Быть может ты присядешь теперь, когда мы одни?
Мужчина протянул элегантную левую руку к подушечке для сидения, к которой, взвесив риск послушания и не забывая о своих подозрениях, Звайн робко подошел. Он покружил вокруг непривычной груды маленьких, мягких подушечек, одновременно заметив лучи солнца, проходящие через красиво украшенное окно между потолком и верхушкой стены. Он смог угадать время — сразу после полудня — по углу и цвету света. Но не день. Ежедневная утренняя проповедь не проникала за стены его камеры.
Он перестал кружить и уставился на своего загадочного хозяина.
— Сколько времени я уже в этой тюрьме?
Сейчас они были очень близки друг от друга. Узкое лицо слегка преподнялось, в него ударил взгляд невидимых глаз. Они были черны и мертвы: взгляд был тяжелый, резкий, подавляющий любое сопротивление. Колени Звайна подогнулись и он грохнулся на одну из подушек, которая тяжело выдохнула через свои швы и кисточки. Он закостенел, когда она поддалась под ним, и он нырнул в ее глубины, но потом сообразил и обругал себе идиотом: этот звук издал воздух, вышедший из подушки под его весом.
Хозяин хохотнул, сердечный, глубокий звук. Звайн выпрямился на своей подушке, собрав всю свою гордость и храбрость.
— Сколько?
— Нисколько. Ты не был в тюрьме. — Бледные губы искривились в улыбке. — У тебя была горячка, когда ты оказался здесь. Мы опасались за твою жизнь и, как ты можешь легко понять, за наши тоже. Ты не мог ответить даже на самые простые вопросы: кто ты такой и где ты был, когда тебя настигла болезнь. Ради безопасности, твоей и нашей, мы тебя изолировали. Считай последние четыре дня карантином… и забудь о них как о страшном сне, который прошел и ты полностью пришел в себя.
Ложь. Он не был болен. Его сильно ударили по голове и он потерял сознание. Шишка еще болит. И он был в тюрьме, в камере: узкая комната, без окна, дверь на замке, это не больничная палата. Он попытался пристыдить обладателя этого серебряного голоса саркастической усмешкой, но куда ему было равняться с этими черными, мертвыми глазами. Полностью побитый, он уставился на ковер.
— Ведь ты полностью пришел в себя, не правда ли? — Бледный мужчина опять хихикнул. На этот раз через показное веселье пробилась ощутимая угроза. Он позвонил в маленький хрустальный колокольчик.
Немедленно из скрытой под шпалерой двери появился мальчишка с тяжелым керамическим подносом, балансирующем на его плече. Сложная и красивая татуировка покрывала его щеку. Звайн даже бы не заметил эти крошечные шрамы, если бы он не глядел прямо на них.
Раб вздохнул и замер на месте, поднос дрожал у него в руках. Звайн проследил за его взглядом и обнаружил стол на коротких ножках, стоящий около стены, очевидно не его обычном место. Он взглянул в глаза мальчишки и почувствовал его панику. Он не мог помочь своему рабу-ровестнику, по меньшей мере под взглядом хозяина. и он остался там, где был.
Он даже не смог вздохнуть, глядя как раб выгнул ногу, осторожно поставил ее на ковер, потом подтянул другую и медленно, осторожно пошел к столу. Поднос угрожающе качался не один и не два раза. Глиняная посуда на нем скользила и дребезжала, но ничего не пролилось и не упало, ничего не разбилось, и поднос благополучно оказался на нужном месте. Раб упал на колени, дрожа от облегчения. Звайн успокаивающим жестом положил свои собственные дрожащие ладони на его плечи.
На подносе находились деликатесы, которые гарантированно привлекли бы внимание любого мальчика, свободного или раба: кусочки жареного мяса, сушеные фрукты с медом и сладостями. То малое, что он ел последние четверо суток, даже не могло называться едой. Его рот наполнился слюной, а желудок предательски заворчал.
