Хижина Отшельника принадлежала мне, и только мне.
Спускаясь к пристани, я миновал маленькое кладбище, где задержался на секунду у могилы Ревекки, направив на могильный камень луч фонаря. Ко мне вернулись обрывочные воспоминания о последнем сне, и я вновь услышал ее голос, словно она была совсем близко. «Только не твоя жизнь», – сказала она. «Чья же тогда?» – спросил я, охваченный дурным предчувствием – мне тогда показалось, что жизнь теперь полна одними несчастьями.
Разве Мона не больна, разве она не на смертном одре, а я тем не менее собрался ехать на остров и даже не подумал о ней? Моне так хотелось увидеть собственными глазами Хижину Отшельника, и вот теперь я туда еду, но без нее. Но что я мог сделать, кроме как молиться за Мону? Я решил, что обязательно помолюсь за нее, когда вернусь.
Я сложил в пирогу все вещи, еще раз проверил, заряжено ли оружие, и отправился в путь. Небо еще не почернело, а лишь покраснело, так что мне хватило света, чтобы видеть деревья, к тому времени я уже хорошо изучил маршрут, а вскоре мне стало ясно, что многочисленные пироги строителей оставили после себя тропу, не успевшую пока затянуться ряской. Можно даже сказать, они проложили дорогу, так что я двигался на хорошей скорости.
Меньше чем через полчаса я увидел огни хижины, а когда подплыл к новой пристани и привязал пирогу, то разглядел ярко освещенные окна и блеск белых мраморных ступеней. Вокруг всего домика были разбиты аккуратные цветочные клумбы, а плети глицинии красиво переползали через высокую крышу. Само небольшое строение с его многочисленными арками напоминало коптскую церквушку.
В дверях лицом ко мне стоял незнакомец и внимательно за мной наблюдал. Он был в своем мужском обличье, только волосы распустил по плечам. На мое появление он никак не отреагировал – не поманил рукой, чтобы я подошел ближе, и не запретил мне жестом выходить на берег.
Откуда мне было знать, что это мой последний день в смертной жизни? Откуда мне было знать, что все те мелочи, о которых я тебе только что рассказал, ознаменуют конец моей истории – что отцу Джерома, племяннику Томми, малышу тетушки Куин, маленькому хозяину моей дорогой Жасмин и благородному Абеляру Моны предстояло умереть?
37
К подножию лестницы вела мощеная тропа. Аллен упоминал о ней в телефонном разговоре, но я успел это забыть. Я успел забыть и цветы, как мирно и чудесно они выглядят при свете из окон.
Я подошел к мраморной лестнице. Незнакомец стоял наверху, глядя оттуда на меня.
«Нужно ли мне спрашивать разрешения, чтобы подняться?» – поинтересовался я.
«О, у меня для тебя грандиозные планы, – последовал ответ. – Поднимайся, я начну их осуществлять».
«Приглашение от чистого сердца? – спросил я. – А то твой голос заставляет меня сомневаться. Мне, конечно, любопытно взглянуть на дом, но я бы не хотел доставлять неудобство».
«Входи без всяких сомнений. Возможно, сегодня ночью я вообще не стану тебя мучить».
«А теперь ты удивляешь меня своим добродушным тоном, – сказал я и поднялся по ступеням. – Так это точно, что ты задумал помучить меня?»
Незнакомец посторонился, повернувшись к свету, и я сразу увидел, что сегодня вечером это больше она, чем он. Напомаженные губы, подведенные черным глаза придавали ей колдовскую красоту. Блестящие черные волосы окутывали ее как покрывалом. Под ними угадывалась одежда – красная бархатная туника с длинными рукавами и красные бархатные шаровары – все очень неприметное и простое. Тонкую талию обхватывал пояс, украшенный спереди камеями из оникса – уникальными украшениями, не более двух дюймов каждое.
Она была босая. Я увидел красивые ступни, покрытые золотым лаком ногти. На руках у нее тоже был золотой маникюр.
