Когда мы прибыли на место, толпа, собравшаяся на ночное бдение, была огромной. В открытых дверях стояла Пэтси, строго одетая во все черное – что меня поразило, ведь она обычно пропускала похороны, – и сразу было ясно, что она плакала.
Увидев меня, она помахала маленьким квадратиком сложенных листков.
– Копия ее завещания, – пояснила она дрожащим голосом. – Она давным-давно проинструктировала Грейди, чтобы тот не держал нас в неведении. Мне оставила предостаточно. Чертовски мило с ее стороны. У него и для тебя есть копия в кармане.
Я едва кивнул. Этот последний маленький жест щедрости был очень характерен для тетушки Куин, и в течение вечера я видел, как Грейди вручал небольшие конверты с копией завещания и Терри Сью, и Нэшу, и другим.
Пэтси вышла на воздух покурить и, видимо, не хотела ни с кем разговаривать.
Жасмин, прелестно выглядевшая в своем синем костюме и неизменной блузе, совершенно выбилась из сил в конце трудного дня, когда ей одной пришлось выбирать и гроб, и склеп, и платье для тетушки Куин, так что сейчас она была близка к обмороку.
– Я привезла ее лак для ногтей, – повторила она мне раза три. – Они отлично потрудились. Я велела им стереть излишек румян, но в целом все хорошо. Отличная работа. Ты хочешь похоронить ее с жемчугом? Это ведь ее жемчуг, – вновь и вновь спрашивала Жасмин.
Я сказал «да».
Наконец Нэш забрал Жасмин и проводил ее к одному из многочисленных маленьких кресел, выстроенных вдоль стен главного зала. Большая Рамона сидела и плакала, а Клем, припарковав лимузин, тоже вошел в зал, стал рядом с матерью, и вид у него был чрезвычайно несчастный.
Терри Сью тоже плакала, держась за Томми, который все время всхлипывал. Мне хотелось утешить Томми, но я был сражен собственным горем и все время силился сдержать слезы, поэтому не мог подойти к нему. Тут же стояла Бриттани – бледненькая, несчастная.
Меня поразило, что на похороны пришла и Роуан Мэйфейр в отлично сшитом костюме, с обычной стрижкой, подчеркивавшей высокие скулы, а рядом с ней стоял Майкл Карри, у которого чуть сильнее пробивалась седина в кудрявых волосах. Оба почтительно поклонились мне, и я, ответив на их поклон, сразу отошел в сторону, испугавшись, что они сразу меня раскусят. Со стороны выглядело, будто я слишком убит горем, чтобы разговаривать, – впрочем, так оно и было.
Мне предстояло подойти к гробу – от этого никуда не деться. Я должен был заглянуть в него. Просто должен был. И я исполнил свой долг.
Там в атласном великолепии лежала тетушка Куин с нитками жемчуга, закрывавшими грудь, и большой прямоугольной камеей у горла, которой я никогда не видел в ее коллекции и которую в первую секунду не узнал. Потом я вспомнил. Именно эту камею я видел на Петронии. Она была с этой камеей, когда в последний раз я разговаривал с ней в Хижине Отшельника. И когда я в последний раз виделся с ней в Неаполе.
Но как эта камея попала сюда? Мне нужно было только поднять глаза, чтобы увидеть. В ногах покойной стояла Петрония, в темно-синем костюме, с убранными на затылок пышными волосами, очень печальная и одинокая. Через какое-то мгновение, не успел я моргнуть, как она оказалась рядом со мной и, нежно взяв меня повыше локтя, прошептала на ухо, что Жасмин позволила ей приколоть камею к платью тетушки Куин и что брошь там и останется, если только я позволю.
– Так ты сможешь сохранить ее сокровище, – добавила она, – и в то же время знать, что она была похоронена с вещью, достойной ее, с вещью, которой она бы восхитилась.
– Очень хорошо, – только и сказал я.
После этого Петрония исчезла. Я знал это, даже не глядя в ее сторону. Я просто почувствовал. А еще мне показалось странным, когда я увидел Петронию среди стольких смертных, и я ощутил в себе новую уверенность в умении незаметно растворяться в толпе, но все эти чувства заглушило горе, когда я взглянул на свою любимую тетушку Куин.
В то, что Лониган знает свое дело, никто не сомневался, но сейчас он превзошел самого себя, сумев придать тетушке Куин приятное, почти веселое выражение. Казалось, она сейчас улыбнется. Ее седые волосы обрамляли лицо идеальными мягкими кольцами. Едва заметный румянец на щеках и коралловая помада были подобраны идеально. Тетушка была бы очень рада, если бы видела, как все выполнено. Разумеется, Жасмин помогала. Но Лониган создал шедевр – видимо, щедрость тетушки Куин придала ему вдохновения.
