Геродот сказал: «Я знаю его имя, но не назову его». И все забыли теперь об этом человеке.
– Подходящая месть для тебя! – восхитился галл. – Но вот послушайка…
Всю ночь они провели в разговорах, ударяя кулаком по колену и крича друг на друга:
– Дуболобый галл!
– Безмозглый грек!
Костер погас. Лампы, заправленные маслом, потухли, оставив спорщиков почти в полной темноте.
Наконец первые бледные лучи зимнего восхода просочились в палатку. Горгад потер глаза – усталость все-таки брала свое.
– Что ж, ничего не поделаешь, – пробормотал он. – Придется провести весь день в седле. – Он усмехнулся уголком рта. – Сидим здесь с тобой, не зная толком, кто прав, а кто ошибается. А день уже настал, и предстоит выполнять то, что называют долгом.
– А что нам еще остается? – Виридовикс поднялся, потянулся, нахлобучил меховую шапку и высунулся наружу. – Идем, дружище. Они уже выступают.
Холодная струя воздуха, проникшая в палатку, окончательно пробудила Горгида. Дрожа, он потуже запахнул полушубок и последовал за галлом.
Глава пятнадцатая
Как-то раз, засидевшись за работой, Марк заглянул в комнату, где хранились старые документы: ему потребовалось сравнить один налоговый документ с прошлогодним за тот же период. В недоумении трибун остановился, потирая лоб: коридоры налогового ведомства были пусты. Только сторож уныло бродил взад-вперед. Скавр окликнул его. Сторож уставился на трибуна как на ненормального.
– Прости меня, господин, но у тебя не все дома. Кто же работает в День Зимнего солнцестояния? Все ушли еще несколько часов назад.
– День Зимнего солнцестояния? – рассеянно повторил Марк и посчитал дни, загибая пальцы. – А ведь и правда!..
Сторож удивленно разинул рот, обнаружив несколько гнилых зубов. Даже чужеземцы никогда не забывали главный праздник видессианского года – день, который призывал Солнце поворачивать к весне и развеять зимнюю тьму.
Покинув теплое, надышанное гнездышко имперской бюрократии, Марк сразу замерз. Холодный ветер щипал кончик носа. Так же было и в прошлом году, когда Виридовикс и Хелвис силой вытащили его из-за письменного стола… При этом воспоминании Марк пнул ногой снежный ком.
Широкие аллеи дворцового комплекса были пустынны. Слуги, солдаты, чиновники – все ушли, смешавшись на улицах с праздничной толпой.
На площади Паламы, что находилась чуть восточнее дворцов, уже бурлило людское море. Торговцы выкликали свои товары: пиво, горячее подслащенное вино со специями, баранину под острым сырным соусом, устрицы, жареных осьминогов в оливковом масле и панировочных сухарях, благовония, самые разнообразные украшения – от дешевых бронзовых до увесистых золотых, осыпанных драгоценными камнями, амулеты и талисманы, иконы Фоса и его святых.
Тут же бродили музыканты, распевая песни и наигрывая на дудочках и струнных инструментах. Марк заметил даже одну или две васпураканских лютни.
Все эти люди с надеждой ожидали, что зеваки бросят им пару-другую серебряных монеток. Марк, который и в лучшие времена вряд ли обладал музыкальным слухом, обошел певцов стороной. Хелвис – та наслаждалась музыкой. И Неврат – тоже. Марк не хотел сегодня вспоминать об этом.
Неврат. Всякий раз, когда они втроем с ней и Сенпатом шли куданибудь развлекаться, молодая женщина держалась с Марком очень дружески. Но в ее поведении появилась малая толика настороженности – прежде этого не было. Хотелось бы Марку когда-нибудь избавиться от назойливых воспоминаний.
То и дело в толпе вычурно разодетых видессиан мелькал простой голубой плащ монаха. Скавр готов был держать пари на десять золотых, что Стипий в эту минуту уже честит кого-нибудь или, что еще более вероятно, накачивается вином.
Прошло несколько монахов, исполняющих гимн в честь Фоса, – островок достоинства и глубокой, сердечной веры в море легкомысленной и простодушной толпы, жаждущей лишь веселья.
