймик молчал. Сводил и разводил пальцы рук…
– Знаешь, – сказал он наконец, – давай-ка пройдем еще немного. Вон – по косогору.
Ата удивилась, но ни возражать, ни расспрашивать не стала. Куда и зачем, понятно и без вопросов: оттуда открывается речная излучина. А почему нужно сейчас на нее любоваться, мужу виднее. Странный он сегодня. Видно, опять то самое.
По знаку Аймика они оставили мешки с грибами под корнями ели и дальше, к краю косогора пробирались осторожно, с оружием наготове. У Аты сердце дрогнуло от недоброго предчувствия, когда она увидела, что муж натягивает тетиву, – знак серьезной, настоящей опасности… А вокруг ничего не видно и не слышно… Кроме крика птиц там, в долине, у реки.
К краю подобрались ползком, как следопыты. Аймик, натянув капюшон, заполз под колючий кустарник, осторожно выглянул…
Ата оставалась сзади. Отсюда ей были хорошо различимы только подошвы его мокасин, и все равно она чувствовала, знала… там, куда он смотрит сейчас с таким вниманием, что и нога не шевельнется, что-то происходит. Что-то очень важное.
…Тонко, надсадно, насмешливо запищал комар. Отгоняя непрошеного гостя, Ата приподнялась и увидела всю распластанную фигуру мужа. Да, ошибиться невозможно: он сам сейчас – словно готовый к бою лук… Да что же там такое творится, что за напасть? Хотелось закричать от неведения… или хотя бы расплакаться. Ей казалось, прошла вечность, прежде чем ноги мужа зашевелились. Аймик выполз из-под колючек и, не вставая, подал знак:
«Ко мне! Обогнем, только будь осторожнее».
И когда им обоим открылся вид на речную излучину, на пологий берег, усеянный речной галькой, кивнул и выдохнул:
– Вот оно!
Там на отмели шел бой. Неравный бой… Скорее убийство. Двое мужчин, по-видимому, совсем недавно переплыли реку в безнадежной попытке уйти от погони, которая уже выбиралась из воды. Пятеро хорошо вооруженных против двоих безоружных, выбившихся из сил и похоже, уже раненных. Они больше не пытались бежать, осознав, что это бесполезно, и судорожно осматривались вокруг в поисках хоть какого-то оружия. Один лихорадочно перебирал камни, второй вдруг бросился в сторону и подхватил кусок коряги.
(«Лучше, чем ничего, – подумал Аймик. – Изрядная дубина!»)
Кажется, и первый поднял одну или две гальки. (Не сыскать на этом галечнике увесистый булыжник!)
Теперь беглецы встали рядом и развернулись навстречу своим врагам, готовясь умереть, как подобает мужчинам. Преследователи, выйдя из воды, ввязываться в бой не спешили, несмотря на явное свое преимущество. С копьями наперевес, они образовали полукольцо и стали медленно приближаться к своим жертвам. До Аймика и Аты доносились усиленные рекой смешки и выкрики на чужом языке.
(«Муж мой, – молча молила Ата, – только не надо подвигов! Они все чужие и тебе и мне. А я для тебя разве чужая?»)
Но Аймик и не собирался вмешиваться в чужие дела, хотя и держал оружие наготове. На всякий случай.
…Кольцо сжималось медленно, неуклонно. Окруженные готовились. Один поигрывал дубиной, делая ложные выпады, второй примеривал бросок.
…На какой-то миг все будто застыло, и вот… …Камень полетел навстречу врагу, и умелой рукой был брошен этот камень: прямо в лоб! Один из преследователей зашатался и упал. И началось!..
Метнувший камень рванулся к упавшему, очевидно в надежде перехватить копье, но в его спину вонзилось два дротика, и он, не добежав, рухнул лицом вперед и, дернув несколько раз ногами, замер.
Тот, что с корягой, оказался проворнее: сделав вид, будто намеревается вступить в схватку сразу с двумя наступающими спереди, он внезапно развернулся и одним прыжком очутился лицом к лицу с одним из тех, кто только что сразил его соратника. Аймик едва не привскочил от восторга! Копье, крутясь, летит куда-то в сторону, а его незадачливый владелец замертво падает сокрушенный могучим ударом в висок…
…Дротик вонзился в бок!..
