бумагу, дерево, плоть. Яффе поджег три смятых листка бумаги, которые держал в руке. Глядя на ярко вспыхнувшее пламя, он понял, до чего же не любит свет. Темнота интересней: в ней таилось столько тайн, столько страхов. Он поднес огонь к пачкам писем и смотрел, как пламя набирает силу. Затем он направился к выходу.
Окровавленное тело Гомера завалило собой дверь. Труп нелегко было сдвинуть с места, и Яффе напряг все силы, а тень его взлетела на стену над расцветающим за спиной костром. Почти минута ушла на то, чтобы оттащить тело в сторону. Жар стал невыносимым. Яффе оглянулся и увидел пылавшую от стены до стены комнату: жар порождал свой собственный ветер, и тот еще сильнее разжигал огонь.
Лишь потом, когда он убирал свою комнату, чтобы уничтожить следы собственного пребывания – все свидетельства существования Рэндольфа Эрнеста Яффе, он пожалел о содеянном. Но не о пожаре – это было умно придумано, а о том, что сжег тело Гомера вместе с мертвыми письмами. Отомстить можно было куда изощреннее: разрезать труп на кусочки, упаковать по отдельности язык, глаза, гениталии, внутренности, кожу, череп и разослать по выбранным наугад адресам, чтобы случай (или синхронность) сам выбрал порог дома, где плоть Гомера найдет себе пристанище. Отправить почтовика по почте. Яффе пообещал себе впредь не упускать из виду возможностей для проявления такой иронии.
Уборка комнаты заняла не много времени. У него было мало вещей, и почти ничем он не дорожил. Отобрав самое ценное, он понял, что его практически не существует. В материальном мире Яффе представлял из себя сумму из нескольких долларов, нескольких фотографий и небольшого количества одежды. Все уместилось в маленький чемоданчик.
С этим чемоданчиком в руках Яффе в полночь покинул Омаху и отправился куда глаза глядят. Ворота на Восток, ворота на Запад. Ему было все равно, куда идти, лишь бы дорога привела его к Искусству.
II
Яффе прожил скромную жизнь. Родился он в полусотне миль от Омахи, там же выучился, там похоронил родителей, там делал предложения двум женщинам, но оба раза до алтаря дело так и не дошло. Несколько раз он выезжал за пределы штата и (после второго провала с женитьбой) даже подумывал перебраться в Орландо, где жила его сестра, но та отговорила: сказала, что он не сживется с людьми и с безжалостным солнцем. Он остался в Омахе – работал, терял работу, находил новую. Так он и жил, никого не любя и никем не любимый.
Но, сидя в одиночном заключении в комнате мертвых писем, он почуял запах горизонтов, о каких раньше и не подозревал. Этот запах разбудил в нем жажду странствий. Когда он видел лишь солнце, пригороды и Микки Мауса, ему было наплевать на них. Какой смысл любоваться подобными банальностями? Но теперь он знал больше. Существуют тайны, которые нужно разгадать, силы, которые нужно подчинить, а когда он станет повелителем мира, он уберет эти пригороды (и солнце, если сможет) и погрузит весь мир в жаркую тьму, где человек сможет наконец познать секреты собственной души.
В письмах много говорилось о перекрестках, и он долгое время воспринимал этот образ буквально – считал, что в Омахе он сидит на перекрестке дорог, куда и придет к нему Искусство. Но теперь, оставив город, он понял свою ошибку. Под «перекрестками» авторы писем имели в виду не места, где одна дорога пересекается с другой. Они имели в виду пересечение форм бытия, где человеческая природа встречается с иной и обе продолжают свой путь, изменившись. Пульсации и эманации таких мест давали надежду найти откровение.
Денег у него, естественно, почти не было, но это не имело значения. После бегства с места преступления все, чего он хотел, появлялось само. Стоило поднять большой палец, и машина тормозила у обочины, чтобы его подвезти. Каждый раз водитель направлялся именно туда, куда собирался Яффе. Как будто он был благословен. Когда он спотыкался, кто-то не давал ему упасть. Когда он был голоден, кто-то его кормил.