— Ешь, что хочешь и столько, сколько хочешь.
Сладкий голос хозяина раба подстегнул его аппетит. Было бесчисленное число способов стать из свободного рабом. Можно было, например, выполнять работу раба; этого он всячески избегал. Другой способ: наполнить свой желудок не узнав цену еды. Пока татуированный раб смешивал воду и растения, готовя чай, Звайн почесал шишку у себя на затылке.
Похоже, что он попал в один из бесчисленных загонов для рабов.Это казалось самой разумной догадкой, и, если подумать, было неизбежно. Дети-сироты не умирали от голода в городе Короля Хаману. Если им не удавалось запастись поддержкой какого-нибудь взрослого, побольше и посильнее, их рано или поздно хватали и делали рабами. Он попытался пристроиться к кому-то побольше и посильнее: Павеку, темплару. Но это не сработало.
Это его собственная ошибка.
Павек пришел к нему с обещанием мщения, но кажется ему больше нравилось пресмыкаться перед своими старыми приятелями в городских воротах. Звайн вспомнил последний день. Утром они поссорились и едва успели помириться, прежде чем Павек начал свой ежедневный тяжелый труд. Он пообещал молиться за этого мужчину, а ему сказали оставаться на месте и ничего не делать. Павек всегда давал приказы, противоречашие один другому. Надо было показать ему свой характер, и он сбежал, но когда он вернулся, Павека уже не было. Один старик сказал ему, что Павека наняли бродячие торговцы, чтобы тот провел их по улицам города. И он, как последний дурак, отправился искать своего так-называемого защитника.
Ошибка Павека.
Если бы этот неумелый и неловкий темплар не вторгся грубо в его жизнь, он никогда не попался бы в руки торговцев рабами, не дал бы им схватить себя.
Раб закончил делать чай. Он поклонился хозяину и ушел из комнаты, не сказав ни единого слова. С опоздание Звайн сообразил, что скорее всего язык мальчика-раба отрезан, и, неудивительно, что его собственный язык затрясся.
— Это тебе предупреждение, Звайн-
Он сел на своей подушке подчеркнуто прямо; до этого момента он верил — надеялся — что его хозяин не знает его имени. Он не помнил, чтобы сказал его кому бы то ни было в этой тюрьме, но быть может из-за этой шишки на затылке он действительно что-то не помнит. Может быть у него была горячка… Но совершенно точно, что сейчас он не нуждался в предупреждениях, он и так все время настороже.
— А вот это просто глупость. Я могу чувствовать твой страх, Звайн: у него вкус глупости. Я знаю, что ты умираешь от жажды и предлагаю тебе чай. — Действуя только левой рукой хозяин наполнил маленькую чашку красным, замечательно пахнувшим чаем и подвинул ее поближе к мальчику.
Звайн отодвинул ее от себя так, как будто это был яд, во всяком случае он был уверен в этом.
— Человек может умереть от голода посреди еды, но он не может не пить. Ты же хочешь пить, Звайн. Отчаянно хочешь пить. Почему же ты решил умереть от жажды? Чего ты боишься?
Звайн потряс головой, не осмеливаясь сказать ни слова. Хозяин с его тяжелым, мертвым взглядом был абсолютно прав. С каждым вздохом, с каждым биенем сердца ему становилось все тяжелее и тяжелее сопротивляться искушению.
— Смотри — я выпью твой чай сам, — и полуэльф действительно так и сделал, осушив чашку двумя глотками. Когда он опустил руки, капельки алого чая еще стояли на его губах. — Ну, сделал бы я это, если бы он был отравлен?
Возможно, хотя отравители специально развивали в себе нечувствительность к некоторым ядам, именно тем, которыми они предпочитали давать своим жертвам. Но сейчас Звайна заботила вовсе не чистота чая.
— Я не хочу есть вашу еду или пить ваш чай. Я свободный человек, и не хочу становиться рабом.
