После очередного выхода из исцеляющего транса он выглядел как человек, изнуренный непосильным трудом, пробудившийся от краткого, недостаточного для отдыха сна. Быстро проглотив изрядное количество пищи и жадно осушив большую кружку вина, маг нетвердой походкой направлялся исцелять следующего безнадежного пациента. Оказав помощь двум, иногда трем раненым, врачеватель обычно падал с ног от усталости и тут же засыпал, причем так глубоко, что его было не разбудить никакими силами.
Раненые, не нуждавшиеся в столь немедленном и радикальном вмешательстве, оказывались на попечении войсковых лекарей, которые вытаскивали засевшие стрелы, зашивали раны, а потом поливали их вином, чтобы предотвратить нагноение. Маниакис иногда спрашивал себя, чего от этих лекарей больше: вреда или пользы.
Он бродил по лагерю от костра к костру, делая все возможное, чтобы приободрить своих воинов, пока не наткнулся на Багдасара. Тот сидел на земле, поддерживая голову руками с таким видом, будто боялся, что она отвалится, как только он перестанет ее подпирать.
— Уважаемый маг, — спросил Маниакис, — владеешь ли ты хоть немного искусством врачевания?
— Что? Что такое? — ошалело встрепенулся Багдасар. — А, это ты, величайший… Нет, очень сожалею, но у меня нет абсолютно никаких способностей к врачеванию. Даже среди магов целители встречаются очень редко Дар, коим их наградил сам Фос, можно развить упорной тренировкой, но сам талант должен быть врожденным. Мне не приходилось слышать, чтобы кто-то, не обладающий подобным даром от рождения, хоть сколько-нибудь преуспел в искусстве облегчения чужих страданий.
— Я ожидал услышать нечто подобное, — вздохнул Маниакис. — В противном случае ты сейчас, без сомнения, трудился бы вместе с врачевателями, стараясь сделать все возможное для раненых. Но если ты не умеешь исцелять раны, может, ты сумеешь помочь чем-либо другим в нашем безрадостном положении?
— Сейчас от меня меньше толку, чем от любого рядового воина, — повесил голову Багдасар. — Все, на что я гожусь, так это съесть порцию пищи, которая могла бы достаться человеку, способному защитить собственную жизнь. А заодно и мою.
— Но возможно ли изменить такое положение в будущем? — спросил Маниакис. — Плохо, когда колдуны так ограничены в применении своей волшебной силы.
— Но в наши дни маги и так уже способны на большее, нежели в дни давно минувшие, — ответил Багдасар. — Во времена Ставракия Великого, когда искусство врачевания только зарождалось, никто не мог сказать, чем окончится попытка исцеления: выздоровлением раненого или смертью мага.
— Тоже верно, — согласился Маниакис. — Ныне мы пользуемся многими изобретениями, неизвестными прежде. Совсем недавно я размышлял о таких вещах. Например, во времена Ставракия, — тебе приходилось читать летописи, и ты должен знать об этом, — видессийцам были неизвестны стремена. Не хотелось бы мне скакать на боевом коне без стремян…
Он задумчиво почесал подбородок, подумав, что занимается довольно странным делом: сразу после проигранной битвы обсуждает с колдуном изменения в жизненном укладе, произошедшие незнамо когда. Да что там! Даже подобные размышления были странны. Ведь сам-то он так и не подметил никаких изменений за всю свою жизнь. Если, конечно, не считать изменений в его собственном положении. Маниакис также не мог припомнить, чтобы отец рассказывал ему о каких-либо изобретениях или нововведениях, произошедших на его веку. Если мир и менялся, то слишком медленно, чтобы это мог заметить отдельный человек.
И все-таки изменения происходили. Как река постепенно меняет свое русло, так же постепенно, если заглянуть в глубь времен, менялись устремления людей, углублялись их познания о себе и об окружающем мире. Наверняка по мере накопления этих медленных, но неуклонных, а в результате значительных изменений человечество становилось совсем не таким, каким оно было во времена, когда Фос создал Васпура, первого из людей.
Маниакис фыркнул. Если он хочет прослыть верным видессийским религиозным канонам, ему не следует верить в легенды о Васпуре и прочие догмы, которые святейший патриарх Агатий, без сомнения, во всеуслышание объявит ересью. Нет, покачав головой, поправил он себя. Просто не надо открыто демонстрировать свою веру в Васпура и многое другое, что может быть объявлено ересью.