Одна женщина в Иллинойсе, что однажды подвезла его, предложила остаться с нею на ночь. Она первой подтвердила, что он благословен.
– Ты видел что-то необычное, правда? – прошептала она ему среди ночи. – Это у тебя в глазах. Из-за твоих глаз я и подвезла тебя.
– И дала мне это? – спросил он, указывая на ее промежность.
– Это тоже. Так что ты видел?
– Не так много.
– Хочешь меня еще раз?
– Нет.
Перебираясь из штата в штат, он повсюду замечал следы того, о чем его учили письма. Тайны приоткрывались при его появлении. Они признавали в нем человека силы. В Кентукки он случайно видел, как из реки выловили труп утонувшего подростка. Тело распростерлось на траве: руки раскинуты, пальцы прямые; рядом рыдала какая-то женщина. Глаза мальчика были открыты, пуговицы на ширинке расстегнуты. Яффе был единственным свидетелем, кого полицейские не отогнали подальше. С близкого расстояния он видел (снова глаза), что мальчик лежал, как фигура на медальоне. Яффе чуть было не бросился в реку, его остановил лишь страх утонуть. В Айдахо он встретил человека, потерявшего руку в автомобильной катастрофе. Когда они сидели и пили вместе, тот человек рассказал, что все еще чувствует отрезанную конечность. Врачи говорят, это фантом нервной системы, но он-то знает – это его астральное тело, по-прежнему целое в другом плане бытия. Он утверждал, что регулярно дрочит потерянной рукой, и предложил показать. Все оказалось правдой. Позже человек спросил:
– Ты видишь в темноте, да?
Яффе раньше не задумывался об этом, но теперь понял, действительно видит.
– Как ты научился?
– Я не учился.
– Может, астральное зрение?
– Может быть.
– Хочешь, я еще раз отсосу у тебя?
– Нет.
Он коллекционировал ощущения, каждое из них, он проникал в жизнь людей и проходил насквозь, оставляя за собой безумие, смерть или слезы. Он потакал всем своим желаниям, шел туда, куда звал его инстинкт, и тайная жизнь находила его, как только он входил в город.
Признаков погони за ним со стороны представителей закона не было и в помине. Может, они не нашли тела Гомера в выгоревшем здании, а может, сочли его жертвой пожара. Как бы там ни было, никто за Яффе не охотился. Он шел, куда хотел, и делал, что пожелает, пока все его желания не оказались удовлетворены и исполнены. Пока не пришло время шагнуть за грань.
Он остановился передохнуть в убогом тараканьем мотеле в Лос-Аламосе, Нью-Мексико. Он заперся в номере с двумя бутылками водки, голый. Задернул шторы, чтобы отгородиться от дневного света, и дал волю своему сознанию. Он не ел уже сорок восемь часов. Не потому, что не было денег, – деньги были, но ему нравилось легкое голодное головокружение. Подстегиваемые голодом и водкой мысли – порой варварские, порой изощренные – бежали быстрее, подбадривали и выталкивали друг друга наружу. Из темноты выползли тараканы и стали бегать по его лежавшему на полу телу. Яффе не обращал на них внимания, только поливал водкой член, когда они копошились там и член становился твердым, – это отвлекало. Ему хотелось только думать. Отключиться и думать.
В физической близости он познал все, чего пожелал: холод и огонь, чувственность и бесчувствие, он имел, и его имели. Он больше не хотел ничего – во всяком случае, как Рэндольф Яффе. Нужно найти иной способ существования и иной источник чувств. И секс, и убийство, и печаль, и голод – все должно обрести новизну. Но этого не произойдет, пока он не выйдет за пределы своего нынешнего состояния – пока он не станет Творцом и не переделает мир.
Уже перед рассветом, когда даже тараканы расползлись по щелям, он услышал зов.
