В кабине грузовика водитель и четверо охранников. В пятнадцать четырнадцать происходит нападение. Смотри… — Изображение дороги покрылось мелкими оспинами. — Кто-то нашпиговал шоссе на участке длиной в восемьсот метров двадцатью тысячами микрозарядов. Дистанционно приведенные в действие, они за полсекунды вывели из строя всю охрану. Под самим же грузовиком взорвались две маленьких ракеты, видимо, специально изготовленные для этого случая. Они пробили броню, разрушили кабину и покалечили людей. Комп привел в действие тормоза. Что еще… Ну да! Над конвоем постоянно висел флаер. Их было два, они менялись по мере расходования топлива. Один в это время как раз заправился и летел в сторону конвоя, когда второй начал терять высоту. Каким-то образом ему удалось сесть… Естественно, его сбили. Когда первый оказался над местом нападения, все было уже кончено.
На экране вновь появилось изображение пятнадцатисекундной давности — грузовик с разбитой кабиной, десять неподвижных автомобилей. Семь из них горели.
— Сверху? — спросил я. — Со спутников?
— Как раз тогда начались какие-то странные атмосферные помехи. Наши спецы утверждают, что кто-то распылил в воздухе соль не то йода, не то хлора или какое-то другое подобное вещество, кристаллы которого исказили картину.
— Из твоих слов следует, что они могли либо уйти в направлении Линкольна, где попали бы в поле зрения второго флаера, либо вернуться в Канзас, где их бы горячо встретили мчащиеся в их сторону отряды полиции. Они что, испарились?
— Да. За несколько секунд взломали двери фургона, забрали футляры с картинами и исчезли. Мы искали на земле и в воздухе, исключили флаеры, вертолеты и все, что только было можно. Мы исключили все, способное двигаться по земле. И под землей. И все то, что плавает…
— А то, что растворяется?.. — пробормотал я себе под нос.
— Что?
— Нет, ничего… Так, слегка ругаюсь. Еще что-нибудь?
— Да. Через семь часов мы кое-что обнаружили. Неподалеку от места преступления, на идеальной равнине, есть геологическая аномалия: небольшой овраг, что-то вроде углубления, оставленного вывернутым из земли камнем. Над этим оврагом кто-то трудолюбиво соорудил крышу и замаскировал ее землей… Для наблюдения этого хватило. Мы ничего там не нашли. Никаких следов…
— Никаких следов?! Тогда откуда ты знаешь…
— Весь овраг кто-то залил строительным раствором.
— Ага… — Я кивнул. — И таким образом затер все следы.
— Да. В том числе и поэтому мы считаем, что там была их база.
— Ну, и сам факт существования укрытия… — пробормотал я.
— Естественно. И еще одно. При открытии футляров включается импульсный передатчик, но пока что никто ни одного из них не открыл.
— Их могли отвезти в какое-нибудь убежище, шахту или пещеру. Если они узнали о столь секретном транспорте, это означает, что они знали все.
— Вряд ли. — Саркисян на мгновение скрылся за экраном. Крышка начала опускаться. Дуг вернулся, таща за собой кресло, и сел напротив меня. — Об этих передатчиках знали вместе со мной четверо. Естественно, все известные глубокие ямы находятся под особым наблюдением. Спутники ждут сигнала. Ничего. Я почти уверен, что они еще не открыли ни одного футляра.
— В чем ты еще уверен? — Я покопался в пачке сигарет и оставил ее в покое. У меня страшено жгло в горле.
— Они не могли скрыться. Это исключено.
— Перестань… В землю они зарылись, что ли? И при чем тут я? Я не волшебник и не люблю копаться в земле. Это видно по моему саду.
— Не знаю…
Несколько минут мы молчали. В голове у меня царила абсолютная пустота, вернее, была одна мысль, но настолько банальная, что мне даже не хотелось о ней говорить. Я встал и еще раз просмотрел записанную сцену ограбления. Меня удивило то, что сами грабители на экране ни разу не появились. Я повернулся к Саркисяну и повторил свое предположение:
— Должна была быть утечка…
Он со всей силы ударил кулаком по колену:
— Не было. Это исключено. Но наверняка все станут думать именно так. Наша любимая родина будет скомпрометирована во всем мире, а ЦБР — в стране. Это конец.
