Радужность исчезла, сменившись характерно зеленым, как Саграйя. Даже дымчатая взвихренность пригрезилась за кристаллической поверхностью храма. Уходя в самое небо (шпиль терялся в высоте), смотрелась громада на редкость внушительно. Явно росла и тяжелая сладость в паху, мелькнуло сравнение с осенними деревьями, гнущимися под тяжестью спелых плодов. Только выйдя на главную площадь, Карлсен уяснил сам размер Солярия. По форме он представлял собой овал, в основании длиной, по меньшей мере, полмили. Восходящие к основанию ступени, и те заканчивались вровень с крышами окружающих зданий. Кристалл храма по частоте подобен был воде, и, несмотря на солидную толщину стен, с внутренней стороны совершенно не давал искажения. Стиль, по земным стандартам, можно было назвать готическим, с тем лишь отличием, что башни и опоры были округлыми. Особенно грандиозно смотрелся огромный шпиль: выше любого готического собора, острие, словно пронзает небесный свод. Бока у храма были чуть вогнуты, а круглый плоский парапет вокруг основания придавал ему сходство с невероятной ведьмачьей шляпой.
Следом за Аристидом Карлсен стал подниматься по ступеням, статная фигура монаха защищала его от столкновений со встречными. Если кто иногда и задевал, то с рассеянным видом извинялся, не замечая в предвкушении, что рядом никого нет. Куда делся Крайски, Карлсен понятия не имел. Широкая, из зеленоватого кристалла площадь, между верхней ступенью и входом замечательно просвечивала, так что смотреть вниз было все равно, что глядеться в чистую морскую воду. Здесь паломники, сняв сандали, аккуратно составили их в рядок, сверху аккуратно сложив одежду. Наравне со всеми процедуру проделал и Мэдах, обнажив широкую грудь, поросшую рыжеватым волосом. Несмотря на крупную комплекцию, сложен он был безупречно. Что удивительно, пол внутри Солярия (Карлсен про себя так и называл его «собором») был не из мрамора и не из кристалла, а просто ковер из розовой травы, умело ухоженный, как площадка для гольфа, и пахнущий свежеподстриженным газоном. По странно упругой этой траве босые ступни паломников ступали совершенно бесшумно. От входа внутреннее пространство казалось необъятным — где-то в сотню раз больше любого земного собора. Колонны, каждая футов тридцать диаметром, напоминали о гигантских красных секвойях в калифорнийском Национальном парке.
Мэдах, повернувшись, каменно взял его за руку и утянул за одну из громадин-опор, так что людской поток струился по обе стороны, не задевая. — Если желаете, можно обменяться телами.
Этого Карлсен ожидал меньше всего. Непонятно почему мысль об обмене телами с посторонним вызвала замешательство. Хотя колебаться сечас было явно не время.
— А чего. Только вы уверены?…
Аристид, не размениваясь на слова, завел его в высокую, глубокую нишу в основании колонны. По какой-то причине стены изнутри теряли прозрачность, становясь черными, как антрацит.
Мэдах шагнул следом, приперев своим чугунным корпусом Карлсена к стене. Чувствуя по-прежнему неловкость и замкнутость в себе, Карлсен без особого энтузиазма изготовился к какого-нибудь сексуальному возбуждению, как тогда со снаму. Чувстовался лишь легкий дискомфорт от тесноты и льдисто-холодного кристалла, давящего спину. Секунда, и он резко втянул воздух от невыразимого наслаждения. Ощущение такое, будто внутренности растворились. Совершенно неожиданно монах исчез, а взгляд Карлсена уперся в стену ниши. Прошло несколько секунд, прежде чем дошло, что между ним и стеной утиснута фигура — причем не чья-нибудь, а его самого. Он смотрел сверху вниз на собственную макушку, хотя если точнее, принадлежала она сейчас Аристиду Мэдаху. Он поспешно отодвинулся. «Благодарю», — сдавленно произнесла фигура голосом Ричарда Карлсена, непонятно зачем.
И тут он впервые в жизни ощутил себя полностью, стопроцентно живым. Тело дышало ощущением ровной мощи, какое на Земле возникает разве что в моменты сексуального оргазма. От восторга ощущение бодрствования поднялось до точки, откуда обычное сознание видится эдаким неизбывным состоянием легкой утомленности.
Ричард Карлсен, на удивление, улыбался.
— Ну что, теперь я доберусь вон до той часовни, — он указал туда, где в отдалении виднелось какое-то подобие алтаря, — и помедитирую. Когда надо будет, пройдете и меня отыщете.
