Парень был неплох собой и одет в простую, светло-желтую рубашку, а не в ярко-желтую одежду. Он мог быть кем угодно, но он был темпларом. Джоат был уверен в этом. Дварф не мог нанять людей для развлечения своих клиентов, и хотя нетемплары время от времени проходили через его дверь — а его Берлога имела определенную репутацию в очень узких кругах, если не говорить о постоянных клиентах — нетемплары были бы просто дураками, если бы вдруг решились посидеть здесь, окруженные со всех сторон самыми оскорбляемыми жителями города, погруженными в свои мысли и свою внутреннюю музыку.
Пальцы юного темплара буквально порхали по его инструменту. Его глаза были закрыты а тело подергивалось в такт музыке, которая была совершенно неожиданна и прекрасна.
Странно, подумал про себя Джоат в небольшом перерыве между наполнением кружек. Он еще раз вслушался в музыку. Где он научился так играть? И для чего?
Джоат знал темпларов так же хорошо, как и любой другой, не носивший желтые одежды. Конечно, он знал в основном темпларов низшего ранга, из различных гражданских бюро, среди них было немного одетых в оранжевое или даже багрово-красное, но у него никогда не бывал ни один из тех, кто носит золотой плащ, в рукава которого вплетены драгоценные геммы. Для такого народа есть свои особые места, где они празднуют нечастые повышения по службе, горюют об упущенных возможностях, и где другие такие же произносят восхвалящие их речи, когда они умирают. Да, это другой вид темпларов: аристократические Высшие Темплары, которые наследуют свое положение среди темпларов и не часто рискуют показаться за пределами своего особого, хорошо охраняемого квартала, это амбициозные и гордые собой люди, которые предают, покупают и убивают иначе, чем обычные жители вроде него или вот этих, в желтых одеждах.
Они были цепными псами Хаману: мужчины и женщины, которым древний, пресытившийся жизнью король дал в руки поводья и доверил править городом. Их имена произносились только шепотом и здесь, в Берлоге Джоата, их боялись больше всего на свете и даже больше короля.
Дварф не слишком любил своих клиентов, но он знал их достаточно хорошо и понимал, что под желтыми одеждами они такие же как и все другие. Они, как и все, шли на компромисы, чтобы выжить в этом тяжелом для жизни мире. Он не завидовал им, ни в малейшей степени. В его глазах все привилегии, которые у них были, не могли перевесить риск, которому они подвергались каждый день, упорно цепляясь за свою маленькую нишу в огромной бюрократической махине Урика.
Король Хаману объявил, что ничего не изменилось. По большому счету король сказал правду. Но в маленьком мире Джоата постоянно что-нибудь менялось. За эти годы он создал и теперь подерживал свою семью, жившую в этом же доме, за таможней. Его жена все еще готовила вся пищу. Его дети помогали ему больше раз, чем он мог сосчитать. Его пятеро внуков спали в уютных кроватках за кладовой.
Это было совсем не просто; ему пришлось выдержать много тяжелых лет, намного больше, чем легких или приятных. Темплары были надежными клиентами, за исключением тех, увы, нередких случаев, когда не удавалось собрать достаточно хороший урожай, или очередная военная затея Хаману переводила весь город на военное положение. Берлога Джоата горела дважды, в последний раз когда хулиганы из Тира вторглись в город, собираясь освободить рабов. К счастью у них ничего не получилось.
После этого Король Хаману поступил совершенно правильно: он уменьшал налоги и поборы чиновников до тех пор, пока торговля не восстановилась. Король-волшебник никогда не утверждал, что он основал Урик, но он всегда говорил, что в тех пор, как он захватил власть в уже существовавшем городе, его тяжелая лапа оберегает город и нянчит его как любимого, но непослушного ребенка. И Урик выживал во всех обстоятельствах. Жители Урика выживали. В конце концов вопрос выживания заботил граждан намного больше, чем печально известная жестокость короля или жестокость любого темплара.
Уже стоя на закате жизни — его глаза стали не такие зоркие, как были в юности, а рука слегка дрожала, когда он поднимал полную кружку — Джоат гордился собой, своей Берлогой и своим умением выживать.
Или, возможно, это была не гордость, но просто эта странная, меланхолическая музыка вызвала что-то в его душе.