Боец-одиночка одним движением левой руки вырывает из тела дротик. Не обращая внимания на полученную рану, он надвигается на второго, не успевшего прийти на помощь своему товарищу, и, вращая дубиной, заставляет его попятиться…
(Но двое-то, двое других с копьями!.. Как хочется крикнуть, предупредить…)
В этом нет нужды. У Одиночки словно глаза на затылке. Внезапно отскочив в сторону, он сражает ближайшего, уже наставившего копье, ударом, пришедшимся то ли в живот, то ли в пах: скрючившись, тот покатился по галечнику; крик боли долетел до Аймика и Аты… Теперь врагов только двое, и они разобщены, они в панике, они бегут в разные стороны: один – назад, к воде, а второй… Прямиком к косогору, на котором притаились Аймик и Ата!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
(Правда — что скрывать? – временами мучительно хотелось отведать мамонтового хобота с черемшой! От одного воспоминания о его сочном и остром привкусе рот слюной наполняется…)
– Аймик! Иди, все готово.
Обычно за утренней едой они обсуждали предстоящий день. Аймик и Ата с самого начала своего пути, не сговариваясь, молча решили: не расставаться! Никогда. Страшно представить: вот он приходит с охоты, приносит добычу. «Эй, Ата!.. Ата, ты где? АТА!!» А в ответ – тишина… Вот почему в первый же раз, отправляясь на промысел, он сказал жене: «Идем вместе!» Так оно и повелось – вместе. И на охоту, и на сборы.
Он подучил жену кое-каким приемам: и как след брать, показывал, и как дротик метать. С дротиком у нее неплохо получалось: не далеко, но метко. Да и с луком. Хоть и не могла натянуть тетиву до конца, стрела уходила в цель. Аймик и оружие для нее сделал – по росту и по силе.
Такое женщине не полагается? Да, быть может, – у бывших сородичей. Но здесь они одиноки. Им нельзя разлучаться, и, раз их только двое, жене лучше уметь обращаться с оружием.
Их – двое, ребенка так и нет. Теперь оно и к лучшему: что за жизнь была бы у изначально безродного?
Сегодня им предстояла не охота: запасы мяса есть, и свежего, и вяленого, и копченого. Сегодня будет день сбора. В основном грибы, и потом Ата хочет к реке спуститься, за раковинами. Она говорила, но разговор не клеился: в это утро Аймик был рассеян и молчалив.
– Муж мой! Ты не выспался? Тебе комары спать не дали?
Аймик смущенно улыбнулся:
– Комары не комары, а почему ты спрашиваешь? Она засмеялась:
– Или ты еще не проснулся? – И, посерьезнев, спросила: – Да здоров ли ты?
Теперь усмехнулся Аймик:
– Здоров, здоров! Сейчас по холодку пройдемся, я и совсем проснусь!
2
Они шли по уже хорошо знакомым, исхоженным за эти три лета местам. День оставался серым, сырым, неприветливым, но грибной аромат щекотал ноздри и добыча была обильной.
Ата очень любила эту, как она ее называла, «бабскую охоту». Ловко орудуя своим копьецом, первой умудрялась отыскать гриб, а то и целую семейку, там, где даже взгляд охотника не вдруг замечал добычу; шла какой-то ей одной ведомой, но несомненно счастливой тропой, снова и снова радостно вскрикивая: «Ой, вот еще!.. Аймик, посмотри, прелесть какая!»
Аймик и в лучшие дни был не столь удачлив, а сегодня… Рассеянно поддакивая жене, расшевеливая копьем старый валежник, время от времени нагибаясь (чаще впустую), он думал о своем. И ему очень не хотелось, чтобы Ата узнала его мысли.
Странные сны. Они вернулись именно здесь, в этом уютном местечке, которое они уже стали считать своей землей, своим домом… Нет, конечно, на их изгнаннической тропе подобные сны случались и прежде. Но редко, очень редко. И всегда – с пользой… Ну хотя бы в то зимнее утро, когда ему удалось вовремя заметить след тех двух охотников. Или осенью, когда странный сон пришел прямо среди бела дня и они обошли стороной логово и тропу тигрольва. Тут дело было не только в опасности: Аймик, даже порвав с сородичами, все же предпочитал жить в мире со своими тотемическими собратьями; уж они-то точно ни в чем не виноваты. Как и предки…
Были и другие, незначительные случаи. На переправах, на охотах. Не странные сны даже – скорее предчувствия, коим Аймик привык доверять. Но здесь… Здесь началось иное.
Когда? Кажется, с последней зимы… Быть может, даже раньше. Постепенно нарастало, от ночи к ночи; главным образом в предрассветные часы. Сейчас так часто, что он даже научился сдерживать крик, которым прежде пугал Ату; научился даже не подавать виду… Жену почему-то все это страшит сильнее, чем его самого.
