И тут он на мгновение увидел свою няню: женщина-халфлинг с ребяческим, но древним лицом и темными, похожими по форме на бриллианты татуировками вокруг ее глаз. Потом видение исчезло, а холодная, вкусная вода хлынула в его горло. Но он запомнил это лицо и и узнает ее, если когда-нибудь увидит опять, особенно если она улыбнется.
Отдыхай, Павек. Спи спокойно, пока твое тело исцеляется.
Он еще некоторое время посопротивлялся, так как был мужчиной и не любил, когда его заставляли что-то делать, даже мягко или мудро. Но потом его глаза закрылись и он подчинился.
* * *
Потом были и другие пробуждения, иногда тогда, когда левая рука Павека горела как во внутреннем огне. В это моменты его спина сильно изгибалась, и он вспоминал слова, которыми каждый их тренер обязательно заканчивал свои занятия в поле: вылечивайся быстро или будешь лечиться всю оставшуюся жизнь. Почти две недели Павек делал вид, что у него нет ран — правда у него не было другого выбора. Знающий целитель может вылечить любую, самую глубокую царапину одним прикосновением руки, но Павек не мог избавиться от яда, заполнившего его тело, за одну ночь. Его тело спокойно и холодно сообщало его рассудку, что исцеление еще не закончено, а иногда требовало, чтобы он открыл рот и закричал.
Странно, но даже тогда, когда его собственные мучительные крики отдавались в его ушах, Павек не боялся. Во время первого пробуждения его мучали вопросы и сомнения, а теперь он уже не заботился ни о чем. Узкие руки скользили к его шее, поднимали голову для глотка воды или толстого бутерброда с медом и мясом. Только жанщина-халфлинг с бриллиантовыми татуировками вокруг глаз говорила с ним через Путь; все остальные хранили абсолютное молчание.
Никогда не зажигался свет и никогда он не помнил заклинаний, которые должны были призноситься в то время, когда он спал. И большую часть времени он спал, без снов, не замечая проходящего времени. Он был благодарен за это, но это было неестественно; ничто в этой подземной комнате не было естественно. У воды был абсолютно естественный, натуральный вкус, но в хлебе, под его выпеченной корочкой, могли быть скрыты десятки всяких лекарств, включая и то, которое которое заставляло его оставаться спокойным и счастливо принимать эти очень странные обстоятельства.
* * *
Павек опять проснулся и обнаружил, что комната залита слабым светом маленькой масляной лампы. Сонливость, которая предохраняла его от беспокойства, прошла, как и камень вокруг его локтя. Теперь ему не нужна была помощь, чтобы поднять голову и сесть, хотя он немедленно и пожалел об этом. Он слишком долго времени пролежал на спине. Кровь бросилась ему в голову, в глазах все закрутилось, свилось в крутяшийся, дымный туман.
— Потише, мой друг Павек. Прояви побольше уважения к моему тяжелому труду.
Голос мужчины, вероятно человека, говоривший со знакомым Урикским выговором пробился через туман. Мозолистая мужская рука, с большими костяшками пальцев, осторожно стукнула его по плечам, толкнув его голову вперед и вниз, пока его руки не уперлись в колени. Кровь возобновила свое привычное движение, и он увидел странно выглядящего жреца, который вылечил его: непокорные, непослушные волосы над круглым, мягким лицом, нитки глиняных четок, висевших на бочкообразной груди, и одежда цвета стен комнаты.
Павек стряхнул поддерживающую его руку. Он сел прямо, болезнь похоже прошла, он мог видеть совершенно ясно, и оказалась, что он смотрит в искренние коричневые глаза. — Разве мы друзья? Я не знаю вас. Вы знаете мое имя; а что еще вы знаете обо мне? — Его шея была голая, медальон исчез, когда и куда он не мог угадать. Он вообще был полностью голый, хотя для приличия и покрытый вышитой простыней.
— Тогда имеет смысл познакомиться, — улыбка жреца была самой обыкновенной, именно так улыбались любые добрые знакомые Павека. — Оелус, — добавил он, протягивая руку, на которую Павек посмотрел с нескрываемым подозрением.
— Ведь вы целитель, жрец какого-то храма или святилища? А вы не…скрываете лицо?
— Маски? — Оелус выговорил слово и высоко поднял брови; его рука осталась непожатой. — Не больше, чем ты. Но если ты спрашиваешь, знает ли Союз о нас, то ответ да, знает.
— Я смутно помню мальчика. Он действительно был?
