Видимо, по случаю визита в Кремль, он приоделся и выглядел состоятельным горожанином.
– Здравствуй, боярин! – вежливо поздоровался он, отвешивая соответствующий случаю поклон. – А я к тебе по нашему делу.
– Вот уж кого не ждал, – ответив на приветствие, сказал я, – думал, ты про меня уже забыл.
– Как можно, договор дороже денег, обещал тебе дело сделать, и выполнил.
– Неужели дьяка привез? – поразился я.
Наш договор был именно о том, что Кирилыч возьмет по-тихому дьяка Екушина в плен и сдаст его мне.
– Вот привезти не привез, – сокрушенно сказал Кирилыч, – маленькая промашка вышла. Напоил я его, как ты советовал, беленой, а он возьми да помри. Так что я теперь и не знаю, как мы с тобой разойдемся.
– Получается, он умер? – уточнил я, невольно становясь заказчиком убийства.
– Завтра отпевают, – сняв шапку, доложил холоп. – Так я, значит, насчет денег, сразу отдашь или как?
Новость оказалась так неожиданна, что я не сразу нашел, что ответить. Мы с Кирилычем договаривались, что он напоит дьяка Дмитрия Александровича и привезет его мне. Сторговались на четырнадцати цехинах, они же по другому именованию дукаты или, как их еще называли в Москве, червонцы. Теперь же получался совсем другой расклад, выходило, что холоп его отравил, о чем мы с ним, понятное дело, не уславливались, и я ему, заплатив, приму этим как бы вину на себя.
– Мы же с тобой за него живого по рукам били, – сказал я, пытаясь придумать выход из казуистической проблемы.
– Живого, мертвого, какая разница, я исполнил, значит, ты заплати, – начиная заметно поддавливать, потребовал Кирилыч. – Ты сказал привезти хозяина, я привез.
Кирилыч явно торопился поскорее получить деньги, потому невольно сам подсказал мне отмазку.
– Где ты его привез, что-то я не вижу?
– Так он у себя в избе, его сейчас как раз обмывают. Как же я тебе могу его предоставить, если он помер.
– Так, может, он сам по себе помер, а ты деньги с меня требуешь. С этим сначала разобраться нужно. Тем более, что о мертвом дьяке у нас с тобой договора не было.
Кирилычу так не понравились мои возражения, что он от злости сузил глаза и так сжал зубы, что побелели щеки.
– Так ты что, отказываешься обещанное платить?! – с трудом взяв себя в руки, тихим голосом спросил он.
– Конечно, пока тебе не за что платить. Подожди, пока я сам в этом деле разберусь.
– Смотри, как бы жалеть не пришлось! – не выдержал он.
– Ты меня что, пугаешь?
– А если я тебя сейчас ножом пощекочу? – зловеще спросил он и демонстративно полез правой рукой в левый рукав кафтана.
Я. не дожидаясь нападения, ударил его в солнечное сплетение, и бедолага повалился в своем новом одеянии на грязную после утреннего дождя землю. Увидев свару, в нашу сторону побежало сразу несколько караульных стрельцов.
– Вот я сейчас велю отвезти тебя в Разбойный приказ и там прикажу пытать на дыбе, тогда посмотрим, как ты еще ножом угрожать будешь.
Будто в подтверждении моих слов стрельцы подняли Кирилыча на ноги и заломили ему руки. Весь пыл у него тотчас прошел, и он по холопской привычке даже попытался бухнуться на колени, но стражники этого сделать не дали. Тогда Кирилыч, глядя на меня не только умоляюще, но даже как-то влюбленно, завопил:
– Прости, боярин, не вели казнить, вели слово молвить!
Меня всегда поражала удивительная способность идейных носителей холопско-холуйской идеи, в зависимости от ситуации, за считанные мгновения менять отношение к людям от чванливо-презрительного, до принижено-раболепного.
Однако скорость, с которой трансформировался Кирилыч, дорого стоила.
