Так хорошо, что она оставила меня своим помощником по административной работе!
— Пожалуйста! Думаю, что мы знаем друг друга уже достаточно долго, чтобы вы могли называть меня просто Жан-Клодом, — с милой улыбкой сказал Несбит. — И с её стороны было очень любезно вас оставить. Разумеется, это было с её стороны ещё и разумно. Секретарь Джанкола часто повторял мне, насколько он полагается на вас в том, чтобы дела в госдепартаменте шли гладко. Несомненно, ваши знание дел и опыт должны были показаться очень ценными госсекретарю Монтро, когда она принимала дела.
— Во всяком случае хотелось бы так думать… Жан-Клод, — сказала Хэмптон, на мгновение застенчиво потупив взор. Затем она снова взглянула на Несбита и улыбнулась в ответ. — Я старалась. И она начинает предоставлять мне немного большие полномочия, чем тогда, когда сенат её утвердил.
— Замечательно! — энергично кивнул Несбит. — Об этом я и толковал, Алисия. Я также надеюсь, что вы не забудете и обо мне. Госсекретарь Джанкола и для меня был больше, чем просто боссом, и мне на самом деле хотел бы видеть, как продолжается его дело. Так что если есть что-то, что я могу сделать для вас или госсекретаря Монтро, любой вопрос, касающийся безопасности или разведки, или ещё чего-то в этом духе, то, пожалуйста, дайте мне знать. К конце концов, часть моей работы заключается в том, чтобы быть способным предвидеть, в чем будет нуждаться госсекретарь, ещё до того, как она ко мне обратится.
— Конечно, Жан-Клод. Я буду иметь вас в виду.
— Замечательно. Ну, я должен идти. Я переговорю с вами через день-другой, как только вся идея о конференции чуть утрясётся. Может быть, мы сможем обсудить нужды госсекретаря за завтраком, внизу, в кафетерии.
— Я думаю, что это было бы хорошей идеей… Жан-Клод, — ответила Алисия.
Глава 49
Хонор Александер-Харрингтон стояла между своими мужем и женой. Её левая рука сжимала правую руку Эмили, а правая — левую Хэмиша. Все трое через огромное окно наблюдали за тем, как техники доктора Книпста аккуратно вкатывают в операционную маточный репликатор. Доктор Иллеску и его команда, уже надевшие перчатки и маски, ожидали за пределами стерилизующего поля.
Хонор почувствовала, что всё сильнее сжимает руки супругов и заставила себя расслабиться — хотя бы физически — прежде чем причинит им боль. Хэмиш подался к ней, быстро и ласково прижавшись виском к ее виску. Хонор улыбнулась, наклонилась к креслу жизнеобеспечения Эмили и прижалась к ней щека к щеке.
— Я думала, что никогда этого не увижу, — шепнула ей на ухо Эмили.
— Подожди еще пару месяцев, — шепнула в ответ Хонор и Эмили расплылась в широчайшей улыбке.
— Это будет нелегко. По крайней мере, похоже, ты тоже сможешь присутствовать.
— Будем надеяться, — согласилась Хонор и снова выпрямилась.
Она оглянулась на Нимица с Самантой, и губы её дрогнули. Они с доктором Иллеску не стали друзьями и вряд ли когда станут, но их отношения стали гораздо сердечнее с того момента, как он принёс извинения, которые она приняла. Однако и он и Бриарвуд, как казалось, были несколько озадачены идеей присутствия при родах пары шестилапых пушистых древесных жителей. А вооружённая охрана, выстроившаяся позади родителей — всех троих — дедушки и бабушки, семилетних дяди и тети плюс всех неофициальных дядюшек, тетушек и крестных, только усугубляла ошеломление персонала. Они привыкли к присутствию ближайших родственников, но такое количество «ближайших родственников» было чем-то невероятным.
Именно поэтому они находились в смотровой галерее полномасштабной операционной, а не как обычно в одном из меньших и более интимных родильных отделений. В Бриарвуде просто не нашлось родильного отделения, способного вместить такую толпу.