— Еще как — и напугал нас всех своими шуточками. Он вел тебя к убежищу, когда на полпути ты упал и он был вынужден оставить тебя. Ты не мог выбрать худшего места, мой друг, чтобы потерять сознание. Совершенно открытый и доступный любому из тех многих, которые интересуется тобой. Ты можешь быть абсолютно уверен, что наши замаскированные друзья быстро ликвидировали бы здесь все, если бы у них возникли хотя бы малейшие опасения.
Слова Оелуса медленно просочились через череп Павека. Ясно как день, парень вел его в скрытое убежище Союза, которое он таким способом чуть не выдал темпларам. Темплары охотились как на магов Союза, так и на преступников, и настоящие преступники, естественно, считали себя друзьями Союза. И, конечно, никто из преступников никогда не предаст магов Союза, но и Союз, запозрив неладное, не станет мешкать. Он не успел бы сделать и двух вдохов в убежище Союза, если бы они решили, что он — угроза для их безопасности; сам мальчишка чудом остался жив.
Худшую ошибку, чем упасть на пороге их убежища, трудно и вообразить себе, но парень не виноват. Павек понятия не имел, где именно он упал, но, похоже, рука фортуны на этот раз поддержала его: он не выдал убежища магов, так что маги безопасно перенесли его сюда и он попал в умелые руки жреца земли, Оелуса.
— А мальчик? Звайн, это его имя, правда? Я могу вспомнить его лицо. Что с ним? Пострадал ли он за то, что сделал? И что он собирается делать?
Глаза жреца сузились, стали задумчивыми, он что-то прикидывал, но потом улыбка опять вернулась на его лицо. — Он очень беспокоился, злился — все то, что обычно делают дети, когда думают, что они уже достаточно большие для того, чтобы лезть в дела в взрослых, и все. Ничего более худшего с ним не произошло.
— То есть он может свободно приходить и уходить, по своей воле?
Еще один задумчивый взгляд. — Конечно. Дороги, которые лежат перед Звайном, он может выбирать совершенно свободно. Других способов жить нет.
Во всем этом было много больше, чем его только что проснувшийся рассудок мог разгадать. Он пригладил волосы и ощутил узелки и жир. Темплару вовсе не обязательно было быть чистым, но Павек каждый день наслаждался ваннами, находящимися в бараках. Его потрясло, что он так оброс и запаршивел, и он невольно спросил себя, как жрец может стоять так близко в нему, не затыкая нос. Возможно это была часть его подготовки как целителя, как это было, в определенной степени, часть обучения темплара.
Обучение длиной в жизнь.
И тут, внезапно, он начал дрожать. Без предупреждения в его уме открылась пропасть, отделяющая то, кем он был, от того, кем он стал. Возможно, что ему не так уж повезло, если подумать. Он положил свою левую руку поверх правой и отметил багровый щрам, окруживший его локоть, как одна из змей Дованны. Оелус сделал невероятную, героическую работу: левая рука сильно похудела, стала меньше правой, но абсолютно не болела и полностью сгибалась. А сила в нее вернется достаточно быстро, несколько дней практики в поле-
Пропасть стала шире. Павек безнадежно потряс своей головой.
— Что-нибудь не так? — спросил Оелус, беря левую руку Павека своими двумя. Он потянул ее, сжал, потом вывернул и так сильно согнул, что его пациент вскрикнул. — Больно? Ожидай легкой слабости и закостенелости. Твои мышцы ослабли за это время, Павек. Самое простое было бы ампутировать тебе руку прямо здесь. — Он надавил ребром ладони на мускулы под плечом Павека. — Но я предоставляю тебе самому принять решение: бороться за твою руку и сохранить ее, или изнывать от тоски и потерять ее.
Павек подумал о перспективах однорукой жизни и поежился. — Я буду бороться, — пообещал он Оелусу и самому себе. — А что теперь, целитель? Я знаю, что сделали бы Маски, а что сделаешь ты? Твои товарищи, начальники?
— Ты моя проблема, Павек, — твердо сказал Оелус. — Ты был моим пациентом. Теперь ты моя проблема.
— И как же ты собираешься решить эту проблему? Могу ли я выйти отсюда наружу или я должен буду закопаться здесь навсегда?
— О, нет. Ты можешь выйти отсюда и даже, если хочешь, можешь вернуться умирать от голода под солнце, но твое имя, Регулятор Павек, написано красными буквами на сторожках у всех ворот города. Кстати, можешь гордиться собой: награду повысили до сорока золотых монет, и, как я слышал, многие умерли, пытаясь добыть их.