— Не переживай уж так. — Я вернулся в кресло и все же закурил. — Чтобы существовало понятие справедливости, должна существовать несправедливость. Они неразрывно связаны друг с другом, одного без другого не бывает. До сих пор считалось, что, если исчезнут преступления, исчезнут и органы правопорядка. Может, сделать наоборот: начать с полиции, а преступность сама сдохнет?
— Утечка исключена, — повторил Дуг, не обращая внимания на мою блестящую мысль. Я решил поделиться ею когда-нибудь потом или с кем-нибудь другим. — Даже если бы она и была, никто, кроме нескольких человек, не знал всего плана. А не зная о нем, не удалось бы столь тщательно подготовить ограбление. У нас было предусмотрено пять маршрутов, лишь в последний момент комп случайным образом выбрал именно этот. Не-ет…
— Ну хорошо. Давай по-другому. Кем может быть преступник? Он должен отдавать себе отчет в том, что из-за масштабов кражи она становится, по сути, бессмысленным предприятием. Когда крадут одну или несколько картин, то это заботит главным образом пострадавшего, остальной мир — едва ли. Но здесь ограблен весь мир! И кому же он продаст добычу? Нет такого богача, который был бы в состоянии купить эти произведения искусства, нет страны, которая позволила бы себе приобрести хотя бы одно из них. Добыча есть, но радости от нее никакой. Примерно так, как если бы я похитил проститутку с сифилисом. Разве что… — вдруг возникла у меня мысль.
— Разве что какой-то коллекционер пополнил свое собрание.
— Об этом я как раз подумал, но, пожалуй, нет… Ведь рано или поздно кто-то увидит эти картины. Подобное невозможно скрыть… Сколько там было полотен?
— Две тысячи семьсот сорок два.
— «Зашибись!» — как говорит Фил… — Я откинулся на спинку кресла. — Дуг, можешь орать на меня сколько хочешь, но налей мне хоть капельку чего-нибудь покрепче. Сжалься…
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно не понимая, что я сказал, или словно я совершил некое святотатство. В конце концов он встал и махнул рукой. Может быть, мне это только показалось, но его взгляд будто несколько оживился.
— Пока ты не начал писать, я даже представить не мог, что ты так много пьешь, — сказал он, открывая какую-то дверцу в стене. — Уже на четвертой странице ты должен лежать неподвижно, словно монорельс.
— Мне это уже говорили. Но, знаешь, когда некому дать в морду или нет рядом хорошенькой девочки…
— Вот именно… — Он протянул мне стакан. — Как Пима относится к твоим сексуальным похождениям на страницах книг?
— Так же, как и в жизни. — Я с удовольствием сделал глоток. — Она в них не верит.
— И правильно делает.
— И правильно делает.
— И ты много куришь…
— Да. Когда-нибудь брошу…
— Ну, тогда твои повести будут состоять из одних непристойных слов и драк.
— Буду писать экспериментальные романы. Ангажированные и артистичные литературные упражнения, скучные и нечитаемые, но имеющие своих ценителей.
— Но пока что желаю тебе написать очередную кровавую повесть о том, как ты разгадал тайну кражи тысячелетия.
— Ладно. Послушай…
Однако, вместо того чтобы начать говорить, я задумался. Какая-то мысль так и просилась на язык. Наконец мне удалось ее сформулировать.
— Дуг, у меня вопрос…
— Слушаю.
— Нет, у меня вопрос, ответ на который будет решением загадки.
— Надеюсь, это не «Кто это сделал?» или «Как это сделали?»
— Нет. Послушай, это прекрасный вопрос. Я им горжусь. Со мной это редко бывает, но…
— Давай вопрос! — рассерженно заорал он.
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность?
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность?.. — медленно повторил он.
— Да!
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность…
— Именно. Иначе говоря: «Кто не боится всего мира?» Теоретически можно пофантазировать, что есть такая страна, которая живет в изоляции, не боится нас и далее нас не любит…
— Но Восток тоже ограбили…
— Ага… Ну, тогда по-другому: в какой-то изолированной стране, может в Албании, может в Хайдре или Ягоне, живет некий богач…
— Там нет богачей! — прервал он меня.
— Святая правда. Ну, значит, круг подозреваемых сузился.
— До нуля…
— До нуля… — Теперь уже я повторил его слова, не задумываясь над их смыслом. — Наверное, все же нет… — слабо возразил я.