— Как ощущение? — раздался вдруг голос Крайски. Он стоял как раз позади Карлсена, саркастически улыбаясь. А с телом у него происходило что-то странное: зыбкое какое-то, бесплотное. Карлсен спохватился было, что это что-нибудь со зрением: переливчато зыбится, как мираж.
— Сейчас я вас покидаю, — произнесло его собственное тело. — Приятных вам ощущений. — Осмотрительно поглядывая по сторонам, оно стало удаляться в направлении алтаря.
— Ну что, — подал голос Крайски, — почему б нам не пойти полюбоваться? Карлсен на эти слова и внимания толком не обратил. Чувство полной удовлетворенности поглощало его целиком. Как будто вся прежняя жизнь была каким-то сном, от которого, наконец, очнулся. Ощущение самой живости интриговало. Вспомнились юношеская пылкость, места, где любил бывать, дни, полные счастья. Над всем этим царило колоссальное радушие, жизненная щедрость, подобная добродушному смеху. Сейчас впору было даже обнять Крайски, из любви и одновременно жалеючи.
Двигаясь в притихшей толпе, он четко понимал, чего стремились достичь эвату. Это твердое компактное тело могло удерживать жизненную энергию, не давая ей уйти наружу. Все люди (теперь это сознавалось отчетливо) протекают: половина их энергии рассасывается в окружающем воздухе. Все это просто потому, что тела у них чересчур слабы, чтобы удерживать поле жизненной энергии. Все равно, что пытаться лить воду в треснувшую кружку. Если сравнивать, то тело Аристида жестко контролировало все свои жизненные силы. В результате — откровение, внезапный проблеск насчет того, что все люди должны собой представлять.
Озадачивало одно: зачем Мэдах сам предложил обменяться телами? Чего ему вообще может быть надо от этого слабого, недужного и неэффективного мешка костей? Карлсен хотя и занимал сейчас тело монаха, доступа к его мыслям и воспоминаниям у него не было. Оставалось лишь предполагать, что обмен этот — исключительно по доброте душевной.
Внезапно в голове полыхнула идея. А что, если остаться здесь, на Криспеле, и упросить эвату создать ему такое же вот тело, в каком он сейчас?
Эвату воплотили у себя то, к чему испокон веков безуспешно стремятся люди: не только полнейшую социальную гармонию, но и беспрестанную радость, ставшую сутью сознания. Если позволят остаться, будет просто глупо не ухватиться за такую возможность. Идея взволновала Карлсена так, что он в ту же минуту чуть было и не сорвался бежать к Мэдаху за советом. Сдержала лишь мысль о том, что монах, может быть, сейчас в глубокой медитации.
По мере продвижения вглубь собора, все больше внимания начинали обращать на себя тишина и чувство ожидания. Совершенно непохоже на атмосферу любого из земных храмов — даже величественного Казанского собора, где голоса двух тысяч молящихся во время Всенощной вызвали у него однажды слезы. Здесь же надо всем довлело молчаливое, сбывающееся предвкушение. Люди вокруг стояли теперь неподвижно и настолько свободно, что пространство просматривалось на полсотни ярдов вперед — туда, где гигантским кольцом загибалась какая-то полупрозрачная стена высотой футов семь. Карлсен тоже остановился и осторожно оглядел близстоящих. Казалось, все полностью ушли в себя, словно цепко во что-то вслушиваясь. Он медленно поднял взгляд, и поразился самой высоте шпиля, изнутри кажущегося еще более высоким. Его украшал бледно-золотистый узор, создающий впечатление рвущегося кверху пламени (изумительно: шпиль как будто венчается голубой вспышкой, словно верхушка его открыта небесам).
Он осторожно двинулся вперед, шепотом извиняясь, если случалось кого-то задеть. Раза с третьего стало ясно, что это необязательно: никто его, похоже, и не замечал.
Стена оказалась кристаллическим барьером, прозрачным, как дистиллированная вода. За ней зияла черная дыра диаметром ярдов пятьсот, похожая на кратер вулкана. Бока у нее были из грубой пепельного цвета породы, с вкраплением черных кристаллов — все это в трещинах, оплавлено, словно из раскаленного жерла. Дыра казалась бездонной, и голова начинала кружиться при взгляде в ее мертвую глубину.