Прелестно смотрелись и бледно-розовое платье и жемчуга, выбранные Жасмин, и четки в руках тетушки – те самые хрустальные четки с ее первого причастия, которые она возила с собой по всему миру.
Я был так убит горем, что не мог ни двигаться, ни говорить. От отчаяния я пожалел, что Петрония не задержалась подольше, и невольно уставился на большую прямоугольную камею с ее миниатюрными мифологическими фигурками – Геба, Зевс, поднятая чаша – и глаза мои налились кровавыми слезами. Я принялся яростно их промокать льняным платком.
Я быстро отошел от гроба, пробрался сквозь людскую толпу в залах и покинул здание. Вечер был жаркий. Я остановился в одиночестве на углу и взглянул на звезды. Ничто не могло смягчить моего горя. Я знал это. Отныне я буду нести его с собой до тех пор, пока то существо, которым я теперь являюсь, не рассыплется на составные элементы, до тех пор, пока Квинн Блэквуд не превратится в кого-то или во что-то другое.
Но одиночество длилось всего несколько секунд. Подошла Жасмин и сказала, что очень многие хотят выразить свое соболезнование, но не решаются из-за того, что я кажусь таким расстроенным.
– Я не могу с ними говорить, Жасмин, ты должна это сделать за меня, – сказал я. – А мне нужно сейчас уйти. Я знаю, это кажется жестоким, и ты, наверное, посчитаешь меня трусом, но я должен так поступить.
– Это из-за Гоблина? – спросила она.
– Да, из-за страха перед ним, – ответил я, слегка солгав, скорее всего, чтобы утешить ее, чем прикрыть свой собственный стыд. – Когда состоится месса? Погребение?
– Мессу отслужат завтра, в восемь вечера, в церкви Успения Богоматери, а оттуда мы отправимся на кладбище Метэри.
Я поцеловал Жасмин, сказал, что увижусь с ней в церкви, и повернулся, чтобы уйти.
Но, оглянувшись на толпу, вытекавшую ручейком из дверей на улицу, я приметил еще одно изумившее меня лицо – это был Джулиен Мэйфейр в своем шикарном сером костюме, который был на нем в тот день, когда он по-королевски угощал меня горячим какао. Джулиен стоял среди людей, словно просто вышел подышать, как и другие, и при этом как ни в чем не бывало сверлил меня взглядом.
Со стороны казалось, что это обыкновенный человек, но, если приглядеться, можно было подметить, что он слегка отличается от остальных по цветовой гамме – словно его нарисовал другой художник, подобравший более темные тона для одежды, кожи и волос. Этакий элегантный призрак, явившийся неизвестно откуда. И кто это только решил, что, превратившись в пьющего кровь, я перестану видеть призраков?
– Ну да, конечно, она ведь была вашей дочерью, – сказал я, и, хотя нас разделяло большое расстояние, а рядом со мной стояла и растерянно глядела на меня Жасмин, Джулиен кивнул и очень печально улыбнулся.
– Что ты такое говоришь, мой безумный маленький хозяин? – спросила Жасмин. – Или ты, вроде меня, совсем свихнулся?
– Не знаю, дорогая, – ответил я. – Просто я кое-что вижу, как всегда видел. Оказывается, проводить тетушку Куин явились не только живые, но и мертвые. Только не жди от меня никаких объяснений. Все сходится, если учесть обстоятельства, как ты думаешь?
Под моим взглядом Джулиен начал постепенно меняться – в конце концов его лицо приняло почти суровое выражение. У меня по спине побежали мурашки. Он едва заметно, но строго покачал головой. До меня долетели его слова, не произнесенные вслух. «Только не мою любимую Мону».
У меня перехватило дыхание. Я принялся его разубеждать, не произнося никаких слов.
– Идем же, маленький хозяин, – сказала Жасмин. Я почувствовал, как она коснулась губами моей щеки и крепко сжала руку.
Я все не мог отвести взгляда от Джулиена, но лицо его уже смягчилось. Потом почернело.
Он начал исчезать и окончательно растворился в воздухе, когда из ближайших дверей появились Роуан, Майкл и доктор Уинн Мэйфейр. И надо же, теперь к ним присоединился Стирлинг Оливер, Стирлинг, который знал, кто я такой, Стирлинг, которого я накануне ночью чуть не убил, Стирлинг смотрел на меня так, словно был настроен по-дружески, тогда как это было совершенно невозможно, Стирлинг, которого я когда-то очень любил как друга Я не мог вынести чужих пристальных взглядов. Я не мог вести светскую беседу о Моне, делая вид, будто моя душа вовсе не жаждет ее, будто я не знаю, что больше никогда ее не увижу, даже если нам разрешат повидаться, делая вид, будто призрак Джулиена только что не угрожал мне. Я чувствовал, что должен как можно скорее уйти.