— Оуэн, — Саркисян наклонился и своим любимым жестом ткнул в мое колено указательным пальцем, — я не предполагаю, что, выйдя отсюда, ты сразу же поедешь по некоему известному тебе адресу на своем любимом «бастааде», вооружившись семнадцатью разными стволами, от «элефанта» и «биффакса» до двух иглометов и так далее. Я не предполагаю, что завтра ты свалишь мне на стол несколько стальных кассет и ткнешь пальцем в сторону остальных во дворе. Но прошу тебя, брось все и подумай. У меня есть предчувствие, что рутина ничего не даст. Ты должен мне помочь…
Голос его не дрожал, но я чувствовал, что Дуг никогда и никого еще столь усиленно ни о чем не просил. Может быть, это была самая большая просьба в его жизни. И тем не менее меня слегка испугала ответственность, которую он взваливал на мои плечи.
— Если обещаешь мне дюжину бутылок «Хаус-баркера», я раскрою для тебя это дело, — небрежным тоном бросил я и вдруг почувствовал, что именно так и будет. Я поклялся, что посвящу этому всю оставшуюся жизнь, но найду вора.
Я пожал Дугу руку и вышел. Тот лее водитель отвез меня домой. Было шесть сорок. Поскольку дышу я несколько иначе, чем Фил, Пима не проснулась, когда я вошел в спальню. Я начал расстегивать рубашку, но понял, что заснуть все равно не смогу. Внизу зашипела дверь, выпуская собаку в сад. Сбежав по лестнице, я вышел из дома. Феба развлекалась, кусая за пятки мисс Купер, которая высаживала в землю усыпанный ягодами кустик клубники. Увидев меня, она улыбнулась. Я взглянул через плечо на окно комнаты Фила.
— Он так забавно удивляется каждый раз, когда находит клубнику у себя в саду… — сказала мисс Купер.
— Вот только не наберется ли он чрезмерной уверенности в собственных силах? Ведь если ему удается вырастить на грунте осеннюю клубнику, то он может прийти к выводу, что ему удастся все…
— О-о, вы не знаете собственного сына!
— Может быть… До свидания. Феба!..
Мы вышли на улицу. Я не собирался говорить мисс Купер, что Фил уже давно, повинуясь какому-то предчувствию, посчитал клубничные кусты у нее в теплице и сказал мне: «Мисс Купер заменяет мою клубнику на свою, с ягодами. Ей это очень нравится». — «Наверное, ты должен сказать ей, что обо всем догадался. А то некрасиво получается — ты ешь ее ягоды». — «Но ей нравится, когда я удивляюсь и ем». В парке мы довольно долго искали подходящую палку. Апортирование — серьезное занятие, если им занимаются существа, отдающие себе в этом отчет. В конце концов Феба нашла нечто приемлемое, мне же удалось вторым броском зашвырнуть палку в ветви густой лиственницы, после чего собака сделала вид, что так и должно было быть, и побежала обнюхать самые свежие собачьи сплетни. Я сел на скамейку, и тут мне пришла в голову мысль, в равной степени абсурдная и навязчивая. Когда мы вернулись домой, я набрал номер Саркисяна и поделился с ним своими соображениями.
— Это идиотизм, — бросил он в трубку и сразу же бросил и ее тоже.
Через час он позвонил, чтобы спросить, настаиваю ли я все так же на гипотезе, которая доведет нас до дома, где экономят на дверных ручках.
В одиннадцать, когда вода в ванне нагрелась уже настолько, что, забравшись в нее, можно было нормально разговаривать, он позвонил снова и потребовал, чтобы я забыл о собственной идее. Я ответил, что мне все равно, но я жду дюжины бутылок пива из пивоварни в Майнце. Он воздержался от комментариев. В час Пима предложила выбраться за город печь картошку — последняя мода, прямо из Европы, и притом, кажется, Восточной. Я сказал, что жду важного звонка. Саркисян позвонил четверть часа спустя.
— Можешь как-нибудь аргументировать? — спросил он. Судя по голосу, в данный момент он ничего не желал мне столь искренне, как неудачи.
— Во-первых, это единственный способ обеспечить себе безнаказанность. Пройдет несколько лет, и молено будет объявить, что случайно обнаружен тайник с тремя тысячами картин. И потребовать четыреста из них за возврат остальных. Думаешь, мир на это не пойдет?
— Это бесплодные рассуждения!
— Но подобное возможно. У меня были доказательства. Ты об этом знаешь…
— Знаю, но если ты прав, то мне конец!
— Думаю…
— Хочешь мне посоветовать, чтобы я спокойно ждал, когда откроют тайник? Несколько лет?
