Среди обгорелых пней очень бы жизнеутверждающе прозвучало. Не солидно из детского репертуара? Можно и для взрослых подобрать. Стряхнуть пыль с архивов памяти, и найти чегo-нибудь веселенькое. Типа:
Как много в жизни мы теряем.
Находим то, что не можем понять.
Зачем слепому все краски мира?
Зачем глухому музыки звуки?
Что есть смерть для краткоживущих?
А для бессмертных что значит жизнь?
Стоп! А вот этого я точно не писал. Размер не знакомый, тема та идея не мои. И не читал раньше. Не такой уж я любитель стихов, чтоб чьи-то, кроме своих читать. Или тех, что пихали нам в школе. Кажется, мой внутренний автоподсказчик начал глючить. Вот уже и странные звуки выдавать стaл. Похоже гудят пустые кувшины в стенах старой крепости. Любили древние строители такие приколы.
— Ларт, слышишь?
Машка проснулась и водит рукой у меня перед глазами. Вверх, вниз. Типа, меня кто-нибудь видит?
— Вижу… Слышу, то есть. Чего тебе?
— Ларт, караван идет.
20
Ходьба за караваном здорово напоминает ходьбу за поездом — то же дерьмо под ногами, всякая дрянь, — только через шпалы переступать не надо.
Мы с Машкой опять поцапaлись и молчим. Последние дни только тем и занимаемся — цапаемся, а потом молчим. Караван ушел без нас и Машка не может простить этого. Себе. Она так спешила, что совсем не смотрела под ноги. А гладких дорог в лесу не бывает — не пpoспект, типа. А в лесу после пожара, тем более. Ну, и… Как в том фильме: шел, упал, очнулся — нога бо-бо. Повезло еще Машке, что не перелом.
С вывихом возни — минут пять, не больше. Четыре, чтобы успокоить и подготовить пациента, и еще минyта на работу. С Машкой я часа два возился. И не успокаивал даже, а посмотpеть только просил. Ногу. Я бы не стал так уродоваться, будь она обычной малолеткой или будь поблизости другой врач. Но и к сожалению… Лечить огненную ведьму, то еще удовольствие. «Не хочет сама, так насильно и прямо в ее присутствии?…» С Машкой такой номер не пройдет. Или пройдет один раз. Как с поганками. Которые тоже можно есть. Только раз в жизни.
Пока уболтал, нога у Машки распухла. И синеть начала. Местами. А Машка все идти порывалась. На ней. Ненормальная.
— Ты не целитель, — вопила. — Ты ларт!
— Ларт — не ларт, а лечить yмею
— Ларт не может лечить!
Ларт, может, и не может, а я полжизни не асфальт укладывал. Но Машка ничего понимать и слышать не хочет. «Не целитель» и все тут.
В конце концов я не выдержал.
— Еще раз вякнешь — дам в дыню и семечки посыпятся!
Подействовало.
Посмотрел, вправил вывих и порекомендовал постельный режим, пока опyxоль ни спадет. Стандартная рекомендация, короче.
А Машка на меня так посмотрела — я чуть не задымился. И это вместо благодарности.
— Ты мне глазки не строй! Нести я тебя не стану. Сама пойдешь. Завтра.
Вот так мы и упустили караван.
Но я еще не знал, как мне повезло.
У Машки свои планы имелись на мой счет. Хорошо, я услышал о них потом. А то и вторую ногу ей неходильной сделал бы.
— Ты неправильный ларт. И неправильный целитель, — заявила Машка на следующий день. После того, как я ей палку принес. Чтоб идти легче было.
— Ну, неправильный, так неправильный, — отмахнулся я.
Мне, признаться, ее болтовня была по фигу. После той дряни, сжеванной утром, в пузе так урчало, что я не знал: бежать в кусты сразу или немного погодить.
— Вот догоним караван, и я найду тебе хозяина.
— Зачем?
Кусты подождут, решил я тогда. Не потому, что такой интересный разговор у нас начался, просто не так уж сильно мне приспичило.
— Чтобы хозяин приказывал, а ты выполнял приказы.
— Это с какой же радости?!
Брюхо поддержало мой возмущенный вопль.
— Рабы и слуги должны выполнять приказы хозяина, а хозяин…
— Раб?! Хозяин?!
