– Не стану я вам поодиночке показывать. Трижды такое повторять… по мне, так и один раз лишний.
Он вынул из костра пылающую головню, повернул ее пламенем кверху и коротким движением без всякого видимого усилия всадил ее в землю до половины. Лерметт аж зажмурился. Да, конечно, Арьен не человек, но все-таки…
Губы Эннеари шевельнулись, и пламя сделалось сумеречно-синим, прозрачным и струистым, как вода.
– Все трое руки давайте, – сухо произнес он.
Лэккеан, глядевший на пламя, как завороженный, протянул руку первым. Аркье и Ниест, явно сожалевший о своих опрометчивых словах, умоляюще уставились на Эннеари. Он ответил им спокойным и пристальным взглядом, под которым оба эльфа смешались и тоже протянули руки к огню, хотя и не так охотно.
И тут – Лерметт с трудом удержался от вскрика – Арьен вложил свою руку прямо в синеватые струйки пламени. Они оплетали его пальцы, текли и таяли. Трое эльфов – Лэккеан с восторгом, Ниест и Аркье с обреченной решимостью – последовали его примеру без колебаний. Еще мгновение, и руки всех четверых соприкоснулись кончиками пальцев.
Лерметт едва успел по возможности беззвучно перевести дыхание (Арьен – ну, штукарь, ну мерзавец, погоди же ты мне!), когда пламя внезапно потемнело. Спина Эннеари напряглась, голова чуть запрокинулась и замерла.
Кто-то из эльфов – Лерметт под страхом смертной казни не смог бы различить, кто именно – не то застонал коротко, не то всхлипнул, тихо-тихо, еле слышно. Подвижное лицо Лэккеана исказилось судорогой ужаса. Ниест застыл, словно изваяние часового. В глазах Аркье медленно набухали слезы, и… нет, не выражение этих глаз заставило Лерметта онеметь, а то, что в них отражалось.
В глазах перепуганных эльфов не плясало пламя, не сплетались пальцы – в темной глубине зрачков, сменяя друг друга, скользили совсем иные картины. Располовиненный дом и тихо курящийся над сожженной половиной дымок… Арьен, тесно спеленутый тяжкой белизной снега, кровавый иней на его лице, губы, приоткрытые в тщетном усилии сделать хотя бы вдох, нет, полвдоха хотя бы… недоуменно горький взгляд избитой старухи… Лерметт, волокущий Арьена с раздробленными ногами через перевал… ревущая толпа с рогатинами и вилами… стрела, вырванная из горла вывертня, и густая кровь, толчками выхлестывающая из смертельной раны вместе с чужим обликом… страшные своей бессмысленностью глаза околдованных эльфов, их взгляды, лихорадочно оцепенелые, устремленные в никуда… и снова немыслимо избитая старуха… и снова, и опять, и еще раз… и пепел… пепел…
Несчастных мальчишек била тяжелая дрожь. Аркье попытался было отдернуть руку, но не сумел: прозрачное пламя намертво соединило его пальцы с остальными, да так, что кисть руки даже не шелохнулась, и бесполезное усилие только выгнуло его тело мучительной дугой.
– Довольно, – резко бросил Эннеари и дунул на пламя.
Огонь сделался рыжим и золотым. Аркье и Лэккеан мгновенно уронили освобожденные руки себе на колени. Ниест замешкался немного, язычки пламени взметнулись вверх, головня выстрелила облачком искр, Ниест ахнул, отдернул руку и подул на слегка обожженные пальцы.
– Ну, как? – жестко осведомился Эннеари. – Еще вопросы будут?
– Арьен, – промолвил Лерметт негромко и повелительно. – Оставь.
Эннеари полуобернулся к нему, не то сердитый, не то удивленный.
– Оставь, говорю, – так же тихо и властно велел принц. – Если тебе охота причесать их за то, что сбежали, не спросясь – ты в своем праве. Препятствовать не стану. Хотя за побег свой они, как по мне, уже расплатились, и даже с лихвой. А вот за то, что натворили околдованные, эти трое всяко не ответчики, – Лерметт помолчал немного и неожиданно добавил. – Скорей уж наоборот.
Трое эльфов безмолвно воззрились на него с изумленной благодарностью.
– Это как понимать? – вздернул подбородок Арьен – пожалуй, больше по привычке, нежели с вызовом. Необходимость гневаться тяготила его сильнее, чем он готов был себе признаться.
– Да так и понимать, – прежним тоном ответил принц. – Маг из меня хоть и никакой, но в заклятиях я все-таки разбираюсь. И как подобные чары накладывают, знаю. Их ведь тоже не на всякого наложить можно.
– Правда? – Эннеари так и подался вперед.