Его охватил покой. Сердце билось медленно и ровно. Мочевой пузырь опустошался сам собой, как у младенца. Ему не было ни жарко, ни холодно. Не хотелось ни спать, ни бодрствовать. На этом перекрестке – не первом и, конечно, не последнем – что-то сжало его внутренности, требовательно взывая к нему.
Он встал, оделся, захватил невыпитую бутылку водки и вышел. Зов не ослабевал. Он вел за собой, когда холодная ночь приподняла свой покров и когда стало подниматься солнце. Яффе был бос. Ноги кровоточили, но собственное тело не беспокоило его, боль он заглушал водкой. К полудню, когда водка закончилась, он оказался посреди пустыни. Он брел в ту сторону, куда его призывали, почти не ощущая своих шагов. В голове не осталось ничего, кроме мыслей об Искусстве и о том, как им овладеть, но и они то появлялись, то исчезали.
Исчезла и пустыня. Ближе к вечеру он достиг места, где самые простые вещи – земля под ногами, темнеющее небо над головой – казались нереальными. Он даже не был уверен, что куда-то движется. Исчезновение реальности оказалось приятным, но недолгим. Зов влек его за собой вне зависимости от того, осознавал Яффе его или нет. На смену ночи внезапно пришел день, и он опять ощутил себя: он, живой Рэндольф Эрнест Яффе, стоит посреди пустыни, и он снова совсем голый. Было раннее утро. Солнце еще не поднялось, но уже прогревало воздух. Небо было абсолютно чистым.
Теперь он почувствовал боль и тошноту, но сопротивляться зову, звучавшему внутри, не мог. Он будет идти, даже если все его тело растрескается. Позже он вспомнил, что миновал заброшенный город и видел стальную башню посреди пустынного безмолвия. Но это было уже после того, как его путешествие закончилось – в простой каменной хижине, чья дверь открылась перед ним. Последние силы оставили его, он упал и перевалился через порог.
III
Когда он очнулся, дверь хижины оказалась закрыта, а его сознание было чистым и готовым к восприятию. По другую сторону тлеющего очага сидел старик с печальным, несколько глуповатым выражением лица – будто у клоуна, что лет пятьдесят подряд сносил оплеухи. Кожа его была пористая и жирная, а остатки волос – длинные и седые. Он сидел, скрестив ноги. Пока Яффе собирался с силами, чтобы начать разговор, старик приподнял ягодицы и громко пустил ветры.
– Ты отыскал путь сюда, – сказал он. – Я думал, ты не дойдешь. На этом пути многие погибли. У тебя сильная воля.
– Куда «сюда»? – едва смог спросить Яффе.
– В Петлю. Петлю времени. Я сделал ее, чтобы укрыться. Это единственное место, где я в безопасности.
– Кто ты?
– Меня зовут Киссун.
– Ты из Синклита?
На лице человека за очагом отразилось удивление.
– А ты много знаешь.
– Нет, не очень. Так, куски да обрывки.
– Мало кто знает о Синклите.
– Мне известно о нескольких таких людях.
– Да? – В голосе Киссуна послышалось напряжение. – Хотелось бы услышать имена.
– У меня были их письма, – начал было Яффе, но осекся: он забыл, где оставил письма – эти бесценные ключи, открывшие ему рай и ад.
– Чьи письма? – спросил Киссун.
– Людей, которые знали… которые догадывались об Искусстве.
– Да ну? И что же они там тебе сообщили? Яффе покачал головой.
– Пока не понял. Кажется, есть какое-то море…
– Есть. И ты, конечно же, хочешь узнать, где его найти, что с ним делать и как получить от него силу?
– Да.
– И что ты можешь предложить за науку? – спросил Киссун.
– У меня ничего нет.
– Позволь мне об этом судить, – сказал Киссун и поднял глаза к своду крыши, словно увидел что-то в клубившемся там дыму.
– Ладно. Бери у меня все, что захочешь, – сказал Яффе.
– Это справедливо.