Хозяин загона для рабов уселся на свою подушку с драматическим вздохом. — Сначала это была тюрьма, теперь свобода и рабство! Окуда у тебя такая подозрительность, Звайн? Тебя принесли в мой дом больным и без сознания. Да ты должен благодарить меня за то, что я забочусь о тебе, — его голос внезапно стал грубым и злым, и Звайн подобрался, потому что именно долга кому бы то ни было он старался избегать, — и слишком поздно для опасений. Ты обязан мне своей жизнью, парень.
Звайн сидел без слов. Нижняя челюсть отвалилась, слова отказывались выходить изо рта.
— Ешь еду, которую тебе предлагают, Звайн; ты уже ел ее. — Хозяин рабов вынул свою правую руку из складок своей мантии, обнажив лакированные черно-красные ногти на кончиках каждого пальца. Он насадил на один из своих ногтей засахаренный фрукт и плавно поднес его ко рту. Потом он потянулся за вторым, но приостановился и указал ночтем на сердце Звайна. — Если бы я хотел убить тебя, мальчик, я мог бы проткнуть тебя прямо сейчас. Не вводи меня в соблазн, если не хочешь этого.
Лакированный ноготь метнулся вниз и проткнул кусочек медового фрукта. — Бери то, что я предлагаю тебе, — промурлыкал хозяин, поднимая свой ноготь.
Решив поесть, Звайн сказал себе, что его накормили, одели, предоставили убежище и за все это он должен, так что в результате его положение такое, как если бы его выставили на показ, голым, на рынке рабов. Но свобода драгоценна только тогда, когда в твоем кармане есть монеты.
Умышленно не обращая внимание на кусок фрукта на ногте хозяина, он выбрал самый маленький из оставшихся фруктов. Он медленно сжевал его. Сладость скрипела на зубах, мед наполнил его горло мягким и нежным теплом, которое защекотало его нос изнутри, а глаза наполнились слезами. Он видел, как люди пили мед, брой и другие крепкие напитки, их лица краснели и они начинали громко смеяться над совершенно несмешными шутками. Он видел, как потом они падали в углах, сжимая полупустые бокалы в дрожащих руках, и он помнил, их рвало как утром, когда утреннее солнце ударяло им в глаза. Он поклялся своей маме, что никогда не будет делать такие глупости.
Он потянулся за вторым кусочком и сжевал его также медленно, как и первый, ощущая на себе внимательный взгляд мертвых глаз хозяина рабов. Он еще ощущал страх, но только далеко, на заднем плане своих мыслей. Он решил, что больше он не боится, и страх действительно исчез.
— Как так получилось, что такой красивый и умный мальчик, как ты, одет в лохмотья и рыщет по помойкам эльфийского рынка?
В голове быстро скользнула туманная мысль: Он не знает, где именно его ударили по голове, но уж точно не на эльфийском рынке, и он сказал, с усилием:
— Не на эльфийском рынке. И я не рыщу. — Его рот почувствовал что-то…странное. А язык еще более странное.
— Так что ты там делал? — терпеливо спросил хозяин-рабовладелец, беря своей другой рукой, без ногтей, еще одну чашку с чаем и протягивая ее Звайну.
Зваин торопливо проглотил желтую жидкость. Он вытер рот рукой, и тут комната начала кружиться вокруг него. Он быстро схватился за подушку и комната остановилась, зато чашка вылетела из его руки. Хозяин лениво вытянул свою правую руку, с ногтями. Чашка замедлила свое падение, потом остановилась в воздухе и плавно опустилась в бледную ладонь.
— О, нет… — пробормотал Звайн.Его желудок перекрутило. На глаза опустилась цветная пелена.
— Что ты делал на площади красильщиков? Почему ты побежал? Что ты искал в этом лабиринте одежды? Что или кого?
