Лапушка? Что с тобой?
— Ничего!
— Погоди, как ничего, когда у тебя глаза на мокром месте? И кричишь, вилкой грозишься.
— Где ты был сегодня утром?
— Н-ну… На работе, я же гово…
— Врешь! Зачем ты мне врешь, Рик? Я как чувствовала! В дневных новостях передавали, что один отважный сотрудник одного детективного агентства в одиночку вступил в перестрелку с целой бандой налетчиков!.. Боже мой! Ты бы только знал, как я… как мне…
— А с чего ты взяла, что это был я?
— Да??? А кто же? Я ведь позвонила, догадалась, к тебе на работу.
— На работу? И что?
— И ничего. Я сделала вид, что все знаю — и они, как ты любишь выражаться, «раскололись по полной»: «Успокойтесь, сударыня, ваш муж цел и невредим, на нем ни одной царапинки… Сейчас он в полиции, дает свидетельские показания…"
— Вот видишь: цел и невредим. Чего плакать-то?
— Господи, Боже мой! Какая же ты, все-таки, бесчувственная скотина, мой милый! Как ты мог? Ну как ты мог так поступить?
— Как — так? О чем ты? Ну, было дело. Среагировал по ситуации. И что теперь рыдать и орать? Сказано же: ни царапины!
— Ричик, ты на меня голос не повышай, я этого не заслужила. Ты… Но если бы что-то с тобой случилось… Ведь не один ты на свете, у тебя есть я, Жан и Элли, мама твоя, наконец… Ума не приложу, в толк взять не могу, не в силах я понять: как ты мог ради минутного лихачества подвергать угрозе все наши судьбы? Ты же не мальчик уже, солидный взрослый тридцатилетний мужик… ну ладно я, а дети?
— То есть, как это — тридцатилетний?
— Н-не цепляйся к словам, Рик. Я тебя прошу… Я… я… — Тут моя ненаглядная Ши бросается ко мне на грудь и начинает заливать горючими слезами грудь и новую рубашку, которую сама же и выбирала, очень придирчиво выбирала, кстати говоря, запытала меня примерками. Плачет и при этом что-то говорит, говорит сбивчиво, сквозь рыдания, а я не в силах ни одного слова разобрать, и тоже чувствую, что на глаза нечто такое бабское слякотное наворачивается… Эмпатия, называется… Беда с женщинами, ничего им нельзя серьезного говорить и выдавать, ибо утонешь в «ихних» эмоциях. Нет, ну вот же сволочи, а? Какие продажные гады! Заложили в один момент, свои же заложили! И кто, интересно? Я узнаю. Сейчас, когда все успокоится, я ничего не буду выяснять у Шонны и расспрашивать, дабы не спугнуть и не насторожить. Но позже, через год, а если понадобится, то и через два, три года, я заведу разговор на эту тему, со смехом, между делом, вспомню, как элемент забавного прошлого. И Ши непременно расколется, выболтает мне имя того, или той, кто ее «успокаивал» и меня закладывал… Они не могли не понимать… В конце концов, есть корпоративная этика и правила, которые, хотя и не писаны, но весьма желательны к исполнению. Узнаю — и этот человек будет мне врагом. Может быть, и не навсегда врагом, но до той поры, покамест я не почувствую себя достаточно отмщенным. Это моя семья, это самое ценное и дорогое, что у меня есть — и никому постороннему не позволено вносить в нее раздор и горести! А может и раньше узнаю, если повезет… Сударыня… сударыня… кто же мог так обратиться к жене одного из сотрудников??? И кто был в это время в офисе? И в какой из офисов она звонила? Маловато инфы для анализа…
— Да полное вранье, ничего не опасно! Ты, вместо того, чтобы в слезах меня топить, лучше бы выслушала, как дело было.
— Я думать об этом боюсь, не то что слушать! Как ты мог?..
— Так и мог. Там вся банда состояла ровно из двух тщедушных сопляков, с женскими чулками на мордах, старшему из которых двадцать, а младшему и восемнадцати не минуло. Банда!.. Я как двинул в сопло одному…
— Замолчи! Замолчи, я тебя умоляю!
— Ты же сама просила рассказать?