Полковник Эндрю Лафолле, капитан Спенсер Хаук, сержант Джефферсон МакКлур, сержант Тобиас Стимсон и капрал Джошуа Аткинс выстроились между семьей родителей и единственным входом в смотровую галерею сплошной стеной зеленого цвета. Альфред и Алисон Харрингтон стояли, обнявшись, слева от Эмили. Вера и Джеймс стояли перед ними с широко раскрытыми глазами, и скрыть возбуждение у них совершенно не получалось. Линдси Филлипс, их няня, была рядом, приглядывая за ними. Миранда Лафолле и Джеймс МакГиннес стояли справа от Хэмиша, на руках у Миранды свернулся Фаррагут. По такому случаю с Грейсона прибыли Уиллард Нефстайлер и Остин Клинкскейлс вместе с Кэтрин Мэйхью и вдовами Говарда Клинкскейлса. Завершали компанию Мишель Хенке, Элис Трумэн и Алистер МакКеон.
Почти завершали. Присутствовали также королева Мантикоры и её супруг-консорт, а также их древесные коты и полдюжины гвардейцев в придачу к харрингтонским. И это не упоминая прочих людей, обеспечивавших безопасность вне здания.
«Не удивительно, что список приглашенных несколько потряс людей Иллеску, — подумала Хонор, подавляя внезапное, почти неудержимое желание ухмыльнутся. — Нервы, — твердо заявила она сама себе. — Это все нервы, Хонор».
Иллеску, как будто услышав её мысли, взглянул в окно, кивнул и дал знак своей команде.
«Это рутинная процедура. Он каждый день делает то же самое, — напомнила себе Хонор. — Рутинная процедура. Беспокоится не о чем. Сердце, уймись!»
Она глубоко дышала, пытаясь воспользоваться опытом десятилетий изучения боевых искусств, но это было тяжело. Ей хотелось встать на цыпочки, прижаться к стеклу в напряжении первого взгляда. Ей хотелось обнять Эмили и Хэмиша и запеть. Она ощутила присутствие Нимица и Саманты, и то, что они разделяют её возбуждение и радость. Внезапно она осознала, что ещё никогда человек не разделял мгновения рождения своего ребенка с парой древесных котов.
По другую сторону стекла Иллеску и его команда открыли установку. Плавно поднялась внутренняя камера и Хонор поняла, что задерживает дыхание, что, несмотря на старание, сдавливает руку Хэмиша — чтобы защитить Эмили она заранее включила ограничители протеза — когда увидела своего нерождённого сына, плавающего в околоплодной жидкости. Ребёнок ворочался, шевелил ручками и ножками, и она, даже сквозь бушевавшее в ней пламя радости, чувствовала поток его сонного, неоформившегося интереса, как если бы он мог чувствовать надвигающийся момент. Эмоции её семьи и друзей были подобны какому-то невероятному морю: были глубоки, интенсивны и могучи, но направлены были в одну точку. Не вполне спокойными, но и не бурными. Вибрирующими в предвкушении, как гитарная струна, но настолько яркими и несущими ей теплоту и поддержку — такими счастливыми за неё — что глаза Хонор застилали слезы.
Иллеску набрал команду на консоли, и верхушка внутренней камеры скользнула в сторону. Поверхность жидкости закрывал волокнистый покров и он рассёк его виброскальпелем. С этим покровом соединялась пуповина, которая провисла, когда руки, облаченные в стерильные перчатки, подхватили и подняли крошечное, хрупкое, бесконечно дорогое тельце.
Лёгкие Хонор требовали воздуха, но она не обращала на это внимания. Все её внимание сосредоточилось на мягких, уверенных руках Иллеску, пока он и его команда перерезали пуповину и прочищали дыхательные пути ребёнка, эмоции которого резко изменились.