«А ты красива, – сказал я, чувствуя приподнятость от волнения. – Мне позволено будет это заметить?» – Я успел прикусить язык, прежде чем ляпнуть, что не ожидал такого от нее. От той ночи у меня остались воспоминания иного рода, наполненные ужасом пережитого.
Она жестом пригласила меня в дом и отошла в сторону, пропуская вперед.
«Разумеется, позволено, – ответила она тихим голосом, подходившим и мужчине и женщине. Когда я прошел мимо нее, она ослепительно улыбнулась. – Осмотри свой чудесный дом, Маленький Джентльмен».
«Маленький, – повторил я. – Почему все кругом называют меня маленьким?»
«Надо полагать потому, что ты такой высокий, – дружелюбно ответила она, – а еще потому, что у тебя такое невинное личико. Я как-то уже говорила тебе, что у меня на твой счет есть одна теория. Так вот, она оказалась абсолютно верной. Ты и узнал много, и подрос значительно. И то и другое просто великолепно».
«Значит, ты одобряешь меня».
«А разве могло быть иначе? – отозвалась она. – А теперь не спеша осмотри результат своих усилий».
Но мне трудно было отвести от нее взгляд. Однако я повиновался и увидел совершенно ошеломляющую комнату. Белый мраморный пол был отполирован до блеска, и диваны, обтянутые темно-зеленым бархатом, которые привезли сюда издалека, смотрелись роскошно, как я и надеялся. Позолоченные торшеры, расставленные в многочисленных простенках между окон, отбрасывали свет на невероятно дерзкие золоченые балки. Перед диванами стояли низкие мраморные столики и выполненные в том же стиле греческие стулья с гнутыми спинками.
А потом я увидел ее письменный стол и кресло, такие же, как прежде, только чуть отполированы поярче, как мне показалось.
И новый камин, чугунная печь Франклина огромных размеров, лишь с небольшой горсткой серого пепла на дне благодаря теплой погоде.
Винтовая лестница на второй этаж была тяжелой, бронзового литья, и тоже очень красивая. Под ней стоял единственный книжный шкаф в этой комнате – маленький, аккуратный, обильно украшенный резьбой, забитый до отказа тонкими книжками в мягких обложках.
Здесь не было ни одной вещи, которая по праву не считалась бы красивой.
Даже чашка на ее столе была не чем иным, как золотым потиром, усыпанным драгоценными камнями. Вообще-то она больше походила на киворий, дарохранительницу, которую используют для облаток во время святого причастия.
«Так и было, – сказала Петрония, – прежде чем маленький воришка продал мне ее на улице Нового Орлеана. Чаша до сих пор священна, как ты думаешь?»
«Думаю, да», – ответил я, отметив про себя, что она прочитала мои мысли. Рядом с киворием я заметил две откупоренные бутылки красного вина.
«Это для тебя, Царь Тарквиний», – сказала она, жестом приглашая меня пройтись по комнате, что я и сделал.
«О, ты знаешь, откуда взялось мое имя, – сказал я. – Не многим это известно».
«В Древнем Риме жил такой царь, Тарквиний, – с улыбкой сказала она. – Он правил до образования республики».
«А ты думаешь, это реальное лицо или просто легенда?» – поинтересовался я.
«Реальное для древней поэзии, – ответила она, – и реальное для меня, потому как последние три года я очень часто о тебе думала. Ты отлично воплотил в жизнь мои фантазии. Я сама толком не знаю, почему так тоскую по этому отдаленному райскому уголку, но я действительно к нему прикипела, а ты восстановил мой маленький домик и сделал его ослепительным. Я покидаю другие дворцы, где пользуюсь не очень хорошей славой, и прихожу сюда, не ощущая потери комфорта. Удивительно, но твои люди приходят сюда ежедневно, чтобы прибраться. Они протирают мрамор, а после полируют его. Они моют окна. Никак не ожидала такого внимания».
«Да, все это они делают по моему распоряжению. Но должен признаться, они считают, что у меня не варит котелок».