— Я просила? Я умоляла избавить меня от описания твоих дурацких, никому не нужных подвигов! Горе ты мое! Они были с оружием, Ричик! Одно нажатие грязного наркоманского пальца на курок…
— На спусковой крючок.
Да, черт… трудно с женщинами, даже с лучшими из них. Я ведь только уточнил термин, без издевки, «на автомате», потому что неправильно говорить «курок», а Шонна в ответ просто в истерике забилась… Ну что ты будешь делать!
— Они ведь убить тебя могли… Убить!..
— Чем убить? У них один ствол на двоих был, и тот не пистолет, а пукалка. Калибром 6.35! Еще бы конфетти с собой взяли!
— Любым калибром убить можно, ты сам мне когда-то рассказывал. Они были вооружены, одно движение пальцем — и тебя нет! Боже!..
— Хватит истерик! Не убили же. Лапушка, ну ты пойми…
— Убери руки! Вот как, истерика, да? Не трогай меня, н-не прикасайся ко мне! Дай мне спокойно побыть наедине со своей истерикой. Вот твой ужин, ешь его. Вот твой кофе, молоко, хлеб, соль, перец, тарелка… Вилка!.. — Тут моя Ши закрывает лицо руками и в рыданиях убегает в спальню… Угу. Предполагается, что я сейчас облизнусь, засучу рукава, присяду к столу и буду чавкать, пока моя жена вдалеке исходит на горькие слезы… Ой-й-й… Ситуация… Еще секунд десять… Пусть забеспокоится, что я действительно за жратву принялся… Пора идти мириться. Тем более, что у меня от этих криков и упреков враз аппетит отшибло… Надо что-то такое сентиментальное ей вкрутить, авось поможет…
— Ши, заюшка… Выслушай меня… — Молчит, не отвечает, а все же всхлипы стали чуть потише.
— Ши, я бы никогда не полез дуром во всякую фигню, уверяю тебя, но там дети были…
— Что?.. Где там, о чем ты? — Повернулась ко мне. Ах бедная: все прекрасное личико моей Шонны покраснело и припухло от нешуточных слез. Мне впервые за вечер стало перед нею по-настоящему совестно…
— В банке. Там мамаша молодая была, чуть тебя постарше, с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Помладше наших будут. Налетчики заорали, стволами машут, а дети в слезы… Стали кричать, этих уродов раздражать… Ну, некогда было предполагать, что они там дальше затеют и на чем начнут злобу срывать…
— У тебя тоже дети… и я…
— Вот именно, о вас-то я и подумал в тот миг! Не дай бог, думаю, если где-нибудь когда-нибудь с ними…
— Правда? Ричик, ты правда о нас подумал?
— Честное слово! — Ну, тут-то я ей не соврал, действительно думал о них, о Шонне и детях… Правда, буквально пару секунд, потому что когда пальбу начал — то уже переключился на реалии.
— Ты же говорил, что у них один пистолет был на двоих? А теперь, что «стволами», в множественном числе?
— Один пистолет, и один муляж пистолета. Только я говорю, что калибр у «ихнего» ствола был никудышний.
— А какое это имеет значение, если он в упор мог выстрелить?
— Не скажи. Вот когда я в него пальнул из своего девятимиллиметрового «беллума», так у него мгновенный шок случился, а из плеча аж брызнуло во все ст…
— Ай!!! Умоляю! Не надо подробноостей, Ричик, я тебя прошу… Меня сейчас стошнит…
— Вот… А у них — ерунда, короче. И все, и забыли. Да? Мир? Миримся, Ши?
— Не знаю…
— Ну, Ши…
— Только ты обещай, что не будешь больше так делать!
— Как?.. Нет, я обещаю, обещаю! Только скажи — как так?
— Не ввязывайся в ненужные переделки.
— В ненужные не буду.
— И вообще не ввязывайся.
— Погоди, лапушка. Но я же детектив? Это моя работа.
— Детектив должен головой работать, как сыщик Пуаро. А не дубинкой и не пистолетом.
— Какой еще Пуаро?
— Это герой многих книжек одной английской писательницы.