Хонор закрыла глаза, потянулась мыслью, пытаясь прикоснуться к мыслесвету младенца, в котором сонная удовлетворённость сменилась страхом и замешательством, потрясением от того, что мягкое тепло и безопасность утробы сменились холодом и пугающей неизвестностью. Она чувствовала, что он протестует, извивается, борется за то, чтобы вернуться назад, а затем, каким-то образом, который она никак бы не смогла объяснить кому-то ещё, Нимиц и Саманта оказались вместе с ней. А ещё Фаррагут и, за ним, Ариэль и Монро.
Как только прозвучал первый тонкий вопль протеста, древесные коты потянулись вместе с ней и, внезапно и настолько же естественно, как рука входит в перчатку, Хонор прикоснулась к ребенку. Прикоснулась так, как никогда не прикасалась больше ни к кому, даже к Хэмишу. Это было как если бы её рука протянулась в темноту, где её с безошибочной аккуратностью встретила маленькая, теплая, совершенно доверчивая ручка.
Плач прекратился. Младенец зашарил глазами, не в состоянии пока их сфокусировать, но ощущая направление идущего от Хонор потока тепла, приветствия, любви и нетерпения. Его присутствие было ещё несформированным, но он уже знал её. Узнавал её, а она чувствовала исходящее от него недовольство и страх.
Взгляд Хонор окончательно застили слезы. Она чувствовала объятия Хэмиша, чувствовала, как её накрывает волна его любви к ней, к их сыну и к Эмили. Она прижалась к Хэмишу, не отпуская руку Эмили и в этот момент твердо знала, что прожила жизнь не зря.
Ребенок снова захныкал, протестуя против вмешательства новых рук и инструментов, пока его взвешивали и осматривали. Но в то самое время, пока он плакал, сморщив личико в сосредоточенности новорожденного, шевеля крохотными губками и негодующе зажмурив глаза, Хонор баюкала его на невидимых руках любви. И, наконец, Иллеску вышел из операционной навстречу ожидавшим родителям, неся на руках крошечный, краснолицый сверток.
Лицо Иллеску, вышедшего в галерею, казалось, состояло только из громадной улыбки. Впервые Хонор не ощутила в нём и следа его колючей личности, и следа врождённого чувства превосходства. Там были только радость и ощущение чуда, которые и привели высокомерного аристократа к выбору самой исполненной радости медицинской специальности. Когда он направился к ней, Хонор улыбнулась в ответ и с готовностью протянула руки.
— Ваша милость, — мягко произнес Иллеску, — вот ваш сын.
Губы Хонор задрожали, когда она осторожно приняла крошечный вес. Он мог бы уместится вдоль её предплечья, а его голова вполне поместилась бы в её ладони. Хонор уставилась на древнее, но вечно новое чудо, лежавшее у неё на руках. Глаза ребенка вновь раскрылись, неспособные сфокусироваться, но ищущие источник любви, окутывавшей его как второе одеяло. Хонор прижала его к груди, наклонилась к нему, вдыхая неописуемый запах новорожденного, прикасаясь щекой к его невероятно гладкой и тонкой коже. Его губы шевельнулись и коснулись её. Возможно это был всего лишь инстинктивный поиск соска, но по щекам Хонор покатились слёзы радости.
— Добро пожаловать в наш мир, малыш, — прошептала она ему на ушко, а затем немного опустила его и поцеловала в лоб. Затем повернулась к Хэмишу и Эмили, склонилась к креслу жизнеобеспечения, протянув им ребенка, и Эмили вытерла собственные слёзы, чтобы видеть их сына.
Хонор подняла голову, когда к ней подошли её родители. Мать положила руки ей на плечи.
— Он прекрасен, — сказала Алисон Харрингтон и нежно улыбнулась, потянувшись, чтобы прикоснуться к щеке своего первого внука. — Может быть прямо сейчас тебе так и не кажется, — продолжила она, проводя кончиком пальца по сморщенному, всё ещё каким-то образом негодующему личику, — но дай ему немного времени. Он тебя поразит.
— Уже поразил, — сказала Эмили, поднимая глаза на Хонор и Хэмиша. — Боже мой, уже поразил.