– Мне нужно знать. Мне необходимо Искусство.
– Конечно, конечно.
– Я уже пережил все, что мне было нужно, – сказал Яффе. Взгляд Киссуна вновь обратился к Яффе.
– Да? Сомневаюсь.
– Мне нужно… мне нужно… («Что? – думал он. – Что тебе нужно?») Мне нужны объяснения, – сказал он.
– Ну, и с чего начнем?
– С моря, – сказал Яффе.
– А-а, с моря.
– Где оно?
– Ты когда-нибудь любил? – ответил Киссун.
– Думаю, да.
– Тогда ты дважды проник в Субстанцию. В первый раз – когда вышел из утробы, второй – когда спал с любимой женщиной. Или мужчиной, – старик засмеялся. – Не имеет значения.
– Субстанция – это море?
– Субстанция – это море. И в нем есть остров Эфемерида.
– Я хочу туда, – выдохнул Яффе.
– Ты туда попадешь. Как минимум еще один раз.
– Когда?
– В последнюю ночь своей жизни. Так бывает со всеми. Трижды люди окунаются в море Мечты. Если меньше – человек сходит с ума. Если больше…
– Что тогда?
– Он перестает быть человеком.
– А Искусство?
– Ну… Тут мнения расходятся.
– Ты владеешь им?
– Владею чем?
– Искусством. Владеешь ли ты Искусством? Можешь ли обучить меня?
– Возможно.
– Ты из Синклита. Один из них. Ты должен знать все.
– Один из них? – переспросил старик. – Я последний. Я единственный.
– Тогда поделись со мной. Я хочу изменить мир.
– Скромные, однако, у тебя амбиции.
– Хватит придуриваться! – воскликнул Яффе. Зашевелилось подозрение, что старик морочит ему голову. – Я не уйду с пустыми руками, Киссун. Обучившись Искусству, я смогу войти в Субстанцию, так ведь?
– Откуда ты знаешь?
– Скажи мне, это так?
– Так. Но повторяю вопрос: откуда ты знаешь?
– Я умею делать выводы, и я их делаю. – Яффе ухмыльнулся, куски головоломки стали складываться у него в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Окровавленное тело Гомера завалило собой дверь. Труп нелегко было сдвинуть с места, и Яффе напряг все силы, а тень его взлетела на стену над расцветающим за спиной костром. Почти минута ушла на то, чтобы оттащить тело в сторону. Жар стал невыносимым. Яффе оглянулся и увидел пылавшую от стены до стены комнату: жар порождал свой собственный ветер, и тот еще сильнее разжигал огонь.
Лишь потом, когда он убирал свою комнату, чтобы уничтожить следы собственного пребывания – все свидетельства существования Рэндольфа Эрнеста Яффе, он пожалел о содеянном. Но не о пожаре – это было умно придумано, а о том, что сжег тело Гомера вместе с мертвыми письмами. Отомстить можно было куда изощреннее: разрезать труп на кусочки, упаковать по отдельности язык, глаза, гениталии, внутренности, кожу, череп и разослать по выбранным наугад адресам, чтобы случай (или синхронность) сам выбрал порог дома, где плоть Гомера найдет себе пристанище. Отправить почтовика по почте. Яффе пообещал себе впредь не упускать из виду возможностей для проявления такой иронии.
Уборка комнаты заняла не много времени. У него было мало вещей, и почти ничем он не дорожил. Отобрав самое ценное, он понял, что его практически не существует. В материальном мире Яффе представлял из себя сумму из нескольких долларов, нескольких фотографий и небольшого количества одежды. Все уместилось в маленький чемоданчик.
С этим чемоданчиком в руках Яффе в полночь покинул Омаху и отправился куда глаза глядят. Ворота на Восток, ворота на Запад. Ему было все равно, куда идти, лишь бы дорога привела его к Искусству.