Кажется, до Машки чегo-то дошло. Она заткнулась и начала пятиться. Уперлась спиной в черный ствол, а дальше ни с места. И страха — ни в одном глазу. Только непокабелимая уверенность. Мол, я права, а ты как знаешь и можешь. Такой же взгляд был у моей бывшей.
— Значит, хозяин?… Что будет мне приказывать?… — навис я над Машкой.
Был у меня недавно такой… «Хозяин», мать его так. И мне досмерти надоели его приказы. Вернее, очень убедительные просьбы. Вроде как: «Этого, Алексей Тимофеевич, надо обязательно вылечить. Уж постарайтесь. И у вас получится. А вот второй ваш клиент может и не пережить операцию: сердце у него слабое, так ведь?»
И это «может» означает «обязательно должен». Тот еще наш главмед «пасхальный зайчик». Волка сожрать может. И не подавится. Мог, точнее. Далеко он теперь. «Хозяин». И вот опять…
— Я сам буду решать, кого лечить, а кого резать! Без всякого хозяина… Поняла?!
Потом схватил Машку за плечо.
Напрасно я это сделал.
До волдырей или обугливания дело не дошло, но день я этой рукой пользоваться не мог. Одно хорошо: в брюхе все успокоилось. Как бабка пошептала.
A на следующий день Машка опять тот же разговор завела:
— …тебе же будет лучше. Жизнь у слуги легкая: есть, спать и служить.
— Ну, да, легкая…
— Слуге не надо ни о чем думать, только выполнять. А хозяину нужно думать и за себя и за своих слуг.
— Какая тяжелая работа, блин! Прям, до слез мне жалко этого… хозяина.
— Это тяжелая ноша, — вздохнула Машка. Будто насмешки не просекла. — Вот тебе приходилось думать за других?
Напрасно она надеялась, что я скажу «нет».
— Приходилось, и ни один раз.
Взгляд у Машки стал очень внимательным. «Не верю» она не сказала, но… чужих мыслей я пока читать не умею.
— А у тебя был хозяин или слуга? — спросил я. Не все же ей спрашивать.
— Нет.
— Почему это? Мозги у тебя есть. Вроде как…
Меня опять чуть не покусали глазами. Когда-нибудь меня за мой язык… ладно, замнем.
— Я колдунья. Меня учили думать и делать.
— Ну, и…
— И отвечать за свои дела!
Сказано было так, что мне расхотелось болтать. Сразу и надолго.
День прошел в глубокомысленном молчании. Больше мы к теме «раб и хозяин» не возвращались.
И не пытались догнать караван.
Только шли по его следам. А идти по следам каравана… Ну, это я уже говорил.
21
— Ларт, ты куда идешь?
— Ага. Счас я.
— Ларт!…
— Я только гляну, и вернемся на дорогу. Хорошо?
— Ларт, туда нельзя.
— Еще пару метров и…
— Ларт!!!
— Ну, ладно, ладно. Мне и отсюда хорошо видно.
Остановился.
Машка стояла сзади и дышала так, будто перегон за поездом бежала. С чемоданом в зубах. А всего-то и делов — сошли с дороги и шагов десять вправо протопали. Там, среди обгорелых стволов, камень забавный виднелся. Очень уж знакомой формы.
Четыре стенки, крыша, круглая дырка в одной стенке… Скворечник это здорово напоминает. Цельнокаменный. И «скворец» двухметровый должен быть, чтоб этому сооружению соответствовать.
— Ларт…
— Машка, как это у вас называют?
— Ларт, уходить надо.
— Ответь, и пойдем.
— Ларт…
— Отвечай, Машка. Быстрее получится. И легче. А то ведь меня уносить придется. А я сопротивляться стану. И орать, что меня насилуют.
Девка аж в лице изменилась, пока я хохмил. И глаза у нее забегали, то на меня, то на каменный домик.
— Ну, и кто такой страшный в теремочке живет?
Не знаю, чего ее могло напугать. Мне вот наоборот, весело и легко стало. Будто домой вернулся. И все теперь будет тип-топ.
— Нельзя говорить. И смотреть нельзя. Непосвященным.
Шепчет Машка. И глаза в сторону отводит.
— Непосвященным, может, и нельзя. А мне можно.
— Только чарутти разрешено. А ты не…
— Откуда ты знаешь?