Хонор ей улыбнулась, сморгнула слезы, выпрямилась и повернулась. Она шагнула мимо Эмили и Хэмиша, мимо сияющих Елизаветы Винтон и Джастина Зирр-Винтона, мимо урчащих Нимица и Саманты, к Эндрю Лафолле.
— Вот мой сын, — сказала она им всем, не отводя взгляда от человека, который на протяжении стольких лет был её личным телохранителем, — Рауль Альфред Алистер Александер-Харрингтон. Кровь от моей крови, плоть от моей плоти, наследник сердца моего и моей жизни, власти и титула. Объявляю его таковым перед всеми вами, как перед моими свидетелями перед Богом.
— Он ваш сын, — в ответ, глубоко поклонившись, сказал Остин Клинкскейлс. — В том свидетельствуем мы все.
— Вот мой сын, — тише повторила Хонор, говоря на этот раз только Лафолле, — и я объявляю тебя его опекуном и защитником. Отдаю его жизнь в твои руки. Не посрами этого доверия.
Лафолле непоколебимо встретил её взгляд, упал на одно колено и положил, легко прикоснувшись, руку на завернутого в одеяло младенца.
— Я признаю его, — сказал он, произнося древнюю формулу тихим, но четким голосом, — и принимаю. Принимаю его жизнь, кровь от вашей крови, плоть от вашей плоти, в свои руки. Перед Господом, Создателем и Испытующим нас всех, перед Его Сыном, Который умер во искупление наших грехов, и перед Святым Духом обещаю встать перед ним в Испытании жизни и прикрывать его спину в битве. Обещаю опекать и защищать его жизнь своей собственной. Его честь отныне моя честь, его наследие под моей защитой и я не посрамлю доверия, хотя бы и ценой своей жизни.
На последнем предложении голос его дрогнул, и когда он поднимался с колена, глаза его подозрительно блестели. Хонор улыбнулась ему и выпутала из складок одеяла крошечную ручку. Лафолле протянул открытую ладонь и Хонор вложила в неё ладонь своего сына.
— Я принимаю твою клятву от его имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Пожалуйста! Думаю, что мы знаем друг друга уже достаточно долго, чтобы вы могли называть меня просто Жан-Клодом, — с милой улыбкой сказал Несбит. — И с её стороны было очень любезно вас оставить. Разумеется, это было с её стороны ещё и разумно. Секретарь Джанкола часто повторял мне, насколько он полагается на вас в том, чтобы дела в госдепартаменте шли гладко. Несомненно, ваши знание дел и опыт должны были показаться очень ценными госсекретарю Монтро, когда она принимала дела.
— Во всяком случае хотелось бы так думать… Жан-Клод, — сказала Хэмптон, на мгновение застенчиво потупив взор. Затем она снова взглянула на Несбита и улыбнулась в ответ. — Я старалась. И она начинает предоставлять мне немного большие полномочия, чем тогда, когда сенат её утвердил.
— Замечательно! — энергично кивнул Несбит. — Об этом я и толковал, Алисия. Я также надеюсь, что вы не забудете и обо мне. Госсекретарь Джанкола и для меня был больше, чем просто боссом, и мне на самом деле хотел бы видеть, как продолжается его дело. Так что если есть что-то, что я могу сделать для вас или госсекретаря Монтро, любой вопрос, касающийся безопасности или разведки, или ещё чего-то в этом духе, то, пожалуйста, дайте мне знать. К конце концов, часть моей работы заключается в том, чтобы быть способным предвидеть, в чем будет нуждаться госсекретарь, ещё до того, как она ко мне обратится.
— Конечно, Жан-Клод. Я буду иметь вас в виду.
— Замечательно. Ну, я должен идти. Я переговорю с вами через день-другой, как только вся идея о конференции чуть утрясётся. Может быть, мы сможем обсудить нужды госсекретаря за завтраком, внизу, в кафетерии.
— Я думаю, что это было бы хорошей идеей… Жан-Клод, — ответила Алисия.