Однако находились и такие служители Фоса, которые отказывали себе в любых земных радостях и в своем фанатизме посвящали себя лишь одному «благому» делу: уничтожению всего, что не одобряли. У «святейшего» Земарка нашлись братья по духу и здесь, в столице. Один из таких монахов, мрачный, тощий тип, на котором плащ висел, как на вешалке, выскочил прямо на трибуна. Он гнался за мальчишками в масках. Увидев, что юные «богохульники» ускользнули, фанатик затряс хилыми кулаками и прокричал:
– Ваши грязные шутки оскорбляют святой день Фоса! Посвятите себя молитве, отверните души от безобразного глумления! Вы творите мерзость, о безумные глупцы! Лед Скотоса ожидает вас всех!
Но мальчишки удрали, не расслышав даже начала этой превосходной речи.
Монах огляделся, видимо желая отыскать еще какой-нибудь дьявольский корень, который надлежит выкорчевать. Марк опасался, что теперь фанатик набросится на него, – светлые глаза и отсутствие бороды выдавали в Скавре чужеземца и, следовательно, еретика.
Но монаха уже оттеснило иное зрелище: окружив комедианта, люди смотрели, как маленькая собачка пляшет и подпрыгивает на задних лапах под удары барабанчика. Пикантность заключалась в том, что шерсть животного была выкрашена в зеленый цвет – цвет княжества Намдален. Песик был обучен принимать у зрителей деньги передними лапами и передавать их хозяину.
– Восхитительно! – гулким басом прогудел один из прохожих, рослый халогай.
Северная родина наемника была куда беднее на развлечения, чем столица Империи. Подружка халогая, хорошенькая черноволосая потаскушка, только улыбнулась, глядя на своего друга, и кивнула. Бархатное платье, украшенное красным и фиолетовым шитьем, плотно облегало ее гибкое, стройное тело. Халогай обнимал ее за талию и время от времени поглаживал по груди.
На миг он выпустил девушку и наклонился к маленькому артисту. Светлые волосы наемника, заплетенные в косы, почти коснулись булыжной мостовой.
– Собачка! Сюда! – позвал он.
Песик подпрыгнул и схватил зубами монетку, а потом побежал к хозяину. Тот продолжал стучать в барабанчик.
– О! Золото! – воскликнул он и низко поклонился халогаю. – Тысяча благодарностей, господин!
Толпа весело приветствовала щедрый взнос. Но когда наемник выпрямился, видессианский монах ткнул ему прямо в лицо длинным костлявым пальцем.
– Ты, несчастный, заблудший невежда! – возопил он гневно. – Ты предаешься безобразному кутежу! Сейчас ты должен находиться в храме и возносить благодарности Фосу за его великое милосердие, ибо он послал нам свет солнца еще на один год! А вместо этого ты тискаешь это похотливое создание! – Яростный взгляд монаха обратился на девушку, которая ответила ему таким же прямым и злым взглядом. Девица так и льнула к щедрому кавалеру.
При этой неожиданной атаке халогай моргнул. Возможно, его уже предупреждали о том, что священнослужителей задевать небезопасно, поскольку ответ наемника прозвучал довольно мягко:
– Если ты не возражаешь, святой отец, то я попросил бы тебя убрать руку от моего лица.
Монах, должно быть, решил, что задел совесть солдата, и заговорил менее повелительно – он желал продолжить увещевание:
– Хоть ты и чужеземец, но лицо у тебя открытое и честное. Подумай же о том, что я скажу тебе. Неужто преходящее наслаждение плоти стоит того, чтобы рисковать ради него вечными благами души?
– Чтоб тебе подавиться, стервятник! – завизжала девица. – Оставь его в покое! – Она покрепче вцепилась в руку наемника.
– Молчи, шлюха! – ответствовал монах. Видессианские монахи давали обет безбрачия, но сейчас фанатик не мог оторвать горящего взора от ее зовущего тела. Слова монаха были обращены к мужчине, а глаза – к женщине: – Да, воин, она красива, но влечение к женщине – сладкая приманка Скотоса, ловушка для уловления неосторожных душ.
Марк скроил гримасу, хотя увещевание было обращено не к нему. А монах уже завывал:
– Погляди же на ее круглый зад, на узкую талию, на это лоно – пристанище всякого греха и грудь, от которой любой мужчина задрожит и забудет о вечных муках ада…
Жрец вдруг стал Скавру жалок. Подумать только, этот человек отрекся от наслаждений плоти и теперь вынужден проклинать их… и влекущие глаза, и полные, алые губы, сладкие, как старое вино…
Монах дрожал от возбуждения.
Халогай откинул назад белокурую голову и расхохотался. Его громовой бас разнесся над площадью.