– Ладно, молви, – разрешил я.
– Зарезали нынче ночью моего боярина злые недруги! – заверещал он. – Осиротили нас, сирот горьких! На тебя только надёжа, благодетель ты наш!
– Говори толком, что случилось, кого зарезали? – ничего не понял я в той белиберде, что он выкрикивал.
– Боярина нашего Дмитрия Александровича сегодня ночью злые недруги до смерти зарезали.
– Ладно, отпустите его, – сказал я стрельцам. Те неохотно повиновались и, дав холопу просто так, для вразумления, пару тумаков, оставили нас вдвоем.
– Рассказывай толком, что случилось, – велел я Кирилычу, который, кажется, уже начисто забыл о своих имущественных претензиях и сочился липкой сладостью, как гниющий в жаркий день фрукт.
– Нынче ночью сегодня дьяка нашего и трех стрельцов, что с ним вместе в светлице спали, насмерть зарезали.
Новость оказалась сногсшибательной.
– И кто же их зарезал? – только и смог задать я обычный, в такой ситуации подразумевающийся, но глупый вопрос.
– Вот кабы то знать! Никого чужих в подворье не было, а как сегодня пришли боярина будить, глядь, они все вчетвером в крови купаются, остыли уже.
Мне сразу же подумалось, что это похоже на работу Версты.
– Твой дьяк нанимал людей меня убить? – прямо спросил я.
– Нанимал девку Маруську из Гончарной слободы.
– Нет, других людей?
– Чего не знаю, того не знаю!
– А приходили к дьяку двое, один здоровый с меня ростом, а второй вот такой? – я указал себе чуть выше пояса. – Маленький с желтым лицом?
– Всякие к нам ходят, всех и не упомнишь. Хотя маленького вроде как видел. Совсем щуплый как ребенок?
– Вот этот ребенок твоего дьяка и зарезал.
– Шутишь, что ж такой тщедушный против Дмитрия Александровича и трех стрельцов сможет. Дадут раза, и поминай как звали.
Что-то объяснять Кирклычу мне неинтересно, потому я его отпустил:
– Ладно, можешь идти.
– Как это идти, а деньги, что ты посулил?!
– Денег не дам, а вот на дыбу могу отправить, пусть тебя попытают, может, это ты своего хозяина зарезал.
И опять холоп Кирилыч смирил свой крутой нрав и беспримерную жадность, изогнулся, льстиво улыбнулся, поклонился до земли и затрусил в сторону Боровицких ворот.
– Это кто был? – спросил Алексий, когда я освободился и подошел к нему.
– Холоп дьяка, которого мы вчера собирались навестить. Кажется, нам крупно не повезло, нас опередил Верста.
– Как это опередил, в чем?
– Попал к дьяку раньше нас и зарезал его вместе с тремя стрельцами охраны.
– Этот, маленький? – недоверчиво спросил он. – Быть того не может! Один четверых! А точно он, может быть, кто другой?
– Это холоп видел его в имении несколько дней назад. Скорее всего, дьяк нанял Версту с товарищем убить меня, они не смогли, да еще Филипп погиб, вот Верста и сорвал зло на заказчике, – поделился я своей версией преступления.
– А вдруг его кто-то другой убил. Мало ли, ты же сам рассказывал, что дьяк имел дела со степняками, вдруг они деньги не поделили.
– Все может быть, но суметь без шума, в чужом доме зарезать четверых здоровых мужиков...
Договорить нам не дали, ко мне подошел боярин Иван Воротынский и сказал, что меня требует к себе царь Федор. Отказаться было нельзя. Я оставил Алексия дожидаться в центральных сенях и пошел в покои царя.
Когда я вошел, Федор хмуро на меня взглянул и натянуто поздоровался. Мне было понятно его состояние, но заниматься его сексуальными проблемами я не мог и не хотел.
Я остановился в дверях, ждал, что он скажет. Однако он заговорил не на тему сходить вместе к барышням, а спросил о сестре, как ее здоровье.