«Еще бы они считали по-другому, но это обычная цена за необузданную эксцентричность, а небольшая эксцентричность ничего не стоит, правда?»
«Не знаю, – ответил я, рассмеявшись. – Я пока для себя не решил».
На одном из диванов я заметил гору темного меха норки – покрывало, накидка, что-то вроде этого.
«На случай холодных ночей?» – спросил я.
«Ну да, – ответила она, – а еще для полетов. В облаках нестерпимо холодно».
«Так ты летаешь?» – спросил я, желая потянуть время.
«Конечно летаю, – ответила она невозмутимо. – Как, по-твоему, я иначе могла бы сюда добираться?»
Я рассмеялся, но не слишком громко. Идея представилась мне слишком абсурдной, чтобы ее поддерживать.
В эту минуту Петрония казалась мне невероятно красивой на фоне мягкого света от торшеров. Под мягкой бархатной туникой округло выступали ее груди, а великолепные босые ноги с золотым педикюром явно лишали меня покоя. Я все время пялился на них. У нее были маленькие ножки, что, по-моему, ей очень шло. Большой палец левой ноги она украсила золотым кольцом, проявив коварное кокетство.
Я вдруг полностью ощутил весь груз своего католического воздержания, продлившегося три с половиной года, тем более что в этой особе не было ничего искусственного, она казалась дикой от природы, подлинной.
Я также нашел притягательным тот факт, что теперь она как будто стала ниже ростом – это был уже не тот шестифутовый дьявол, набросившийся на меня в ванной и яростно угрожавший расправой, пока Гоблин ни закидал его осколками.
«Кстати о Гоблине, – сказала она самым любезным тоном, – я знаю, этот демон сейчас не с тобой. Какая потеря. Ты ждешь, что он скоро вернется и предложит тебе свою любовь как преданный пес, или думаешь, что он пропал навсегда?»
«Ты меня поражаешь, – признался я, – как это можно таким милым голоском произносить такие зловещие слова. Я не знаю, навсегда я его потерял или нет. Возможно, что и навсегда. Он мог найти себе другую душу, с которой у него больше общего. Я отдал ему восемнадцать лет своей жизни. Затем нас разъединило расстояние. Я больше не претендую на то, что понимаю его природу».
«Я вовсе не хотела, чтобы мои слова прозвучали зловеще, – сказала она. – По правде говоря – а я всегда люблю говорить правду, если предоставляется возможность, – я никак не ожидала, что ты окажешься сангвиником».
Я тогда не знал, что такое «сангвиник». Она подошла к столу, вынула пробку из бутылки и наполнила киворий.
«Три с половиной года несколько меня смягчили, – сказал я. – А вот я никак не ожидал, что ты пригласишь меня в дом. Наоборот, думал, ты станешь ревниво следовать своему ночному расписанию и дашь мне от ворот поворот».
«А зачем бы я это делала, как по-твоему? – спросила она, протягивая мне чашу. Тут я впервые заметил огромный сапфировый карбункул на ее пальце. – Да, примечательная вещица, – сказала она, когда я принял чашу. – Я сама вырезала портрет бога Марса. Когда-то меня избрали служить ему, только все это оказалось шуткой. Мне случалось быть жертвой очень многих шуток».
«Не представляю почему, – откликнулся я и бросил взгляд на кубок с вином. – Я что, должен пить один?»
Она тихо рассмеялась.
«Пока да, – ответила она. – Прошу, отведай вино без меня. Я очень огорчусь, если ты откажешься».
Воспитание не позволяло мне пренебречь угощением, поэтому я выпил, отметив про себя довольно странный привкус вина, хотя и приятный. Я снова сделал большой глоток, испытывая волнение.
«Ты вправду думаешь то, что говоришь? – спросила она. – Ты не понимаешь, почему люди смеются надо мной? И всегда смеялись?»