– Можешь не тыкать в меня пальцем, жрец. Кажется, твоя еловая шишка напряглась не хуже моей при виде этой девчонки. Держи! – Он бросил золотой к ногам монаха. Тот уставился на монету выпученными глазами. – Бери же, – повторил наемник, веселясь от души, – и хорошенько поваляй эту красотку. А я найду себе другую подружку. Этот город просто кишит шлюхами.
Монах и потаскушка одновременно накинулись на халогая, а потом – друг на друга. Халогай показал им свою широкую спину и неспешно удалился. Толпа орала, изнемогая от восторга. Сегодня – единственный день в году, когда можно от души посмеяться даже над священником. И никому сейчас не было дела, что удачную шутку отмочил халогай-еретик.
Скавр улыбнулся тоже. Нет моря печали столь глубокого, чтобы утопить в нем человека. Вспыльчивый пьянчуга Стипий, сегодняшний похотливый фанатик – эти люди лишний раз напомнили Марку о том, что голубой плащ скрывает лишь человека. И эти люди, возможно, не слишком отличаются от него самого. Стоит запомнить. Чаще всего видессианские монахи вызывали у Марка ужас, поскольку их религиозный фанатизм был явно не для римлянина. Марк был просто не подготовлен к подобным вещам и часто понятия не имел, как на них реагировать.
Образ Стипия, вечно терзаемого жаждой, навел Марка на хорошую мысль: он подошел к лотку и взял кружку вина. Приятное тепло растеклось по телу.
По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал выступающих в Амфитеатре мимов. Вместе с толпой Марк устремился к Амфитеатру – громадной чаше, расположенной в южной части площади Паламы. Трибун заплатил две медные монетки и прошел в один из крытых коридоров, ведущих к арене. Слуги проводили его на верхний ряд: представление длилось целый день, и скамьи были переполнены.
Даже отсюда, издалека, памятники былых триумфов Империи – обелиск, статуи из слоновой кости, трофеи – производили сильное впечатление. Марку хорошо была видна вершина обелиска – это гранитное сооружение было почти одной высоты с громадиной Амфитеатра. У основания обелиска диковинными цветами колыхались двенадцать ярких шелковых зонтиков – неизменных спутников Автократора Видессиан. В Риме место зонтоносцев занимали двенадцать ликторов, которые повсюду сопровождают консула, держа на плече связку прутьев и топорик. Трибун не мог отсюда разглядеть лицо Туризина. Каким-то образом это помогло ему чувствовать себя увереннее.
Он выпил еще немного вина – дешевого пойла, от которого сразу заворчало в животе. Заметив его недовольное лицо, сосед, сидевший рядом на длинной каменной скамье, заметил:
– Редкий букет. Его, мне думается, сделали позавчера.
Это был тщедушный человечек с блестящими глазками воришки. Марк облизал губы:
– Скорее всего, ты ошибаешься. Я уверен, что эту прекрасную кровь виноградной лозы разливали на прошлой неделе.
Ответ соседа утонул в громе аплодисментов. На арену вышли мимы. Один из актеров показал, что наступил на что-то отвратительное. Это вызвало новый взрыв смеха.
В маленьких городках Империи сценки себе на потеху вместо профессиональных актеров разыгрывают сами горожане. Но повсюду во всем Видессе играют одинаково. Пьески всегда очень короткие, очень злободневные и исключительно непристойные. В День Зимнего солнцестояния все равны. Исключений ни для кого не делают.
В первом эпизоде действовали трое главных персонажей. Один, судя по богатым одеждам, явно был Императором. Остальные постоянно путались у него под ногами. В конце концов он споткнулся о «женщину» с каштановыми волосами (ее играл актер мужчина) и громадного «халогая», одетого в меха. На голове этого мима красовался золотистый парик. Парочка возилась под большим одеялом. О, какое огромное количество посуды полетело в любовников! Измена обнаружена!.. Однако «Император» вынужден был бежать, закрывая лицо от града тарелок и горшков, которыми актер, изображавший женщину, швырял из-под одеяла. В конце концов «Императору» удалось одолеть разъяренную «женщину». Ему помогали остальные актеры, одетые в позолоченные кирасы императорских гвардейцев. «Халогай» спрятался под одеяло, но удар императорского сапога, который угодил прямо в приподнятый зад, вышвырнул его из укрытия.
Так вот почему Комитты Рангаве нет сейчас рядом с Туризином. Ее очередное увлечение оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Гавра. Возможно, халогай оказался слишком наглым. Марк внезапно понял смысл язвительных шуточек, которыми перебрасывались чиновники. Погруженный в свое плохое настроение, Скавр тогда не придавал им значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Подходящая месть для тебя! – восхитился галл. – Но вот послушайка…
Всю ночь они провели в разговорах, ударяя кулаком по колену и крича друг на друга:
– Дуболобый галл!