Глава 49
Хонор Александер-Харрингтон стояла между своими мужем и женой. Её левая рука сжимала правую руку Эмили, а правая — левую Хэмиша. Все трое через огромное окно наблюдали за тем, как техники доктора Книпста аккуратно вкатывают в операционную маточный репликатор. Доктор Иллеску и его команда, уже надевшие перчатки и маски, ожидали за пределами стерилизующего поля.
Хонор почувствовала, что всё сильнее сжимает руки супругов и заставила себя расслабиться — хотя бы физически — прежде чем причинит им боль. Хэмиш подался к ней, быстро и ласково прижавшись виском к ее виску. Хонор улыбнулась, наклонилась к креслу жизнеобеспечения Эмили и прижалась к ней щека к щеке.
— Я думала, что никогда этого не увижу, — шепнула ей на ухо Эмили.
— Подожди еще пару месяцев, — шепнула в ответ Хонор и Эмили расплылась в широчайшей улыбке.
— Это будет нелегко. По крайней мере, похоже, ты тоже сможешь присутствовать.
— Будем надеяться, — согласилась Хонор и снова выпрямилась.
Она оглянулась на Нимица с Самантой, и губы её дрогнули. Они с доктором Иллеску не стали друзьями и вряд ли когда станут, но их отношения стали гораздо сердечнее с того момента, как он принёс извинения, которые она приняла. Однако и он и Бриарвуд, как казалось, были несколько озадачены идеей присутствия при родах пары шестилапых пушистых древесных жителей. А вооружённая охрана, выстроившаяся позади родителей — всех троих — дедушки и бабушки, семилетних дяди и тети плюс всех неофициальных дядюшек, тетушек и крестных, только усугубляла ошеломление персонала. Они привыкли к присутствию ближайших родственников, но такое количество «ближайших родственников» было чем-то невероятным.
Именно поэтому они находились в смотровой галерее полномасштабной операционной, а не как обычно в одном из меньших и более интимных родильных отделений. В Бриарвуде просто не нашлось родильного отделения, способного вместить такую толпу.
Полковник Эндрю Лафолле, капитан Спенсер Хаук, сержант Джефферсон МакКлур, сержант Тобиас Стимсон и капрал Джошуа Аткинс выстроились между семьей родителей и единственным входом в смотровую галерею сплошной стеной зеленого цвета. Альфред и Алисон Харрингтон стояли, обнявшись, слева от Эмили. Вера и Джеймс стояли перед ними с широко раскрытыми глазами, и скрыть возбуждение у них совершенно не получалось. Линдси Филлипс, их няня, была рядом, приглядывая за ними. Миранда Лафолле и Джеймс МакГиннес стояли справа от Хэмиша, на руках у Миранды свернулся Фаррагут. По такому случаю с Грейсона прибыли Уиллард Нефстайлер и Остин Клинкскейлс вместе с Кэтрин Мэйхью и вдовами Говарда Клинкскейлса. Завершали компанию Мишель Хенке, Элис Трумэн и Алистер МакКеон.
Почти завершали. Присутствовали также королева Мантикоры и её супруг-консорт, а также их древесные коты и полдюжины гвардейцев в придачу к харрингтонским. И это не упоминая прочих людей, обеспечивавших безопасность вне здания.
«Не удивительно, что список приглашенных несколько потряс людей Иллеску, — подумала Хонор, подавляя внезапное, почти неудержимое желание ухмыльнутся. — Нервы, — твердо заявила она сама себе. — Это все нервы, Хонор».
Иллеску, как будто услышав её мысли, взглянул в окно, кивнул и дал знак своей команде.
«Это рутинная процедура. Он каждый день делает то же самое, — напомнила себе Хонор. — Рутинная процедура. Беспокоится не о чем. Сердце, уймись!»
Она глубоко дышала, пытаясь воспользоваться опытом десятилетий изучения боевых искусств, но это было тяжело. Ей хотелось встать на цыпочки, прижаться к стеклу в напряжении первого взгляда. Ей хотелось обнять Эмили и Хэмиша и запеть. Она ощутила присутствие Нимица и Саманты, и то, что они разделяют её возбуждение и радость. Внезапно она осознала, что ещё никогда человек не разделял мгновения рождения своего ребенка с парой древесных котов.