II
Яффе прожил скромную жизнь. Родился он в полусотне миль от Омахи, там же выучился, там похоронил родителей, там делал предложения двум женщинам, но оба раза до алтаря дело так и не дошло. Несколько раз он выезжал за пределы штата и (после второго провала с женитьбой) даже подумывал перебраться в Орландо, где жила его сестра, но та отговорила: сказала, что он не сживется с людьми и с безжалостным солнцем. Он остался в Омахе – работал, терял работу, находил новую. Так он и жил, никого не любя и никем не любимый.
Но, сидя в одиночном заключении в комнате мертвых писем, он почуял запах горизонтов, о каких раньше и не подозревал. Этот запах разбудил в нем жажду странствий. Когда он видел лишь солнце, пригороды и Микки Мауса, ему было наплевать на них. Какой смысл любоваться подобными банальностями? Но теперь он знал больше. Существуют тайны, которые нужно разгадать, силы, которые нужно подчинить, а когда он станет повелителем мира, он уберет эти пригороды (и солнце, если сможет) и погрузит весь мир в жаркую тьму, где человек сможет наконец познать секреты собственной души.
В письмах много говорилось о перекрестках, и он долгое время воспринимал этот образ буквально – считал, что в Омахе он сидит на перекрестке дорог, куда и придет к нему Искусство. Но теперь, оставив город, он понял свою ошибку. Под «перекрестками» авторы писем имели в виду не места, где одна дорога пересекается с другой. Они имели в виду пересечение форм бытия, где человеческая природа встречается с иной и обе продолжают свой путь, изменившись. Пульсации и эманации таких мест давали надежду найти откровение.
Денег у него, естественно, почти не было, но это не имело значения. После бегства с места преступления все, чего он хотел, появлялось само. Стоило поднять большой палец, и машина тормозила у обочины, чтобы его подвезти. Каждый раз водитель направлялся именно туда, куда собирался Яффе. Как будто он был благословен. Когда он спотыкался, кто-то не давал ему упасть. Когда он был голоден, кто-то его кормил.
Одна женщина в Иллинойсе, что однажды подвезла его, предложила остаться с нею на ночь. Она первой подтвердила, что он благословен.
– Ты видел что-то необычное, правда? – прошептала она ему среди ночи. – Это у тебя в глазах. Из-за твоих глаз я и подвезла тебя.
– И дала мне это? – спросил он, указывая на ее промежность.
– Это тоже. Так что ты видел?
– Не так много.
– Хочешь меня еще раз?
– Нет.
Перебираясь из штата в штат, он повсюду замечал следы того, о чем его учили письма. Тайны приоткрывались при его появлении. Они признавали в нем человека силы. В Кентукки он случайно видел, как из реки выловили труп утонувшего подростка. Тело распростерлось на траве: руки раскинуты, пальцы прямые; рядом рыдала какая-то женщина. Глаза мальчика были открыты, пуговицы на ширинке расстегнуты. Яффе был единственным свидетелем, кого полицейские не отогнали подальше. С близкого расстояния он видел (снова глаза), что мальчик лежал, как фигура на медальоне. Яффе чуть было не бросился в реку, его остановил лишь страх утонуть. В Айдахо он встретил человека, потерявшего руку в автомобильной катастрофе. Когда они сидели и пили вместе, тот человек рассказал, что все еще чувствует отрезанную конечность. Врачи говорят, это фантом нервной системы, но он-то знает – это его астральное тело, по-прежнему целое в другом плане бытия. Он утверждал, что регулярно дрочит потерянной рукой, и предложил показать. Все оказалось правдой. Позже человек спросил:
– Ты видишь в темноте, да?
Яффе раньше не задумывался об этом, но теперь понял, действительно видит.
– Как ты научился?
– Я не учился.
– Может, астральное зрение?
– Может быть.
– Хочешь, я еще раз отсосу у тебя?
– Нет.
Он коллекционировал ощущения, каждое из них, он проникал в жизнь людей и проходил насквозь, оставляя за собой безумие, смерть или слезы. Он потакал всем своим желаниям, шел туда, куда звал его инстинкт, и тайная жизнь находила его, как только он входил в город.