– Не знаю, – ответил я, – я ее со вчерашнего утра не видел.
– Ксения сказала, что ты вчера не приходил ее лечить, и ей за ночь стало хуже.
– Ты знаешь, что меня пытались убить? – не отвечая на претензии, спросил я.
Он утвердительно кивнул головой.
– Так вот, тот, которого я заколол, один из самых страшных убийц в Москве. А самый страшный – его оставшийся в живых товарищ. Ты слышал, что сегодня ночью у себя дома зарезали посольского дьяка Екушина с тремя стрельцами?
Федор вновь утвердительно кивнул.
– Это его работа. Я убил его товарища, и он хочет мне отомстить. Пока не удастся с ним сладить, ни тебе, ни царевне нельзя находиться рядом со мной, он охотится на меня, но не пожалеет никого, кто будет рядом. Поэтому пока обходитесь без меня.
То, что я сказал, было чистой правдой, ну, может быть, я чуть сгустил краски, чтобы Годуновы не мешали мне решить вопрос с Верстой.
– Так вот почему ты вчера не захотел пойти со мной! – просветлел лицом царь.
– Именно! Потому прости, государь, но у меня совсем мало времени. Я узнал, где этого разбойника недавно видели, и если не поспешу, он улизнет.
– А если я прикажу его изловить?
– Его все так боятся, что никто ничего не станет делать. Он очень страшный человек.
– А ты сможешь с ним справиться? – с тревогой спросил он.
– Не знаю, мне помогает товарищ, надеюсь, вдвоем совладаем.
– Ладно, только будь осторожнее. Да, а что мне сказать Ксении?
– Передай, что я все время думаю о ней и, как только управлюсь с душегубом, сразу же продолжу лечение.
– Счастливо тебе, возвращайся скорее, а то нам без тебя скучно.
Я уже хотел уйти, но подумал, что неизвестно как сложатся обстоятельства и решил предпринять еще одну попытку хоть как-то пробудить его к действию.
– Федор, – сказал я, подойдя к нему вплотную, – ты что-нибудь собираешься делать для спасения семьи?
Лицо его сразу же приобрело страдальческое выражение.
– Ну, что ты от меня хочешь, что я могу! Пусть как Господь даст, так и будет!
Начинать разговор о смысле жизни, судьбе и противодействии обстоятельствам у меня не был времени, потому я заговорил на конкретную тему:
– Федор, я не знаю, как сложатся обстоятельства, потому советую тебе на всякий случай подготовиться к побегу. Возьми из казны деньги, поговори с матерью и Ксенией. Если появится опасность, бегите в Европу. Только не через Литву...
Я говорил, а Федор слушал с таким скучающим выражением лица, что я понял всю бесполезность своих усилий.
– Ладно, если у меня все обойдется, тогда и обсудим, что делать дальше, – сказал я, обнимая его за плечи.
– Удачи тебе, – пожелал он, ласково глядя мне в глаза и виновато улыбаясь. – Не сердись, но...
Что он хотел сказать этим «но», я так и не узнал, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
В царских сенях мне встретился Федя из Гончарной слободы. Он был в новом кафтане и шапке, выглядел довольным и цветущим. Единственно, что осталось от былого облика, – повязка на щеке, которой они менялись с царем, когда тот выходил из Кремля.
Похоже, было на то, что за время моего короткого отсутствия тут многое изменилось, о чем царь забыл мне рассказать.
– Ну, как у тебя дела? – задал я обычный при случайной встрече вопрос.
Федя довольно улыбнулся.
– Сам посмотри! – ответил он и как модель повернулся на каблуках, давая мне возможность полюбоваться своей новой экипировкой. – Живем, не тужим! Вчера я за батюшку царя к обедне ходил!
– Понятно, – машинально ответил я. Кажется, мощнейший из человеческих стимулов, тяга к воспроизводству вида, побудил «батюшку» самому проявить инициативу.
– А как Маруся?