— Первый раз слышу. (Угу, с понтом дела, я про Агату Кристи ничего не знаю. Зато — чужое вопиющее невежество отлично отвлекает собеседника от переживаемых страданий)
— Боже мой!.. Ты не человек, а монстр, Ричик. Горюшко мое. Вместо того, чтобы рисовать всякую дурь и кулаками махать, лучше бы книжку лишний раз почитал…
— Книжку? Книжка выпадет из моих исхудалых ослабевших рук, так что сегодня лучше и не пытаться ее держать.
— А-ах, я забыла… Ты же голодный, мой бедный… Идем скорее на кухню. Там же все остыло… Идем, давай свою исхудавшую руку и я тебя донесу до кухни. Знаешь, как сестры милосердия носили раненых бойцов на полях сражений?
— Нет, не видел. Но я сам дойду, поскольку не хочу, чтобы моя сестра милосердия надорвалась. А хочешь, я тебя на руках до кухни донесу?
— Ты же вконец ослабел?
— Но не настолько же…
Это был непростой для пищеварения ужин: Шонна то и дело соскакивала с улыбок в слезы и переживания. Соответственно, я делил свои силы по двум направлениям: ужин и утешения.
— Ричик, а где твой револьвер?
— Пистолет?
— Ну да. Где он у тебя сейчас?
— В одежном шкафу. В спальне, на своей полочке, в глубине. В кобуре.
— А он заряжен?
Я призадумался, потому что навскидку было не вспомнить, очень уж вечер был горяч.
— Надо посмотреть… А!.. Нет, не заряжен. Я обойму вынул, затвором два раза щелкнул. А что?
— А вообще как? Обычно он заряжен?
— Ши, детка моя, я не совсем врубаюсь… Когда как. По работе и вечерами на улице — всегда заряжен, всегда на предохранителе. А дома — разряжен, конечно. Пружину-то из обоймы надо беречь, не то подведет когда-нибудь в неурочный момент.
— Но в самом пистолете ни одной пули не остается? А то в фильмах часто показывают…
— В фильмах покажут. Нет, только неграмотный осел может дослать патрон в ствол и там оставить. Я так никогда не делаю. Так, а в чем дело, почему ты спрашиваешь?
— А ты не догадываешься? Дети. Они уже достаточно выросли, чтобы забираться во все места и все находить. Ты никогда об этом не задумывался? Элли девочка — и то сумела натворить дел. А Жан может найти пистолет и затеет поиграть папиной игрушкой. Понимаешь?
— Гм. Понимаю. Но у меня все разряжено и хранится отдельно. Кроме того, пистолеты сами не стреляют, стреляют люди. Если парень сызмальства научится понимать что к чему и правильно обращаться с оружием…
— Наш Жан???
— Да, а что? Сейчас ему рановато, конечно… А ты вспомни: Марлон Ричардс, сын Кифа Ричардса, в середине семидесятых когда, всегда папиным пистолетом игрался, особенно если папа весь был переширянный героином и за себя не отвечал…
— Ой, мама! Лучше бы ты этого не говорил!..
— А что? Все знали, что когда пистолет у Марлона, можно не беспокоиться о папиных «вольтах». И парень-то был немногим старше Жана…
— Рик! Ты… сегодня целенаправленно надо мною издеваешься. Ты так и скажи: решил меня уморить, свести в могилу. При чем тут твои вонючие наркоманы из «Роллинг Стоунз»? Это наш сын. Я не допущу, чтобы…
— Тихо. Шонна, умерь пыл. Я тоже не допущу. Но парень не должен играть в куклы и носить платьица, понятно? Понятно?.. Я все учту, что ты сказала, и трижды утрою все меры предосторожности. Так?
— Ты очень часто в последнее время стал повышать на меня голос, Ричик.
— Извини. Если я и говорю сегодня громче обычного, то это из-за нервов и обилия впечатлений. Но мои крики никак, ни в коем случае не направлены на тебя. Понимаешь? Ну… Вытри слезки.
— Я и сама, Ричик… Ты только не сердись на меня… Я разве что с ума не сошла сегодня. Я сразу папу попросила, чтобы они к нам заехали и детей забрали…
— Погоди, а почему они не в садике были? — тут моя Шонна покаянно вздыхает и вновь начинает истекать слезами.
— Я… как услышала по радио… сразу помчалась их забирать… Сначала к тебе на работу позвонила…
— Понятно. Вирус паники называется. Между прочим, благодетельный материнский инстинкт подсказал тебе оптимальнейшую линию поведения. Ты молодец.
