— Неисправимый насмешник! Вот слушайте. Чтобы приготовить queso de manos, молоко сначала ставят киснуть, пока не образуется сыворотка. Эту сыворотку уваривают медленно, очень медленно, до густоты патоки, затем остужают.
— Точно так же из просвирняка делают ярмарочные пряники.
— Ну, а потом добавляют немного соли, раскатывают плоскими листами и сушат вот так, как здесь, привязывая за ниточки к потолку… Интересно, что в процессе приготовления сыра не теряется вкус молока, хотя он и становится похожим на пергамент.
Этим интересным рассуждением на гастрономические темы и завершилась трапеза; затем, к величайшей радости присутствующих, фляга молодого человека пошла по кругу, и каждый вылил в глотку изрядную порцию бодрящей жидкости.
С благосклонной снисходительностью ранчеро сообщил гостям, а точнее, Буало, понимавшему язык Сервантеса, кое-какие детали труда и быта.
У ранчеро было всего лишь одно стадо овец. Стрижка их занимала не более четырех-пяти дней. Шерсти настригалось так мало, что ее приходилось отвозить на ближайшую ферму. Там ее паковали вместе с шерстью, привозимой с разных концов страны.
Аккуратно упакованные тюки в огромных фургонах на двух колесах, с покатой крышей, напоминающих южноафриканские «капские подводы», ленивый возница неторопливо гонит в Буэнос-Айрес.
На западную окраину Буэнос-Айреса, на площадь прибывает множество фургонов из самых разных точек страны, и устраивается торг. Шерсть продается по цене от сорока до шестидесяти долларов ассигнациями за «арробу», то есть три денье и четыре с половиной ливра.
Ясно, что выгода для мелких производителей невелика, ибо владелец стада от ста до ста пятидесяти голов скота может единовременно поставлять не более пяти-шести фунтов шерсти. Но какое значение все это имеет для гаучо? Он ест вкусную баранину. Наслаждается свободой. Надзор за стадом — лишь предлог бродить по драгоценной пампе, которую ранчеро любит, точно моряк — океан.
Пампа и лошадь — единственные возлюбленные этого южноамериканского жителя. Семья, если таковая существует, значит для него не очень-то много. К услугам гаучо пьянящий воздух, яркое солнце, преданная лошадь и травы, бьющие в лицо!
А еще упоительные схватки с быком, бесконечная езда верхом по равнине, когда до ушей доносится рык кого-то из свирепых обитателей пампы, наконец, острые запахи росистых трав, смешанные с благоуханием нежных цветов.
Таков гаучо, когда нет денег. К сожалению, как только заводятся несколько долларов, он резко меняется к худшему.
Стоит ему получить деньги за шерсть, как первейшей его заботой становится посещение пульперии. О! Поездка совершается под предлогом всевозможных закупок, остро необходимых в условиях одинокого существования.
Пульперии на востоке страны (в «Восточном поясе») представляют собой для гаучо Ла-Платы, Риу-Гранди, из Уругвая то же самое, что универсальный магазин для калифорнийских шахтеров и фермеров.
Там можно купить минимум необходимых бакалейных товаров, в основном сахар и парагвайский чай «иерба». Там же приобретаются сапоги, пончо, шляпы, тростниковая водка, пороховые заряды для жутких древних ружей, пояса, платки, ножи и тому подобное.
И вот, воодушевленные столь благими намерениями, гаучо отправляются в долгий путь, чтобы в конце концов добраться до пульперии. Однако по прибытии они встречаются с множеством бравых парней, охочих до выпивки и азартных игр.
И когда у гаучо в кармане оказывается набитый табаком кисет, на столе — бутылочка тростниковой водки, а вокруг — веселые дружки, наслаждающиеся жалостными переборами гитары, он ощущает себя наверху блаженства.
Гаучо курит, пьет. И мало-помалу теряет голову. Пускается в пляс, потом снова пьет, бесконечно играет — все это неизбежно кончается тем, что имеющиеся деньги перекочевывают в карманы новых дружков, а оттуда — в кассу хозяина заведения.
Время от времени происходят драки, тогда гаучо хватается за нож, чаще всего, за компанию. Ну, а потом, после недели «загула», с пустыми карманами, с жуткими ножевыми шрамами, бедолага возвращается к себе на ранчо в надежде начать все сначала после ближайшей стрижки.
Таким, по сути, был рассказ ранчеро во время послеполуденного отдыха — сиесты, и казалось, будто он испытывал особое удовольствие от воспоминаний о собственных проделках.