– Она сейчас у царевны, ты знаешь, они подружились! Так-то, брат, выходит, не боги горшки обжигают, – снисходительно сказал Федя, употребив не совсем привычное в наших отношениях обращение «брат». Раньше он себе такой фамильярности не позволял. Люди росли на глазах!
– А чем они занимаются? – не без элемента ревности, поинтересовался я. Как-то у меня не очень складывалось представление, что могли найти общего Ксения и Маруся.
– А чем девкам заниматься, наряды, поди, меряют.
– Дай-то Бог, ну ладно, удачи тебе.
Мы разошлись, и я направился в главный «вестибюль», где оставил дожидаться своего приятеля. Изменения в отношениях между главными персонажами, свидетелем которых я стал, заставили задуматься, не выпускаю ли я из рук инициативу. Маруся была не слишком подходящей советчицей для пылкой, избалованной царевны.
В дворцовых сенях, как обычно в такое время толклось много народа, и я не сразу увидел Алексия. Он стоял в дальнем углу и разговаривал с каким-то священником. Я хотел подойти, поторопить, но узнал в его собеседнике патриарха. Архиерей стоял ко мне спиной и, склонив голову набок, внимательно слушал моего приятеля.
Тот что-то увлеченно говорил, помогая себе рукам. Пришлось ждать конца их разговора.
Как известно, что хуже нет ждать и догонять. Беседа Алексия с патриархом Иовом затягивалась. Я без дела слонялся по сеням, жалея, что не зашел увидеться с царевной. Наконец затянувшийся разговор подошел к концу. Патриарх благословил Алексия, тот поцеловал ему руку, и Иов прошел в царские покои. Я подошел к Алексию.
– Видел, с кем я говорил? – спросил он каким-то неестественным для него взвинченным голосом.
– Да, с патриархом.
– Ты понимаешь, я говорил с самим патриархом! – как-то благостно проговорил он, смотря мимо меня затуманенными глазами. – Его Святейшество рукоположил меня в сан священника!
– Поздравляю. Очень рад за тебя! – искренне поздравил я Алексия с осуществлением мечты.
– Теперь мне и смерть не страшна, – сказал он со слезами на глазах.
Я и раньше, до его рукоположения, не очень замечал за ним робости и страха смерти, но оставил комментарии при себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Здравствуй, боярин! – вежливо поздоровался он, отвешивая соответствующий случаю поклон. – А я к тебе по нашему делу.
– Вот уж кого не ждал, – ответив на приветствие, сказал я, – думал, ты про меня уже забыл.
– Как можно, договор дороже денег, обещал тебе дело сделать, и выполнил.
– Неужели дьяка привез? – поразился я.
Наш договор был именно о том, что Кирилыч возьмет по-тихому дьяка Екушина в плен и сдаст его мне.
– Вот привезти не привез, – сокрушенно сказал Кирилыч, – маленькая промашка вышла. Напоил я его, как ты советовал, беленой, а он возьми да помри. Так что я теперь и не знаю, как мы с тобой разойдемся.
– Получается, он умер? – уточнил я, невольно становясь заказчиком убийства.
– Завтра отпевают, – сняв шапку, доложил холоп. – Так я, значит, насчет денег, сразу отдашь или как?
Новость оказалась так неожиданна, что я не сразу нашел, что ответить. Мы с Кирилычем договаривались, что он напоит дьяка Дмитрия Александровича и привезет его мне. Сторговались на четырнадцати цехинах, они же по другому именованию дукаты или, как их еще называли в Москве, червонцы. Теперь же получался совсем другой расклад, выходило, что холоп его отравил, о чем мы с ним, понятное дело, не уславливались, и я ему, заплатив, приму этим как бы вину на себя.
– Мы же с тобой за него живого по рукам били, – сказал я, пытаясь придумать выход из казуистической проблемы.
– Живого, мертвого, какая разница, я исполнил, значит, ты заплати, – начиная заметно поддавливать, потребовал Кирилыч. – Ты сказал привезти хозяина, я привез.