– Безмозглый грек!
Костер погас. Лампы, заправленные маслом, потухли, оставив спорщиков почти в полной темноте.
Наконец первые бледные лучи зимнего восхода просочились в палатку. Горгад потер глаза – усталость все-таки брала свое.
– Что ж, ничего не поделаешь, – пробормотал он. – Придется провести весь день в седле. – Он усмехнулся уголком рта. – Сидим здесь с тобой, не зная толком, кто прав, а кто ошибается. А день уже настал, и предстоит выполнять то, что называют долгом.
– А что нам еще остается? – Виридовикс поднялся, потянулся, нахлобучил меховую шапку и высунулся наружу. – Идем, дружище. Они уже выступают.
Холодная струя воздуха, проникшая в палатку, окончательно пробудила Горгида. Дрожа, он потуже запахнул полушубок и последовал за галлом.
Глава пятнадцатая
Как-то раз, засидевшись за работой, Марк заглянул в комнату, где хранились старые документы: ему потребовалось сравнить один налоговый документ с прошлогодним за тот же период. В недоумении трибун остановился, потирая лоб: коридоры налогового ведомства были пусты. Только сторож уныло бродил взад-вперед. Скавр окликнул его. Сторож уставился на трибуна как на ненормального.
– Прости меня, господин, но у тебя не все дома. Кто же работает в День Зимнего солнцестояния? Все ушли еще несколько часов назад.
– День Зимнего солнцестояния? – рассеянно повторил Марк и посчитал дни, загибая пальцы. – А ведь и правда!..
Сторож удивленно разинул рот, обнаружив несколько гнилых зубов. Даже чужеземцы никогда не забывали главный праздник видессианского года – день, который призывал Солнце поворачивать к весне и развеять зимнюю тьму.
Покинув теплое, надышанное гнездышко имперской бюрократии, Марк сразу замерз. Холодный ветер щипал кончик носа. Так же было и в прошлом году, когда Виридовикс и Хелвис силой вытащили его из-за письменного стола… При этом воспоминании Марк пнул ногой снежный ком.
Широкие аллеи дворцового комплекса были пустынны. Слуги, солдаты, чиновники – все ушли, смешавшись на улицах с праздничной толпой.
На площади Паламы, что находилась чуть восточнее дворцов, уже бурлило людское море. Торговцы выкликали свои товары: пиво, горячее подслащенное вино со специями, баранину под острым сырным соусом, устрицы, жареных осьминогов в оливковом масле и панировочных сухарях, благовония, самые разнообразные украшения – от дешевых бронзовых до увесистых золотых, осыпанных драгоценными камнями, амулеты и талисманы, иконы Фоса и его святых.
Тут же бродили музыканты, распевая песни и наигрывая на дудочках и струнных инструментах. Марк заметил даже одну или две васпураканских лютни.
Все эти люди с надеждой ожидали, что зеваки бросят им пару-другую серебряных монеток. Марк, который и в лучшие времена вряд ли обладал музыкальным слухом, обошел певцов стороной. Хелвис – та наслаждалась музыкой. И Неврат – тоже. Марк не хотел сегодня вспоминать об этом.
Неврат. Всякий раз, когда они втроем с ней и Сенпатом шли куданибудь развлекаться, молодая женщина держалась с Марком очень дружески. Но в ее поведении появилась малая толика настороженности – прежде этого не было. Хотелось бы Марку когда-нибудь избавиться от назойливых воспоминаний.
То и дело в толпе вычурно разодетых видессиан мелькал простой голубой плащ монаха. Скавр готов был держать пари на десять золотых, что Стипий в эту минуту уже честит кого-нибудь или, что еще более вероятно, накачивается вином.
Прошло несколько монахов, исполняющих гимн в честь Фоса, – островок достоинства и глубокой, сердечной веры в море легкомысленной и простодушной толпы, жаждущей лишь веселья.
Однако находились и такие служители Фоса, которые отказывали себе в любых земных радостях и в своем фанатизме посвящали себя лишь одному «благому» делу: уничтожению всего, что не одобряли. У «святейшего» Земарка нашлись братья по духу и здесь, в столице. Один из таких монахов, мрачный, тощий тип, на котором плащ висел, как на вешалке, выскочил прямо на трибуна. Он гнался за мальчишками в масках. Увидев, что юные «богохульники» ускользнули, фанатик затряс хилыми кулаками и прокричал:
– Ваши грязные шутки оскорбляют святой день Фоса! Посвятите себя молитве, отверните души от безобразного глумления! Вы творите мерзость, о безумные глупцы! Лед Скотоса ожидает вас всех!