— Может быть, несколько десятков… — уточнил я.
— Я тебя убью… — устало проговорил он.
— Лучше возьмись за дело. Направление я тебе дал.
— А что я должен делать? Что?
Я услышал, как на кухне тесто для пирога, за выпечкой которого приходилось следить лично, так как комп никогда с этим не справлялся, вытекает на раскаленную конфорку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
На экране вновь появилось изображение пятнадцатисекундной давности — грузовик с разбитой кабиной, десять неподвижных автомобилей. Семь из них горели.
— Сверху? — спросил я. — Со спутников?
— Как раз тогда начались какие-то странные атмосферные помехи. Наши спецы утверждают, что кто-то распылил в воздухе соль не то йода, не то хлора или какое-то другое подобное вещество, кристаллы которого исказили картину.
— Из твоих слов следует, что они могли либо уйти в направлении Линкольна, где попали бы в поле зрения второго флаера, либо вернуться в Канзас, где их бы горячо встретили мчащиеся в их сторону отряды полиции. Они что, испарились?
— Да. За несколько секунд взломали двери фургона, забрали футляры с картинами и исчезли. Мы искали на земле и в воздухе, исключили флаеры, вертолеты и все, что только было можно. Мы исключили все, способное двигаться по земле. И под землей. И все то, что плавает…
— А то, что растворяется?.. — пробормотал я себе под нос.
— Что?
— Нет, ничего… Так, слегка ругаюсь. Еще что-нибудь?
— Да. Через семь часов мы кое-что обнаружили. Неподалеку от места преступления, на идеальной равнине, есть геологическая аномалия: небольшой овраг, что-то вроде углубления, оставленного вывернутым из земли камнем. Над этим оврагом кто-то трудолюбиво соорудил крышу и замаскировал ее землей… Для наблюдения этого хватило. Мы ничего там не нашли. Никаких следов…
— Никаких следов?! Тогда откуда ты знаешь…
— Весь овраг кто-то залил строительным раствором.
— Ага… — Я кивнул. — И таким образом затер все следы.
— Да. В том числе и поэтому мы считаем, что там была их база.
— Ну, и сам факт существования укрытия… — пробормотал я.
— Естественно. И еще одно. При открытии футляров включается импульсный передатчик, но пока что никто ни одного из них не открыл.
— Их могли отвезти в какое-нибудь убежище, шахту или пещеру. Если они узнали о столь секретном транспорте, это означает, что они знали все.
— Вряд ли. — Саркисян на мгновение скрылся за экраном. Крышка начала опускаться. Дуг вернулся, таща за собой кресло, и сел напротив меня. — Об этих передатчиках знали вместе со мной четверо. Естественно, все известные глубокие ямы находятся под особым наблюдением. Спутники ждут сигнала. Ничего. Я почти уверен, что они еще не открыли ни одного футляра.
— В чем ты еще уверен? — Я покопался в пачке сигарет и оставил ее в покое. У меня страшено жгло в горле.
— Они не могли скрыться. Это исключено.
— Перестань… В землю они зарылись, что ли? И при чем тут я? Я не волшебник и не люблю копаться в земле. Это видно по моему саду.
— Не знаю…
Несколько минут мы молчали. В голове у меня царила абсолютная пустота, вернее, была одна мысль, но настолько банальная, что мне даже не хотелось о ней говорить. Я встал и еще раз просмотрел записанную сцену ограбления. Меня удивило то, что сами грабители на экране ни разу не появились. Я повернулся к Саркисяну и повторил свое предположение:
— Должна была быть утечка…
Он со всей силы ударил кулаком по колену:
— Не было. Это исключено. Но наверняка все станут думать именно так. Наша любимая родина будет скомпрометирована во всем мире, а ЦБР — в стране. Это конец.
— Не переживай уж так. — Я вернулся в кресло и все же закурил. — Чтобы существовало понятие справедливости, должна существовать несправедливость. Они неразрывно связаны друг с другом, одного без другого не бывает. До сих пор считалось, что, если исчезнут преступления, исчезнут и органы правопорядка. Может, сделать наоборот: начать с полиции, а преступность сама сдохнет?