— Вижу.
Я хмыкаю под нос. Ладно, видящая ты моя, не хочешь по-хорошему, сделаем по-другому.
— Хорошая, кстати, идея, насчет «вижу». Пойду посмотрю, как там внутри.
— Ларт! Нельзя!…
— Машка, не надо за меня хвататься. Горячими руками.
Это я уже сквозь зубы говорю. Чтоб не заорать. Руки у Машки, в натуре, горячие. И кожаный прикид мало защищает.
— Ларт…
— Спокойно, Машка. Все путем. Видел я уже такие избушки. Даже спал в одной. Блин, ты опять за меня хватаешься!…
— Ты истину говорил?
А в голосе недоверие с надеждой перемешались. И глаза у девки едва на морде умещаются.
— Да на кой мне тебе врать?!
— Тогда я скажу тебе. Возле дороги.
— Ладно, идем к дороге.
Не очень-то мне и нужен ее рассказ. Все, чего надо, я еще от Пал Нилыча узнал. Лет семь назад. Но сначала он мне адресок дал. Типа, будешь на каникулах, заедь, отдохни. Места там чудные, море рядом и хозяйка добрая… А какой дед у этой «хозяйки», про то ни-ни. И про все остальное —молчок. Знал, Нилыч мой сволочной характер. Знал, что обязательно открою ту дверь, где «Посторонним вход запрещен» написано.
«Я че, типа, читать уметь должен? Так на это у меня адвокат имеется. И я совсем даже не посторонний. Я, в натуре, член народного контроля!…»
Любил я тогда такие приколы.
Но в тот раз прикалываться не пришлось. Очень уж сильно. Так, по мелочи.
«…что, заброшенная дорога? Ладно. Запретная долина? Схожу, посмотрю по случаю. Что, не для всех она? А я осторожно. Все равно нельзя? Тогда, еще осторожнее…»
Так и добрался до каменной избушки. И, если б ни гроза с грязевыми потоками, обратно б повернул. Снаружи-то ничего особенного. Грубые, толстенные плиты, круглая, метр в поперечнике, дыра, а рядом пробка-дверка для дыры валяется. Тоже каменная. Было б из чего тайну делать. Вот когда внутрь забрался, тогда да… Все стены в орнаментах. И потолок. И пол. Странные такие рисунки. Как резьба по кости. Чем больше на них смотришь, тем страннее себя чувствуешь. Будто проваливаешься в рисунок. Или стены отодвигаются — места больше становится. И звуки другие. И воздух вкуснее.
Ни «добрая хозяйка», ни ее дед ничего мне потом не сказали. Словно не знали, откуда я вернулся. Или им все равно было. Типа, хозяин-барин: хочет — живет, не хочет — удавится. А вот Пал Нилыч в молчанку играть не стал. Только глянул на меня, и фыркнул в усы: "Нашел-таки дольмен , беспокойная душа. Теперь прислушивайся и присматривайся: много странного в тебе и вокруг тебя станет происходить".
Ну, тут он загнул. Ничего особенно странного со мной не случилось. Женился, развелся, в армию сходил. Картины, как Пал Нилыч, я малевать не стал. И экстрасенсом не заделался. Правда, стишата мне хотелось писать одно время. Но как захотелось, так и расхотелось. Врач я — не стихоплет.
И телепатом я не стал. Только раз и получилось всего. Года четыре назад. Когда Нилыча сердце прихватило. Я это и с Кипра услышал . Так все бросил и прилетел. Рано старикан на тот свет собрался. На нем ведь полбольницы держалось. А вторая половина — на мне. Одному мне все не вытянуть. «Молодой, зеленый, краска на дипломе еще не обсохла…»
А больного изнутри видеть я и раньше мог. До крымского дольмена еще. Кажется. Да и не так часто это получается. Видеть, а не только смотреть. «Тренироваться больше надо, уважаемый…» Старику легко говорить. С его опытом ни рентген, ни анализы не нужны. Только глянул — и готовый диагноз. А мне руками щупать надо. И настроение соответствующее требуется. «Тренироваться…» Типа, завалил в спортзал: «Мне тут пресс подкачать надо и ясновидение. Какой аппарат порекомендуешь?…»
— Долм-И.
— Чего?…
Я так резко остановился, что чуть не упал. Меня толкнули в спину.