Признаков погони за ним со стороны представителей закона не было и в помине. Может, они не нашли тела Гомера в выгоревшем здании, а может, сочли его жертвой пожара. Как бы там ни было, никто за Яффе не охотился. Он шел, куда хотел, и делал, что пожелает, пока все его желания не оказались удовлетворены и исполнены. Пока не пришло время шагнуть за грань.
Он остановился передохнуть в убогом тараканьем мотеле в Лос-Аламосе, Нью-Мексико. Он заперся в номере с двумя бутылками водки, голый. Задернул шторы, чтобы отгородиться от дневного света, и дал волю своему сознанию. Он не ел уже сорок восемь часов. Не потому, что не было денег, – деньги были, но ему нравилось легкое голодное головокружение. Подстегиваемые голодом и водкой мысли – порой варварские, порой изощренные – бежали быстрее, подбадривали и выталкивали друг друга наружу. Из темноты выползли тараканы и стали бегать по его лежавшему на полу телу. Яффе не обращал на них внимания, только поливал водкой член, когда они копошились там и член становился твердым, – это отвлекало. Ему хотелось только думать. Отключиться и думать.
В физической близости он познал все, чего пожелал: холод и огонь, чувственность и бесчувствие, он имел, и его имели. Он больше не хотел ничего – во всяком случае, как Рэндольф Яффе. Нужно найти иной способ существования и иной источник чувств. И секс, и убийство, и печаль, и голод – все должно обрести новизну. Но этого не произойдет, пока он не выйдет за пределы своего нынешнего состояния – пока он не станет Творцом и не переделает мир.
Уже перед рассветом, когда даже тараканы расползлись по щелям, он услышал зов.
Его охватил покой. Сердце билось медленно и ровно. Мочевой пузырь опустошался сам собой, как у младенца. Ему не было ни жарко, ни холодно. Не хотелось ни спать, ни бодрствовать. На этом перекрестке – не первом и, конечно, не последнем – что-то сжало его внутренности, требовательно взывая к нему.
Он встал, оделся, захватил невыпитую бутылку водки и вышел. Зов не ослабевал. Он вел за собой, когда холодная ночь приподняла свой покров и когда стало подниматься солнце. Яффе был бос. Ноги кровоточили, но собственное тело не беспокоило его, боль он заглушал водкой. К полудню, когда водка закончилась, он оказался посреди пустыни. Он брел в ту сторону, куда его призывали, почти не ощущая своих шагов. В голове не осталось ничего, кроме мыслей об Искусстве и о том, как им овладеть, но и они то появлялись, то исчезали.
Исчезла и пустыня. Ближе к вечеру он достиг места, где самые простые вещи – земля под ногами, темнеющее небо над головой – казались нереальными. Он даже не был уверен, что куда-то движется. Исчезновение реальности оказалось приятным, но недолгим. Зов влек его за собой вне зависимости от того, осознавал Яффе его или нет. На смену ночи внезапно пришел день, и он опять ощутил себя: он, живой Рэндольф Эрнест Яффе, стоит посреди пустыни, и он снова совсем голый. Было раннее утро. Солнце еще не поднялось, но уже прогревало воздух. Небо было абсолютно чистым.
Теперь он почувствовал боль и тошноту, но сопротивляться зову, звучавшему внутри, не мог. Он будет идти, даже если все его тело растрескается. Позже он вспомнил, что миновал заброшенный город и видел стальную башню посреди пустынного безмолвия. Но это было уже после того, как его путешествие закончилось – в простой каменной хижине, чья дверь открылась перед ним. Последние силы оставили его, он упал и перевалился через порог.