Эти странные сны были иными. Отчасти похожими на тот… последний в их прежнем жилище… Только навязчивее, подробнее… Словно он и не Аймик вовсе, а кто-то иной… Или – и Аймик, и иной! Да и мир был в этих снах Другим, похожим и не похожим на этот, привычный. Очнувшись («вернувшись» – мысленно говорил Аймик), он, в отличие от тех странных снов, что предвещали, не помнил никаких подробностей. Но знал твердо: тот мир знаком тому… – Аймику? – не хуже, чем этот – ему самому, вернувшемуся. И там, в самой глуби, скрывалось, поджидало нечто неимоверно страшное… некто, быть может? И было ощущение громадной, неизбывной вины…
Еще было другое. Зов. Откуда-то оттуда… с белых слепящих вершин… Чей зов? Духов? Предков? Аймик не был уверен в этом; он помнил, что вся душа тосковала и рвалась навстречу этому зову, как если бы… Вот только его ли душа?
Он снова и снова вспоминал слова Армера: «Не ты, а они говорят с тобой. По своей воле». Помнится, он тогда спросил: «Но зачем? И кто они такие?» – и Армер ответил, только очень невнятно: «Могучие, это я знаю точно. А зачем? Их пути – не наши пути; много ответов – ни одного ответа».
«Могучие»… «Свои пути»… Сколько раз, очнувшись, Аймик снова и снова молил этих Неведомых: «Вы Могучие? Так оставьте нас, слабых! Дайте жить нам в мире и покое! Или скажите хотя бы: в чем вина Аймика перед Вами? Что должен я сделать, какую искупительную жертву принести?! Скажите, ничего не пожалею!»
Не было ответа. Только снова и снова странные сны, от которых не скрыться…
И не к кому обратиться за советом, за помощью.
Тогда он стал бороться: старался не вспоминать, а, напротив, забывать свои странные сны. Не думать о них, по крайней мере днем. В какой-то степени это помогало, особенно когда на помощь приходила Ата: после ее ласк наплывал обычный, целительный сон, разгоняющий наваждения.
Но сегодня… сегодня было что-то не так. Сам странный сон… Не поторопился ли Аймик? В нем было что-то… Предостережение, быть может? Нет, не совсем… Не вспомнить.
Только одно было ясно…
– Хей, смотри-ка! – Ата весело встряхнула доверху набитый заплечник. – А как мой храбрый муж?.. О-о, я вижу, ты так и не проснулся!
Аймик виновато развел руками:
– Грибы от меня прячутся! Так что давай-ка… Он отобрал у Аты наполненный мешок, перекинул его за плечи, а ей взамен протянул свой, почти пустой.
– Только так! Иначе мы дотемна не управимся!
(Как изменилась Ата за эти годы! Великие духи, как она изменилась! Красивая, смелая, сильная женщина, как не похожа она на ту девочку, что делила с ним кров в стойбище детей Тигрольва, – боязливую, настороженную, ежеминутно ждущую какого-то подвоха. Теперь Аймик понимал, сколь тщетными, сколь наивными были его надежды на то, что все образуется… Ата, первой заговаривающая с ним, мужчиной-охотником, Ата-насмешница, Ата-друг, – такой он любил ее еще больше, чем прежде. «Так женщинам не положено»? Там, у его бывших сородичей, – не положено. А здесь их только двое, и они свободны и счастливы!)
Они шли сквозь редкую рощицу, и Ата ловко выискивала в траве, на которую уже легли первые палые листья, темно-красные грибы на толстых мясистых ножках. Аймик, взваливший на левое плечо уже заполненный мешок, о сборе не заботился. Привычно оглядываясь и прислушиваясь – нет ли опасности? – он продолжал думать все о том же. О сегодняшнем странном сне.
…Да, только одно было ясно, только одно прочно сохранилось: предчувствие того, что их одинокой жизни вдвоем, ставшей привычной и милой, подходит конец. Предчувствие? Нет, знание! Сегодня за завтраком он и молчал-то потому, что смотрел на их лежанку, на старый пень у входа, на распяленные на распорках шкуры так, словно в последний раз все это видит; словно вот-вот начнется что-то другое. Неизвестное и потому – пугающее.
Впрочем… (Он не мог вспомнить сон; сейчас об этом уже нечего и думать. Он пытался вслушаться в свои ощущения, связанные с этим сном.) Впрочем, похоже, что настоящей угрозы нет. Перемены грядут – не опасность. Но перемены серьезные.
Они отдыхали на поваленной бурей старой ели. Небесный олень почти не мог пробиться своими рогами сквозь плотные облака к земле. Но дождь по-настоящему так и не начался; дважды или трижды принимался было кропить землю и тут же стихал.
– Ну что, домой? – полувопросительно сказала Ата. – Надо успеть на реку, за ракушками. А уж потом я сама со всем разберусь.
Но Аймик молчал. Сводил и разводил пальцы рук…
– Знаешь, – сказал он наконец, – давай-ка пройдем еще немного. Вон – по косогору.
Ата удивилась, но ни возражать, ни расспрашивать не стала. Куда и зачем, понятно и без вопросов: оттуда открывается речная излучина. А почему нужно сейчас на нее любоваться, мужу виднее. Странный он сегодня. Видно, опять то самое.