— Как это? — Шонна смотрит на меня недоверчиво, не взялся ли я ее прикалывать на сон грядущий? Нет, конечно. Я не прикалываю, а убалтываю, снимаю с моей дорогуши напряжение.
— Императив природный: при угрозе, или намеке на угрозу — все семейство под крыло, в поле зрения и в пределы досягаемости. Когда угроза миновала — сделала следующий правильный шаг: детишек на микроканикулы к дедушке и бабушке, подальше от маминых переживаний. Ты поступила как положено. Дай я тебя поцелую.
— Ричик, можно мы не будем сегодня, я просто никакая.
— Я же только поцеловать. В щечку, без развратных намерений. Ну-ка… Во-от. И все. И пойдем в кроватку. Включим телевизор и ты заснешь. Пойдем…
Шонна заснула, а я нет. Раньше всегда я первый засыпал, но с некоторого времени пошли подвижки в издавна заведенном порядке: меня стала посещать бессонница.
Вспомнился почему-то кленовый лист, прыгнувший на ветровое стекло моего мотора… Я собирался, собирался его нарисовать, да так и не собрался. С работы меня не выгнали, по-моему, даже и не собирались этого делать, а теперь я подтвердил свою ценность, хотя бы тем, что частенько приношу заказы от новых и старых клиентов. Папахен мой сохранил в себе человеческое и живет, нашел в себе силы чего-то хотеть и добиваться… Шонна постоянно где-то учится, какие-то работы пишет, мечтает стать журналисткой, писать для модных глянцевых журналов…
Я — тоже не промах, но… Какой-то я нерешительный. Да, болтаюсь, плыву по течению, которое, между прочим, всегда вниз, а не вверх. Шонне вру, детей почти не вижу, работой не живу, не горю, в рисовальческом деле застрял на одном месте, разместил его в системе предпочтений — «по остаточному принципу»…
Раньше-то я думал, что одиночество — это выдумки поэтессок и поэток, не вышедших из прыщавого возраста, а теперь — как-то так, что-то, где-то, в чем-то — начинаю осознавать реальность подобного ощущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Ничего!
— Погоди, как ничего, когда у тебя глаза на мокром месте? И кричишь, вилкой грозишься.
— Где ты был сегодня утром?
— Н-ну… На работе, я же гово…
— Врешь! Зачем ты мне врешь, Рик? Я как чувствовала! В дневных новостях передавали, что один отважный сотрудник одного детективного агентства в одиночку вступил в перестрелку с целой бандой налетчиков!.. Боже мой! Ты бы только знал, как я… как мне…
— А с чего ты взяла, что это был я?
— Да??? А кто же? Я ведь позвонила, догадалась, к тебе на работу.
— На работу? И что?
— И ничего. Я сделала вид, что все знаю — и они, как ты любишь выражаться, «раскололись по полной»: «Успокойтесь, сударыня, ваш муж цел и невредим, на нем ни одной царапинки… Сейчас он в полиции, дает свидетельские показания…"
— Вот видишь: цел и невредим. Чего плакать-то?
— Господи, Боже мой! Какая же ты, все-таки, бесчувственная скотина, мой милый! Как ты мог? Ну как ты мог так поступить?
— Как — так? О чем ты? Ну, было дело. Среагировал по ситуации. И что теперь рыдать и орать? Сказано же: ни царапины!
— Ричик, ты на меня голос не повышай, я этого не заслужила. Ты… Но если бы что-то с тобой случилось… Ведь не один ты на свете, у тебя есть я, Жан и Элли, мама твоя, наконец… Ума не приложу, в толк взять не могу, не в силах я понять: как ты мог ради минутного лихачества подвергать угрозе все наши судьбы? Ты же не мальчик уже, солидный взрослый тридцатилетний мужик… ну ладно я, а дети?
— То есть, как это — тридцатилетний?