— Утечка исключена, — повторил Дуг, не обращая внимания на мою блестящую мысль. Я решил поделиться ею когда-нибудь потом или с кем-нибудь другим. — Даже если бы она и была, никто, кроме нескольких человек, не знал всего плана. А не зная о нем, не удалось бы столь тщательно подготовить ограбление. У нас было предусмотрено пять маршрутов, лишь в последний момент комп случайным образом выбрал именно этот. Не-ет…
— Ну хорошо. Давай по-другому. Кем может быть преступник? Он должен отдавать себе отчет в том, что из-за масштабов кражи она становится, по сути, бессмысленным предприятием. Когда крадут одну или несколько картин, то это заботит главным образом пострадавшего, остальной мир — едва ли. Но здесь ограблен весь мир! И кому же он продаст добычу? Нет такого богача, который был бы в состоянии купить эти произведения искусства, нет страны, которая позволила бы себе приобрести хотя бы одно из них. Добыча есть, но радости от нее никакой. Примерно так, как если бы я похитил проститутку с сифилисом. Разве что… — вдруг возникла у меня мысль.
— Разве что какой-то коллекционер пополнил свое собрание.
— Об этом я как раз подумал, но, пожалуй, нет… Ведь рано или поздно кто-то увидит эти картины. Подобное невозможно скрыть… Сколько там было полотен?
— Две тысячи семьсот сорок два.
— «Зашибись!» — как говорит Фил… — Я откинулся на спинку кресла. — Дуг, можешь орать на меня сколько хочешь, но налей мне хоть капельку чего-нибудь покрепче. Сжалься…
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно не понимая, что я сказал, или словно я совершил некое святотатство. В конце концов он встал и махнул рукой. Может быть, мне это только показалось, но его взгляд будто несколько оживился.
— Пока ты не начал писать, я даже представить не мог, что ты так много пьешь, — сказал он, открывая какую-то дверцу в стене. — Уже на четвертой странице ты должен лежать неподвижно, словно монорельс.
— Мне это уже говорили. Но, знаешь, когда некому дать в морду или нет рядом хорошенькой девочки…
— Вот именно… — Он протянул мне стакан. — Как Пима относится к твоим сексуальным похождениям на страницах книг?
— Так же, как и в жизни. — Я с удовольствием сделал глоток. — Она в них не верит.
— И правильно делает.
— И правильно делает.
— И ты много куришь…
— Да. Когда-нибудь брошу…
— Ну, тогда твои повести будут состоять из одних непристойных слов и драк.
— Буду писать экспериментальные романы. Ангажированные и артистичные литературные упражнения, скучные и нечитаемые, но имеющие своих ценителей.
— Но пока что желаю тебе написать очередную кровавую повесть о том, как ты разгадал тайну кражи тысячелетия.
— Ладно. Послушай…
Однако, вместо того чтобы начать говорить, я задумался. Какая-то мысль так и просилась на язык. Наконец мне удалось ее сформулировать.
— Дуг, у меня вопрос…
— Слушаю.
— Нет, у меня вопрос, ответ на который будет решением загадки.
— Надеюсь, это не «Кто это сделал?» или «Как это сделали?»
— Нет. Послушай, это прекрасный вопрос. Я им горжусь. Со мной это редко бывает, но…
— Давай вопрос! — рассерженно заорал он.
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность?
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность?.. — медленно повторил он.
— Да!
— Каким образом грабитель обеспечил себе безнаказанность…
— Именно. Иначе говоря: «Кто не боится всего мира?» Теоретически можно пофантазировать, что есть такая страна, которая живет в изоляции, не боится нас и далее нас не любит…
— Но Восток тоже ограбили…
— Ага… Ну, тогда по-другому: в какой-то изолированной стране, может в Албании, может в Хайдре или Ягоне, живет некий богач…
— Там нет богачей! — прервал он меня.
— Святая правда. Ну, значит, круг подозреваемых сузился.
— До нуля…
— До нуля… — Теперь уже я повторил его слова, не задумываясь над их смыслом. — Наверное, все же нет… — слабо возразил я.
— Оуэн, — Саркисян наклонился и своим любимым жестом ткнул в мое колено указательным пальцем, — я не предполагаю, что, выйдя отсюда, ты сразу же поедешь по некоему известному тебе адресу на своем любимом «бастааде», вооружившись семнадцатью разными стволами, от «элефанта» и «биффакса» до двух иглометов и так далее. Я не предполагаю, что завтра ты свалишь мне на стол несколько стальных кассет и ткнешь пальцем в сторону остальных во дворе. Но прошу тебя, брось все и подумай. У меня есть предчувствие, что рутина ничего не даст. Ты должен мне помочь…
Голос его не дрожал, но я чувствовал, что Дуг никогда и никого еще столь усиленно ни о чем не просил. Может быть, это была самая большая просьба в его жизни. И тем не менее меня слегка испугала ответственность, которую он взваливал на мои плечи.