III
Когда он очнулся, дверь хижины оказалась закрыта, а его сознание было чистым и готовым к восприятию. По другую сторону тлеющего очага сидел старик с печальным, несколько глуповатым выражением лица – будто у клоуна, что лет пятьдесят подряд сносил оплеухи. Кожа его была пористая и жирная, а остатки волос – длинные и седые. Он сидел, скрестив ноги. Пока Яффе собирался с силами, чтобы начать разговор, старик приподнял ягодицы и громко пустил ветры.
– Ты отыскал путь сюда, – сказал он. – Я думал, ты не дойдешь. На этом пути многие погибли. У тебя сильная воля.
– Куда «сюда»? – едва смог спросить Яффе.
– В Петлю. Петлю времени. Я сделал ее, чтобы укрыться. Это единственное место, где я в безопасности.
– Кто ты?
– Меня зовут Киссун.
– Ты из Синклита?
На лице человека за очагом отразилось удивление.
– А ты много знаешь.
– Нет, не очень. Так, куски да обрывки.
– Мало кто знает о Синклите.
– Мне известно о нескольких таких людях.
– Да? – В голосе Киссуна послышалось напряжение. – Хотелось бы услышать имена.
– У меня были их письма, – начал было Яффе, но осекся: он забыл, где оставил письма – эти бесценные ключи, открывшие ему рай и ад.
– Чьи письма? – спросил Киссун.
– Людей, которые знали… которые догадывались об Искусстве.
– Да ну? И что же они там тебе сообщили? Яффе покачал головой.
– Пока не понял. Кажется, есть какое-то море…
– Есть. И ты, конечно же, хочешь узнать, где его найти, что с ним делать и как получить от него силу?
– Да.
– И что ты можешь предложить за науку? – спросил Киссун.
– У меня ничего нет.
– Позволь мне об этом судить, – сказал Киссун и поднял глаза к своду крыши, словно увидел что-то в клубившемся там дыму.
– Ладно. Бери у меня все, что захочешь, – сказал Яффе.
– Это справедливо.
– Мне нужно знать. Мне необходимо Искусство.
– Конечно, конечно.
– Я уже пережил все, что мне было нужно, – сказал Яффе. Взгляд Киссуна вновь обратился к Яффе.
– Да? Сомневаюсь.
– Мне нужно… мне нужно… («Что? – думал он. – Что тебе нужно?») Мне нужны объяснения, – сказал он.
– Ну, и с чего начнем?
– С моря, – сказал Яффе.
– А-а, с моря.
– Где оно?
– Ты когда-нибудь любил? – ответил Киссун.
– Думаю, да.
– Тогда ты дважды проник в Субстанцию. В первый раз – когда вышел из утробы, второй – когда спал с любимой женщиной. Или мужчиной, – старик засмеялся. – Не имеет значения.
– Субстанция – это море?
– Субстанция – это море. И в нем есть остров Эфемерида.
– Я хочу туда, – выдохнул Яффе.
– Ты туда попадешь. Как минимум еще один раз.
– Когда?
– В последнюю ночь своей жизни. Так бывает со всеми. Трижды люди окунаются в море Мечты. Если меньше – человек сходит с ума. Если больше…
– Что тогда?
– Он перестает быть человеком.
– А Искусство?
– Ну… Тут мнения расходятся.
– Ты владеешь им?
– Владею чем?
– Искусством. Владеешь ли ты Искусством? Можешь ли обучить меня?
– Возможно.
– Ты из Синклита. Один из них. Ты должен знать все.
– Один из них? – переспросил старик. – Я последний. Я единственный.
– Тогда поделись со мной. Я хочу изменить мир.
– Скромные, однако, у тебя амбиции.
– Хватит придуриваться! – воскликнул Яффе. Зашевелилось подозрение, что старик морочит ему голову. – Я не уйду с пустыми руками, Киссун. Обучившись Искусству, я смогу войти в Субстанцию, так ведь?
– Откуда ты знаешь?
– Скажи мне, это так?
– Так. Но повторяю вопрос: откуда ты знаешь?
– Я умею делать выводы, и я их делаю. – Яффе ухмыльнулся, куски головоломки стали складываться у него в голове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79