Лерметт едва удержал невольную улыбку. Он теперь только понял, что Арьен на самом деле был бы до смерти рад любому пустяку, который позволит оправдать без вины виноватых мальчишек – оттого и разбушевался. Оправдать… а может, и осудить. Арьен прав, на свой лад не так это и важно… пусть будут наказаны или прощены – но не помилованы! Только не помилование, только не снисхождение, ничего общего с милосердием, к слову сказать, не имеющее! Снисхождение для Ниеста, Аркье и Лэккеана сейчас погибельно. Ясность кары или прощения не оставляет места для сомнений в собственных поступках – но помилование навек предаст этих троих во власть мучительно вязкого чувства вины, чувства тем более неумолимого, что даже сами себе они не смогут ничего ни доказать, ни опровергнуть. В этом Арьен, бесспорно, прав – уж лучше гнев друга, чем милость короля… он прав – просто он не знает, что причин для гнева нет.
– А тебе не верится? – усмехнулся Лерметт. – Зря. – Он повернулся к растерянным без малого до обморока эльфам. – А ну, мальчики, окажите любезность – припомните, что случилось перед тем, как ваши околдованные приятели на вас набросились. – Он поднял руку, предупреждая возможные возражения. – И не вздумайте говорить мне, что ничего. Все вспоминайте, как оно было. Любую мелочь, любую ерунду. Даже если вам это покажется глупым. Только не выдумывайте.
Несчастные юнцы взирали на него уже не столько с благодарностью, сколько с недоумением.
– Ну же, – уверенно потребовал Лерметт. – Я жду. Вспоминайте!
Лэккеан явно вспомнил первым. Лицо его передернулось от омерзения. Ниест слегка стиснул губы. Аркье, к удивлению принца, густо покраснел.
– Да? – ободряюще улыбнулся Лерметт.
– Я… меня едва не вырвало, – запинаясь, сознался совершенно уже багровый Аркье. К его изумлению, Лерметт кивнул в ответ серьезно и спокойно с таким выражением лица, будто внезапная дурнота была невесть каким подвигом. – Вдруг… ни с того, ни с сего… нестерпимо тошно… еще немного, и не удержался бы.
– Хорошо, – заметил Лерметт и выжидательно взглянул на промолчавшую парочку.
– У меня голова заболела, – сообщил Ниест. – Не знаю… прямо на душе потемнело от боли.
– Верю, – согласился Лерметт. – А ты? – окликнул он Лэккеана, воспрявшего духом оттого, что признаваться в чем-то неприятном и, по его мнению, не относящемся к делу, приходится не в одиночку.
– Вспотел я, – заявил Лэккеан. – Противно так… словно меня с ног до головы липкой слизью обмазали.
– Одним словом, вам стало плохо, – подытожил Лерметт. – А если эльф чувствует себя больным, он делает себя здоровым – верно?
– Нет, – горячо возразил Ниест.
– Нет? – удивленно переспросил Лерметт.
– Ничего из этого не вышло, – поддержал приятеля Аркье. – Я себя исцелить не смог.
– А что ты смог? – Пристальный взгляд Лерметта не позволял отвечать уклончиво.
– Не знаю, – растерянно произнес Аркье. – Сам не знаю, что я сделал… как сумел это из себя вытолкнуть… но…
– Это было не исцеление, – согласно кивнул Ниест. – Другое что-то… совсем другое усилие… вытолкнуть, стереть с себя, сбросить…
– Этого нельзя было терпеть! – Лицо Лэккеана при словах «стереть с себя» вновь передернулось отвращением. – Как угодно, только избавиться… такая мерзость… такая…
– Вот тебе и ответ, – повернулся Лерметт к Эннеари. – Откуда, по-твоему, взялось это скоропостижное нездоровье? Да еще чтобы у всех троих разом.
– Ты хочешь сказать… – Эннеари недоуменно покачал головой. – Это и были чары?
– Вне всяких сомнений, – подтвердил принц. – Я не знаю, достало бы у вывертня сил на всех шестерых или нет – если да, то тем больше стараний мальчикам приложить пришлось. Опять же, я не знаю, чего он хотел. Может, он собирался после предъявить мертвых эльфов – зверски, между прочим, замученных эльфов. И кого он в таком разе думал назвать их убийцами – людей или доподлинных виновников… сейчас это уже неважно. Но даже если он и рассчитывал околдовать всего троих… Арьен, поверь мне, это ничего не меняет. Такие заклятия бросают, как пригоршни теста – к кому прилипнет, а с кого и свалится. Не мне судить, отчего оно сумело овладеть теми тремя… то ли было в них сродство со злом, то ли просто слабость духа… во всяком случае, Аркье, Лэккеан и Ниест не поддались. Они ощутили наведенные чары как мерзость – ну, хотя бы как нездоровье, как нечто чуждое – и стали сопротивляться. Они даже смогли устоять.