Площадь красильщиков? Лабиринт одежды? Да, он начал вспоминать более отчетливо. Люди, которых он спрашивал о Павеке и о бродячих торговцах, сказали ему, что эта четверка отправилась в путаницу свежераскрашенных материй. Он и отправился в этот лабиринт наугад, злой на Павека, который бросил его до того, как он сам бросил Павека. Случайный ветерок донес до его ущей знакомый голос.
— …этот…порошек…превращается в…Лаг-
Лаг.
Звайн и его злость зашатались, покачнулись, потом выпрямились.
То, что Павек ползал на животе, пресмыкался и работал до седьмого пота, оказалось в конце концов частью плана: он нашел продавцов Лага. Если вообще возможно отомстить за смерть его мамы и смерть человека, которого он называл отцом, он обязан поучаствовать в этом деле, стать частью его. Погруженный глубоко в пьяные воспоминания, которые с необыкновенной четкостью вставали перед ним, он запутался в раскрашенной одежде, но все еще мог дышать. Но голос Павека перестал доходить до него.
Он почти выкрикнул имя Павека вслух, но вовремя вспомнил, что за голову бывшего темплара назначена немалая цена.
— Кого, Звайн? Кого ты искал? Кого?
Он моргнул и потер свои глаза. Темный силует желтого лица хозяина появился перед желтыми и красными тканями. — Нет, — прошептал он, что-то было неправильно, ужасно неправильно, но он никак не мог понять, что именно. Он потряс голосой. Ошибка: все вокруг немедленно начало кружиться. — Никого. — Он схватился за эту ткань, чтобы не упасть. Она растаяла у него в руках.
— Кого, Звайн?
Он услышал стоны и крики избиваемого человека. Павек. Темплары были не слишком умны, во всяком случае не настолько, как мальчишки, которые выросли на улицах, и он сам был умнее их. Павек ошибся, каким-то образом промахнулся, и теперь темплары избивали его.
Все эти материи красильщиков стали воздушными, затем полностью исчезли, и площадь опустела, только в одном из ее концов трое били четвертого. Эти странствующие торговцы были кошмарной тройкой, хуже выглядящих представителей своей расы было просто невозможно представить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Мужчина протянул элегантную левую руку к подушечке для сидения, к которой, взвесив риск послушания и не забывая о своих подозрениях, Звайн робко подошел. Он покружил вокруг непривычной груды маленьких, мягких подушечек, одновременно заметив лучи солнца, проходящие через красиво украшенное окно между потолком и верхушкой стены. Он смог угадать время — сразу после полудня — по углу и цвету света. Но не день. Ежедневная утренняя проповедь не проникала за стены его камеры.
Он перестал кружить и уставился на своего загадочного хозяина.
— Сколько времени я уже в этой тюрьме?
Сейчас они были очень близки друг от друга. Узкое лицо слегка преподнялось, в него ударил взгляд невидимых глаз. Они были черны и мертвы: взгляд был тяжелый, резкий, подавляющий любое сопротивление. Колени Звайна подогнулись и он грохнулся на одну из подушек, которая тяжело выдохнула через свои швы и кисточки. Он закостенел, когда она поддалась под ним, и он нырнул в ее глубины, но потом сообразил и обругал себе идиотом: этот звук издал воздух, вышедший из подушки под его весом.
Хозяин хохотнул, сердечный, глубокий звук. Звайн выпрямился на своей подушке, собрав всю свою гордость и храбрость.
— Сколько?
— Нисколько. Ты не был в тюрьме. — Бледные губы искривились в улыбке. — У тебя была горячка, когда ты оказался здесь. Мы опасались за твою жизнь и, как ты можешь легко понять, за наши тоже. Ты не мог ответить даже на самые простые вопросы: кто ты такой и где ты был, когда тебя настигла болезнь. Ради безопасности, твоей и нашей, мы тебя изолировали. Считай последние четыре дня карантином… и забудь о них как о страшном сне, который прошел и ты полностью пришел в себя.