По знаку Аймика они оставили мешки с грибами под корнями ели и дальше, к краю косогора пробирались осторожно, с оружием наготове. У Аты сердце дрогнуло от недоброго предчувствия, когда она увидела, что муж натягивает тетиву, – знак серьезной, настоящей опасности… А вокруг ничего не видно и не слышно… Кроме крика птиц там, в долине, у реки.
К краю подобрались ползком, как следопыты. Аймик, натянув капюшон, заполз под колючий кустарник, осторожно выглянул…
Ата оставалась сзади. Отсюда ей были хорошо различимы только подошвы его мокасин, и все равно она чувствовала, знала… там, куда он смотрит сейчас с таким вниманием, что и нога не шевельнется, что-то происходит. Что-то очень важное.
…Тонко, надсадно, насмешливо запищал комар. Отгоняя непрошеного гостя, Ата приподнялась и увидела всю распластанную фигуру мужа. Да, ошибиться невозможно: он сам сейчас – словно готовый к бою лук… Да что же там такое творится, что за напасть? Хотелось закричать от неведения… или хотя бы расплакаться. Ей казалось, прошла вечность, прежде чем ноги мужа зашевелились. Аймик выполз из-под колючек и, не вставая, подал знак:
«Ко мне! Обогнем, только будь осторожнее».
И когда им обоим открылся вид на речную излучину, на пологий берег, усеянный речной галькой, кивнул и выдохнул:
– Вот оно!
Там на отмели шел бой. Неравный бой… Скорее убийство. Двое мужчин, по-видимому, совсем недавно переплыли реку в безнадежной попытке уйти от погони, которая уже выбиралась из воды. Пятеро хорошо вооруженных против двоих безоружных, выбившихся из сил и похоже, уже раненных. Они больше не пытались бежать, осознав, что это бесполезно, и судорожно осматривались вокруг в поисках хоть какого-то оружия. Один лихорадочно перебирал камни, второй вдруг бросился в сторону и подхватил кусок коряги.
(«Лучше, чем ничего, – подумал Аймик. – Изрядная дубина!»)
Кажется, и первый поднял одну или две гальки. (Не сыскать на этом галечнике увесистый булыжник!)
Теперь беглецы встали рядом и развернулись навстречу своим врагам, готовясь умереть, как подобает мужчинам. Преследователи, выйдя из воды, ввязываться в бой не спешили, несмотря на явное свое преимущество. С копьями наперевес, они образовали полукольцо и стали медленно приближаться к своим жертвам. До Аймика и Аты доносились усиленные рекой смешки и выкрики на чужом языке.
(«Муж мой, – молча молила Ата, – только не надо подвигов! Они все чужие и тебе и мне. А я для тебя разве чужая?»)
Но Аймик и не собирался вмешиваться в чужие дела, хотя и держал оружие наготове. На всякий случай.
…Кольцо сжималось медленно, неуклонно. Окруженные готовились. Один поигрывал дубиной, делая ложные выпады, второй примеривал бросок.
…На какой-то миг все будто застыло, и вот… …Камень полетел навстречу врагу, и умелой рукой был брошен этот камень: прямо в лоб! Один из преследователей зашатался и упал. И началось!..
Метнувший камень рванулся к упавшему, очевидно в надежде перехватить копье, но в его спину вонзилось два дротика, и он, не добежав, рухнул лицом вперед и, дернув несколько раз ногами, замер.
Тот, что с корягой, оказался проворнее: сделав вид, будто намеревается вступить в схватку сразу с двумя наступающими спереди, он внезапно развернулся и одним прыжком очутился лицом к лицу с одним из тех, кто только что сразил его соратника. Аймик едва не привскочил от восторга! Копье, крутясь, летит куда-то в сторону, а его незадачливый владелец замертво падает сокрушенный могучим ударом в висок…
…Дротик вонзился в бок!..
Боец-одиночка одним движением левой руки вырывает из тела дротик. Не обращая внимания на полученную рану, он надвигается на второго, не успевшего прийти на помощь своему товарищу, и, вращая дубиной, заставляет его попятиться…
(Но двое-то, двое других с копьями!.. Как хочется крикнуть, предупредить…)
В этом нет нужды. У Одиночки словно глаза на затылке. Внезапно отскочив в сторону, он сражает ближайшего, уже наставившего копье, ударом, пришедшимся то ли в живот, то ли в пах: скрючившись, тот покатился по галечнику; крик боли долетел до Аймика и Аты… Теперь врагов только двое, и они разобщены, они в панике, они бегут в разные стороны: один – назад, к воде, а второй… Прямиком к косогору, на котором притаились Аймик и Ата!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71