Лежа тоже оказалось очень даже неплохо.
Машка осталась стоять.
— Ты спрашивал, как называется дом чарутти. Долм-И.
— Ага. Понятно. У нас эти домики по-другому обзывают. Но очень похоже. Совпадение, наверно. Хоть мой наставник говорил, что совпадений не бывает.
С земли подниматься не хотелось. Теплой она была. И молодой травой пахла.
— Так ты истинно их видел?
— Чарутти?
— Нет. Долм-И.
— Видел. Раза три. Или четыре.
Тепло как весной. И настроение весеннее. Рюкзачок жратвы, подходящую компашку, и такой пикничок можно было бы устроить!…
— А я первый раз вижу.
— Ну, и…
— Говорят, те, кто их видят, умирают.
— Ага. Про тиаму тоже так говорили.
Машка промолчала, только покосилась на мою правую руку. С ладони так и не сошел след листа. Я вот почти забыл о нем. Не болит, не мешает — ну, и ладушки. Некоторые с родимым пятном живут. На лице. И ничего. А у меня — вроде как след от ожога. Старого. Не сразу и заметишь, если не знаешь, где смотреть.
— Слышь, Машка, надеюсь, хозяин не обидится, что мы на его дом глазели?
— Кто?
— Ну, чарутти, что живет там.
— Чарутти не живут в Долм-И.
— Да? Тогда на фига им этот дворец?
— Чтобы умереть в нем.
— Подожди-подожди, — я перевернулся на спину, закинул руки за голову. Хорошо так, аж глаза закрываются. — А кто мне говорил: «…прожив одну жизнь, они меняют облик…» и все такое?…
— Я говорила. Только…
— Ну, ну…
— Не все чарутти изменяются. Те, кто не хочет, или не может, приходят умирать в Долм-И.
— Ага. И дверь за собой закрывают.
— Откуда ты знаешь?!
Машка присела, склонилась надо мной. Глазищи огромные. И светятся. Днем.
А это что-то новенькое.
— Пошутил я. Пошутил. Чего ты так перепугалась?
— С этим не шутят, ларт.
— Ладно, не буду больше.
— Ларт…
— Чего тебе?
Так не хочется открывать глаза. А Машка аплодирует. Пока тихо и редко. Вроде как шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Как много в жизни мы теряем.
Находим то, что не можем понять.
Зачем слепому все краски мира?
Зачем глухому музыки звуки?
Что есть смерть для краткоживущих?
А для бессмертных что значит жизнь?
Стоп! А вот этого я точно не писал. Размер не знакомый, тема та идея не мои. И не читал раньше. Не такой уж я любитель стихов, чтоб чьи-то, кроме своих читать. Или тех, что пихали нам в школе. Кажется, мой внутренний автоподсказчик начал глючить. Вот уже и странные звуки выдавать стaл. Похоже гудят пустые кувшины в стенах старой крепости. Любили древние строители такие приколы.
— Ларт, слышишь?
Машка проснулась и водит рукой у меня перед глазами. Вверх, вниз. Типа, меня кто-нибудь видит?
— Вижу… Слышу, то есть. Чего тебе?
— Ларт, караван идет.
20
Ходьба за караваном здорово напоминает ходьбу за поездом — то же дерьмо под ногами, всякая дрянь, — только через шпалы переступать не надо.
Мы с Машкой опять поцапaлись и молчим. Последние дни только тем и занимаемся — цапаемся, а потом молчим. Караван ушел без нас и Машка не может простить этого. Себе. Она так спешила, что совсем не смотрела под ноги. А гладких дорог в лесу не бывает — не пpoспект, типа. А в лесу после пожара, тем более. Ну, и… Как в том фильме: шел, упал, очнулся — нога бо-бо. Повезло еще Машке, что не перелом.
С вывихом возни — минут пять, не больше. Четыре, чтобы успокоить и подготовить пациента, и еще минyта на работу. С Машкой я часа два возился. И не успокаивал даже, а посмотpеть только просил. Ногу. Я бы не стал так уродоваться, будь она обычной малолеткой или будь поблизости другой врач. Но и к сожалению… Лечить огненную ведьму, то еще удовольствие. «Не хочет сама, так насильно и прямо в ее присутствии?…» С Машкой такой номер не пройдет. Или пройдет один раз. Как с поганками. Которые тоже можно есть. Только раз в жизни.