Юнец просто привел в транс себя и всех, кто слушал его игру. Он не показывал ни малейшего признака усталости. Было похоже, нравится это кому-нибудь или нет, но он был способен играть на своих дудочках до рассвета, если кто-нибудь не остановит его. Меланхолическая музыка нагнала тоску на его клиентов, и те перестали заказывать новые порции броя. Джоат вытер свои руки о кожаный фартук, который прикрывал его от шеи до колен — и заодно закрывал целый арсенал, висевший у него на поясе. Он перебрал пальцами и выбрал маленькую дубинку, удар которой заставлял человека отключиться на какое-то время, как раз до закрытия Берлоги. Маленькое оружие исчезло в огромном кулаке дварфа.
Он уже огибал стойку бара из костей мекилота, собираясь решить свою маленькую ночную проблему, когда ужасный женский крик прорезал воздух. Все головы вскинулись вверх — за исключением головы музыканта. Крик какое-то время повисел в воздухе и оборвался, так же как и возник: внезапно.
Все, бывшие в Берлоге быстро обменялись взглядами: Убийство. Никто не произнес ни слова, в этом не было необходимости. Даже если какой-нибудь темплар и захотел бы спасти женщину, шансы найти ее живой были малы, а шансы спасти ее были еще меньше.
Темплары были очень осторожными игроками, особенно если речь могла зайти об их жизни.
Белокурый темплар — довольно симпатичный, если не обращать внимание на сломанные зубы — покачал своей кружкой вверх-вниз. Вооруженный до зубов эльф с другой стороны комнаты повторил его жест. А женщина-темплар бросила керамическую монету в полупустую кружку музыканта. Она попросила его сыграть что-нибудь более веселое.
Неожиданный хор голосов, несогласных с ее просьбой, зазвучал со всех сторон. К невероятному удивлению Джоата, почти все его твердо-головые полупьяные клиенты были очень довольны бесплатным представлением. Кто знает, что они могли бы сделать, если бы он своей дубинкой заставил парня замолчать? Может быть ему стоит пошустрить и отыскать музыканта, играющего меланхолическую музыку?
Тяжело вздыхая и мучаясь вопросами, на которые он не знал ответа, Джоат вернул дубинку обратно на пояс под фартук. Потом он достал небольшой бурдюк броя из-за прилавка бара и пошел по залу, доливая брой во все неполные кружки. На мгновение он остановился около стола, за которым перед пустой кружкой сидел одинокий темплар.
— Ты готов? — спросил он в пространство над головой человека.
Темплар выпрямился, прикрыв своими огромными руками записную книжку, но Джоат уже успел бросить на нее взгляд. Впрочем, Джоату не было необходимости подглядывать. Этот темплар — Джоат считал делом чести не знать имена своих клиентов — приходил не каждую ночь, но уж если приходил, всегда занимался одним и тем же. Он изучал отметки на полосе пергамента, а потом пытался по памяти воспроизвести их в своей записной книжке. Он повторял этот процесс столько раз, сколько было необходимо, и редко больше двух раз на один кусок пергамента.
Джоат разпознавал написанный текст, когда он видел его: как и большинство людей. Но как и большинству людей ему было запрещено уметь читать. Только аристократы и темплары имели такую привелегию, и он тщательно скрывал, что уже много лет назад научился понимать написанное.
Так что умный человек, или дварф, может предполагать и догадываться.
У этого мускулистого переписчика был глубоко вдавленный нос и вечно искривленные от недовольстя губы. Вряд ли он собирал и переписывал любовные письма от благородных дам(хотя Джоат видел странные вещи, случавшиеся в его Логове), так что он предполагал, что темплар изучает магию.
Наверно только Великий Хаману знал, зачем этому темплару надо записывать в свою записную книжку эти заклинания. С другой стороны, однако, может быть и так, что если бы Великий Хаману узнал от этом хобби темплара, он превратил бы самого темплара в кусок пергмента. Король предоставлял какую-то часть своей магической силы темпларам, хотя обыкновенный человек не имел ни малейшего понятия, что это означает. Ученые из Главного Бюро выполняли какие-то загадочные исследования, которые давали возможность Урику защищаться от остальных городов-государств, а военное бюро умело использовать то, что насочиняли Главное Бюро и сам король.
Но из всего, что Джоат слышал в своем трактире, следовало, что низкопоставленные гражданские темплары крайне редко просили Хаману дать им магию.
И всегда горько сожалели об этом потом.