Но мальчишки удрали, не расслышав даже начала этой превосходной речи.
Монах огляделся, видимо желая отыскать еще какой-нибудь дьявольский корень, который надлежит выкорчевать. Марк опасался, что теперь фанатик набросится на него, – светлые глаза и отсутствие бороды выдавали в Скавре чужеземца и, следовательно, еретика.
Но монаха уже оттеснило иное зрелище: окружив комедианта, люди смотрели, как маленькая собачка пляшет и подпрыгивает на задних лапах под удары барабанчика. Пикантность заключалась в том, что шерсть животного была выкрашена в зеленый цвет – цвет княжества Намдален. Песик был обучен принимать у зрителей деньги передними лапами и передавать их хозяину.
– Восхитительно! – гулким басом прогудел один из прохожих, рослый халогай.
Северная родина наемника была куда беднее на развлечения, чем столица Империи. Подружка халогая, хорошенькая черноволосая потаскушка, только улыбнулась, глядя на своего друга, и кивнула. Бархатное платье, украшенное красным и фиолетовым шитьем, плотно облегало ее гибкое, стройное тело. Халогай обнимал ее за талию и время от времени поглаживал по груди.
На миг он выпустил девушку и наклонился к маленькому артисту. Светлые волосы наемника, заплетенные в косы, почти коснулись булыжной мостовой.
– Собачка! Сюда! – позвал он.
Песик подпрыгнул и схватил зубами монетку, а потом побежал к хозяину. Тот продолжал стучать в барабанчик.
– О! Золото! – воскликнул он и низко поклонился халогаю. – Тысяча благодарностей, господин!
Толпа весело приветствовала щедрый взнос. Но когда наемник выпрямился, видессианский монах ткнул ему прямо в лицо длинным костлявым пальцем.
– Ты, несчастный, заблудший невежда! – возопил он гневно. – Ты предаешься безобразному кутежу! Сейчас ты должен находиться в храме и возносить благодарности Фосу за его великое милосердие, ибо он послал нам свет солнца еще на один год! А вместо этого ты тискаешь это похотливое создание! – Яростный взгляд монаха обратился на девушку, которая ответила ему таким же прямым и злым взглядом. Девица так и льнула к щедрому кавалеру.
При этой неожиданной атаке халогай моргнул. Возможно, его уже предупреждали о том, что священнослужителей задевать небезопасно, поскольку ответ наемника прозвучал довольно мягко:
– Если ты не возражаешь, святой отец, то я попросил бы тебя убрать руку от моего лица.
Монах, должно быть, решил, что задел совесть солдата, и заговорил менее повелительно – он желал продолжить увещевание:
– Хоть ты и чужеземец, но лицо у тебя открытое и честное. Подумай же о том, что я скажу тебе. Неужто преходящее наслаждение плоти стоит того, чтобы рисковать ради него вечными благами души?
– Чтоб тебе подавиться, стервятник! – завизжала девица. – Оставь его в покое! – Она покрепче вцепилась в руку наемника.
– Молчи, шлюха! – ответствовал монах. Видессианские монахи давали обет безбрачия, но сейчас фанатик не мог оторвать горящего взора от ее зовущего тела. Слова монаха были обращены к мужчине, а глаза – к женщине: – Да, воин, она красива, но влечение к женщине – сладкая приманка Скотоса, ловушка для уловления неосторожных душ.
Марк скроил гримасу, хотя увещевание было обращено не к нему. А монах уже завывал:
– Погляди же на ее круглый зад, на узкую талию, на это лоно – пристанище всякого греха и грудь, от которой любой мужчина задрожит и забудет о вечных муках ада…
Жрец вдруг стал Скавру жалок. Подумать только, этот человек отрекся от наслаждений плоти и теперь вынужден проклинать их… и влекущие глаза, и полные, алые губы, сладкие, как старое вино…
Монах дрожал от возбуждения.
Халогай откинул назад белокурую голову и расхохотался. Его громовой бас разнесся над площадью.
– Можешь не тыкать в меня пальцем, жрец. Кажется, твоя еловая шишка напряглась не хуже моей при виде этой девчонки. Держи! – Он бросил золотой к ногам монаха. Тот уставился на монету выпученными глазами. – Бери же, – повторил наемник, веселясь от души, – и хорошенько поваляй эту красотку. А я найду себе другую подружку. Этот город просто кишит шлюхами.