Пока уболтал, нога у Машки распухла. И синеть начала. Местами. А Машка все идти порывалась. На ней. Ненормальная.
— Ты не целитель, — вопила. — Ты ларт!
— Ларт — не ларт, а лечить yмею
— Ларт не может лечить!
Ларт, может, и не может, а я полжизни не асфальт укладывал. Но Машка ничего понимать и слышать не хочет. «Не целитель» и все тут.
В конце концов я не выдержал.
— Еще раз вякнешь — дам в дыню и семечки посыпятся!
Подействовало.
Посмотрел, вправил вывих и порекомендовал постельный режим, пока опyxоль ни спадет. Стандартная рекомендация, короче.
А Машка на меня так посмотрела — я чуть не задымился. И это вместо благодарности.
— Ты мне глазки не строй! Нести я тебя не стану. Сама пойдешь. Завтра.
Вот так мы и упустили караван.
Но я еще не знал, как мне повезло.
У Машки свои планы имелись на мой счет. Хорошо, я услышал о них потом. А то и вторую ногу ей неходильной сделал бы.
— Ты неправильный ларт. И неправильный целитель, — заявила Машка на следующий день. После того, как я ей палку принес. Чтоб идти легче было.
— Ну, неправильный, так неправильный, — отмахнулся я.
Мне, признаться, ее болтовня была по фигу. После той дряни, сжеванной утром, в пузе так урчало, что я не знал: бежать в кусты сразу или немного погодить.
— Вот догоним караван, и я найду тебе хозяина.
— Зачем?
Кусты подождут, решил я тогда. Не потому, что такой интересный разговор у нас начался, просто не так уж сильно мне приспичило.
— Чтобы хозяин приказывал, а ты выполнял приказы.
— Это с какой же радости?!
Брюхо поддержало мой возмущенный вопль.
— Рабы и слуги должны выполнять приказы хозяина, а хозяин…
— Раб?! Хозяин?!
Кажется, до Машки чегo-то дошло. Она заткнулась и начала пятиться. Уперлась спиной в черный ствол, а дальше ни с места. И страха — ни в одном глазу. Только непокабелимая уверенность. Мол, я права, а ты как знаешь и можешь. Такой же взгляд был у моей бывшей.
— Значит, хозяин?… Что будет мне приказывать?… — навис я над Машкой.
Был у меня недавно такой… «Хозяин», мать его так. И мне досмерти надоели его приказы. Вернее, очень убедительные просьбы. Вроде как: «Этого, Алексей Тимофеевич, надо обязательно вылечить. Уж постарайтесь. И у вас получится. А вот второй ваш клиент может и не пережить операцию: сердце у него слабое, так ведь?»
И это «может» означает «обязательно должен». Тот еще наш главмед «пасхальный зайчик». Волка сожрать может. И не подавится. Мог, точнее. Далеко он теперь. «Хозяин». И вот опять…
— Я сам буду решать, кого лечить, а кого резать! Без всякого хозяина… Поняла?!
Потом схватил Машку за плечо.
Напрасно я это сделал.
До волдырей или обугливания дело не дошло, но день я этой рукой пользоваться не мог. Одно хорошо: в брюхе все успокоилось. Как бабка пошептала.
A на следующий день Машка опять тот же разговор завела:
— …тебе же будет лучше. Жизнь у слуги легкая: есть, спать и служить.
— Ну, да, легкая…
— Слуге не надо ни о чем думать, только выполнять. А хозяину нужно думать и за себя и за своих слуг.
— Какая тяжелая работа, блин! Прям, до слез мне жалко этого… хозяина.
— Это тяжелая ноша, — вздохнула Машка. Будто насмешки не просекла. — Вот тебе приходилось думать за других?
Напрасно она надеялась, что я скажу «нет».
— Приходилось, и ни один раз.
Взгляд у Машки стал очень внимательным. «Не верю» она не сказала, но… чужих мыслей я пока читать не умею.
— А у тебя был хозяин или слуга? — спросил я. Не все же ей спрашивать.
— Нет.
— Почему это? Мозги у тебя есть. Вроде как…
Меня опять чуть не покусали глазами. Когда-нибудь меня за мой язык… ладно, замнем.
— Я колдунья. Меня учили думать и делать.