Ложь. Он не был болен. Его сильно ударили по голове и он потерял сознание. Шишка еще болит. И он был в тюрьме, в камере: узкая комната, без окна, дверь на замке, это не больничная палата. Он попытался пристыдить обладателя этого серебряного голоса саркастической усмешкой, но куда ему было равняться с этими черными, мертвыми глазами. Полностью побитый, он уставился на ковер.
— Ведь ты полностью пришел в себя, не правда ли? — Бледный мужчина опять хихикнул. На этот раз через показное веселье пробилась ощутимая угроза. Он позвонил в маленький хрустальный колокольчик.
Немедленно из скрытой под шпалерой двери появился мальчишка с тяжелым керамическим подносом, балансирующем на его плече. Сложная и красивая татуировка покрывала его щеку. Звайн даже бы не заметил эти крошечные шрамы, если бы он не глядел прямо на них.
Раб вздохнул и замер на месте, поднос дрожал у него в руках. Звайн проследил за его взглядом и обнаружил стол на коротких ножках, стоящий около стены, очевидно не его обычном место. Он взглянул в глаза мальчишки и почувствовал его панику. Он не мог помочь своему рабу-ровестнику, по меньшей мере под взглядом хозяина. и он остался там, где был.
Он даже не смог вздохнуть, глядя как раб выгнул ногу, осторожно поставил ее на ковер, потом подтянул другую и медленно, осторожно пошел к столу. Поднос угрожающе качался не один и не два раза. Глиняная посуда на нем скользила и дребезжала, но ничего не пролилось и не упало, ничего не разбилось, и поднос благополучно оказался на нужном месте. Раб упал на колени, дрожа от облегчения. Звайн успокаивающим жестом положил свои собственные дрожащие ладони на его плечи.
На подносе находились деликатесы, которые гарантированно привлекли бы внимание любого мальчика, свободного или раба: кусочки жареного мяса, сушеные фрукты с медом и сладостями. То малое, что он ел последние четверо суток, даже не могло называться едой. Его рот наполнился слюной, а желудок предательски заворчал.
— Ешь, что хочешь и столько, сколько хочешь.
Сладкий голос хозяина раба подстегнул его аппетит. Было бесчисленное число способов стать из свободного рабом. Можно было, например, выполнять работу раба; этого он всячески избегал. Другой способ: наполнить свой желудок не узнав цену еды. Пока татуированный раб смешивал воду и растения, готовя чай, Звайн почесал шишку у себя на затылке.
Похоже, что он попал в один из бесчисленных загонов для рабов.Это казалось самой разумной догадкой, и, если подумать, было неизбежно. Дети-сироты не умирали от голода в городе Короля Хаману. Если им не удавалось запастись поддержкой какого-нибудь взрослого, побольше и посильнее, их рано или поздно хватали и делали рабами. Он попытался пристроиться к кому-то побольше и посильнее: Павеку, темплару. Но это не сработало.
Это его собственная ошибка.
Павек пришел к нему с обещанием мщения, но кажется ему больше нравилось пресмыкаться перед своими старыми приятелями в городских воротах. Звайн вспомнил последний день. Утром они поссорились и едва успели помириться, прежде чем Павек начал свой ежедневный тяжелый труд. Он пообещал молиться за этого мужчину, а ему сказали оставаться на месте и ничего не делать. Павек всегда давал приказы, противоречашие один другому. Надо было показать ему свой характер, и он сбежал, но когда он вернулся, Павека уже не было. Один старик сказал ему, что Павека наняли бродячие торговцы, чтобы тот провел их по улицам города. И он, как последний дурак, отправился искать своего так-называемого защитника.
Ошибка Павека.
Если бы этот неумелый и неловкий темплар не вторгся грубо в его жизнь, он никогда не попался бы в руки торговцев рабами, не дал бы им схватить себя.
Раб закончил делать чай. Он поклонился хозяину и ушел из комнаты, не сказав ни единого слова. С опоздание Звайн сообразил, что скорее всего язык мальчика-раба отрезан, и, неудивительно, что его собственный язык затрясся.
