)Тебе ехать в Вену… (Новосильцеву.)Тебе – в Лондон… Пустые слова стали говорить про меня при королевских дворах. Я, вишь, головой занемог… Царство свое разоряю потехи ради… Сажусь пировать – за столом у меня девки срамные песни кричат, а я, распаляясь похотью, им груди ножом порю, кровь пью… Князья и бояре, восстав единодушно, меня за то из Москвы прогнали, как пса бешеного… Укрылся я здесь, в Александровской слободе, с опричниками, сиречь – ворами, скоморохами, разбойниками… Вот и поднялись на меня три короля совершить божеское правосудие. Воеводы мои вместе с Андрюшкою Курбским разбежались, и войска у меня более нет, по лесам хоронится… Ах, ах, как такого царя земля терпит…
Висковатый. Кто же сказкам таким поверит, государь!
Иван. Верят! Свидетели моим злодеяниям пересылаются из Москвы в Варшаву и далее. Слухи, как птицы, летят… Грузны седалища у князей удельных, непомерны чрева у бояр моих, языки их остры для клеветы. (Новосильцеву.)Как ты станешь говорить с аглицким королем?..
Новосильцев. Скажу, что ты, государь, скорбишь о великих трудах аглицких торговых людей, за то, что им далеко плыть из Лондона в Архангельск, и хочется тебе, чтоб плыли они коротким путем – через Варяжское море в Нарву, в Ревель и Ригу…
Иван. Так, так, так…
Новосильцев. И только любви ради и дружбы к аглицким торговым людям начал ты ливонскую войну…
Иван. Не поверят, дьяк. Они люди умные… Про короткий путь в Москву они лучше тебя знают… Скажешь: воюю я со шведским королем, который запер проливы в Варяжское море, и воюю с польским королем, которому помогают немцы и в Ригу аглицких кораблей пускать не хотят. Не лучше ли будет аглицкому королю не сидеть, сложа руки, дожидаясь конца моих бранных трудов, а послать бы свои корабли – подмочь мне с моря… Вот тогда и заговори с ним о любви-то…
Новосильцев. Понял, государь.
Иван. И еще скажешь: третий король, Христиан Датский, который аглицкому королю больше других досадил, нынче со мной в любви и мире, и я выдаю племянницу мою за сына его принца Магнуса… Вот какой я человекоядец… (Висковатому.)Твоя служба в Вене будет труднее… Как станешь говорить с императором?
Висковатый. Двоесмысленно, государь…
Иван. Так, так… В Вене люди коварны. Там надо пужать да собольими шубами одаривать. Говори, что у нас с императором один враг – турецкий султан, случится беда – ему никто не поможет, помогу один я. А турецкому послу, подарив шубу с моего плеча, скажешь невзначай, что ныне у меня на коней посажены двадцать тысяч опричников, искусных к бою…
Висковатый. Государь, а буде в Вене станут спрашивать, что за диковинка – опричнина?
Иван. Скажи, – бранная сила моя. Скажи, – перестали мы терпеть старый обычай – сидеть царем на Москве без своего войска, а случись война – кланяться удельным князьям, чтоб шли на войну со своими мужиками, с дубьем да рогатиной… Захотели мы – великий государь – войско свое, великое иметь, ибо земля наша велика и замыслы наши велики… И такое войско, опричь всего, мы завели… А впрочем, этого императору не говори, зачем ему знать… Скажи только: государь нынче правит государством один, собирает доходы в одну казну и нашел молодых воинов, любящих смертную игру, и их припускает близко к себе, и во всем им верит. То есть опричнина…
Висковатый. Так, государь.
Иван. Да не уставай повторять турецкому послу, что ныне мы хана Девлет-Гирея не боимся, наш степной воевода Михаил Иванович Воротынский всю Дикую степь сторожами преградил от крымских татар, у него в степи сто тысяч станичников с коней не ссаживаются. (Воротынскому.)Так ли, князь Михаила? (Подходит к Воротынскому и обнимает его.)Михайло Иванович, здравствуй… Здоров ли?
Воротынский. Здоров, государь.
Иван. Экий ты какой седатый стал. Княгиня, княжата, княжны – все здоровы ли?
Воротынский. Здоровы, государь.
Иван. А ты печален? Нужды у тебя нет ли какой?
Воротынский. Есть у меня нужда.
Иван. Говори, проси…
Воротынский. Государь, отпусти меня в монастырь.
Иван. Что ты? В келью хочешь? На покой? А крымский хан пускай лезет через Оку, жжет Москву?
Воротынский. Стар я. Телом еще силен, но головой немощен. Не уразумею, – что творится. К чему, зачем это? Приехал из степи в Москву, иду во дворец, – на твоем отчем троне сидит татарин пучеглазый, усами шевелит, как таракан. И которые бояре ему – царскому чучелу, страшилищу – уж кланяются, деревенек просят.