Кирилыч явно торопился поскорее получить деньги, потому невольно сам подсказал мне отмазку.
– Где ты его привез, что-то я не вижу?
– Так он у себя в избе, его сейчас как раз обмывают. Как же я тебе могу его предоставить, если он помер.
– Так, может, он сам по себе помер, а ты деньги с меня требуешь. С этим сначала разобраться нужно. Тем более, что о мертвом дьяке у нас с тобой договора не было.
Кирилычу так не понравились мои возражения, что он от злости сузил глаза и так сжал зубы, что побелели щеки.
– Так ты что, отказываешься обещанное платить?! – с трудом взяв себя в руки, тихим голосом спросил он.
– Конечно, пока тебе не за что платить. Подожди, пока я сам в этом деле разберусь.
– Смотри, как бы жалеть не пришлось! – не выдержал он.
– Ты меня что, пугаешь?
– А если я тебя сейчас ножом пощекочу? – зловеще спросил он и демонстративно полез правой рукой в левый рукав кафтана.
Я. не дожидаясь нападения, ударил его в солнечное сплетение, и бедолага повалился в своем новом одеянии на грязную после утреннего дождя землю. Увидев свару, в нашу сторону побежало сразу несколько караульных стрельцов.
– Вот я сейчас велю отвезти тебя в Разбойный приказ и там прикажу пытать на дыбе, тогда посмотрим, как ты еще ножом угрожать будешь.
Будто в подтверждении моих слов стрельцы подняли Кирилыча на ноги и заломили ему руки. Весь пыл у него тотчас прошел, и он по холопской привычке даже попытался бухнуться на колени, но стражники этого сделать не дали. Тогда Кирилыч, глядя на меня не только умоляюще, но даже как-то влюбленно, завопил:
– Прости, боярин, не вели казнить, вели слово молвить!
Меня всегда поражала удивительная способность идейных носителей холопско-холуйской идеи, в зависимости от ситуации, за считанные мгновения менять отношение к людям от чванливо-презрительного, до принижено-раболепного.
Однако скорость, с которой трансформировался Кирилыч, дорого стоила.
– Ладно, молви, – разрешил я.
– Зарезали нынче ночью моего боярина злые недруги! – заверещал он. – Осиротили нас, сирот горьких! На тебя только надёжа, благодетель ты наш!
– Говори толком, что случилось, кого зарезали? – ничего не понял я в той белиберде, что он выкрикивал.
– Боярина нашего Дмитрия Александровича сегодня ночью злые недруги до смерти зарезали.
– Ладно, отпустите его, – сказал я стрельцам. Те неохотно повиновались и, дав холопу просто так, для вразумления, пару тумаков, оставили нас вдвоем.
– Рассказывай толком, что случилось, – велел я Кирилычу, который, кажется, уже начисто забыл о своих имущественных претензиях и сочился липкой сладостью, как гниющий в жаркий день фрукт.
– Нынче ночью сегодня дьяка нашего и трех стрельцов, что с ним вместе в светлице спали, насмерть зарезали.
Новость оказалась сногсшибательной.
– И кто же их зарезал? – только и смог задать я обычный, в такой ситуации подразумевающийся, но глупый вопрос.
– Вот кабы то знать! Никого чужих в подворье не было, а как сегодня пришли боярина будить, глядь, они все вчетвером в крови купаются, остыли уже.
Мне сразу же подумалось, что это похоже на работу Версты.
– Твой дьяк нанимал людей меня убить? – прямо спросил я.
– Нанимал девку Маруську из Гончарной слободы.
– Нет, других людей?
– Чего не знаю, того не знаю!
– А приходили к дьяку двое, один здоровый с меня ростом, а второй вот такой? – я указал себе чуть выше пояса. – Маленький с желтым лицом?
– Всякие к нам ходят, всех и не упомнишь. Хотя маленького вроде как видел. Совсем щуплый как ребенок?