— Да, величайший? — вопросительно проговорил Багдасар, гадая, что могло означать это фырканье и покачивание головой.
— Так, пустяки, — ответил Маниакис. — Легкое завихрение мозгов, вот и все. Забавно. К каким только уловкам не прибегнешь, когда не хочется думать о той заварухе, в которую мы влипли.
— О да, — сказал Багдасар. — Заваруха, в которую мы влипли. Разумеется. Но что же нам теперь делать? И можно ли вообще что-нибудь сделать?
— Пока ничего. — Маниакис чувствовал, как произносимые слова горчат во рту. — Придет утро, и макуранцы нагрянут сюда по нашу душу. У них гораздо больше людей, чем у нас. Кроме того, им есть отчего задирать нос, ведь они уже один раз победили нас.
— Они разбили нас далеко не впервые, — вырвалось у Багдасара.
— К сожалению, ты прав, — ответил Маниакис. — И пока они об этом помнят, пока об этом не забудут мои воины, будет получаться так, словно на стороне врага сражаются дополнительные силы… Хотя завтра им дополнительные силы не понадобятся. Они атакуют нас и разобьют, после чего придется снова отступать. Очень скоро нас отбросят в Гарсавру, на самый край плато. — Маниакис зло ощерился:
— Видит Господь, очень скоро мы снова окажемся в Видессе, а все западные провинции будут потеряны для империи.
— Что ты, величайший! — воскликнул Багдасар. — Дела просто не могут обернуться так плохо!
— Ты опять прав, — мрачно согласился Маниакис. — Скорее всего, они обернутся гораздо хуже.
* * *
Вестники из арьергарда прискакали в лагерь перед самым рассветом, когда утренняя заря уже окрасила край неба в золотые и розовые тона.
— Макуранцы двинулись вперед! — Вестники вопили так, словно сообщали о начале конца света.
Впрочем, Видессийская империя уже дошла до такого состояния, что вестники с тем же успехом могли действительно объявить о начале конца света.
Сначала Маниакис думал, что сможет удержать оборону, а при удаче даже предпринять контратаку. Но, увидев, как его воины отреагировали на известие о приближении врага, он сразу выбросил эти глупые мысли из головы. Отовсюду слышались тревожные возгласы, люди повскакивали с земли и, казалось, были готовы наброситься на стражников, охранявших длинные ряды стреноженных лошадей. Похоже, ни у кого не было ни малейшего желания вступать в бой.
— Что будем делать, величайший? — спросил Цикаст. Генерал по-прежнему не произносил вслух слов:
"Я же говорил тебе, что так и будет”, но впечатление было такое, будто он трижды прокричал их во все горло.
— Отступать, — коротко и мрачно ответил Маниакис.
Видессийское военное искусство не отрицало возможности отступления. Что верно, то верно. Но если непрерывно отступать, очень скоро враг загонит тебя туда, откуда отступление уже окажется невозможным. Положение отряда Маниакиса в западных провинциях стремительно приближалось именно к такой ситуации.
Цикаст только вздохнул, словно покоряясь неизбежному.
— Ах, величайший, — утешающе проговорил он, — не печалься. Ведь если бы мы не напали первыми, все равно они вскоре добрались бы до нас…
— И в любом случае мы попали бы в переплет, из которого так просто не выберешься, — закончил за генерала Маниакис. — Парсманий! Ко мне! — прокричал он, перекрывая поднявшийся в лагере шум.
Через пару минут его брат торопливо вошел в шатер.
— Да, величайший? — При посторонних он всегда соблюдал формальности, положенные по этикету при обращении к Автократору.
— Сегодня ты переходишь в должность командира арьергарда, — сказал Маниакис. — Я не жду от тебя чуда. Просто постарайся сдерживать врага и не дать ему разбить наши основные силы.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Парсманий и поспешно вышел.
— Распоряжайся мною, величайший, — напомнил о себе Цикаст.
Некоторое время Маниакис колебался. Готовность генерала повиноваться он расценивал скорее как простую вежливость. Но поскольку выбора не было, он сказал:
— Останься со мной. Будем сражаться плечом к плечу. По-моему, вчера у нас неплохо получалось.
— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Цикаст. Не успели смолкнуть его слова, как до ушей Маниакиса донеслись быстро приближающиеся торжествующие звуки боевых труб Макурана.
— Отходим! — приказал Автократор. Видессийские горнисты сыграли печальный сигнал отступления для всех, кто еще мог его услышать.
Все же отступление не превратилось в беспорядочное бегство. Воины Маниакиса пока держались вместе, а не искали спасения в бешеной скачке куда глаза глядят. Он надеялся, что начинают сказываться уроки воинской дисциплины, которые он преподал своим бойцам, пока отряд двигался к Амориону. Но умение мыслить реалистически подсказывало ему: воины предпочитают держаться плотной группой, полагая, что так у них больше шансов уцелеть.
Отступление с боями продолжалось с рассвета почти до конца дня. Ближе к вечеру Маниакис решил устроить засаду в ореховой роще неподалеку от Аранда. Только лично возглавив операцию, ему удалось заставить своих воинов притаиться в ожидании макуранцев. Но даже после этого, чтобы успокоить самого нервного из конников, Маниакису пришлось зарычать:
— Только попробуй дернуться при виде врага, и я прикончу тебя!
Вскоре появились макуранцы — несколько железных парней в сопровождении большого отряда легкой кавалерии. Они скакали, не соблюдая боевого строя, отпуская шуточки, посмеиваясь и явно не ожидая никаких неприятностей. С чего, собственно, им тревожиться, с горечью подумал Маниакис. Ведь до сих пор мы не давали им повода опасаться нас…
— Видессия! — вскричал он, выхватил меч и, пришпорив коня, вылетел из засады.
Последовал миг ужасной тишины. Он уже было подумал, что собранные им в засаде воины решили предоставить своему Автократору в одиночестве мчаться навстречу роковой судьбе. Но вот тишину разорвали громкие выкрики его конников:
— Видессия! Маниакис!
Смешавшийся с боевым кличем видессийцев грохот копыт за спиной показался Маниакису самой сладчайшей из всех мелодий.
Ужас, охвативший макуранцев при виде неудержимо мчавшегося на них плотным строем отряда вражеских конников, выглядел почти комично. Схватка закончилась, едва успев начаться. Видессийцы врезались в толпу врагов, стреляя из луков, от души орудуя мечами и копьями. Лишь нескольким макуранцам удалось вырваться из кровавой каши; испускаемые ими крики ужаса звучали в ушах Маниакиса музыкой. Но большая часть самоуверенных захватчиков погибла почти сразу, а некоторые пали, не сумев уйти от погони.
— Победа! Великая победа! — в экстазе вопил тот самый конник, которого Маниакис обещал, в случае чего, прикончить лично. Если раньше парню явно недоставало отваги, то теперь она выплескивалась из него через край, и Автократор решил предать забвению былое. Увидев скакавшего рядом Маниакиса, воин спросил:
— Но что принесет нам сия победа, величайший?
Лучше бы он задал любой другой вопрос. Маниакис промолчал, но подумал, что разгром передового отряда макуранцев в лучшем случае обеспечит его армии спокойный ночлег, а по утру возобновление планомерного, без излишней спешки отступления.
Цикаст высказался в том смысле, что даже это будет большой удачей. Может, генерал прав; в конце концов, защищая Аморион, он показал себя подлинным мастером оборонительных сражений. Но Маниакис остался при своем мнении: только защищаясь, нельзя выиграть войну. Чтобы победить, надо обязательно переходить в наступление, едва представится такая возможность.
Беда в том, что в обозримом будущем такой возможности не предвидится, подумал Маниакис. Вдобавок…
— Переходить в наступление… Где? — пробормотал он себе под нос.
Как ни старался Автократор Видессии, ответа на свой вопрос ему так и не удалось найти.
Глава 9
С берега небольшой бухты, вдававшейся в дворцовый квартал, Автократор сумрачно взирал на запад, через Бычий Брод, наблюдая за жирными столбами дыма, поднимавшимися к небу над тем местом, где находился городок Акрос. Теперь только узкая полоска воды да неустанно патрулировавшие ее дромоны имперского флота мешали армии Царя Царей пойти на приступ Видесса.
— Сколько войн мы ни вели с макуранцами, им никогда еще не удавалось выйти к Бычьему Броду, — угрюмо проговорил Маниакис. Отец вздохнул и потрепал сына по плечу:
— Пока Абивард не форсирует пролив, у тебя остается шанс войти в историю — в качестве великого героя, сумевшего вышвырнуть из империи врага, который был уже близок к победе.
