По достижении этой точки развития многие из них расползлись по всей Галактике, хотя, разумеется, были и такие домоседы, которые предпочитали колонизировать лишь собственные солнечные системы, а некоторые даже ограничивались лишь спутниками своей планеты. Обычно же, однако темп продвижения по Галактике был достаточно быстрым: средняя скорость распространения составляла от одной десятой до одной сотой скорости света. Это может показаться медленным, но на самом деле скорость была потрясающая, учитывая, что разумной жизни было всего миллиард лет, а диаметр Галактики равнялся ста тысячам световых лет. Если бы не всякого рода препятствия, то любой народ, обладавший космическими кораблями, мог стать доминирующим в Галактике за сравнительно короткое время — каких-нибудь несколько миллионов лет. И возможно, что если бы такое на самом деле случилось, то есть установилось бы политическое господство одной цивилизации, то дела пошли бы совсем иначе.
Произошло же так, что первая космическая цивилизация имела очень малую скорость экспансии, и столкнулась с экспансионистской волной второй — более юной — цивилизации. Вторая цивилизация, хотя была моложе, не уступала первой по технологическому уровню и вполне была способна при необходимости быть агрессивной. За неимением лучшего термина их отношения можно было назвать галактической войной. Там, где обе расширяющиеся империи сталкивались, возникали неожиданные трения, и они со скрипом крушили друг друга, как огромные жернова. А вскоре возникла третья, а там и четвертая силы, которые тоже были вовлечены в конфликт. Неизбежно, что в свалку в конце концов оказались втянуты, в той или иной степени, несколько тысяч космических цивилизаций. Называли эту войну по-разному на нескольких тысячах языков ее участников. Некоторые ее определения с трудом могут быть адекватно переведены на современные человеческие языки. Но несколько участников свалки назвали ее почти одинаково: со скидкой на трудности перевода и взаимопонимания — чем-то вроде Войны Утренних Зорь.
Война охватила всю нашу галактику и еще две сателлитных, вращавшихся вокруг Млечного Пути. В нее втянулись не только отдельные планеты, но и целые солнечные системы, созвездия и спиральные рукава. Хоури поняла, что следы этих сражений видны еще и сегодня, надо лишь знать, где их искать. Последствия войны обнаруживаются в виде аномальных концентраций погасших звезд в некоторых районах Галактики, или в появлении странных сочетаний еще горящих, расположенных, например, в виде строгих цепочек. На многие десятки световых лет тянутся полосы обломков от гигантских систем вооружений. Есть громадные объемы пустоты, где должны быть звезды, а по законам динамики формирования солнечных систем, и планеты, но там нет ничего, кроме холодных обломков и прочего звездного мусора. Война Утренних Зорь длилась долго — дольше, чем эволюционные процессы самых горячих звезд. Впрочем, если сравнивать с жизнью вселенной, то война не так уж и долга — так, слегка трансформировавший Галактику спазм.
Могло случиться, что ни одна цивилизация не вышла бы из нее без потерь, что никто из вступивших в Войну Утренних Зорь игроков не стал бы ни победителем, ни побежденным. Хотя по масштабам вселенной война была не такой уж долгой, но в масштабах представлений разумных существ она длилась бесконечно. Сотни их видов за это время появились и успели исчезнуть, погибнув или изменившись внешне до неузнаваемости при ассимиляции их другими. Некоторые из них стали подобием машин. Другие совершили, так сказать, круг в обратном направлении, то есть из машин превратились в органические субстанции. Третьи сублимировались и полностью сгинули с полей сражений. Еще кое-кто превратил свое тело и дух в информационные матрицы и нашел вечное убежище в тщательно оберегаемых компьютерах. Были и такие, которые приносили самих себя в жертву.
И все же одна цивилизация в конечном счете вышла из горнила войны более сильной, нежели другие. Возможно, ей повезло, и она оказалась среди самых мелких участников войны, а пострадав меньше других, превратилась в мощную силу, восседающую на окружающих ее развалинах. А может быть, эта цивилизация явилась результатом коалиции нескольких, по горло сытых войной, видов. Все это, впрочем, значения не имеет, так как они сами, надо думать, о своем происхождении ничего не знали. Были они — во всяком случае, тогда — гибридом машин и химерийцев, с примесью каких-то местных позвоночных. Они даже не побеспокоились дать себе постоянное имя.