— Это тебе предупреждение, Звайн-
Он сел на своей подушке подчеркнуто прямо; до этого момента он верил — надеялся — что его хозяин не знает его имени. Он не помнил, чтобы сказал его кому бы то ни было в этой тюрьме, но быть может из-за этой шишки на затылке он действительно что-то не помнит. Может быть у него была горячка… Но совершенно точно, что сейчас он не нуждался в предупреждениях, он и так все время настороже.
— А вот это просто глупость. Я могу чувствовать твой страх, Звайн: у него вкус глупости. Я знаю, что ты умираешь от жажды и предлагаю тебе чай. — Действуя только левой рукой хозяин наполнил маленькую чашку красным, замечательно пахнувшим чаем и подвинул ее поближе к мальчику.
Звайн отодвинул ее от себя так, как будто это был яд, во всяком случае он был уверен в этом.
— Человек может умереть от голода посреди еды, но он не может не пить. Ты же хочешь пить, Звайн. Отчаянно хочешь пить. Почему же ты решил умереть от жажды? Чего ты боишься?
Звайн потряс головой, не осмеливаясь сказать ни слова. Хозяин с его тяжелым, мертвым взглядом был абсолютно прав. С каждым вздохом, с каждым биенем сердца ему становилось все тяжелее и тяжелее сопротивляться искушению.
— Смотри — я выпью твой чай сам, — и полуэльф действительно так и сделал, осушив чашку двумя глотками. Когда он опустил руки, капельки алого чая еще стояли на его губах. — Ну, сделал бы я это, если бы он был отравлен?
Возможно, хотя отравители специально развивали в себе нечувствительность к некоторым ядам, именно тем, которыми они предпочитали давать своим жертвам. Но сейчас Звайна заботила вовсе не чистота чая.
— Я не хочу есть вашу еду или пить ваш чай. Я свободный человек, и не хочу становиться рабом.
Хозяин загона для рабов уселся на свою подушку с драматическим вздохом. — Сначала это была тюрьма, теперь свобода и рабство! Окуда у тебя такая подозрительность, Звайн? Тебя принесли в мой дом больным и без сознания. Да ты должен благодарить меня за то, что я забочусь о тебе, — его голос внезапно стал грубым и злым, и Звайн подобрался, потому что именно долга кому бы то ни было он старался избегать, — и слишком поздно для опасений. Ты обязан мне своей жизнью, парень.
Звайн сидел без слов. Нижняя челюсть отвалилась, слова отказывались выходить изо рта.
— Ешь еду, которую тебе предлагают, Звайн; ты уже ел ее. — Хозяин рабов вынул свою правую руку из складок своей мантии, обнажив лакированные черно-красные ногти на кончиках каждого пальца. Он насадил на один из своих ногтей засахаренный фрукт и плавно поднес его ко рту. Потом он потянулся за вторым, но приостановился и указал ночтем на сердце Звайна. — Если бы я хотел убить тебя, мальчик, я мог бы проткнуть тебя прямо сейчас. Не вводи меня в соблазн, если не хочешь этого.
Лакированный ноготь метнулся вниз и проткнул кусочек медового фрукта. — Бери то, что я предлагаю тебе, — промурлыкал хозяин, поднимая свой ноготь.
Решив поесть, Звайн сказал себе, что его накормили, одели, предоставили убежище и за все это он должен, так что в результате его положение такое, как если бы его выставили на показ, голым, на рынке рабов. Но свобода драгоценна только тогда, когда в твоем кармане есть монеты.
Умышленно не обращая внимание на кусок фрукта на ногте хозяина, он выбрал самый маленький из оставшихся фруктов. Он медленно сжевал его. Сладость скрипела на зубах, мед наполнил его горло мягким и нежным теплом, которое защекотало его нос изнутри, а глаза наполнились слезами. Он видел, как люди пили мед, брой и другие крепкие напитки, их лица краснели и они начинали громко смеяться над совершенно несмешными шутками. Он видел, как потом они падали в углах, сжимая полупустые бокалы в дрожащих руках, и он помнил, их рвало как утром, когда утреннее солнце ударяло им в глаза. Он поклялся своей маме, что никогда не будет делать такие глупости.