И я ушел.
Это была ночь для особого убийства. Я тяжело вышагивал по раскаленной мостовой. Позади остались огромные деревья Садового квартала. Я пересек авеню. Я знал, куда идти.
Мне нужен был наркоделец, головорез, убивавший без разбору, мне нужно было насытиться досыта, и я знал, где найти подходящую жертву, – я не раз проходил мимо его дома в более спокойные ночи. Я знал его привычки. Я приберегал его до других времен. Я приберегал его для такого случая, как этот, для мести.
Это был большой двухэтажный дом на Каронделет-стрит, внешне обшарпанный и роскошный внутри, весь набитый электроникой и коврами во всю стену, под домом располагался подвал с хорошей звукоизоляцией – именно оттуда хозяин отдавал распоряжения о покупках и казнях, и даже цеплял мишень на детей, отказывавшихся ему служить, а потом демонстративно выбрасывал их теннисные туфли, давая понять остальным, что их владельцам они больше не нужны.
Мне было все равно, что подумают остальные. Я вломился в дом и мгновенно расправился с двумя его накачанными дрянью компаньонами, проломив им головы. Хозяин с трудом потянулся к пистолету. Я схватил негодяя и сломал ему шею, как тонкий стебель. И сразу глотнул сладостный поток его чудовищного себялюбия, вдохнул аромат ядовитого растения, выросшего в саду ненависти. Моя жертва мысленно сопротивлялась убийству, веря до последней капли крови, что одержит победу, что сознание все равно не покинет его, но совсем скоро в меня полились его детские воспоминания: первые молитвы, образ матери, водившей его в садик, солнечный свет, а потом его сердце остановилось, и я отпрянул, облизываясь, сытый, злой, довольный.
Я взял в руки пистолет, тот самый, из которого он хотел меня застрелить, и, подняв подушку с дивана, прижал ее вместе с пистолетом к его голове, после чего всадил две пули в него и то же самое проделал с его друзьями. Это должно было дать возможность коронеру хоть что-то понять. Я вытер оружие и оставил его на месте.
В следующую секунду я увидел Гоблина: глаза его были налиты кровью, руки в крови, он набросился на меня, словно хотел вцепиться в горло.
«Гори, дьявол, гори!» Я послал на него огонь, пока он меня окружал, пытаясь слиться со мной, и это пламя опалило меня, опалило волосы и одежду. «Убил тетушку Куин, дьявол, гори! Гори, пусть даже мне придется сгореть с тобой». Я повалился на пол, вернее, пол приблизился ко мне, грязный и пыльный. Я лежал раскинув руки и ноги на вонючем ковре, а Гоблин был внутри меня, его сердце стучало рядом с моим, а потом пришло забытье – мы оба дети, совсем крохи, лежим в колыбели, а над нами кто-то поет, звучит голос Маленькой Иды: «Какие чудесные курчавые волосики у этого малыша», как сладостно снова оказаться рядом с Маленькой Идой, снова слушать ее голос. Какое счастье, какой покой. Вошла тетушка Куин, хлопнув дверной рамой с сеткой.
«Ида, дорогая, помоги мне справиться с этим замочком, а то, честное слово, я растеряю весь жемчуг!»
«Ты, дьявол, убийца-призрак, я не стану на нее смотреть, я не стану ничего чувствовать, не стану вспоминать».
Я был с Гоблином, я любил Гоблина, и все остальное не имело значения – даже крошечные ранки по всему моему телу и огромная тяжесть на сердце.
– Убирайся от меня, дьявол! Клянусь, я покончу с тобой. Я уволоку тебя с собою в пламя. И не думай, что я лгу!
Я поднялся на четвереньки.
Вокруг меня закружил порыв ветра, а потом вылетел в разбитые двери, зазвенев осколками стекол.
Я был так полон ненависти, что ощущал ее вкус, который совсем не напоминал вкус крови.
Гоблин исчез.
А я по-прежнему оставался в логове наркобарона среди гниющих трупов. Нужно было убираться оттуда.
Тетушка Квин умерла. Окончательно распрощалась с жизнью и лежала теперь на кремовом атласе, украшенная нитями жемчуга. Кто-то вспомнил про ее маленькие очки на серебряной цепочке. И ее духи «Шантильи». Капелька духов «Шантильи».
Тетушка мертва.
И я ничего, абсолютно ничего не мог с этим поделать.
46
У меня в душе затаилась дикая мечта, что на похоронную мессу приедет Мона, но ничего подобного не произошло, хотя службу отправлял отец Кевинин Мэйфейр и все Мэйфейры, которых я знал, – Роуан, Майкл и доктор Уинн – там присутствовали, как и накануне вечером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96