Павек пососал язык и не сказал ни слова.
— Не самая великая тайна, что темплары регулярно уничтожают друг друга. Никакой тайны и накаких проблем. Но так много шума! — Оелус хихикнул и потряс головой. — Я спрашиваю сам себя: как так получилось, что скромный регулятор третьего ранга из гражданского бюро сумел раздобыть такое количество врагов? И почему, когда его враги захотели поймать его в свои сети, у них возникли такие проблемы? Ты возбудил любопытство подпольного народа, Павек, и ничуть не меньшее, чем ненависть твоих легальных врагов. Ты был в центре урагана, но благополучно ускользал из всех сетей, пока мальчишка не наткнулся на тебя, случайно. По меньшей мере так я слышал.
— Звайн, — Павек со вздохом повторил имя мальчика и попробовал согнуть и разогнуть пальцы. — Если ты знаешь все обо мне, ты знаешь и его имя, и ты знаешь, что это не было случайностью.
— Небольшая гипербола, — согласился Оелус. — Первые несколько дней ты бредил, а я понимаю язык тела. Ты, в принципе, чересчур здоров для крестьянина или раба, слишком мускулист для аристократа — и недостаточно мускулист для гладиатора. И у тебя сохранились все зубы. Сложи все это вместе и сразу придешь к желтому, хотя ты не носишь желтое и у тебя была кошмарная рана. Я походил, посмотрел, почитал объявления на стенах и послушал утреннее обращение глашатая. Я решил, что все это чистая случайность, что ты познакомился с мальчиком.
— Прямо-таки случайная случайность, которая привела меня прямым путем к Маскам?
Оелус задорно улыбнулся, показав крепкие зубы. — Будь уверен, это именно то, что он сделал — но знал ли он о тебе все это? Я так не думаю, и ты так не думаешь. И у мальчика есть свои собственные тайны: это не твоя или моя проблема, согласен? И если по воле Масок уже он окажется в центре урагана, такой-невинный или такой-испорченный, я больше не захочу ничего знать о нем, а ты? Так что давай остановимся на случайности, совпадении, счастливом случае, наконец, как ты думаешь? А может быть ты интересуешься им для себя?
Было время — время когда он носил медальон на шее — когда он убил бы жреца на месте за такое оскорбление. Но это время прошло. — Кто-то научил его читать на стенах.
— Только не Маски, — твердо сказал Оелус, перебирая пальцами свои глиняные четки. — Если бы они узнали, что мальчишка умеет читать, они бы набросили на него очень короткий поводок и не спускали бы с него глаз, пока он не стал бы взрослым и не принес им свои пожизненные клятвы. Иначе он представлял бы для них слишком большую опасность.
Павек рассердился. — Он не мой сын. Он сирота. Он потерял и мать и отца в одну и ту же ночь несколько недель назад. Если Маски заинтересованы в Звайне, они рискуют его жизнью, бросив его на улице одного. Если они не собираются заботиться о нем, лучше уж просто убить его. Иначе от них не больше толку, чем от некромантов с мертвым сердцем.
— Никакого толку, — согласился Оелус. — Вообще среди масок нет место для чувств. Они преследуют свои собственные цели и не обращают внимания на сантименты. Радуйся, что мальчик — это не твоя проблема. — Странным образом Оелус повторил мысль, крутившуюся в голове Павека. — Или моя. Ты — вот проблема для меня. Итак, что же мне делать с регулятором, ценой в сорок золотых монет?
Ум Павека укрепился. Он больше не был тем растерянным человеком, который проснулся в этой комнате несколько минут назад, и Оелус, несмотря на свое круглое лицо и улыбку, не был веселящимся дураком. Четки и цвет его одежды ясно указывали на его поклонение земле; иначе он никак не мог бы быть связан с какой-то сектой или этим убежищем, а ясно, что здесь он был главным. Но был хороший шанс. В своей секте Оелус находился наверняка ближе к верхушке, чем к основанию, и, конечно, ренегат-регулятор, стоимистью в сорок золотых, был очень серьезной проблемой и для него и для его секты.
И Павек придумал замечательное решение.
— Возьмите меня в свой орден. Дайте мне стать одним из вас. Я знаю-
Взгляд искреннего изумления Оелуса заставил его замолчать. — У темпларов нет талантов. Скорее мекилоты будут летать, чем элементарные духи услушат молитвы темпларов, а тем более исполнят их. Это не обсуждается.