«Нет, не понимаю», – ответил я и по привычке выпил еще вина. Его вкус на этот раз показался мне необычайно хорош, особенно если учесть, что я пил на голодный желудок. Ни крошки на обед, ни крошки на ужин. Без сна в самолете, без сна целые сутки. Я подумал, что нужно быть осмотрительнее.
«Они смеялись и до сих пор смеются, – сказала она, – потому что я и мужчина, и женщина. Но ты ведь не видишь в этом повода для шуток?»
«Я уже тебе ответил, что нет. Думаю, ты просто великолепна. Я и раньше так думал. Боже, какое крепкое вино! Кстати, а это вино? – только тут я заметил, что на бутылках не было этикеток. Мне показалось, будто пол у меня под ногами заходил ходуном. – Ты не против, если я присяду?» – спросил я, озираясь в поисках стула.
«Конечно присядь», – сказала она и пододвинула мне один из стульев с гнутой спинкой. Изящная вещь, абсолютно в греческом стиле. Я вспомнил, как заказывал эти стулья. Аллен тогда едко подколол меня по телефону насчет того, что в моем доме полно лебедей из мрамора и золота.
«Да, работники насмехаются над твоим вкусом, – сказала она, прочитав мои мысли, – но вкус у тебя отличный, не сомневайся».
«А я и не сомневаюсь», – ответил я и опустился на стул, почувствовав себя более уверенно. Чашу я поставил на край стола и оперся на него рукой. Кажется, я чуть не уронил драгоценный потир.
«Выпей еще, – сказала она. – Это особый купаж. Можно сказать, я сама его смешала».
«Не могу», – отказался я, посмотрев на нее снизу вверх. У нее был очень выразительный взгляд, как у всех людей с большими глазами, а ее глаза были просто огромные. Совершенно черные. Она присела на столешницу, глядя на меня, и ободряюще улыбнулась.
«Даже не знаю, как с тобой быть, когда ты такой вежливый, – сказала она. – Когда-то ты вызывал во мне одно лишь раздражение, а теперь я хочу, чтобы ты меня полюбил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Спускаясь к пристани, я миновал маленькое кладбище, где задержался на секунду у могилы Ревекки, направив на могильный камень луч фонаря. Ко мне вернулись обрывочные воспоминания о последнем сне, и я вновь услышал ее голос, словно она была совсем близко. «Только не твоя жизнь», – сказала она. «Чья же тогда?» – спросил я, охваченный дурным предчувствием – мне тогда показалось, что жизнь теперь полна одними несчастьями.
Разве Мона не больна, разве она не на смертном одре, а я тем не менее собрался ехать на остров и даже не подумал о ней? Моне так хотелось увидеть собственными глазами Хижину Отшельника, и вот теперь я туда еду, но без нее. Но что я мог сделать, кроме как молиться за Мону? Я решил, что обязательно помолюсь за нее, когда вернусь.
Я сложил в пирогу все вещи, еще раз проверил, заряжено ли оружие, и отправился в путь. Небо еще не почернело, а лишь покраснело, так что мне хватило света, чтобы видеть деревья, к тому времени я уже хорошо изучил маршрут, а вскоре мне стало ясно, что многочисленные пироги строителей оставили после себя тропу, не успевшую пока затянуться ряской. Можно даже сказать, они проложили дорогу, так что я двигался на хорошей скорости.
Меньше чем через полчаса я увидел огни хижины, а когда подплыл к новой пристани и привязал пирогу, то разглядел ярко освещенные окна и блеск белых мраморных ступеней. Вокруг всего домика были разбиты аккуратные цветочные клумбы, а плети глицинии красиво переползали через высокую крышу. Само небольшое строение с его многочисленными арками напоминало коптскую церквушку.
В дверях лицом ко мне стоял незнакомец и внимательно за мной наблюдал. Он был в своем мужском обличье, только волосы распустил по плечам. На мое появление он никак не отреагировал – не поманил рукой, чтобы я подошел ближе, и не запретил мне жестом выходить на берег.