По другую сторону стекла Иллеску и его команда открыли установку. Плавно поднялась внутренняя камера и Хонор поняла, что задерживает дыхание, что, несмотря на старание, сдавливает руку Хэмиша — чтобы защитить Эмили она заранее включила ограничители протеза — когда увидела своего нерождённого сына, плавающего в околоплодной жидкости. Ребёнок ворочался, шевелил ручками и ножками, и она, даже сквозь бушевавшее в ней пламя радости, чувствовала поток его сонного, неоформившегося интереса, как если бы он мог чувствовать надвигающийся момент. Эмоции её семьи и друзей были подобны какому-то невероятному морю: были глубоки, интенсивны и могучи, но направлены были в одну точку. Не вполне спокойными, но и не бурными. Вибрирующими в предвкушении, как гитарная струна, но настолько яркими и несущими ей теплоту и поддержку — такими счастливыми за неё — что глаза Хонор застилали слезы.
Иллеску набрал команду на консоли, и верхушка внутренней камеры скользнула в сторону. Поверхность жидкости закрывал волокнистый покров и он рассёк его виброскальпелем. С этим покровом соединялась пуповина, которая провисла, когда руки, облаченные в стерильные перчатки, подхватили и подняли крошечное, хрупкое, бесконечно дорогое тельце.
Лёгкие Хонор требовали воздуха, но она не обращала на это внимания. Все её внимание сосредоточилось на мягких, уверенных руках Иллеску, пока он и его команда перерезали пуповину и прочищали дыхательные пути ребёнка, эмоции которого резко изменились.
Хонор закрыла глаза, потянулась мыслью, пытаясь прикоснуться к мыслесвету младенца, в котором сонная удовлетворённость сменилась страхом и замешательством, потрясением от того, что мягкое тепло и безопасность утробы сменились холодом и пугающей неизвестностью. Она чувствовала, что он протестует, извивается, борется за то, чтобы вернуться назад, а затем, каким-то образом, который она никак бы не смогла объяснить кому-то ещё, Нимиц и Саманта оказались вместе с ней. А ещё Фаррагут и, за ним, Ариэль и Монро.
Как только прозвучал первый тонкий вопль протеста, древесные коты потянулись вместе с ней и, внезапно и настолько же естественно, как рука входит в перчатку, Хонор прикоснулась к ребенку. Прикоснулась так, как никогда не прикасалась больше ни к кому, даже к Хэмишу. Это было как если бы её рука протянулась в темноту, где её с безошибочной аккуратностью встретила маленькая, теплая, совершенно доверчивая ручка.
Плач прекратился. Младенец зашарил глазами, не в состоянии пока их сфокусировать, но ощущая направление идущего от Хонор потока тепла, приветствия, любви и нетерпения. Его присутствие было ещё несформированным, но он уже знал её. Узнавал её, а она чувствовала исходящее от него недовольство и страх.
Взгляд Хонор окончательно застили слезы. Она чувствовала объятия Хэмиша, чувствовала, как её накрывает волна его любви к ней, к их сыну и к Эмили. Она прижалась к Хэмишу, не отпуская руку Эмили и в этот момент твердо знала, что прожила жизнь не зря.
Ребенок снова захныкал, протестуя против вмешательства новых рук и инструментов, пока его взвешивали и осматривали. Но в то самое время, пока он плакал, сморщив личико в сосредоточенности новорожденного, шевеля крохотными губками и негодующе зажмурив глаза, Хонор баюкала его на невидимых руках любви. И, наконец, Иллеску вышел из операционной навстречу ожидавшим родителям, неся на руках крошечный, краснолицый сверток.