— Близок? — саркастически переспросил Маниакис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Раненые, не нуждавшиеся в столь немедленном и радикальном вмешательстве, оказывались на попечении войсковых лекарей, которые вытаскивали засевшие стрелы, зашивали раны, а потом поливали их вином, чтобы предотвратить нагноение. Маниакис иногда спрашивал себя, чего от этих лекарей больше: вреда или пользы.
Он бродил по лагерю от костра к костру, делая все возможное, чтобы приободрить своих воинов, пока не наткнулся на Багдасара. Тот сидел на земле, поддерживая голову руками с таким видом, будто боялся, что она отвалится, как только он перестанет ее подпирать.
— Уважаемый маг, — спросил Маниакис, — владеешь ли ты хоть немного искусством врачевания?
— Что? Что такое? — ошалело встрепенулся Багдасар. — А, это ты, величайший… Нет, очень сожалею, но у меня нет абсолютно никаких способностей к врачеванию. Даже среди магов целители встречаются очень редко Дар, коим их наградил сам Фос, можно развить упорной тренировкой, но сам талант должен быть врожденным. Мне не приходилось слышать, чтобы кто-то, не обладающий подобным даром от рождения, хоть сколько-нибудь преуспел в искусстве облегчения чужих страданий.
— Я ожидал услышать нечто подобное, — вздохнул Маниакис. — В противном случае ты сейчас, без сомнения, трудился бы вместе с врачевателями, стараясь сделать все возможное для раненых. Но если ты не умеешь исцелять раны, может, ты сумеешь помочь чем-либо другим в нашем безрадостном положении?
— Сейчас от меня меньше толку, чем от любого рядового воина, — повесил голову Багдасар. — Все, на что я гожусь, так это съесть порцию пищи, которая могла бы достаться человеку, способному защитить собственную жизнь. А заодно и мою.
— Но возможно ли изменить такое положение в будущем? — спросил Маниакис. — Плохо, когда колдуны так ограничены в применении своей волшебной силы.
— Но в наши дни маги и так уже способны на большее, нежели в дни давно минувшие, — ответил Багдасар. — Во времена Ставракия Великого, когда искусство врачевания только зарождалось, никто не мог сказать, чем окончится попытка исцеления: выздоровлением раненого или смертью мага.
— Тоже верно, — согласился Маниакис. — Ныне мы пользуемся многими изобретениями, неизвестными прежде. Совсем недавно я размышлял о таких вещах. Например, во времена Ставракия, — тебе приходилось читать летописи, и ты должен знать об этом, — видессийцам были неизвестны стремена. Не хотелось бы мне скакать на боевом коне без стремян…
Он задумчиво почесал подбородок, подумав, что занимается довольно странным делом: сразу после проигранной битвы обсуждает с колдуном изменения в жизненном укладе, произошедшие незнамо когда. Да что там! Даже подобные размышления были странны. Ведь сам-то он так и не подметил никаких изменений за всю свою жизнь. Если, конечно, не считать изменений в его собственном положении. Маниакис также не мог припомнить, чтобы отец рассказывал ему о каких-либо изобретениях или нововведениях, произошедших на его веку. Если мир и менялся, то слишком медленно, чтобы это мог заметить отдельный человек.
И все-таки изменения происходили. Как река постепенно меняет свое русло, так же постепенно, если заглянуть в глубь времен, менялись устремления людей, углублялись их познания о себе и об окружающем мире. Наверняка по мере накопления этих медленных, но неуклонных, а в результате значительных изменений человечество становилось совсем не таким, каким оно было во времена, когда Фос создал Васпура, первого из людей.
Маниакис фыркнул. Если он хочет прослыть верным видессийским религиозным канонам, ему не следует верить в легенды о Васпуре и прочие догмы, которые святейший патриарх Агатий, без сомнения, во всеуслышание объявит ересью. Нет, покачав головой, поправил он себя. Просто не надо открыто демонстрировать свою веру в Васпура и многое другое, что может быть объявлено ересью.
— Да, величайший? — вопросительно проговорил Багдасар, гадая, что могло означать это фырканье и покачивание головой.