Откуда мне было знать, что это мой последний день в смертной жизни? Откуда мне было знать, что все те мелочи, о которых я тебе только что рассказал, ознаменуют конец моей истории – что отцу Джерома, племяннику Томми, малышу тетушки Куин, маленькому хозяину моей дорогой Жасмин и благородному Абеляру Моны предстояло умереть?
37
К подножию лестницы вела мощеная тропа. Аллен упоминал о ней в телефонном разговоре, но я успел это забыть. Я успел забыть и цветы, как мирно и чудесно они выглядят при свете из окон.
Я подошел к мраморной лестнице. Незнакомец стоял наверху, глядя оттуда на меня.
«Нужно ли мне спрашивать разрешения, чтобы подняться?» – поинтересовался я.
«О, у меня для тебя грандиозные планы, – последовал ответ. – Поднимайся, я начну их осуществлять».
«Приглашение от чистого сердца? – спросил я. – А то твой голос заставляет меня сомневаться. Мне, конечно, любопытно взглянуть на дом, но я бы не хотел доставлять неудобство».
«Входи без всяких сомнений. Возможно, сегодня ночью я вообще не стану тебя мучить».
«А теперь ты удивляешь меня своим добродушным тоном, – сказал я и поднялся по ступеням. – Так это точно, что ты задумал помучить меня?»
Незнакомец посторонился, повернувшись к свету, и я сразу увидел, что сегодня вечером это больше она, чем он. Напомаженные губы, подведенные черным глаза придавали ей колдовскую красоту. Блестящие черные волосы окутывали ее как покрывалом. Под ними угадывалась одежда – красная бархатная туника с длинными рукавами и красные бархатные шаровары – все очень неприметное и простое. Тонкую талию обхватывал пояс, украшенный спереди камеями из оникса – уникальными украшениями, не более двух дюймов каждое.
Она была босая. Я увидел красивые ступни, покрытые золотым лаком ногти. На руках у нее тоже был золотой маникюр.
«А ты красива, – сказал я, чувствуя приподнятость от волнения. – Мне позволено будет это заметить?» – Я успел прикусить язык, прежде чем ляпнуть, что не ожидал такого от нее. От той ночи у меня остались воспоминания иного рода, наполненные ужасом пережитого.
Она жестом пригласила меня в дом и отошла в сторону, пропуская вперед.
«Разумеется, позволено, – ответила она тихим голосом, подходившим и мужчине и женщине. Когда я прошел мимо нее, она ослепительно улыбнулась. – Осмотри свой чудесный дом, Маленький Джентльмен».
«Маленький, – повторил я. – Почему все кругом называют меня маленьким?»
«Надо полагать потому, что ты такой высокий, – дружелюбно ответила она, – а еще потому, что у тебя такое невинное личико. Я как-то уже говорила тебе, что у меня на твой счет есть одна теория. Так вот, она оказалась абсолютно верной. Ты и узнал много, и подрос значительно. И то и другое просто великолепно».
«Значит, ты одобряешь меня».
«А разве могло быть иначе? – отозвалась она. – А теперь не спеша осмотри результат своих усилий».
Но мне трудно было отвести от нее взгляд. Однако я повиновался и увидел совершенно ошеломляющую комнату. Белый мраморный пол был отполирован до блеска, и диваны, обтянутые темно-зеленым бархатом, которые привезли сюда издалека, смотрелись роскошно, как я и надеялся. Позолоченные торшеры, расставленные в многочисленных простенках между окон, отбрасывали свет на невероятно дерзкие золоченые балки. Перед диванами стояли низкие мраморные столики и выполненные в том же стиле греческие стулья с гнутыми спинками.
А потом я увидел ее письменный стол и кресло, такие же, как прежде, только чуть отполированы поярче, как мне показалось.
И новый камин, чугунная печь Франклина огромных размеров, лишь с небольшой горсткой серого пепла на дне благодаря теплой погоде.