Через несколько секунд донесся звук — гулкий рокот, напоминающий приближение поезда в метро. И тут дыра озарилась изнутри смутно-зеленым свечением, отчего глубина открылась примерно на милю. Свет медленно нарастал, покуда не стал таким нестерпимым, что пришлось отвернуться. Стоящая в поле зрения молоденькая девушка, зачарованно смотрела на воронку, распахнув глаза и приоткрыв рот. Не успел он толком отметить ее лицо, как за долю секунды свет словно сгустился в подобие зеленой воды, тугим жгутом рвущейся к поверхности. Карлсен испуганно отпрянул, когда он гейзером метнулся в воздух и взмыл на высоту мили к верхушке шпиля. Теперь ясно, почему верхушка открыта небу: чтобы у этого слепительного фонтана энергии был сквозной проход. Но и при этом, задевая о бока сужающейся кверху горловины, он осыпался на толпу сонмом неожиданно холодных брызг, отчего в воздухе создавалось подобие тумана. Шлепаясь на голову и плечи, они легонько пощипывали, как слабый ток. Плоть замрела невыразимо странным и приятно будоражащим ощущением, переросшим вдруг в вожделение такое, словно им враз воспламенились все части тела. Эрекция возникла, можно сказать, чугунная. Причем гораздо тверже, чем подобное бывает на Земле — очевидно, из-за уплотненной клеточной структуры (понятно теперь, почему мужчинам удавалось удерживать эрекцию, даже идя по улице). В эту секунду он обостренно осознал наготу, свою и окружающих.
Вначале восторг был такой мощный, что не было желания двигаться — достаточно было просто стоять, ощущая волну за волной благодать, захлестнувшую с головой. Через несколько минут блаженство достигло того уровня стабильности, когда уже можно было оглядеться. Первым, на кого упал взгляд, оказался мужчина средних лет, который, пристроившись за девушкой, все так и стоящей с открытым ртом, крепко взял ее сзади за обе груди. Помедлив вначале, она, словно под гипнозом, завела руку себе за спину и ухватила туго набрякший пенис, головкой достающий ей до копчика. Мужчина запустил ей руку между бедер и стал медленно ласкать, лицо у девушки судорожно исказилось, словно от нехватки воздуха. Она медленно развернулась, не выпуская при этом пениса, и притиснулась лобком к его животу. Мужчина опустил ее на траву, руками придерживая за ягодицы. Там девушка легла на спину, широко раздвинув согнутые в коленях ноги, и медленно ввела в себя член.
От наблюдения Карлсена отвлекла чья-то рука, вкрадчиво тронувшая его за гениталии — оказывается, темноволосая библиотекарша, та самая (Карлсен каким-то скрытым чутьем определил, что они с монахом занимаются любовью каждый день). Стоило женщине взять его обеими руками за жезл, как ощутилась ее искристо втекающая жизненная сила. Через несколько секунд женщина зовуще потянулась к Карлсену, как дитя, просящееся на руки. Сунув ручищи ей под мышки, он без труда (вот уж не ожидал) поднял ее над землей. Ногами она сноровисто обхватила ему бедра, Карлсен свободной рукой вправил ей жезл меж упругих ягодиц и, пристроившись поудобнее, отпустил. Входя в ее тело, от нестерпимой сладости он судорожно вздохнул. Под собственным весом она медленно нанизалась, пока лобок не притиснулся вплотную к его животу. Ощущение этого влажного проникновения было таким пронзительным, что хотелось стоять без движения; достаточно было ощущать облекающую женственность, всей своей сущностью растворяясь в этом наимужском из всех мужских ощущений.
В эту секунду ему открылось подлинное преимущество уплотненного строения тела. У людей с ослаблением внимания снижается и импульс воздействия. Секс теперь впервые воспринимался им с полным вниманием — действительно, откровение. Вот почему, оказывается, люди так зациклены на сексе. Он сводит внимание в точку, где сознание, похоже, обретает полную власть над материальным миром.
Улавливалась и ценность телепатического сознания в любовном акте. Получалось, что он разделяет желание женщины, видя себя в ее глазах незнакомцем, и она, угадывая эти его чувства, возбуждается еще сильней. В этом резонансе было что-то от той страсти с Фаррой Крайски, с существенной разницей, что это возбуждение — абсолютно чистое, без недужного оттенка пагубной опасности.
Вместе с тем все делалось с полной отрешенностью. То, что он знал библиотекаршу (звали ее Кьера), а она его, ничего не значило. Здесь они были просто орудиями взаимного наслаждения, и пикантность состояла в том, что через несколько минут они разделятся и отыщут себе других партнеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45