Какой огонь в речах! Какая живость в жестах! Этот загорелый мужчина, наполовину испанец, наполовину индеец, с подвижными, как на шарнирах, руками и ногами, с кустистыми бровями, с бархатными глазами, со спутанной бородой и всклокоченной шевелюрой, обладал природным даром красноречия, который изумил даже невозмутимого Буало.
Настал час расставания. Фрике, еще не вполне оправившийся после скачки галопом, охотно «понежился» бы на траве; но люди с бойни могли показаться с минуты на минуту, и столь малоприятной встречи следовало избежать любой ценой.
Итак, довольные, они расстались, крепко пожав друг другу руки.
— А он молодец, — произнес Фрике, после того как с кислой миной взобрался на лошадь и устроился в седле.
— Да это, — проговорил Буало, — самый отвратительный негодяй, дышащий воздухом пампы.
— О! Не слишком ли крепко сказано? — изумился потрясенный гамен.
— Мой храбрый друг, ваша неискушенность в делах житейских может сравниться лишь с незнанием жизни добродетельных девиц, воспитанных в монастыре. Неужели вы не обратили внимания, с какой безумной завистью этот паршивец взирал на наше оружие и наших лошадей? Я совершенно уверен: теперь он кинется в пампу, сделает крюк и устроит засаду где-нибудь на повороте дороги, который мы волей-неволей должны будем пройти. Может, возьмет с собой даже одного из пеонов, коль скоро нас двое, и не позволит тому действовать самостоятельно, чтобы прикарманить большую часть добычи. Ранчеро я беру на себя. Он чересчур уверен, что сможет со мной справиться. А вам, мой юный друг, настоятельным образом рекомендую овладеть лассо.
Буало говорил правду. За шесть месяцев объездив Южную Америку вдоль и поперек, молодой человек благодаря парижскому темпераменту великолепно приспособился к жизни, полной приключений, приобрел истинное понимание людей и событий и научился играть любые роли.
Миновало полчаса.
— Поглядите-ка, матрос, видите примятую траву? — произнес Буало, поддевая кончиком хлыста одну из травинок.
— Где, месье Буало?
— Да вот же! Взгляните еще раз. Вы, что, плохо видите?
— Я просто ничего не вижу, правда, не вижу!
— Черт побери! Эта мразь спешит взять плату за гостеприимство. Какого дьявола! Здорово спешит! Чувствовал я, он жаждет заполучить мое оружие… У этого типа губа не дура. Ружье за сорок луи, никелированные револьверы «Смит-и-Вессон»…
— Вы действительно полагаете, что на нас нападут и отправят к праотцам с единственной целью — поживиться?
— Безусловно, сын мой. Если бы вы хорошо знали гаучо, то понимали бы: у себя дома и среди друзей это человек со всевозможными достоинствами, но стоит путнику очутиться за порогом, как тотчас же гость за несколько минут вновь становится чужим, а чаще всего — врагом. Когда пробуждается алчность, то начисто стирается благородное и трогательное чувство гостеприимства; место любезного хозяина занимает жадный дикарь, для которого любой блестящий предмет обладает неодолимой притягательной силой… Вот подтверждение: след прерывист. Старый трюк, мой мальчик! Затасканный, как сюжет, кочующий из одной мелодрамы в другую. Сначала мерзавец несколько раз прыгнул в длину, потом вернулся по собственным следам, сделал несколько заячьих петель, после чего затаился за каким-нибудь раскидистым кустом.
— Все это нам знакомо.
— Поглядите-ка сюда, видите кактус со сверкающей, как бриллиант, струйкой сока?
— А! Вижу.
— Этот набитый дурак даже не снял шпоры и поцарапал лист кактуса колесиком. Вот вам и след.
— Блеск! — воскликнул Фрике.
— Ну-ну! А может, гаучо вовсе не так глуп, как хочет казаться. Он заранее предположил, что я, скорее всего, нападу на его след и приму обычные меры предосторожности; а он в это время без всякого шума возвратился к лошади, которая где-то неподалеку резвилась на свободе. Удивительная картина: пеший гаучо!
— Теперь мне понятно, почему наш смельчак не снимает шпоры: опасается потерять след собственной лошади среди прочих на дороге.
— Взгляните-ка на след негодяя: внутренний край левого сапога стерт… По этой детали его можно выслеживать до самых Кордильер.
— Но почему вы решили, что это его след? — не на шутку озадаченный Фрике.
— Поглядите на отпечатки. И сравните.
— Понял. След лошади нашего хозяина глубже остальных — она навьючена.