Он потянулся за вторым кусочком и сжевал его также медленно, как и первый, ощущая на себе внимательный взгляд мертвых глаз хозяина рабов. Он еще ощущал страх, но только далеко, на заднем плане своих мыслей. Он решил, что больше он не боится, и страх действительно исчез.
— Как так получилось, что такой красивый и умный мальчик, как ты, одет в лохмотья и рыщет по помойкам эльфийского рынка?
В голове быстро скользнула туманная мысль: Он не знает, где именно его ударили по голове, но уж точно не на эльфийском рынке, и он сказал, с усилием:
— Не на эльфийском рынке. И я не рыщу. — Его рот почувствовал что-то…странное. А язык еще более странное.
— Так что ты там делал? — терпеливо спросил хозяин-рабовладелец, беря своей другой рукой, без ногтей, еще одну чашку с чаем и протягивая ее Звайну.
Зваин торопливо проглотил желтую жидкость. Он вытер рот рукой, и тут комната начала кружиться вокруг него. Он быстро схватился за подушку и комната остановилась, зато чашка вылетела из его руки. Хозяин лениво вытянул свою правую руку, с ногтями. Чашка замедлила свое падение, потом остановилась в воздухе и плавно опустилась в бледную ладонь.
— О, нет… — пробормотал Звайн.Его желудок перекрутило. На глаза опустилась цветная пелена.
— Что ты делал на площади красильщиков? Почему ты побежал? Что ты искал в этом лабиринте одежды? Что или кого?
Площадь красильщиков? Лабиринт одежды? Да, он начал вспоминать более отчетливо. Люди, которых он спрашивал о Павеке и о бродячих торговцах, сказали ему, что эта четверка отправилась в путаницу свежераскрашенных материй. Он и отправился в этот лабиринт наугад, злой на Павека, который бросил его до того, как он сам бросил Павека. Случайный ветерок донес до его ущей знакомый голос.
— …этот…порошек…превращается в…Лаг-
Лаг.
Звайн и его злость зашатались, покачнулись, потом выпрямились.
То, что Павек ползал на животе, пресмыкался и работал до седьмого пота, оказалось в конце концов частью плана: он нашел продавцов Лага. Если вообще возможно отомстить за смерть его мамы и смерть человека, которого он называл отцом, он обязан поучаствовать в этом деле, стать частью его. Погруженный глубоко в пьяные воспоминания, которые с необыкновенной четкостью вставали перед ним, он запутался в раскрашенной одежде, но все еще мог дышать. Но голос Павека перестал доходить до него.
Он почти выкрикнул имя Павека вслух, но вовремя вспомнил, что за голову бывшего темплара назначена немалая цена.
— Кого, Звайн? Кого ты искал? Кого?
Он моргнул и потер свои глаза. Темный силует желтого лица хозяина появился перед желтыми и красными тканями. — Нет, — прошептал он, что-то было неправильно, ужасно неправильно, но он никак не мог понять, что именно. Он потряс голосой. Ошибка: все вокруг немедленно начало кружиться. — Никого. — Он схватился за эту ткань, чтобы не упасть. Она растаяла у него в руках.
— Кого, Звайн?
Он услышал стоны и крики избиваемого человека. Павек. Темплары были не слишком умны, во всяком случае не настолько, как мальчишки, которые выросли на улицах, и он сам был умнее их. Павек ошибся, каким-то образом промахнулся, и теперь темплары избивали его.
Все эти материи красильщиков стали воздушными, затем полностью исчезли, и площадь опустела, только в одном из ее концов трое били четвертого. Эти странствующие торговцы были кошмарной тройкой, хуже выглядящих представителей своей расы было просто невозможно представить:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51