— Н-не цепляйся к словам, Рик. Я тебя прошу… Я… я… — Тут моя ненаглядная Ши бросается ко мне на грудь и начинает заливать горючими слезами грудь и новую рубашку, которую сама же и выбирала, очень придирчиво выбирала, кстати говоря, запытала меня примерками. Плачет и при этом что-то говорит, говорит сбивчиво, сквозь рыдания, а я не в силах ни одного слова разобрать, и тоже чувствую, что на глаза нечто такое бабское слякотное наворачивается… Эмпатия, называется… Беда с женщинами, ничего им нельзя серьезного говорить и выдавать, ибо утонешь в «ихних» эмоциях. Нет, ну вот же сволочи, а? Какие продажные гады! Заложили в один момент, свои же заложили! И кто, интересно? Я узнаю. Сейчас, когда все успокоится, я ничего не буду выяснять у Шонны и расспрашивать, дабы не спугнуть и не насторожить. Но позже, через год, а если понадобится, то и через два, три года, я заведу разговор на эту тему, со смехом, между делом, вспомню, как элемент забавного прошлого. И Ши непременно расколется, выболтает мне имя того, или той, кто ее «успокаивал» и меня закладывал… Они не могли не понимать… В конце концов, есть корпоративная этика и правила, которые, хотя и не писаны, но весьма желательны к исполнению. Узнаю — и этот человек будет мне врагом. Может быть, и не навсегда врагом, но до той поры, покамест я не почувствую себя достаточно отмщенным. Это моя семья, это самое ценное и дорогое, что у меня есть — и никому постороннему не позволено вносить в нее раздор и горести! А может и раньше узнаю, если повезет… Сударыня… сударыня… кто же мог так обратиться к жене одного из сотрудников??? И кто был в это время в офисе? И в какой из офисов она звонила? Маловато инфы для анализа…
— Да полное вранье, ничего не опасно! Ты, вместо того, чтобы в слезах меня топить, лучше бы выслушала, как дело было.
— Я думать об этом боюсь, не то что слушать! Как ты мог?..
— Так и мог. Там вся банда состояла ровно из двух тщедушных сопляков, с женскими чулками на мордах, старшему из которых двадцать, а младшему и восемнадцати не минуло. Банда!.. Я как двинул в сопло одному…
— Замолчи! Замолчи, я тебя умоляю!
— Ты же сама просила рассказать?
— Я просила? Я умоляла избавить меня от описания твоих дурацких, никому не нужных подвигов! Горе ты мое! Они были с оружием, Ричик! Одно нажатие грязного наркоманского пальца на курок…
— На спусковой крючок.
Да, черт… трудно с женщинами, даже с лучшими из них. Я ведь только уточнил термин, без издевки, «на автомате», потому что неправильно говорить «курок», а Шонна в ответ просто в истерике забилась… Ну что ты будешь делать!
— Они ведь убить тебя могли… Убить!..
— Чем убить? У них один ствол на двоих был, и тот не пистолет, а пукалка. Калибром 6.35! Еще бы конфетти с собой взяли!
— Любым калибром убить можно, ты сам мне когда-то рассказывал. Они были вооружены, одно движение пальцем — и тебя нет! Боже!..
— Хватит истерик! Не убили же. Лапушка, ну ты пойми…
— Убери руки! Вот как, истерика, да? Не трогай меня, н-не прикасайся ко мне! Дай мне спокойно побыть наедине со своей истерикой. Вот твой ужин, ешь его. Вот твой кофе, молоко, хлеб, соль, перец, тарелка… Вилка!.. — Тут моя Ши закрывает лицо руками и в рыданиях убегает в спальню… Угу. Предполагается, что я сейчас облизнусь, засучу рукава, присяду к столу и буду чавкать, пока моя жена вдалеке исходит на горькие слезы… Ой-й-й… Ситуация… Еще секунд десять… Пусть забеспокоится, что я действительно за жратву принялся… Пора идти мириться. Тем более, что у меня от этих криков и упреков враз аппетит отшибло… Надо что-то такое сентиментальное ей вкрутить, авось поможет…
— Ши, заюшка… Выслушай меня… — Молчит, не отвечает, а все же всхлипы стали чуть потише.
