Только они опять уходят.
- А какие они?
- Забавники. Ищут себе забаву.
- Какую же забаву?
- А а не знаю. Просто забаву.
Таппер отвечал хмуро, уклончиво.
- А больше здесь никто не живет, кроме Цветов?
- Никого тут нету.
- Ты разве всю эту Землю обошел?
- Они мне сами сказали. Они врать не станут. Они не то, что
милвиллские. Им врать ни к чему.
Двумя сучьями он сдвинул глиняный горшок с пылающих угольев в
сторонку.
- Помидоры, - сказал он. - Любишь помидоры?
Я кивнул; он опустился на корточки у огня, чтоб лучше следить за
своей стряпней.
- Они всегда говорят правду, - вновь начал Таппер. - Они и не могут
врать. Так уж они устроены. У них вся правда внутри. Они ею живут. Им и ни
к чему говорить неправду. Ведь люди почему врут? Боятся, вдруг им кто
сделает больно, плохо, а тут никого плохого нет, Цветам никто зла не
сделает.
Он задрал голову и уставился на меня с вызовом - дескать, попробуй,
поспори.
- Я и не говорил, что они врут, - сказал я. - Пока что я ни в одном
их слове не усомнился. А что это ты сказал: у них правда внутри? Это ты
про то, что они много знают?
- Да, наверно. Они много-много всего знают, в Милвилле никто такого
не знает.
Я не стал возражать. Милвилл - это прошлое Таппера. В его устах
Милвилл означает человечество.
А он опять принялся пересчитывать пальцы. Сидит на корточках, такой
счастливый, довольный, в этом мире у него совсем ничего нет - но все равно
он счастлив и доволен.
Поразительна эта его способность общаться с Цветами! Как мог он так
хорошо, так близко их узнать, чтобы говорить за них? Неужели этому
слюнявому дурачку, который никак не сосчитает собственных пальцев, дано
некое шестое чувство, неведомое обыкновенным людям? И этот дар в какой-то
мере вознаграждает его за все, чего он лишен?
В конце концов, человеческое восприятие на редкость ограниченно: мы
не знаем, каких способностей нам не хватает, и не страдаем от своей
бедности именно потому, что просто не в силах вообразить себя иными,
одаренными щедрее. Вполне возможно, что какой-то каприз природы,
редкостное сочетание генов наделили Таппера способностями, недоступными
больше ни одному человеку, а сам он и не подозревает о своей
исключительности, не догадывается, что другим людям недоступны ощущения,
для него привычные и естественные. Быть может, эти сверхчеловеческие
способности под стать тем, непостижимым, которые таятся в лиловых Цветах?
Деловитый голос, по телефону предлагавший мне заделаться дипломатом,
сказал, что меня рекомендовали наилучшим образом. Кто же? Уж не этот ли,
что сидит напротив, у костра? Ох, как мне хотелось его спросить! Но я не
посмел.
- Мяу, - подал голос Таппер. - Мяу, мя-ау!
Надо отдать ему справедливость, мяукал он как самая настоящая кошка.
Он мог изобразить кого угодно. Он всегда неутомимо подражал голосам
разного зверья и птичья и достигал в этом истинного совершенства.
Я промолчал. Он, видно, опять ушел в себя и, может быть, попросту
забыл обо мне.
От горшка, стоявшего на угольях, шел пар, в воздухе дразняще запахло
едой. На востоке, низко над горизонтом, проглянула первая вечерняя звезда,
и снова меж треском угольев и мяуканьем Таппера я ощутил мгновенья тишины
- такой глубокой, что, как вслушаешься, кружится голова.
Страна безмолвия, огромный вечный мир тишины - ее нарушают лишь вода,
ветер да слабые, жалкие голоса пришельцев, чужаков вроде меня и Таппера.
Хотя Таппер, наверно, больше не чужак, он стал своим.
Я остался в одиночестве: тот, кто сидит напротив, отгородился и от
меня, и от всего окружающего, замкнулся в убежище, которое сам для себя
построил; там он совсем один, охраняемый накрепко запертой дверью, -
только он один и может ее отпереть, больше ни у кого нет ключа, никто и не
представляет, с каким ключом к ней подступиться.
В одиночестве и молчании я ощутил Лиловость - смутный, едва уловимый
дух и облик хозяев планеты. Веет словно бы и дружелюбием... но оно
какое-то пугающее, будто к тебе ластится огромный, свирепый зверь. И
становится страшно.
Экая глупость. Испугаться цветов!