— Если обещаешь мне дюжину бутылок «Хаус-баркера», я раскрою для тебя это дело, — небрежным тоном бросил я и вдруг почувствовал, что именно так и будет. Я поклялся, что посвящу этому всю оставшуюся жизнь, но найду вора.
Я пожал Дугу руку и вышел. Тот лее водитель отвез меня домой. Было шесть сорок. Поскольку дышу я несколько иначе, чем Фил, Пима не проснулась, когда я вошел в спальню. Я начал расстегивать рубашку, но понял, что заснуть все равно не смогу. Внизу зашипела дверь, выпуская собаку в сад. Сбежав по лестнице, я вышел из дома. Феба развлекалась, кусая за пятки мисс Купер, которая высаживала в землю усыпанный ягодами кустик клубники. Увидев меня, она улыбнулась. Я взглянул через плечо на окно комнаты Фила.
— Он так забавно удивляется каждый раз, когда находит клубнику у себя в саду… — сказала мисс Купер.
— Вот только не наберется ли он чрезмерной уверенности в собственных силах? Ведь если ему удается вырастить на грунте осеннюю клубнику, то он может прийти к выводу, что ему удастся все…
— О-о, вы не знаете собственного сына!
— Может быть… До свидания. Феба!..
Мы вышли на улицу. Я не собирался говорить мисс Купер, что Фил уже давно, повинуясь какому-то предчувствию, посчитал клубничные кусты у нее в теплице и сказал мне: «Мисс Купер заменяет мою клубнику на свою, с ягодами. Ей это очень нравится». — «Наверное, ты должен сказать ей, что обо всем догадался. А то некрасиво получается — ты ешь ее ягоды». — «Но ей нравится, когда я удивляюсь и ем». В парке мы довольно долго искали подходящую палку. Апортирование — серьезное занятие, если им занимаются существа, отдающие себе в этом отчет. В конце концов Феба нашла нечто приемлемое, мне же удалось вторым броском зашвырнуть палку в ветви густой лиственницы, после чего собака сделала вид, что так и должно было быть, и побежала обнюхать самые свежие собачьи сплетни. Я сел на скамейку, и тут мне пришла в голову мысль, в равной степени абсурдная и навязчивая. Когда мы вернулись домой, я набрал номер Саркисяна и поделился с ним своими соображениями.
— Это идиотизм, — бросил он в трубку и сразу же бросил и ее тоже.
Через час он позвонил, чтобы спросить, настаиваю ли я все так же на гипотезе, которая доведет нас до дома, где экономят на дверных ручках.
В одиннадцать, когда вода в ванне нагрелась уже настолько, что, забравшись в нее, можно было нормально разговаривать, он позвонил снова и потребовал, чтобы я забыл о собственной идее. Я ответил, что мне все равно, но я жду дюжины бутылок пива из пивоварни в Майнце. Он воздержался от комментариев. В час Пима предложила выбраться за город печь картошку — последняя мода, прямо из Европы, и притом, кажется, Восточной. Я сказал, что жду важного звонка. Саркисян позвонил четверть часа спустя.
— Можешь как-нибудь аргументировать? — спросил он. Судя по голосу, в данный момент он ничего не желал мне столь искренне, как неудачи.
— Во-первых, это единственный способ обеспечить себе безнаказанность. Пройдет несколько лет, и молено будет объявить, что случайно обнаружен тайник с тремя тысячами картин. И потребовать четыреста из них за возврат остальных. Думаешь, мир на это не пойдет?
— Это бесплодные рассуждения!
— Но подобное возможно. У меня были доказательства. Ты об этом знаешь…
— Знаю, но если ты прав, то мне конец!
— Думаю…
— Хочешь мне посоветовать, чтобы я спокойно ждал, когда откроют тайник? Несколько лет?
— Может быть, несколько десятков… — уточнил я.
— Я тебя убью… — устало проговорил он.
— Лучше возьмись за дело. Направление я тебе дал.
— А что я должен делать? Что?
Я услышал, как на кухне тесто для пирога, за выпечкой которого приходилось следить лично, так как комп никогда с этим не справлялся, вытекает на раскаленную конфорку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31