— Ши, я бы никогда не полез дуром во всякую фигню, уверяю тебя, но там дети были…
— Что?.. Где там, о чем ты? — Повернулась ко мне. Ах бедная: все прекрасное личико моей Шонны покраснело и припухло от нешуточных слез. Мне впервые за вечер стало перед нею по-настоящему совестно…
— В банке. Там мамаша молодая была, чуть тебя постарше, с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Помладше наших будут. Налетчики заорали, стволами машут, а дети в слезы… Стали кричать, этих уродов раздражать… Ну, некогда было предполагать, что они там дальше затеют и на чем начнут злобу срывать…
— У тебя тоже дети… и я…
— Вот именно, о вас-то я и подумал в тот миг! Не дай бог, думаю, если где-нибудь когда-нибудь с ними…
— Правда? Ричик, ты правда о нас подумал?
— Честное слово! — Ну, тут-то я ей не соврал, действительно думал о них, о Шонне и детях… Правда, буквально пару секунд, потому что когда пальбу начал — то уже переключился на реалии.
— Ты же говорил, что у них один пистолет был на двоих? А теперь, что «стволами», в множественном числе?
— Один пистолет, и один муляж пистолета. Только я говорю, что калибр у «ихнего» ствола был никудышний.
— А какое это имеет значение, если он в упор мог выстрелить?
— Не скажи. Вот когда я в него пальнул из своего девятимиллиметрового «беллума», так у него мгновенный шок случился, а из плеча аж брызнуло во все ст…
— Ай!!! Умоляю! Не надо подробноостей, Ричик, я тебя прошу… Меня сейчас стошнит…
— Вот… А у них — ерунда, короче. И все, и забыли. Да? Мир? Миримся, Ши?
— Не знаю…
— Ну, Ши…
— Только ты обещай, что не будешь больше так делать!
— Как?.. Нет, я обещаю, обещаю! Только скажи — как так?
— Не ввязывайся в ненужные переделки.
— В ненужные не буду.
— И вообще не ввязывайся.
— Погоди, лапушка. Но я же детектив? Это моя работа.
— Детектив должен головой работать, как сыщик Пуаро. А не дубинкой и не пистолетом.
— Какой еще Пуаро?
— Это герой многих книжек одной английской писательницы.
— Первый раз слышу. (Угу, с понтом дела, я про Агату Кристи ничего не знаю. Зато — чужое вопиющее невежество отлично отвлекает собеседника от переживаемых страданий)
— Боже мой!.. Ты не человек, а монстр, Ричик. Горюшко мое. Вместо того, чтобы рисовать всякую дурь и кулаками махать, лучше бы книжку лишний раз почитал…
— Книжку? Книжка выпадет из моих исхудалых ослабевших рук, так что сегодня лучше и не пытаться ее держать.
— А-ах, я забыла… Ты же голодный, мой бедный… Идем скорее на кухню. Там же все остыло… Идем, давай свою исхудавшую руку и я тебя донесу до кухни. Знаешь, как сестры милосердия носили раненых бойцов на полях сражений?
— Нет, не видел. Но я сам дойду, поскольку не хочу, чтобы моя сестра милосердия надорвалась. А хочешь, я тебя на руках до кухни донесу?
— Ты же вконец ослабел?
— Но не настолько же…
Это был непростой для пищеварения ужин: Шонна то и дело соскакивала с улыбок в слезы и переживания. Соответственно, я делил свои силы по двум направлениям: ужин и утешения.
— Ричик, а где твой револьвер?
— Пистолет?
— Ну да. Где он у тебя сейчас?
— В одежном шкафу. В спальне, на своей полочке, в глубине. В кобуре.
— А он заряжен?
Я призадумался, потому что навскидку было не вспомнить, очень уж вечер был горяч.
— Надо посмотреть… А!.. Нет, не заряжен. Я обойму вынул, затвором два раза щелкнул. А что?
— А вообще как? Обычно он заряжен?
— Ши, детка моя, я не совсем врубаюсь… Когда как. По работе и вечерами на улице — всегда заряжен, всегда на предохранителе. А дома — разряжен, конечно. Пружину-то из обоймы надо беречь, не то подведет когда-нибудь в неурочный момент.
— Но в самом пистолете ни одной пули не остается? А то в фильмах часто показывают…
— В фильмах покажут. Нет, только неграмотный осел может дослать патрон в ствол и там оставить. Я так никогда не делаю. Так, а в чем дело, почему ты спрашиваешь?
— А ты не догадываешься? Дети. Они уже достаточно выросли, чтобы забираться во все места и все находить. Ты никогда об этом не задумывался? Элли девочка — и то сумела натворить дел. А Жан может найти пистолет и затеет поиграть папиной игрушкой. Понимаешь?