Тапперов кот, одинокий, потерянный, скитается во тьме, в унылых,
оплаканных дождем лесах некоей страны чудовищ, и тихонько, жалобно мяучит,
тщетно отыскивая путеводную нить в этом мире неведомого.
Страх отступил за пределы тесного светлого круга от костра. Но
Лиловость по-прежнему здесь, на холмах - затаилась и подстерегает.
Враг? Или просто - нечто чуждое, непонятное?
Если это враг, то грозный, безжалостный и неодолимый.
Ведь растительное царство - единственный источник энергии, питающей
царство животных.
Только растения способны уловить, преобразить и сохранить про запас
то, без чего нет жизни. И только пользуясь энергией, накопленной
растениями, могут существовать животные и люди. Если растения умышленно
погрузятся в сон или станут несъедобными, все живое, кроме них, погибнет.
А эти Цветы опасно переменчивы. Они могут обернуться каким угодно
растением, тому свидетельство - огород Таппера и деревья, что растут ему
на топливо. Эти оборотни могут стать деревом и травой, колосом, кустом и
лианой. Они не просто прикидываются, нет они и вправду превращаются в
любое другое растение.
Что, если им откроют доступ на нашу Землю, на планету людей, а за это
они предложат заменить наши деревья другими, лучшими... или это будут те
же, издавна знакомые дубы, березы и сосны, только они станут быстрей
расти, поднимутся стройней и выше, дадут больше тени и лучшую древесину,
лучший строевой лес... Допустим, Цветы заменят нашу пшеницу другой, лучшей
- урожаи станут богаче, зерно полновеснее, этой пшенице не страшны будут
ни засуха, ни иные напасти. Допустим, будет заключен такой уговор: Цветы
заменят все земные растения - все овощи и травы, все злаки и деревья - и
дадут людям больше пищи с каждого поля и каждой грядки, больше дров или
досок от каждого дерева, больше пользы и выгоды от всего, что растет.
В мире не станет голода, всего будет в избытке, ведь Цветы могут дать
человеку все, что ему нужно.
Мы привыкнем полагаться на них, от них, от их верности уговору будет
зависеть все хозяйство и самая жизнь человечества - и тогда человечество в
их власти! А если они вдруг снова превратятся из пшеницы, кукурузы, травы
во что-нибудь другое? Они разом обрекут всю Землю на голодную смерть. Или
внезапно станут ядовитыми - и смогут убивать мгновенно, это все-таки
милосерднее. А если к тому времени они по-настоящему возненавидят людей?
Разве они не могут наполнить воздух какой-нибудь тлетворной пыльцой, столь
пагубной для всего живого на Земле, что смерть, когда она наконец
настанет, покажется желанным избавлением?
Или, предположим, люди не захотят пустить их на Землю, но они все
равно к нам проникнут... люди не станут заключать с ними сделку, но они
сами тайно обратятся в хлеба и травы и все другие земные растения,
вытеснят их, убьют, подменят собою несчетные виды земной растительности.
Что ж, конец будет тот же.
Проникнут ли они к нам с нашего согласия или наперекор нашей воле, -
мы бессильны их остановить, мы в их власти. Быть может, они нас истребят,
а может быть, и нет, но если и нет, важно одно: стоит им пожелать - и они
в любую минуту нас уничтожат.
Однако если Цветы намерены пробраться на Землю, захватить ее, смерти
с лица ее все живое, - тогда чего ради они вступали со мной в переговоры?
Они вольны проникнуть к нам и без нашего ведома. На это уйдет немного
больше времени, но дорога открыта. Ничто не могло бы им помешать, ведь
люди ни о чем бы не подозревали. Предположим, некие лиловые цветы выйдут
за пределы милвиллских садов и год от года начнут множиться, разрастутся
среди живых изгородей, в придорожных канавах, в глухих уголках и
закоулках, подальше от людского глаза... ведь этого никто и не заметит.
Год от года они станут расползаться все шире, все дальше и за сто лет
обоснуются на Земле прочно и навсегда.
Так я думал, рассчитывал, прикидывал на все лады, а откуда-то из
глубин сознания упрямо пробивалась и взывала другая мысль - и наконец я
прислушался: ну, а если бы мы и могли воспротивиться Цветам, отбросить их
- нужно ли это? Даже если здесь и может таиться опасность, надо ли
преграждать им путь? Ведь это впервые мы встречаемся с иной жизнью, с иным
разумом. Впервые человечеству представился случай - если только у нас
хватит решимости - приобрести новые познания, по-новому посмотреть на
жизнь, заполнить пробелы в нашей науке, перекинуть мост мысли через
пропасть, постичь иные, новые для человека воззрения, изведать новые
чувства, встретиться с незнакомыми побуждениями, разобраться в незнакомой
нам логике. Неужели мы струсим и попятимся? Неужели не сумеем пойти
навстречу первым пришельцам из иного мира, не постараемся сгладить
разногласия, если они и есть? Ведь если мы провалимся на первом же
экзамене, не миновать провала и во второй раз, и, может быть, уже никогда
нам не знать удачи.