Иван (громко, весело и злобно засмеялся).А ты не поклонился?
Воротынский (гневно).Нет!
Иван. Обидел, обидел великого царя Симеона. Он же ваш, земский. А я только князек худородный на опричных уделах.
Воротынский. Не пойму! Плач и стенание в Москве: у монастырей земли отбирают, вотчинных князей с древних уделов сводят и с холопами гонят на Дон и далее. Зачем?
Иван. И твой стольный град Воротынск мы в опричнину взяли, прости, Христа ради, да – нужда. По смоленской дороге до Литвы, и по ржевской, и по тверской до самой Ливонии все города и уезды опричникам моим розданы малыми частями. Помнишь ли золотые слова премудрого Ивашки Пересветова: «Вельможи-то мои выезжают на службу цветно и конно и людно, а за отечество крепко не стоят и лютою против недруга смертною игрой играть не хотят. Бедный-то об отечестве радеет, а богатый об утробе». Вот – правда. (Указывает на Ференсбаха.)Вот, поверил ему, пленнику. Он из Ливонии мне семь тысяч юношей привел с огненным боем.
Ференсбах. Так, так. Воины добрые.
Иван. Васька Грязной двадцать тысяч молодцов собрал по уездам, да таких, что и на кулачки против них не становись, одел их, обул и смертному бою научил. То есть опричнина. Ну, ну, прости, Михаила Иванович, что кричу и ядом слюны на тебя брызгаю. Люблю тебя. Таких-то богатырей у нас мало. Не серчай, на – прими, – теплое с моего тела, – отцов крест медный. (Снимаетс себя крест, надевает Воротынскому, целует его в голову.)Поди отдохни. За обедом сядешь со мной.
Воротынский. Государь, отпусти меня в монастырь.
Иван. Курбский в Польшу бежал, ты – к святым старцам? Ужалил, ужалил… Скорпия! Вот вы как ненавидите меня… (Садится на стул, закрывает рукой глаза.)Содрать с него кафтан, дать рубище ему. Нищим захотел быть, – лишь не служить нам. Изменник!
Воротынский. Не изменник я!
Иван. Врешь! Смрад от тебя. Труп живой. Иди от меня прочь! Напяль клобук, сиди на гноище. Не замолить тебе сегодняшнего греха. А я тебя забыл.
Воротынский (стоя перед ним, опустил голову, расставя руки).Трудами, ранами и кельи не заслужил?
Малюта. Уходи, чего стоишь?
Басманов. Уходи, князь, не гневи государя.
Воротынский, со всхлипом, поклонился Ивану, который и не взглянул на него, и, пошатываясь, вышел. Малюта тихонько рукой помахал на дверь Висковатому, Новосильцеву, Ференсбаху; они молча, поклонившись, тоже ушли; за ними вышел Басманов.
Иван. На что тогда сказано: возлюби? На что тогда умиление сердца? На что ночи бессонные? У лучшего и храброго поднялась рука поразить меня, когда ему на шею крест теплый с груди надевал.
Малюта. Все они таковы, государь. Свой – за своего; разворошил древнее гнездо, так уж довершай дело.
Иван. Так, так, Малюта… А я – робок? Доверчив? Да плаксив, что ли? Письма врагам пишу, когда плаха нужна и топор? Чего глаза отвел? Договаривай.
Малюта. Не мне тебя учить, ты – в поднебесье, мы – в днях сущих рассуждаем попросту. Да вот хотя б Василия-то убили на Красной площади. По розыску будто бы ничего не найдено, а ведь дело это большое, тайное, боярское.
Иван (подскочил к нему).Что ведомо тебе о Васильевой деле?
Малюта. Государь, нынче ничего тебе не сказку, жги меня огнем.
Иван отходит к окошкам, в которые уже пробился солнечный свет.
Грязной. Эх, государь, дал бы ты мне сотни три опричников, – чесанули бы мы боярскую Москву. Такой бы испуг сделали.
Иван. Врещь, лукавый раб. То добро, чтоб верить человеку. А что ж, и обманут. Девять обманут – казни их. Десятый не обманет. За десятого бога благодари. Десятый – найден, люби его. Достаточно у меня темных ночей да собачьего воя, допросов к совести моей. Не для кровопийства утверждаем царство наше в муках. Ты не смей усмехаться, что я много писем пишу врагам моим. К письменному искусству страсть имею, ибо ум человеческий – кремень, а жизнь мимо-текущая – огниво. Жизнь я возлюбил. Я не схимник. (Толкнув в грудь Грязного.)Ну, ты – становись на кулачки.
Грязной. Что ты, государь, я ударю, – умрешь жа…
Иван. А ну – выдержи. (Ударяет его в грудь.)
Грязной отлетел на несколько шагов. Иван засмеялся. Входит Басманов.
Басманов. Государь, дозволь. Время тебя наряжать. Принц скоро будет.