Изумленная улыбка, осенившая уста Эннеари, почти пугала своей беззащитностью.
– Арьен, у них хорошие задатки и сильная воля. Они держались достойно и заплатили с избытком. Ты неправ.
Медленно и покорно Эннеари склонил голову, прося прощения.
Аркье, Ниест и Лэккеан, едва ли не устыженные своей нежданной доблестью, склонили головы в ответ.
– Одно плохо, – заключил Лерметт, подымаясь на ноги. – Полчаса назад все было готово, а теперь наверняка все выкипело.
– Ужин! – взвыл Лэккеан. – Он же сгорел!
– И ничего он не сгорел и не выкипел, – сообщил Ниест, все еще глядя себе под ноги. – Я котелок с огня снял.
Глава 24
Пробудившись поутру третьего дня, Эннеари обнаружил, что Лерметт на сей раз проснулся первым. Даже вездесущий Лэккеан еще дремал, смущенно улыбаясь каким-то своим сонным видениям. Тем более его сотоварищи и не думали просыпаться. Ровное дыхание Ниеста было таким серьезным и сосредоточенным, словно сон – это очень важная и ответственная работа, и выполнять ее следует тщательно, дабы завершить без единой ошибки. Аркье как ввечеру простер себя на расстеленном плаще, так словно бы и не шевельнулся с тех самых пор, сохраняя прежнее положение тела, исполненное неброского достоинства.
А вот принц не спал. Он сидел почему-то в одних штанах, без майлета и даже без нательной рубахи, подперев щеку рукой, и созерцал разложенную и развешенную по веткам собственную одежду. Выражение его лица было самым что ни на есть озадаченным и, пожалуй, даже тоскливым.
– О чем сокрушаешься? – окликнул его Эннеари.
– О том, что я не женщина, – без улыбки ответил Лерметт.
– П… почему?! – поперхнулся Эннеари.
Лерметт со вздохом отвел взгляд от своего платья.
– Потому что я вот уже битый час думаю, что мне надеть, и пока ничего толкового не надумал. – Он усталым движением потер виски. – А женщины таким вопросом не затрудняются. Оно у них как-то само собой выходит.
– Это тебе только кажется, – просветил друга куда как более искушенный Эннеари. – Сразу видно, что у тебя нет сестер.
– Действительно, нет. – На сей раз Лерметт все-таки улыбнулся.
– Странное ты все-таки создание, – сообщил Эннеари, усаживаясь рядом. – Когда надо что-нибудь трудное решить – как толпу укротить, к примеру, или догадаться, что Лоайре еще жив – так лучше тебя не найти. А когда всего-то и нужно, что выбрать, какие штаны напялить…
– Да кто тебе сказал, что это «всего-то»? – возразил Лерметт. – Разве я на охоту еду или в гости? – Он выдернул затычку из фляги и сделал несколько быстрых глотков. – Я ведь посол, не забывай. Вот честное слово, любая дворцовая церемония легче во сто крат! Там, по крайней мере, все заранее известно. И куда ступить, и что надеть. А тут… ничего, сам съездишь разок-другой с посольством, живо поймешь, что это за морока.
Эннеари хотел было возразить, что подобное счастье может посетить его разве что во сне, но промолчал.
– В таком деле каждая мелочь значение имеет, – утомленно пояснил Лерметт. – Никому ведь не нужно, чтобы из-за неправильно подвязанных шнурков война вспыхнула.
– А что, такое бывает? – недоверчиво поинтересовался Эннеари.
– Еще и не такое бывает, – мрачно заверил его Лерметт. – Я когда еще только в дорогу собирался, так намучился, наряд выбираючи – ух! Зеленого надевать нельзя – это как раз ваш цвет. Иначе получится, что я вроде как подлизываюсь… и уж во всяком случае ставлю себя в подчиненное положение – а посол на это права не имеет. Красного надеть не моги – это цвет войны, а я все ж таки еду не вызов бросать, а отношения выяснять. Желтого и медового ни-ни – династические цвета, коронационные. В таком наряде я как бы заранее давление оказываю. И не только… я ведь заранее знать не могу, что в Луговине случилось и почему – может, это и вовсе мелочь, раздутые до неприличия слухи – а стоит мне, принцу, заявиться в желтом, и я сразу возвожу пограничную стычку в ранг повода для войны. В желтом я не смогу ни требовать, ни уступать. И в лиловом тоже не могу – траур, он и есть траур. Если жертв на самом деле не было, явиться в трауре глупо, а если были… я же знать не знаю, кто первый начал и что об этом на вашей стороне говорят. – Лерметт на мгновение замолк, припоминая. – Однажды, к слову сказать, я так и поступил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45