Таппер очень похоже изобразил звонок телефона. Любопытно, как попал
телефон в дебри, где одиноко блуждает его воображаемый кот? Может, кот
набрел на телефонную будку посреди темной, залитой дождем чащи, и теперь
хочет узнать, где же он и как ему вернуться домой?
Снова телефонный звонок, потом короткое, выжидательное молчание. И
вдруг Таппер сказал мне с досадой:
- Да отзовись ты! Это ж тебя!
- Что такое?!
- Скажи - слушаю! Давай отвечай.
- Ладно, - сказал я, лишь бы он не злился. - Слушаю.
И тут он заговорил голосом Нэнси, да так похоже, что мне показалось -
она тут, рядом.
- Брэд! - позвала она. - Брэд, где ты?
Она почти кричала, задыхалась от волнения, голос дрожал и срывался.
- Где ты, Брэд? Куда ты исчез?
- Трудно объяснить, - сказал я. - Понимаешь...
- Где я только не искала! - она захлебывалась словами. - Мы тут все
обыскали. Тебя весь город ищет. А потом я вспомнила про этот телефон у
папы в кабинете - знаешь, который без диска. Я его и раньше видела, только
внимания не обращала. Думала, это какая-то модель, или игрушка, или так,
подделка, обман шутки ради. А сейчас столько шуму из-за этих телефонов в
хижине у Шкалика Гранта, и Эд Адлер рассказал мне, что у тебя в конторе
тоже был такой аппарат. И под конец до меня дошло: может, и у папы такой
же телефон. Только до меня ужасно долго не доходило. А потом я пошла к
папе в кабинет, стала, и стою, и только смотрю из этот телефон...
понимаешь, просто струсила. Стою и думаю - кто его знает, возьмусь за него
- и вдруг начнется что-то очень страшное. А потом собралась с духом, сняла
трубку, слышу - дышит, ток есть, я и спросила тебя. Конечно, это дурацкий
поступок, но... Так что ты сказал, Брэд?
- Я говорю, очень трудно объяснить толком, где я. Сам-то я знаю, да
объяснить не могу, никто не поверит.
- Скажи мне. Не трать время зря. Только скажи, где ты.
- В другом мире. Я прошел через сад...
- Куда прошел?!
- Просто я шел по саду, по следам Таппера, и вдруг...
- По каким следам?
- По следам Таппера Тайлера. Я, кажется, забыл тебе сказать: он
вернулся.
- Не может быть! Я прекрасно помню Таппера. Уже десять лет, как он
исчез.
- Он вернулся. Сегодня утром. А потом опять ушел. И я пошел по его
следам...
- Это ты уже говорил. Ты пошел за Таппером и очутился в другом мире.
Где он находится, этот мир?
Нэнси - как все женщинам задает невозможные вопросы!
- Точно не знаю, но он в другом времени. Может быть, разница только в
одну секунду.
- А вернуться ты можешь?
- Попробую. Что выйдет - не знаю.
- А я не могу тебе как-нибудь помочь? Или все мы - весь город?
- Слушай, Нэнси, это пустой разговор. Скажи лучше, где твой отец?
- Он сейчас у тебя дома. Там полно народу. Все тебя ждут.
- Ждут? Меня?
- Ну да. Понимаешь, они все обыскали и знают, что в Милвилле тебя
нет, и многие считают, что ты знаешь, в чем секрет...
- Это насчет барьера?
- Да.
- И они здорово злы?
- Некоторые - очень.
- Слушай, Нэнси...
- Не трать зря слов. Я и так слушаю.
- Можешь ты пойти туда и потолковать с отцом?
- Конечно!
- Вот и хорошо. Скажи ему, что когда я вернусь... если только
сумею... мне надо будет с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь наверху. На
самом верху. Может, даже с президентом или кто там к нему поближе. Или с
кем-нибудь из Организации Объединенных Наций.
- Кто же тебя пустит к президенту, Брэд?
- Может, и не пустят, но мне нужно добраться до кого-нибудь там
повыше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37