— Правда, — сказал Фазиль, — они его обрели, нравится оно им или нет.
Хоури поглядела на мужа. Пока он излагал ей историю Воины Утренних Зорь, она умудрилась узнать что-то о том, где она сейчас находится и о нереальности всего происходящего. То, что Фазиль сказал о Мадемуазель, наконец-то уединилось с какими-то обрывками памяти самой Хоури истинном настоящем. Теперь она почти ясно представляла себе Оружейную, знала, что место, где сейчас находится — этот обрывок ее переделанного прошлого — всего лишь интерлюдия. А мужчина — вовсе не Фазиль. Это просто реконструкция из ее памяти. Правда, в то же время он в какой-то степени Фазиль, каким она его помнила.
— И как же их назвали? — спросила она.
Он помолчал, прежде чем дать ответ, а когда ответил, то обставил это какой-то театральной серьезностью.
— Подавляющие. И тому была причина, которая вскоре стала очевидной.
И он объяснил ей, объяснил просто, чтобы она хорошенько поняла. Знание обрушило их огромные и спокойные как глетчеры дома, и они этого никогда не смогли забыть. И Хоури поняла кое-что еще — то, что, как она решила, являлось главным содержанием всего урока. Она поняла, почему Силвест должен умереть.
И почему, если необходимо погубить планету, чтобы убить Силвеста, такая цена не так уж непомерна.
Охрана явилась как раз тогда, когда Силвест погрузился в сон без сновидений. Он был измотан последней операцией.
— Собирайся, соня, — сказал тот, что был повыше — здоровенный мужик с висячими седыми усами.
— Зачем вы пришли?
— Так мы и станем портить тебе сюрприз, — сказал второй, похожий на хорька, поигрывая автоматом.
Его повели какой-то нарочно запутанной дорогой: слишком уж много было поворотов, чтобы их принять за случайность. Сектор, куда его доставили, показался Силвесту незнакомым. Это была или старая часть Мантеля, перестроенная и переоборудованная людьми Слуки, или совсем новая группа туннелей, прорытых уже после захвата города. Какое-то время Силвест думал, не переводят ли его в новую камеру, но это казалось маловероятным: стражи оставили его одежду в покинутой камере, и там только недавно сменили белье. Фолкэндер говорил о возможности изменения статуса Силвеста в связи с какими-то визитерами, о которых он упомянул вскользь. Так что планы Слуки могли и измениться.
Однако, как он вскоре убедился, изменения планов не произошло.
Комната, в которой он оказался, была такой же спартанской, как и его собственная. Двойник последней, начиная от одинаково голых стен и до противного запаха пищи.
И тут и там — сходное сокрушающее надежду ощущение, что стены невероятно толсты, а туннель уходит в самую глубь горы. Все так похоже, что на минуту ему померещилось будто чувства его обманули и охранники таскали его по круговому туннелю, в результате чего он оказался в своей прежней камере. От них и не такого можно ждать… Ладно, не все ли равно, будем считать это прогулкой или упражнением…
Но как только Силвест пригляделся внимательнее, ему стало ясно, что комната — другая. На постели сидела Паскаль, и когда она подняла глаза, он понял, что она удивлена ничуть не меньше его самого.
— У вас есть ровно час, — сказал усатый, хлопнув своего напарника по спине. Оба вышли и тут же заперли дверь.
Последний раз, когда Силвест видел Паскаль, она была в наряде новобрачной, волосы были зачесаны сверкающими пурпурными волнами, а ее самое окружала целая армия иллюзорных фей и волшебников. С равным успехом все это могло бы и присниться Силвесту. Теперь на ней был комбинезон — такой же грязный и не по размеру, как и на нем самом. Стрижка под горшок, под глазами то ли круги бессонницы, то ли синяки — может быть, и то и другое. Она казалась тоньше и меньше ростом, чем помнилось ему — наверное, потому что сутулилась. Ноги босые… а белая пустота комнаты кажется такой огромной.
Силвест не помнил, было ли время, когда Паскаль казалась такой хрупкой и такой прекрасной. И было ли время, когда бы ему было труднее поверить, что она — его жена? Он хорошо помнил ночь первого мятежа, когда она ждала его в раскопе со своими бесчисленными вопросами, вопросами, которые позже соткутся в главный — кто он такой на самом деле? Что он мог сделать и что сделал? Ему казался невероятным тот поток событий, который свел их вместе в этой самой одинокой из комнат.