— Так, пустяки, — ответил Маниакис. — Легкое завихрение мозгов, вот и все. Забавно. К каким только уловкам не прибегнешь, когда не хочется думать о той заварухе, в которую мы влипли.
— О да, — сказал Багдасар. — Заваруха, в которую мы влипли. Разумеется. Но что же нам теперь делать? И можно ли вообще что-нибудь сделать?
— Пока ничего. — Маниакис чувствовал, как произносимые слова горчат во рту. — Придет утро, и макуранцы нагрянут сюда по нашу душу. У них гораздо больше людей, чем у нас. Кроме того, им есть отчего задирать нос, ведь они уже один раз победили нас.
— Они разбили нас далеко не впервые, — вырвалось у Багдасара.
— К сожалению, ты прав, — ответил Маниакис. — И пока они об этом помнят, пока об этом не забудут мои воины, будет получаться так, словно на стороне врага сражаются дополнительные силы… Хотя завтра им дополнительные силы не понадобятся. Они атакуют нас и разобьют, после чего придется снова отступать. Очень скоро нас отбросят в Гарсавру, на самый край плато. — Маниакис зло ощерился:
— Видит Господь, очень скоро мы снова окажемся в Видессе, а все западные провинции будут потеряны для империи.
— Что ты, величайший! — воскликнул Багдасар. — Дела просто не могут обернуться так плохо!
— Ты опять прав, — мрачно согласился Маниакис. — Скорее всего, они обернутся гораздо хуже.
* * *
Вестники из арьергарда прискакали в лагерь перед самым рассветом, когда утренняя заря уже окрасила край неба в золотые и розовые тона.
— Макуранцы двинулись вперед! — Вестники вопили так, словно сообщали о начале конца света.
Впрочем, Видессийская империя уже дошла до такого состояния, что вестники с тем же успехом могли действительно объявить о начале конца света.
Сначала Маниакис думал, что сможет удержать оборону, а при удаче даже предпринять контратаку. Но, увидев, как его воины отреагировали на известие о приближении врага, он сразу выбросил эти глупые мысли из головы. Отовсюду слышались тревожные возгласы, люди повскакивали с земли и, казалось, были готовы наброситься на стражников, охранявших длинные ряды стреноженных лошадей. Похоже, ни у кого не было ни малейшего желания вступать в бой.
— Что будем делать, величайший? — спросил Цикаст. Генерал по-прежнему не произносил вслух слов:
"Я же говорил тебе, что так и будет”, но впечатление было такое, будто он трижды прокричал их во все горло.
— Отступать, — коротко и мрачно ответил Маниакис.
Видессийское военное искусство не отрицало возможности отступления. Что верно, то верно. Но если непрерывно отступать, очень скоро враг загонит тебя туда, откуда отступление уже окажется невозможным. Положение отряда Маниакиса в западных провинциях стремительно приближалось именно к такой ситуации.
Цикаст только вздохнул, словно покоряясь неизбежному.
— Ах, величайший, — утешающе проговорил он, — не печалься. Ведь если бы мы не напали первыми, все равно они вскоре добрались бы до нас…
— И в любом случае мы попали бы в переплет, из которого так просто не выберешься, — закончил за генерала Маниакис. — Парсманий! Ко мне! — прокричал он, перекрывая поднявшийся в лагере шум.
Через пару минут его брат торопливо вошел в шатер.
— Да, величайший? — При посторонних он всегда соблюдал формальности, положенные по этикету при обращении к Автократору.
— Сегодня ты переходишь в должность командира арьергарда, — сказал Маниакис. — Я не жду от тебя чуда. Просто постарайся сдерживать врага и не дать ему разбить наши основные силы.
— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Парсманий и поспешно вышел.
— Распоряжайся мною, величайший, — напомнил о себе Цикаст.
Некоторое время Маниакис колебался. Готовность генерала повиноваться он расценивал скорее как простую вежливость. Но поскольку выбора не было, он сказал:
— Останься со мной. Будем сражаться плечом к плечу. По-моему, вчера у нас неплохо получалось.
— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Цикаст. Не успели смолкнуть его слова, как до ушей Маниакиса донеслись быстро приближающиеся торжествующие звуки боевых труб Макурана.
— Отходим! — приказал Автократор. Видессийские горнисты сыграли печальный сигнал отступления для всех, кто еще мог его услышать.