Винтовая лестница на второй этаж была тяжелой, бронзового литья, и тоже очень красивая. Под ней стоял единственный книжный шкаф в этой комнате – маленький, аккуратный, обильно украшенный резьбой, забитый до отказа тонкими книжками в мягких обложках.
Здесь не было ни одной вещи, которая по праву не считалась бы красивой.
Даже чашка на ее столе была не чем иным, как золотым потиром, усыпанным драгоценными камнями. Вообще-то она больше походила на киворий, дарохранительницу, которую используют для облаток во время святого причастия.
«Так и было, – сказала Петрония, – прежде чем маленький воришка продал мне ее на улице Нового Орлеана. Чаша до сих пор священна, как ты думаешь?»
«Думаю, да», – ответил я, отметив про себя, что она прочитала мои мысли. Рядом с киворием я заметил две откупоренные бутылки красного вина.
«Это для тебя, Царь Тарквиний», – сказала она, жестом приглашая меня пройтись по комнате, что я и сделал.
«О, ты знаешь, откуда взялось мое имя, – сказал я. – Не многим это известно».
«В Древнем Риме жил такой царь, Тарквиний, – с улыбкой сказала она. – Он правил до образования республики».
«А ты думаешь, это реальное лицо или просто легенда?» – поинтересовался я.
«Реальное для древней поэзии, – ответила она, – и реальное для меня, потому как последние три года я очень часто о тебе думала. Ты отлично воплотил в жизнь мои фантазии. Я сама толком не знаю, почему так тоскую по этому отдаленному райскому уголку, но я действительно к нему прикипела, а ты восстановил мой маленький домик и сделал его ослепительным. Я покидаю другие дворцы, где пользуюсь не очень хорошей славой, и прихожу сюда, не ощущая потери комфорта. Удивительно, но твои люди приходят сюда ежедневно, чтобы прибраться. Они протирают мрамор, а после полируют его. Они моют окна. Никак не ожидала такого внимания».
«Да, все это они делают по моему распоряжению. Но должен признаться, они считают, что у меня не варит котелок».
«Еще бы они считали по-другому, но это обычная цена за необузданную эксцентричность, а небольшая эксцентричность ничего не стоит, правда?»
«Не знаю, – ответил я, рассмеявшись. – Я пока для себя не решил».
На одном из диванов я заметил гору темного меха норки – покрывало, накидка, что-то вроде этого.
«На случай холодных ночей?» – спросил я.
«Ну да, – ответила она, – а еще для полетов. В облаках нестерпимо холодно».
«Так ты летаешь?» – спросил я, желая потянуть время.
«Конечно летаю, – ответила она невозмутимо. – Как, по-твоему, я иначе могла бы сюда добираться?»
Я рассмеялся, но не слишком громко. Идея представилась мне слишком абсурдной, чтобы ее поддерживать.
В эту минуту Петрония казалась мне невероятно красивой на фоне мягкого света от торшеров. Под мягкой бархатной туникой округло выступали ее груди, а великолепные босые ноги с золотым педикюром явно лишали меня покоя. Я все время пялился на них. У нее были маленькие ножки, что, по-моему, ей очень шло. Большой палец левой ноги она украсила золотым кольцом, проявив коварное кокетство.
Я вдруг полностью ощутил весь груз своего католического воздержания, продлившегося три с половиной года, тем более что в этой особе не было ничего искусственного, она казалась дикой от природы, подлинной.
Я также нашел притягательным тот факт, что теперь она как будто стала ниже ростом – это был уже не тот шестифутовый дьявол, набросившийся на меня в ванной и яростно угрожавший расправой, пока Гоблин ни закидал его осколками.
«Кстати о Гоблине, – сказала она самым любезным тоном, – я знаю, этот демон сейчас не с тобой. Какая потеря. Ты ждешь, что он скоро вернется и предложит тебе свою любовь как преданный пес, или думаешь, что он пропал навсегда?»