— Гм. Понимаю. Но у меня все разряжено и хранится отдельно. Кроме того, пистолеты сами не стреляют, стреляют люди. Если парень сызмальства научится понимать что к чему и правильно обращаться с оружием…
— Наш Жан???
— Да, а что? Сейчас ему рановато, конечно… А ты вспомни: Марлон Ричардс, сын Кифа Ричардса, в середине семидесятых когда, всегда папиным пистолетом игрался, особенно если папа весь был переширянный героином и за себя не отвечал…
— Ой, мама! Лучше бы ты этого не говорил!..
— А что? Все знали, что когда пистолет у Марлона, можно не беспокоиться о папиных «вольтах». И парень-то был немногим старше Жана…
— Рик! Ты… сегодня целенаправленно надо мною издеваешься. Ты так и скажи: решил меня уморить, свести в могилу. При чем тут твои вонючие наркоманы из «Роллинг Стоунз»? Это наш сын. Я не допущу, чтобы…
— Тихо. Шонна, умерь пыл. Я тоже не допущу. Но парень не должен играть в куклы и носить платьица, понятно? Понятно?.. Я все учту, что ты сказала, и трижды утрою все меры предосторожности. Так?
— Ты очень часто в последнее время стал повышать на меня голос, Ричик.
— Извини. Если я и говорю сегодня громче обычного, то это из-за нервов и обилия впечатлений. Но мои крики никак, ни в коем случае не направлены на тебя. Понимаешь? Ну… Вытри слезки.
— Я и сама, Ричик… Ты только не сердись на меня… Я разве что с ума не сошла сегодня. Я сразу папу попросила, чтобы они к нам заехали и детей забрали…
— Погоди, а почему они не в садике были? — тут моя Шонна покаянно вздыхает и вновь начинает истекать слезами.
— Я… как услышала по радио… сразу помчалась их забирать… Сначала к тебе на работу позвонила…
— Понятно. Вирус паники называется. Между прочим, благодетельный материнский инстинкт подсказал тебе оптимальнейшую линию поведения. Ты молодец.
— Как это? — Шонна смотрит на меня недоверчиво, не взялся ли я ее прикалывать на сон грядущий? Нет, конечно. Я не прикалываю, а убалтываю, снимаю с моей дорогуши напряжение.
— Императив природный: при угрозе, или намеке на угрозу — все семейство под крыло, в поле зрения и в пределы досягаемости. Когда угроза миновала — сделала следующий правильный шаг: детишек на микроканикулы к дедушке и бабушке, подальше от маминых переживаний. Ты поступила как положено. Дай я тебя поцелую.
— Ричик, можно мы не будем сегодня, я просто никакая.
— Я же только поцеловать. В щечку, без развратных намерений. Ну-ка… Во-от. И все. И пойдем в кроватку. Включим телевизор и ты заснешь. Пойдем…
Шонна заснула, а я нет. Раньше всегда я первый засыпал, но с некоторого времени пошли подвижки в издавна заведенном порядке: меня стала посещать бессонница.
Вспомнился почему-то кленовый лист, прыгнувший на ветровое стекло моего мотора… Я собирался, собирался его нарисовать, да так и не собрался. С работы меня не выгнали, по-моему, даже и не собирались этого делать, а теперь я подтвердил свою ценность, хотя бы тем, что частенько приношу заказы от новых и старых клиентов. Папахен мой сохранил в себе человеческое и живет, нашел в себе силы чего-то хотеть и добиваться… Шонна постоянно где-то учится, какие-то работы пишет, мечтает стать журналисткой, писать для модных глянцевых журналов…
Я — тоже не промах, но… Какой-то я нерешительный. Да, болтаюсь, плыву по течению, которое, между прочим, всегда вниз, а не вверх. Шонне вру, детей почти не вижу, работой не живу, не горю, в рисовальческом деле застрял на одном месте, разместил его в системе предпочтений — «по остаточному принципу»…
Раньше-то я думал, что одиночество — это выдумки поэтессок и поэток, не вышедших из прыщавого возраста, а теперь — как-то так, что-то, где-то, в чем-то — начинаю осознавать реальность подобного ощущения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57