— Они все время твердили мне, что ты жива, — шепнул Силвест. — А я боялся им поверить.
— А мне они сказали, что ты ранен, — ответила Паскаль. Ее голос был тих, будто она боялась стряхнуть дремоту, нарушив тишину. — Они не хотели сказать — как, а я боялась расспрашивать, допуская, что они могут сказать и правду.
— Они меня ослепили — ответил ей Силвест, впервые операции трогая кончиками пальцев твердую поверхность глаз. Вместо взрыва боли, как после взрыва сверхновой, к чему он уже привык, появился лишь туман дискомфорта, который исчез тут же, как только он убрал пальцы.
— Но сейчас ты видишь?
— Да. И если по правде, то ты — главное, ради чего стоит иметь зрение.
Она вскочила с кровати и бросилась к нему на шею. Он ощутил ее легкость и нежность — было страшно ответить ей объятием — казалось, он раздавит ее. И все же он крепко прижал Паскаль к себе, и она ответила тем же, хотя тоже, видимо, опасалась нанести ему какой-то вред, будто оба они были призраками, неуверенными в реальном существовании друг друга. Они обнимались так долго — им показалось — целые часы. Куда больше, чем им было отпущено. И вовсе не потому, что время тянулось медленно, а потому, что оно просто перестало иметь какое-либо значение. Теперь оно подчинялось им, его можно было укорачивать или удлинять усилием воли. Силвест жадно пил красоту ее лица, тогда как она искала нечто человеческое даже в пустоте его механических глаз. А ведь было время, когда она боялась даже мельком коснуться взглядом его лица. Теперь это время кануло в бездонную глубину. Силвесту же было вовсе не трудно проникнуть в глубину глаз Паскаль, поскольку она все равно не представляет себе, чего он ищет там с такой настойчивостью. А ему сейчас искренне хотелось, чтобы она поняла, как пристально вглядывается он в ее лицо, как страстно хочет, чтобы она получила радость от сознания, что он считает ее такой пленительной и пьянящей.
И вот они уже целуются, вот, спотыкаясь и не размыкая объятий, идут к постели. Через минуту сбрасывают свои мантельские комбинезоны, оставив их грязной грудой возле постели. Силвест подумал, что за ними, возможно, наблюдают. Это было не исключено, даже — вероятно. И оказалось — не имеет ни малейшего значения. Сейчас — и на тот час, который им дали, — он и Паскаль одни во всем мире. Стены комнаты, казалось, раздвинулись до бесконечности, она открывается отсюда прямо во вселенную. Они занимались любовью уже не впервые, хотя предыдущие встречи были очень редкими. Трудно было найти возможность побыть действительно наедине. Теперь же — и при этой мысли Силвест чуть не расхохотался — они были мужем и женой, и необходимость прятаться практически исчезла. И тем не менее им приходится урывать минуты для интимных ласк. Силвест вдруг даже ощутил за собой какую-то вину, и ему понадобилось время, чтобы понять причину этого. Наконец, когда он долго лежал, спрятав лицо на груди Паскаль, он понял, откуда это чувство. Дело в том, что между ними осталось недосказанное, им надо высказать друг другу так много, а они тратят драгоценное время для археологических изысканий в собственных телах. Но Силвест знал — так оно и должно быть.
— Я жалею, что все так быстро кончается, — сказал он, когда чувство времени вернулось к нему и стало обычным. Теперь он уже прикидывал, много ли осталось у них от подаренного часа.
— В последний раз, когда мы разговаривали с тобой, — сказала Паскаль, — ты мне сказал кое-что.
— Да, о Карине Лефевр. Я ведь должен был сказать тебе об этом, ты поняла? Это звучало чудовищно, но я ведь думал, что погибну. Мне обязательно надо было поделиться с тобой. Или даже с кем-нибудь другим. То, что я держал в себе долгие годы…
Бедро Паскаль казалось ледяным в сравнении с бедром Силвеста. Она провела ладонью по его груди, как будто исследуя ее.
— Что бы там ни случилось, ни я и никто иной не имеем права судить тебя.
— Но ведь я струсил!
— Нет, то была не трусость. Просто инстинкт самосохранения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103