— Ну, и…
— И отвечать за свои дела!
Сказано было так, что мне расхотелось болтать. Сразу и надолго.
День прошел в глубокомысленном молчании. Больше мы к теме «раб и хозяин» не возвращались.
И не пытались догнать караван.
Только шли по его следам. А идти по следам каравана… Ну, это я уже говорил.
21
— Ларт, ты куда идешь?
— Ага. Счас я.
— Ларт!…
— Я только гляну, и вернемся на дорогу. Хорошо?
— Ларт, туда нельзя.
— Еще пару метров и…
— Ларт!!!
— Ну, ладно, ладно. Мне и отсюда хорошо видно.
Остановился.
Машка стояла сзади и дышала так, будто перегон за поездом бежала. С чемоданом в зубах. А всего-то и делов — сошли с дороги и шагов десять вправо протопали. Там, среди обгорелых стволов, камень забавный виднелся. Очень уж знакомой формы.
Четыре стенки, крыша, круглая дырка в одной стенке… Скворечник это здорово напоминает. Цельнокаменный. И «скворец» двухметровый должен быть, чтоб этому сооружению соответствовать.
— Ларт…
— Машка, как это у вас называют?
— Ларт, уходить надо.
— Ответь, и пойдем.
— Ларт…
— Отвечай, Машка. Быстрее получится. И легче. А то ведь меня уносить придется. А я сопротивляться стану. И орать, что меня насилуют.
Девка аж в лице изменилась, пока я хохмил. И глаза у нее забегали, то на меня, то на каменный домик.
— Ну, и кто такой страшный в теремочке живет?
Не знаю, чего ее могло напугать. Мне вот наоборот, весело и легко стало. Будто домой вернулся. И все теперь будет тип-топ.
— Нельзя говорить. И смотреть нельзя. Непосвященным.
Шепчет Машка. И глаза в сторону отводит.
— Непосвященным, может, и нельзя. А мне можно.
— Только чарутти разрешено. А ты не…
— Откуда ты знаешь?
— Вижу.
Я хмыкаю под нос. Ладно, видящая ты моя, не хочешь по-хорошему, сделаем по-другому.
— Хорошая, кстати, идея, насчет «вижу». Пойду посмотрю, как там внутри.
— Ларт! Нельзя!…
— Машка, не надо за меня хвататься. Горячими руками.
Это я уже сквозь зубы говорю. Чтоб не заорать. Руки у Машки, в натуре, горячие. И кожаный прикид мало защищает.
— Ларт…
— Спокойно, Машка. Все путем. Видел я уже такие избушки. Даже спал в одной. Блин, ты опять за меня хватаешься!…
— Ты истину говорил?
А в голосе недоверие с надеждой перемешались. И глаза у девки едва на морде умещаются.
— Да на кой мне тебе врать?!
— Тогда я скажу тебе. Возле дороги.
— Ладно, идем к дороге.
Не очень-то мне и нужен ее рассказ. Все, чего надо, я еще от Пал Нилыча узнал. Лет семь назад. Но сначала он мне адресок дал. Типа, будешь на каникулах, заедь, отдохни. Места там чудные, море рядом и хозяйка добрая… А какой дед у этой «хозяйки», про то ни-ни. И про все остальное —молчок. Знал, Нилыч мой сволочной характер. Знал, что обязательно открою ту дверь, где «Посторонним вход запрещен» написано.
«Я че, типа, читать уметь должен? Так на это у меня адвокат имеется. И я совсем даже не посторонний. Я, в натуре, член народного контроля!…»
Любил я тогда такие приколы.
Но в тот раз прикалываться не пришлось. Очень уж сильно. Так, по мелочи.
«…что, заброшенная дорога? Ладно. Запретная долина? Схожу, посмотрю по случаю. Что, не для всех она? А я осторожно. Все равно нельзя? Тогда, еще осторожнее…»
Так и добрался до каменной избушки. И, если б ни гроза с грязевыми потоками, обратно б повернул. Снаружи-то ничего особенного. Грубые, толстенные плиты, круглая, метр в поперечнике, дыра, а рядом пробка-дверка для дыры валяется. Тоже каменная. Было б из чего тайну делать. Вот когда внутрь забрался, тогда да… Все стены в орнаментах. И потолок. И пол. Странные такие рисунки. Как резьба по кости. Чем больше на них смотришь, тем страннее себя чувствуешь. Будто проваливаешься в рисунок. Или стены отодвигаются — места больше становится. И звуки другие. И воздух вкуснее.