— В добрый час! Вижу, вы наблюдательны, мало-помалу приобретаете знания. Теперь остается научиться всегда применять их на практике. На первый раз довольно. Полагаю, мы сможем избежать ловушек, расставленных этими гостеприимными, но жадными людьми. Нам необходимо попасть к моему другу, индейскому вождю Техуота-Паэ. Его земли находятся за дорогой на Сантьяго.
— Но тогда мы резко уходим в сторону от намеченного маршрута!
— У нас нет намеченного маршрута. Я выбираю дорогу, следуя собственной фантазии; какая разница, куда двигаться! — заявил молодой человек с грустью и печалью, что разительно отличалось от его прежней манеры держаться. — Стоп! Мы прибыли.
— Куда же, месье Буало?
— Повторяю, остановитесь! А не то этот мерзавец размозжит вам голову!
Фрике повиновался, натянул повод, привстал на стременах, быстро огляделся, посапывая, как разъяренная кошка.
— Он метрах в двухстах от нас: ствол ружья сверкает на солнце.
— Что будем делать? Убивать мне всегда противно… Может, поскачем галопом, согласны? Ни хозяин, ни его молодцы, не в обиду им будет сказано, не настолько храбры, чтобы броситься в погоню. В общем, лучше сохранить ему жизнь, хотя шкура его не стоит и сорока су…
— У вас благородное сердце, Фрике, — перебил взволнованный Буало. И, пришпорив лошадь, громким голосом скомандовал: — Марш!
Обученные лошади резерва, точно кавалерийский взвод, по команде ринулись вперед, с раздувающимися ноздрями, с развевающимися по ветру гривами.
«Тропилья» промчалась как ураган, в двадцати шагах от вскинувшего ружье гаучо. Показалось едва различимое облачко дыма. Раздался металлический стук… Выстрела не получилось. Скверное кремневое ружье дало осечку. Дым пошел от пороха, воспламенившегося на полке.
Буало расхохотался было от души, но тут же осекся.
— Лошадь на дыбы, быстро! — крикнул он гамену. Но было уже поздно. На высоте около метра дорогу преграждало препятствие. Прочный кожаный ремень, привязанный к двум деревьям, стал барьером, взять который лошадь Фрике не сумела.
И всадник и лошадь перевернулись в воздухе и тяжело рухнули на землю. Драма свершилась в один миг: животное сломало ногу, а Фрике оказался прижат его телом.
Буало же благополучно преодолел препятствие, но вдруг он заметил лассо, брошенное твердой рукой. Кожаная петля стянула всаднику руки и выдернула на скаку из седла. Буало упал на дорогу.
Тут гаучо принялся обеими руками подтягивать к себе молодого человека.
Бандит из пампы оказался расчетливым и предусмотрительным. Не полагаясь на старое ружье, он протянул лассо поперек дороги, рассчитывая выбить из седла хотя бы одного из всадников, а второго — нейтрализовать безо всякой для себя опасности и таким образом справиться с серьезными противниками.
Читатель уже знает, как хладнокровно и отважно держится Буало во время схватки. Неподражаемое самообладание не изменило ему и на этот раз. Лошадь гаучо волочила молодого человека по траве, а он, напрягая мускулы, сумел ослабить петлю и достал нож, находившийся за голенищем.
Перерезать лассо одним ударом было делом минуты. Свободен! Но это еще не все. Лошадь Буало, лишившись всадника, не унеслась неведомо куда, как поступил бы глупый английский скакун, а последовала за хозяином.
Тот же мигом вскочил на ноги, обхватил руками шею своей лошади, которая специально пригнула голову, как бы в предвкушении ласки. Прыжок — и Буало в седле. Гаучо, успевший ускакать на сто метров, увидев неуспех своей попытки, быстро понесся прочь. Такое поведение характерно для трусливых людей, когда им изменяет удача.
Но, как говорится, нельзя решать без хозяина. Буало — не тот человек, который мог бы оставить подобную выходку безнаказанной.
Освободив обе руки, удобно сидя в седле, молодой человек взял уже известный футляр, достал ружейный приклад и присоединил к нему другой сдвоенный ствол.
Как человек, любящий удобства и одновременно рациональный до предела, Буало заказал два ствола под один и тот же приклад. Второй имел двойную нарезку и прицел, позволявший вести точный огонь на восемьсот метров остроконечными цилиндрическими пулями двенадцатого калибра.
Так, вместо двух отдельных ружей у Буало было одно ружье со сменными стволами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52