Он не ожидал, что дорога к настоящему мастерству будет легкой прогулкой, но он и не ожидал, что ему даже не разрешат выйти на старт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Отдыхай, Павек. Спи спокойно, пока твое тело исцеляется.
Он еще некоторое время посопротивлялся, так как был мужчиной и не любил, когда его заставляли что-то делать, даже мягко или мудро. Но потом его глаза закрылись и он подчинился.
* * *
Потом были и другие пробуждения, иногда тогда, когда левая рука Павека горела как во внутреннем огне. В это моменты его спина сильно изгибалась, и он вспоминал слова, которыми каждый их тренер обязательно заканчивал свои занятия в поле: вылечивайся быстро или будешь лечиться всю оставшуюся жизнь. Почти две недели Павек делал вид, что у него нет ран — правда у него не было другого выбора. Знающий целитель может вылечить любую, самую глубокую царапину одним прикосновением руки, но Павек не мог избавиться от яда, заполнившего его тело, за одну ночь. Его тело спокойно и холодно сообщало его рассудку, что исцеление еще не закончено, а иногда требовало, чтобы он открыл рот и закричал.
Странно, но даже тогда, когда его собственные мучительные крики отдавались в его ушах, Павек не боялся. Во время первого пробуждения его мучали вопросы и сомнения, а теперь он уже не заботился ни о чем. Узкие руки скользили к его шее, поднимали голову для глотка воды или толстого бутерброда с медом и мясом. Только жанщина-халфлинг с бриллиантовыми татуировками вокруг глаз говорила с ним через Путь; все остальные хранили абсолютное молчание.
Никогда не зажигался свет и никогда он не помнил заклинаний, которые должны были призноситься в то время, когда он спал. И большую часть времени он спал, без снов, не замечая проходящего времени. Он был благодарен за это, но это было неестественно; ничто в этой подземной комнате не было естественно. У воды был абсолютно естественный, натуральный вкус, но в хлебе, под его выпеченной корочкой, могли быть скрыты десятки всяких лекарств, включая и то, которое которое заставляло его оставаться спокойным и счастливо принимать эти очень странные обстоятельства.
* * *
Павек опять проснулся и обнаружил, что комната залита слабым светом маленькой масляной лампы. Сонливость, которая предохраняла его от беспокойства, прошла, как и камень вокруг его локтя. Теперь ему не нужна была помощь, чтобы поднять голову и сесть, хотя он немедленно и пожалел об этом. Он слишком долго времени пролежал на спине. Кровь бросилась ему в голову, в глазах все закрутилось, свилось в крутяшийся, дымный туман.
— Потише, мой друг Павек. Прояви побольше уважения к моему тяжелому труду.
Голос мужчины, вероятно человека, говоривший со знакомым Урикским выговором пробился через туман. Мозолистая мужская рука, с большими костяшками пальцев, осторожно стукнула его по плечам, толкнув его голову вперед и вниз, пока его руки не уперлись в колени. Кровь возобновила свое привычное движение, и он увидел странно выглядящего жреца, который вылечил его: непокорные, непослушные волосы над круглым, мягким лицом, нитки глиняных четок, висевших на бочкообразной груди, и одежда цвета стен комнаты.
Павек стряхнул поддерживающую его руку. Он сел прямо, болезнь похоже прошла, он мог видеть совершенно ясно, и оказалась, что он смотрит в искренние коричневые глаза. — Разве мы друзья? Я не знаю вас. Вы знаете мое имя; а что еще вы знаете обо мне? — Его шея была голая, медальон исчез, когда и куда он не мог угадать. Он вообще был полностью голый, хотя для приличия и покрытый вышитой простыней.
— Тогда имеет смысл познакомиться, — улыбка жреца была самой обыкновенной, именно так улыбались любые добрые знакомые Павека. — Оелус, — добавил он, протягивая руку, на которую Павек посмотрел с нескрываемым подозрением.
— Ведь вы целитель, жрец какого-то храма или святилища? А вы не…скрываете лицо?
— Маски? — Оелус выговорил слово и высоко поднял брови; его рука осталась непожатой. — Не больше, чем ты. Но если ты спрашиваешь, знает ли Союз о нас, то ответ да, знает.
— Я смутно помню мальчика. Он действительно был?