«Ты меня поражаешь, – признался я, – как это можно таким милым голоском произносить такие зловещие слова. Я не знаю, навсегда я его потерял или нет. Возможно, что и навсегда. Он мог найти себе другую душу, с которой у него больше общего. Я отдал ему восемнадцать лет своей жизни. Затем нас разъединило расстояние. Я больше не претендую на то, что понимаю его природу».
«Я вовсе не хотела, чтобы мои слова прозвучали зловеще, – сказала она. – По правде говоря – а я всегда люблю говорить правду, если предоставляется возможность, – я никак не ожидала, что ты окажешься сангвиником».
Я тогда не знал, что такое «сангвиник». Она подошла к столу, вынула пробку из бутылки и наполнила киворий.
«Три с половиной года несколько меня смягчили, – сказал я. – А вот я никак не ожидал, что ты пригласишь меня в дом. Наоборот, думал, ты станешь ревниво следовать своему ночному расписанию и дашь мне от ворот поворот».
«А зачем бы я это делала, как по-твоему? – спросила она, протягивая мне чашу. Тут я впервые заметил огромный сапфировый карбункул на ее пальце. – Да, примечательная вещица, – сказала она, когда я принял чашу. – Я сама вырезала портрет бога Марса. Когда-то меня избрали служить ему, только все это оказалось шуткой. Мне случалось быть жертвой очень многих шуток».
«Не представляю почему, – откликнулся я и бросил взгляд на кубок с вином. – Я что, должен пить один?»
Она тихо рассмеялась.
«Пока да, – ответила она. – Прошу, отведай вино без меня. Я очень огорчусь, если ты откажешься».
Воспитание не позволяло мне пренебречь угощением, поэтому я выпил, отметив про себя довольно странный привкус вина, хотя и приятный. Я снова сделал большой глоток, испытывая волнение.
«Ты вправду думаешь то, что говоришь? – спросила она. – Ты не понимаешь, почему люди смеются надо мной? И всегда смеялись?»
«Нет, не понимаю», – ответил я и по привычке выпил еще вина. Его вкус на этот раз показался мне необычайно хорош, особенно если учесть, что я пил на голодный желудок. Ни крошки на обед, ни крошки на ужин. Без сна в самолете, без сна целые сутки. Я подумал, что нужно быть осмотрительнее.
«Они смеялись и до сих пор смеются, – сказала она, – потому что я и мужчина, и женщина. Но ты ведь не видишь в этом повода для шуток?»
«Я уже тебе ответил, что нет. Думаю, ты просто великолепна. Я и раньше так думал. Боже, какое крепкое вино! Кстати, а это вино? – только тут я заметил, что на бутылках не было этикеток. Мне показалось, будто пол у меня под ногами заходил ходуном. – Ты не против, если я присяду?» – спросил я, озираясь в поисках стула.
«Конечно присядь», – сказала она и пододвинула мне один из стульев с гнутой спинкой. Изящная вещь, абсолютно в греческом стиле. Я вспомнил, как заказывал эти стулья. Аллен тогда едко подколол меня по телефону насчет того, что в моем доме полно лебедей из мрамора и золота.
«Да, работники насмехаются над твоим вкусом, – сказала она, прочитав мои мысли, – но вкус у тебя отличный, не сомневайся».
«А я и не сомневаюсь», – ответил я и опустился на стул, почувствовав себя более уверенно. Чашу я поставил на край стола и оперся на него рукой. Кажется, я чуть не уронил драгоценный потир.
«Выпей еще, – сказала она. – Это особый купаж. Можно сказать, я сама его смешала».
«Не могу», – отказался я, посмотрев на нее снизу вверх. У нее был очень выразительный взгляд, как у всех людей с большими глазами, а ее глаза были просто огромные. Совершенно черные. Она присела на столешницу, глядя на меня, и ободряюще улыбнулась.
«Даже не знаю, как с тобой быть, когда ты такой вежливый, – сказала она. – Когда-то ты вызывал во мне одно лишь раздражение, а теперь я хочу, чтобы ты меня полюбил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96