Грязной. Постой, давай, что ли, додеремся.
Иван. Ну, ну, знай свое место… Поди скажи дьяку, чтобы тебе указ написали – ехать тебе вместо князя Воротынского в степь воеводой.
Грязной. Мне, конюху, большим воеводой в степь? Да батюшки… Честь-та!..
В глубине дворца слышен женский крик, встревоженные голоса, топот ног. Иван весь вытягивается, слушает. Вбегает Михаил Темрюкович.
Иван. Царица?
Михаил Темрюкович. Нет, нет!.. Девка ближняя, любимая царицы, упала вдруг да белая стала, забилась, и пена у ней на губах. Падучая, что ли?
Иван. Ефросинья была наверху?..
Картина десятая
Там же. За столом на троне сидит Иван, в царском облачении, направо от него Марья, в царском облачении; налево – принц датский Магнус, длинный молочно-розовый молодой человек, в куртке с прорезными рукавами, в коротком бархатном плаще. Напротив него – Владимир Андреевич. За троном Ивана – Висковатый, который переводит ему слова принца; за стулом принца – толмач, иноземец, приземистый, бритый, остроносый. Столы, где сидят опричники и бояре, не видны зрителю, – они размещены в глубине, по обе стороны столбов, поддерживающих расписные своды палаты. Иван торжественно важен, но говорит с лукавством. Он берет руками с блюда, стоящего перед ним, и накладывает на золотую тарелку, которую держит Басманов.
Иван. Хлеба, мяса и плодов земных у нас достаточно, хотим мы делать со всеми народами любовь. Мужик – паши ниву, понукай лошадку, – с богом! Купец – садись на кораблик, плыви по синему морю, торговых городов для всех хватит, – выноси товары, сняв колпак – зазывай добрых людей, – святое дело. (Кончил накладывать куски на тарелку.)
Басманов понес ее принцу и – с поклоном.
Басманов. Принц датский Магнус, государь тебя жалует блюдом – лосиной губой в рассоле с огурцами.
Магнус, которому толмач все время переводит на ухо, встает и кланяется Ивану.
Магнус. Благодарю, великий государь, за блюдо…
Иван (вытирая полотенцем руки).Ужаснулись мы, услыхав, как французский король тешился в ночь на святого Варфоломея. В стольном граде Париже по улицам кровавые ручьи текли. Это ли не варварство! В угоду вельможам надменным, князьям да боярам своим зарезать, как баранов, тысячи добрых подданных своих. А вина их в чем? По Мартыну Лютеру хотят богу молиться. Эва, – их грех, их ответ. С богом у них и будет свой расчет. Варвары, ах, варвары – европейские короли!
Магнус (толмачу, который быстро ему переводит).Чего он все проповеди читает! Пил бы да ел спокойно, говорил бы о деле.
Иван (Новосильцеву).Чем недоволен принц?
Новосильцев. Не терпится – о деле хочет слышать.
Иван. Потерпит, пускай привыкает к русскому чину. (Магнусу.)Обижаются на меня короли, будто я хочу Ливонию положить из края в край пусту и копытами коней моих берега Варяжского моря вытоптать… Варвары, варвары, на свою меру меряют меня! На что мне Ливония пуста и безлюдна? Ливония – издревле русская земля, но люди в ней живут нерусские, так что же мне их резать, как французскому королю подданных своих в ночь на святого Варфоломея? Всякая тварь бога любит по-своему, и бог всех любит. Пускай молятся по Мартыну Лютеру, лишь бы жили мирно и исправно. И суд, и расправу, и обычай, и торговое дело оставлю – какие были в Ливонии. Будь ливонское королевство под твоей, Магнус, державной рукой – наш меньшой брат.
Магнус (толмачу).А про деньги на почин моего двора он ничего не сказал?
Толмач. О деньгах не вымолвил.
Магнус (встает – Ивану).Если велишь мне быть королем и правителем Ливонии, – хочу оправдать доверие, завоевать Ревель одной своею шпагой. Отдай мне Ревель.
Иван (Новосильцеву).Экий петух долговязый и глуп к тому же… (Магнусу.)Возьмешь приступом Ревель – отдам город тебе в столицу.
Магнус (которому толмач перевел слова Ивана).Спасибо, спасибо, великий государь… Твой слуга…
Иван. А для начала любовного согласия между нами хотим закрепить его союзом естества, по примеру предков человеческих Иакова и Лии…
Магнус (толмачу).Что за черт, не хочет ли он мне подсунуть дурную да старую девку?
Иван (Новосильцеву).Чего он всполохнулся?
Новосильцев. Испугался, что обманем с девкой.
Иван (засмеялся).А стоило бы его на козе женить. (Громко.)Что же не видно, не слышно суженой-ряженой, или заспалась крепко, или еще чулочки не надела на белые ноги?
Владимир Андреевич (встает).Государь, вели мне пойти за дочерью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74