— Еще как — и напугал нас всех своими шуточками. Он вел тебя к убежищу, когда на полпути ты упал и он был вынужден оставить тебя. Ты не мог выбрать худшего места, мой друг, чтобы потерять сознание. Совершенно открытый и доступный любому из тех многих, которые интересуется тобой. Ты можешь быть абсолютно уверен, что наши замаскированные друзья быстро ликвидировали бы здесь все, если бы у них возникли хотя бы малейшие опасения.
Слова Оелуса медленно просочились через череп Павека. Ясно как день, парень вел его в скрытое убежище Союза, которое он таким способом чуть не выдал темпларам. Темплары охотились как на магов Союза, так и на преступников, и настоящие преступники, естественно, считали себя друзьями Союза. И, конечно, никто из преступников никогда не предаст магов Союза, но и Союз, запозрив неладное, не станет мешкать. Он не успел бы сделать и двух вдохов в убежище Союза, если бы они решили, что он — угроза для их безопасности; сам мальчишка чудом остался жив.
Худшую ошибку, чем упасть на пороге их убежища, трудно и вообразить себе, но парень не виноват. Павек понятия не имел, где именно он упал, но, похоже, рука фортуны на этот раз поддержала его: он не выдал убежища магов, так что маги безопасно перенесли его сюда и он попал в умелые руки жреца земли, Оелуса.
— А мальчик? Звайн, это его имя, правда? Я могу вспомнить его лицо. Что с ним? Пострадал ли он за то, что сделал? И что он собирается делать?
Глаза жреца сузились, стали задумчивыми, он что-то прикидывал, но потом улыбка опять вернулась на его лицо. — Он очень беспокоился, злился — все то, что обычно делают дети, когда думают, что они уже достаточно большие для того, чтобы лезть в дела в взрослых, и все. Ничего более худшего с ним не произошло.
— То есть он может свободно приходить и уходить, по своей воле?
Еще один задумчивый взгляд. — Конечно. Дороги, которые лежат перед Звайном, он может выбирать совершенно свободно. Других способов жить нет.
Во всем этом было много больше, чем его только что проснувшийся рассудок мог разгадать. Он пригладил волосы и ощутил узелки и жир. Темплару вовсе не обязательно было быть чистым, но Павек каждый день наслаждался ваннами, находящимися в бараках. Его потрясло, что он так оброс и запаршивел, и он невольно спросил себя, как жрец может стоять так близко в нему, не затыкая нос. Возможно это была часть его подготовки как целителя, как это было, в определенной степени, часть обучения темплара.
Обучение длиной в жизнь.
И тут, внезапно, он начал дрожать. Без предупреждения в его уме открылась пропасть, отделяющая то, кем он был, от того, кем он стал. Возможно, что ему не так уж повезло, если подумать. Он положил свою левую руку поверх правой и отметил багровый щрам, окруживший его локоть, как одна из змей Дованны. Оелус сделал невероятную, героическую работу: левая рука сильно похудела, стала меньше правой, но абсолютно не болела и полностью сгибалась. А сила в нее вернется достаточно быстро, несколько дней практики в поле-
Пропасть стала шире. Павек безнадежно потряс своей головой.
— Что-нибудь не так? — спросил Оелус, беря левую руку Павека своими двумя. Он потянул ее, сжал, потом вывернул и так сильно согнул, что его пациент вскрикнул. — Больно? Ожидай легкой слабости и закостенелости. Твои мышцы ослабли за это время, Павек. Самое простое было бы ампутировать тебе руку прямо здесь. — Он надавил ребром ладони на мускулы под плечом Павека. — Но я предоставляю тебе самому принять решение: бороться за твою руку и сохранить ее, или изнывать от тоски и потерять ее.
Павек подумал о перспективах однорукой жизни и поежился. — Я буду бороться, — пообещал он Оелусу и самому себе. — А что теперь, целитель? Я знаю, что сделали бы Маски, а что сделаешь ты? Твои товарищи, начальники?
— Ты моя проблема, Павек, — твердо сказал Оелус. — Ты был моим пациентом. Теперь ты моя проблема.
— И как же ты собираешься решить эту проблему? Могу ли я выйти отсюда наружу или я должен буду закопаться здесь навсегда?
— О, нет. Ты можешь выйти отсюда и даже, если хочешь, можешь вернуться умирать от голода под солнце, но твое имя, Регулятор Павек, написано красными буквами на сторожках у всех ворот города. Кстати, можешь гордиться собой: награду повысили до сорока золотых монет, и, как я слышал, многие умерли, пытаясь добыть их.
Павек пососал язык и не сказал ни слова.