Ни «добрая хозяйка», ни ее дед ничего мне потом не сказали. Словно не знали, откуда я вернулся. Или им все равно было. Типа, хозяин-барин: хочет — живет, не хочет — удавится. А вот Пал Нилыч в молчанку играть не стал. Только глянул на меня, и фыркнул в усы: "Нашел-таки дольмен , беспокойная душа. Теперь прислушивайся и присматривайся: много странного в тебе и вокруг тебя станет происходить".
Ну, тут он загнул. Ничего особенно странного со мной не случилось. Женился, развелся, в армию сходил. Картины, как Пал Нилыч, я малевать не стал. И экстрасенсом не заделался. Правда, стишата мне хотелось писать одно время. Но как захотелось, так и расхотелось. Врач я — не стихоплет.
И телепатом я не стал. Только раз и получилось всего. Года четыре назад. Когда Нилыча сердце прихватило. Я это и с Кипра услышал . Так все бросил и прилетел. Рано старикан на тот свет собрался. На нем ведь полбольницы держалось. А вторая половина — на мне. Одному мне все не вытянуть. «Молодой, зеленый, краска на дипломе еще не обсохла…»
А больного изнутри видеть я и раньше мог. До крымского дольмена еще. Кажется. Да и не так часто это получается. Видеть, а не только смотреть. «Тренироваться больше надо, уважаемый…» Старику легко говорить. С его опытом ни рентген, ни анализы не нужны. Только глянул — и готовый диагноз. А мне руками щупать надо. И настроение соответствующее требуется. «Тренироваться…» Типа, завалил в спортзал: «Мне тут пресс подкачать надо и ясновидение. Какой аппарат порекомендуешь?…»
— Долм-И.
— Чего?…
Я так резко остановился, что чуть не упал. Меня толкнули в спину.
Лежа тоже оказалось очень даже неплохо.
Машка осталась стоять.
— Ты спрашивал, как называется дом чарутти. Долм-И.
— Ага. Понятно. У нас эти домики по-другому обзывают. Но очень похоже. Совпадение, наверно. Хоть мой наставник говорил, что совпадений не бывает.
С земли подниматься не хотелось. Теплой она была. И молодой травой пахла.
— Так ты истинно их видел?
— Чарутти?
— Нет. Долм-И.
— Видел. Раза три. Или четыре.
Тепло как весной. И настроение весеннее. Рюкзачок жратвы, подходящую компашку, и такой пикничок можно было бы устроить!…
— А я первый раз вижу.
— Ну, и…
— Говорят, те, кто их видят, умирают.
— Ага. Про тиаму тоже так говорили.
Машка промолчала, только покосилась на мою правую руку. С ладони так и не сошел след листа. Я вот почти забыл о нем. Не болит, не мешает — ну, и ладушки. Некоторые с родимым пятном живут. На лице. И ничего. А у меня — вроде как след от ожога. Старого. Не сразу и заметишь, если не знаешь, где смотреть.
— Слышь, Машка, надеюсь, хозяин не обидится, что мы на его дом глазели?
— Кто?
— Ну, чарутти, что живет там.
— Чарутти не живут в Долм-И.
— Да? Тогда на фига им этот дворец?
— Чтобы умереть в нем.
— Подожди-подожди, — я перевернулся на спину, закинул руки за голову. Хорошо так, аж глаза закрываются. — А кто мне говорил: «…прожив одну жизнь, они меняют облик…» и все такое?…
— Я говорила. Только…
— Ну, ну…
— Не все чарутти изменяются. Те, кто не хочет, или не может, приходят умирать в Долм-И.
— Ага. И дверь за собой закрывают.
— Откуда ты знаешь?!
Машка присела, склонилась надо мной. Глазищи огромные. И светятся. Днем.
А это что-то новенькое.
— Пошутил я. Пошутил. Чего ты так перепугалась?
— С этим не шутят, ларт.
— Ладно, не буду больше.
— Ларт…
— Чего тебе?
Так не хочется открывать глаза. А Машка аплодирует. Пока тихо и редко. Вроде как шепотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31