Все же отступление не превратилось в беспорядочное бегство. Воины Маниакиса пока держались вместе, а не искали спасения в бешеной скачке куда глаза глядят. Он надеялся, что начинают сказываться уроки воинской дисциплины, которые он преподал своим бойцам, пока отряд двигался к Амориону. Но умение мыслить реалистически подсказывало ему: воины предпочитают держаться плотной группой, полагая, что так у них больше шансов уцелеть.
Отступление с боями продолжалось с рассвета почти до конца дня. Ближе к вечеру Маниакис решил устроить засаду в ореховой роще неподалеку от Аранда. Только лично возглавив операцию, ему удалось заставить своих воинов притаиться в ожидании макуранцев. Но даже после этого, чтобы успокоить самого нервного из конников, Маниакису пришлось зарычать:
— Только попробуй дернуться при виде врага, и я прикончу тебя!
Вскоре появились макуранцы — несколько железных парней в сопровождении большого отряда легкой кавалерии. Они скакали, не соблюдая боевого строя, отпуская шуточки, посмеиваясь и явно не ожидая никаких неприятностей. С чего, собственно, им тревожиться, с горечью подумал Маниакис. Ведь до сих пор мы не давали им повода опасаться нас…
— Видессия! — вскричал он, выхватил меч и, пришпорив коня, вылетел из засады.
Последовал миг ужасной тишины. Он уже было подумал, что собранные им в засаде воины решили предоставить своему Автократору в одиночестве мчаться навстречу роковой судьбе. Но вот тишину разорвали громкие выкрики его конников:
— Видессия! Маниакис!
Смешавшийся с боевым кличем видессийцев грохот копыт за спиной показался Маниакису самой сладчайшей из всех мелодий.
Ужас, охвативший макуранцев при виде неудержимо мчавшегося на них плотным строем отряда вражеских конников, выглядел почти комично. Схватка закончилась, едва успев начаться. Видессийцы врезались в толпу врагов, стреляя из луков, от души орудуя мечами и копьями. Лишь нескольким макуранцам удалось вырваться из кровавой каши; испускаемые ими крики ужаса звучали в ушах Маниакиса музыкой. Но большая часть самоуверенных захватчиков погибла почти сразу, а некоторые пали, не сумев уйти от погони.
— Победа! Великая победа! — в экстазе вопил тот самый конник, которого Маниакис обещал, в случае чего, прикончить лично. Если раньше парню явно недоставало отваги, то теперь она выплескивалась из него через край, и Автократор решил предать забвению былое. Увидев скакавшего рядом Маниакиса, воин спросил:
— Но что принесет нам сия победа, величайший?
Лучше бы он задал любой другой вопрос. Маниакис промолчал, но подумал, что разгром передового отряда макуранцев в лучшем случае обеспечит его армии спокойный ночлег, а по утру возобновление планомерного, без излишней спешки отступления.
Цикаст высказался в том смысле, что даже это будет большой удачей. Может, генерал прав; в конце концов, защищая Аморион, он показал себя подлинным мастером оборонительных сражений. Но Маниакис остался при своем мнении: только защищаясь, нельзя выиграть войну. Чтобы победить, надо обязательно переходить в наступление, едва представится такая возможность.
Беда в том, что в обозримом будущем такой возможности не предвидится, подумал Маниакис. Вдобавок…
— Переходить в наступление… Где? — пробормотал он себе под нос.
Как ни старался Автократор Видессии, ответа на свой вопрос ему так и не удалось найти.
Глава 9
С берега небольшой бухты, вдававшейся в дворцовый квартал, Автократор сумрачно взирал на запад, через Бычий Брод, наблюдая за жирными столбами дыма, поднимавшимися к небу над тем местом, где находился городок Акрос. Теперь только узкая полоска воды да неустанно патрулировавшие ее дромоны имперского флота мешали армии Царя Царей пойти на приступ Видесса.
— Сколько войн мы ни вели с макуранцами, им никогда еще не удавалось выйти к Бычьему Броду, — угрюмо проговорил Маниакис. Отец вздохнул и потрепал сына по плечу:
— Пока Абивард не форсирует пролив, у тебя остается шанс войти в историю — в качестве великого героя, сумевшего вышвырнуть из империи врага, который был уже близок к победе.
— Близок? — саркастически переспросил Маниакис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78