— Не самая великая тайна, что темплары регулярно уничтожают друг друга. Никакой тайны и накаких проблем. Но так много шума! — Оелус хихикнул и потряс головой. — Я спрашиваю сам себя: как так получилось, что скромный регулятор третьего ранга из гражданского бюро сумел раздобыть такое количество врагов? И почему, когда его враги захотели поймать его в свои сети, у них возникли такие проблемы? Ты возбудил любопытство подпольного народа, Павек, и ничуть не меньшее, чем ненависть твоих легальных врагов. Ты был в центре урагана, но благополучно ускользал из всех сетей, пока мальчишка не наткнулся на тебя, случайно. По меньшей мере так я слышал.
— Звайн, — Павек со вздохом повторил имя мальчика и попробовал согнуть и разогнуть пальцы. — Если ты знаешь все обо мне, ты знаешь и его имя, и ты знаешь, что это не было случайностью.
— Небольшая гипербола, — согласился Оелус. — Первые несколько дней ты бредил, а я понимаю язык тела. Ты, в принципе, чересчур здоров для крестьянина или раба, слишком мускулист для аристократа — и недостаточно мускулист для гладиатора. И у тебя сохранились все зубы. Сложи все это вместе и сразу придешь к желтому, хотя ты не носишь желтое и у тебя была кошмарная рана. Я походил, посмотрел, почитал объявления на стенах и послушал утреннее обращение глашатая. Я решил, что все это чистая случайность, что ты познакомился с мальчиком.
— Прямо-таки случайная случайность, которая привела меня прямым путем к Маскам?
Оелус задорно улыбнулся, показав крепкие зубы. — Будь уверен, это именно то, что он сделал — но знал ли он о тебе все это? Я так не думаю, и ты так не думаешь. И у мальчика есть свои собственные тайны: это не твоя или моя проблема, согласен? И если по воле Масок уже он окажется в центре урагана, такой-невинный или такой-испорченный, я больше не захочу ничего знать о нем, а ты? Так что давай остановимся на случайности, совпадении, счастливом случае, наконец, как ты думаешь? А может быть ты интересуешься им для себя?
Было время — время когда он носил медальон на шее — когда он убил бы жреца на месте за такое оскорбление. Но это время прошло. — Кто-то научил его читать на стенах.
— Только не Маски, — твердо сказал Оелус, перебирая пальцами свои глиняные четки. — Если бы они узнали, что мальчишка умеет читать, они бы набросили на него очень короткий поводок и не спускали бы с него глаз, пока он не стал бы взрослым и не принес им свои пожизненные клятвы. Иначе он представлял бы для них слишком большую опасность.
Павек рассердился. — Он не мой сын. Он сирота. Он потерял и мать и отца в одну и ту же ночь несколько недель назад. Если Маски заинтересованы в Звайне, они рискуют его жизнью, бросив его на улице одного. Если они не собираются заботиться о нем, лучше уж просто убить его. Иначе от них не больше толку, чем от некромантов с мертвым сердцем.
— Никакого толку, — согласился Оелус. — Вообще среди масок нет место для чувств. Они преследуют свои собственные цели и не обращают внимания на сантименты. Радуйся, что мальчик — это не твоя проблема. — Странным образом Оелус повторил мысль, крутившуюся в голове Павека. — Или моя. Ты — вот проблема для меня. Итак, что же мне делать с регулятором, ценой в сорок золотых монет?
Ум Павека укрепился. Он больше не был тем растерянным человеком, который проснулся в этой комнате несколько минут назад, и Оелус, несмотря на свое круглое лицо и улыбку, не был веселящимся дураком. Четки и цвет его одежды ясно указывали на его поклонение земле; иначе он никак не мог бы быть связан с какой-то сектой или этим убежищем, а ясно, что здесь он был главным. Но был хороший шанс. В своей секте Оелус находился наверняка ближе к верхушке, чем к основанию, и, конечно, ренегат-регулятор, стоимистью в сорок золотых, был очень серьезной проблемой и для него и для его секты.
И Павек придумал замечательное решение.
— Возьмите меня в свой орден. Дайте мне стать одним из вас. Я знаю-
Взгляд искреннего изумления Оелуса заставил его замолчать. — У темпларов нет талантов. Скорее мекилоты будут летать, чем элементарные духи услушат молитвы темпларов, а тем более исполнят их. Это не обсуждается.
Он не ожидал, что дорога к настоящему мастерству будет легкой прогулкой, но он и не ожидал, что ему даже не разрешат выйти на старт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51