Монах и потаскушка одновременно накинулись на халогая, а потом – друг на друга. Халогай показал им свою широкую спину и неспешно удалился. Толпа орала, изнемогая от восторга. Сегодня – единственный день в году, когда можно от души посмеяться даже над священником. И никому сейчас не было дела, что удачную шутку отмочил халогай-еретик.
Скавр улыбнулся тоже. Нет моря печали столь глубокого, чтобы утопить в нем человека. Вспыльчивый пьянчуга Стипий, сегодняшний похотливый фанатик – эти люди лишний раз напомнили Марку о том, что голубой плащ скрывает лишь человека. И эти люди, возможно, не слишком отличаются от него самого. Стоит запомнить. Чаще всего видессианские монахи вызывали у Марка ужас, поскольку их религиозный фанатизм был явно не для римлянина. Марк был просто не подготовлен к подобным вещам и часто понятия не имел, как на них реагировать.
Образ Стипия, вечно терзаемого жаждой, навел Марка на хорошую мысль: он подошел к лотку и взял кружку вина. Приятное тепло растеклось по телу.
По площади пробежал глашатай, который во все горло расхваливал выступающих в Амфитеатре мимов. Вместе с толпой Марк устремился к Амфитеатру – громадной чаше, расположенной в южной части площади Паламы. Трибун заплатил две медные монетки и прошел в один из крытых коридоров, ведущих к арене. Слуги проводили его на верхний ряд: представление длилось целый день, и скамьи были переполнены.
Даже отсюда, издалека, памятники былых триумфов Империи – обелиск, статуи из слоновой кости, трофеи – производили сильное впечатление. Марку хорошо была видна вершина обелиска – это гранитное сооружение было почти одной высоты с громадиной Амфитеатра. У основания обелиска диковинными цветами колыхались двенадцать ярких шелковых зонтиков – неизменных спутников Автократора Видессиан. В Риме место зонтоносцев занимали двенадцать ликторов, которые повсюду сопровождают консула, держа на плече связку прутьев и топорик. Трибун не мог отсюда разглядеть лицо Туризина. Каким-то образом это помогло ему чувствовать себя увереннее.
Он выпил еще немного вина – дешевого пойла, от которого сразу заворчало в животе. Заметив его недовольное лицо, сосед, сидевший рядом на длинной каменной скамье, заметил:
– Редкий букет. Его, мне думается, сделали позавчера.
Это был тщедушный человечек с блестящими глазками воришки. Марк облизал губы:
– Скорее всего, ты ошибаешься. Я уверен, что эту прекрасную кровь виноградной лозы разливали на прошлой неделе.
Ответ соседа утонул в громе аплодисментов. На арену вышли мимы. Один из актеров показал, что наступил на что-то отвратительное. Это вызвало новый взрыв смеха.
В маленьких городках Империи сценки себе на потеху вместо профессиональных актеров разыгрывают сами горожане. Но повсюду во всем Видессе играют одинаково. Пьески всегда очень короткие, очень злободневные и исключительно непристойные. В День Зимнего солнцестояния все равны. Исключений ни для кого не делают.
В первом эпизоде действовали трое главных персонажей. Один, судя по богатым одеждам, явно был Императором. Остальные постоянно путались у него под ногами. В конце концов он споткнулся о «женщину» с каштановыми волосами (ее играл актер мужчина) и громадного «халогая», одетого в меха. На голове этого мима красовался золотистый парик. Парочка возилась под большим одеялом. О, какое огромное количество посуды полетело в любовников! Измена обнаружена!.. Однако «Император» вынужден был бежать, закрывая лицо от града тарелок и горшков, которыми актер, изображавший женщину, швырял из-под одеяла. В конце концов «Императору» удалось одолеть разъяренную «женщину». Ему помогали остальные актеры, одетые в позолоченные кирасы императорских гвардейцев. «Халогай» спрятался под одеяло, но удар императорского сапога, который угодил прямо в приподнятый зад, вышвырнул его из укрытия.
Так вот почему Комитты Рангаве нет сейчас рядом с Туризином. Ее очередное увлечение оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Гавра. Возможно, халогай оказался слишком наглым. Марк внезапно понял смысл язвительных шуточек, которыми перебрасывались чиновники. Погруженный в свое плохое настроение, Скавр тогда не придавал им значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76