Лицо Иллеску, вышедшего в галерею, казалось, состояло только из громадной улыбки. Впервые Хонор не ощутила в нём и следа его колючей личности, и следа врождённого чувства превосходства. Там были только радость и ощущение чуда, которые и привели высокомерного аристократа к выбору самой исполненной радости медицинской специальности. Когда он направился к ней, Хонор улыбнулась в ответ и с готовностью протянула руки.
— Ваша милость, — мягко произнес Иллеску, — вот ваш сын.
Губы Хонор задрожали, когда она осторожно приняла крошечный вес. Он мог бы уместится вдоль её предплечья, а его голова вполне поместилась бы в её ладони. Хонор уставилась на древнее, но вечно новое чудо, лежавшее у неё на руках. Глаза ребенка вновь раскрылись, неспособные сфокусироваться, но ищущие источник любви, окутывавшей его как второе одеяло. Хонор прижала его к груди, наклонилась к нему, вдыхая неописуемый запах новорожденного, прикасаясь щекой к его невероятно гладкой и тонкой коже. Его губы шевельнулись и коснулись её. Возможно это был всего лишь инстинктивный поиск соска, но по щекам Хонор покатились слёзы радости.
— Добро пожаловать в наш мир, малыш, — прошептала она ему на ушко, а затем немного опустила его и поцеловала в лоб. Затем повернулась к Хэмишу и Эмили, склонилась к креслу жизнеобеспечения, протянув им ребенка, и Эмили вытерла собственные слёзы, чтобы видеть их сына.
Хонор подняла голову, когда к ней подошли её родители. Мать положила руки ей на плечи.
— Он прекрасен, — сказала Алисон Харрингтон и нежно улыбнулась, потянувшись, чтобы прикоснуться к щеке своего первого внука. — Может быть прямо сейчас тебе так и не кажется, — продолжила она, проводя кончиком пальца по сморщенному, всё ещё каким-то образом негодующему личику, — но дай ему немного времени. Он тебя поразит.
— Уже поразил, — сказала Эмили, поднимая глаза на Хонор и Хэмиша. — Боже мой, уже поразил.
Хонор ей улыбнулась, сморгнула слезы, выпрямилась и повернулась. Она шагнула мимо Эмили и Хэмиша, мимо сияющих Елизаветы Винтон и Джастина Зирр-Винтона, мимо урчащих Нимица и Саманты, к Эндрю Лафолле.
— Вот мой сын, — сказала она им всем, не отводя взгляда от человека, который на протяжении стольких лет был её личным телохранителем, — Рауль Альфред Алистер Александер-Харрингтон. Кровь от моей крови, плоть от моей плоти, наследник сердца моего и моей жизни, власти и титула. Объявляю его таковым перед всеми вами, как перед моими свидетелями перед Богом.
— Он ваш сын, — в ответ, глубоко поклонившись, сказал Остин Клинкскейлс. — В том свидетельствуем мы все.
— Вот мой сын, — тише повторила Хонор, говоря на этот раз только Лафолле, — и я объявляю тебя его опекуном и защитником. Отдаю его жизнь в твои руки. Не посрами этого доверия.
Лафолле непоколебимо встретил её взгляд, упал на одно колено и положил, легко прикоснувшись, руку на завернутого в одеяло младенца.
— Я признаю его, — сказал он, произнося древнюю формулу тихим, но четким голосом, — и принимаю. Принимаю его жизнь, кровь от вашей крови, плоть от вашей плоти, в свои руки. Перед Господом, Создателем и Испытующим нас всех, перед Его Сыном, Который умер во искупление наших грехов, и перед Святым Духом обещаю встать перед ним в Испытании жизни и прикрывать его спину в битве. Обещаю опекать и защищать его жизнь своей собственной. Его честь отныне моя честь, его наследие под моей защитой и я не посрамлю доверия, хотя бы и ценой своей жизни.
На последнем предложении голос его дрогнул, и когда он поднимался с колена, глаза его подозрительно блестели. Хонор улыбнулась ему и выпутала из складок одеяла крошечную ручку. Лафолле протянул открытую ладонь и Хонор вложила в неё ладонь своего сына.
— Я принимаю твою клятву от его имени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143