— Ты готов? — повторил Джоат, поднеся горлышко своего бурдюка с броем к грязной кружке темплара.
Прежде, чем темплар успел ответить да или нет, еще один крик разорвал спокойствие ночи. На этот раз крик был не женский, не мучительный и раздался он недалеко. Это был крик чистой злобы, он прозвучал совсем недалеко от двери в Берлогу и похоже, приближался. Злоба, злоба и угроза. Абсолютно машинально Джоат закрыл крышкой носик своего бурдюка с броем и швырнул его на стол темплара.Его рука опять скользнула под фартук и выхватила из ножен острый как коготь кинжал, с лезвием длиной в половину его предплечья. Оружие едва успело оказаться в его руке, когда что-то тяжелое и злое ввалилось через занавес из нитей, который заменял дверь. Джоат увидел фигуру, которая была скорее мужчиной, чем женщиной, и скорее человеком, а не дварфом или эльфом, но главным образом он увидел длинный клинок с зазубренным лезвием, с которого капала кровь. Человек нес какую-то бессмыслицу о солнце, съевшем его мозг; он уже пересек линию, отделявшую ярость от безумия, и рубил своим мечом любого, кого только видел.
Джоат бросил озабоченный взгляд на свой собственный нож, который казался совсем крошечным по сравнению с оружием врага, но Берлога была его местом. Может быть его и убьют, но по меньшей мере он умрет сражаясь. Берлога была его фокусом, не просто центром его земной жизни, но особым, уникальным дварфским сосредоточием всего его существа. Если дварф сбежит, сломает веру в свой фокус, его душа не найдет покоя после смерти. Он превратится в воющего баньши, навсегда привязанного к месту своего падения.
Самой последней вещью, которую Джоат хотел совершить в своей жизни, было передать проклятую таверну своим детям и внукам. Он покрепче сжал пальцами обвитую кожей рукоятку и решительно направился к занавесу.
Но Джоат оказался не единственным, кто бросился к взбесившемуся человеку. У темпларов был свой, особый интерес к Берлоге Джоата. Хотя, конечно, в городе они могли ходить где хотели, но мало где их появление вызывало радость у горожан. Любой из постоянных посетителей дварфа взорвался бы от гнева, если бы кто-нибудь обвинил его или ее в дружбе, любви или еще каком-нибудь подобном извращении, но была корпоративная честь, о которой никто не упоминал, и она подразумевалась сама собой. На пол полетели отодвинутые стулья, лавки и даже попавший под руку стол, когда все посетители повскакали на ноги. Колебание прошло через всех посетителей Берлоги Джоата, как если бы всякий мужчина, женщина, эльф, дварф, человек или полукровка считал себя одиноким идиотом и был просто поражен, когда оказался членом группы. Колеблясь, темплары потеряли время, и сумашедший набросился на незадачливого музыканта, который играл погребальную мелодию, но не видел приближающейся смерти.
Юноша закричал, когда длинный клинок врезался ему в руки. Его легкие дудочки выскользнули из пальцев и он упал на земля под тяжестью сумашедшего, обрушившегося на него сверху.
Закричав не хуже сумашедшего, тепмлар-эльфийка вырвалась из рядов колеблющихся темпларов. Между пальцев ее обеих рук сверкнули лезвия острых как бритва небольших ножей, она нырнула, перекатилась к сумашедшему и вонзила их в его бока под ребра. Находясь вне племени — а эльфийка-темплар была так далека от племени, как только эльф может быть — остроухие посетители Джоата обычно держались как можно дальше от любой ссоры и драки, но у них были свои понятия о дружбе и верности, хотя никакой не-эльф и не мог их понять, и эта эльфийка восприняла нападения на музыканта как нападение на себя.
Казалось, что она одна способна покончить с сумашедшим. Кровь хлыныла из ран, оставшихся после ударов ножей, и она обвила смертельным захватом его шею. Но никто, в том числе и Джоат, не решился подойти к ней и нанести последний удар.
Но сумашедший, которого все посчитали смертельно раненым, вдруг изогнулся как змея в хватке эльфийки. Забыв о музыканте, который остался жив после первоначальной атаки и лежал, стоная, на полу, скорчившись вокруг своих истекающих кровью рук, сумашедший ударил зубастой рукояткой своего длинного кинжала в незащищенное горло эльфийки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51