– Вот этот ребенок твоего дьяка и зарезал.
– Шутишь, что ж такой тщедушный против Дмитрия Александровича и трех стрельцов сможет. Дадут раза, и поминай как звали.
Что-то объяснять Кирклычу мне неинтересно, потому я его отпустил:
– Ладно, можешь идти.
– Как это идти, а деньги, что ты посулил?!
– Денег не дам, а вот на дыбу могу отправить, пусть тебя попытают, может, это ты своего хозяина зарезал.
И опять холоп Кирилыч смирил свой крутой нрав и беспримерную жадность, изогнулся, льстиво улыбнулся, поклонился до земли и затрусил в сторону Боровицких ворот.
– Это кто был? – спросил Алексий, когда я освободился и подошел к нему.
– Холоп дьяка, которого мы вчера собирались навестить. Кажется, нам крупно не повезло, нас опередил Верста.
– Как это опередил, в чем?
– Попал к дьяку раньше нас и зарезал его вместе с тремя стрельцами охраны.
– Этот, маленький? – недоверчиво спросил он. – Быть того не может! Один четверых! А точно он, может быть, кто другой?
– Это холоп видел его в имении несколько дней назад. Скорее всего, дьяк нанял Версту с товарищем убить меня, они не смогли, да еще Филипп погиб, вот Верста и сорвал зло на заказчике, – поделился я своей версией преступления.
– А вдруг его кто-то другой убил. Мало ли, ты же сам рассказывал, что дьяк имел дела со степняками, вдруг они деньги не поделили.
– Все может быть, но суметь без шума, в чужом доме зарезать четверых здоровых мужиков...
Договорить нам не дали, ко мне подошел боярин Иван Воротынский и сказал, что меня требует к себе царь Федор. Отказаться было нельзя. Я оставил Алексия дожидаться в центральных сенях и пошел в покои царя.
Когда я вошел, Федор хмуро на меня взглянул и натянуто поздоровался. Мне было понятно его состояние, но заниматься его сексуальными проблемами я не мог и не хотел.
Я остановился в дверях, ждал, что он скажет. Однако он заговорил не на тему сходить вместе к барышням, а спросил о сестре, как ее здоровье.
– Не знаю, – ответил я, – я ее со вчерашнего утра не видел.
– Ксения сказала, что ты вчера не приходил ее лечить, и ей за ночь стало хуже.
– Ты знаешь, что меня пытались убить? – не отвечая на претензии, спросил я.
Он утвердительно кивнул головой.
– Так вот, тот, которого я заколол, один из самых страшных убийц в Москве. А самый страшный – его оставшийся в живых товарищ. Ты слышал, что сегодня ночью у себя дома зарезали посольского дьяка Екушина с тремя стрельцами?
Федор вновь утвердительно кивнул.
– Это его работа. Я убил его товарища, и он хочет мне отомстить. Пока не удастся с ним сладить, ни тебе, ни царевне нельзя находиться рядом со мной, он охотится на меня, но не пожалеет никого, кто будет рядом. Поэтому пока обходитесь без меня.
То, что я сказал, было чистой правдой, ну, может быть, я чуть сгустил краски, чтобы Годуновы не мешали мне решить вопрос с Верстой.
– Так вот почему ты вчера не захотел пойти со мной! – просветлел лицом царь.
– Именно! Потому прости, государь, но у меня совсем мало времени. Я узнал, где этого разбойника недавно видели, и если не поспешу, он улизнет.
– А если я прикажу его изловить?
– Его все так боятся, что никто ничего не станет делать. Он очень страшный человек.
– А ты сможешь с ним справиться? – с тревогой спросил он.
– Не знаю, мне помогает товарищ, надеюсь, вдвоем совладаем.
– Ладно, только будь осторожнее. Да, а что мне сказать Ксении?
– Передай, что я все время думаю о ней и, как только управлюсь с душегубом, сразу же продолжу лечение.
– Счастливо тебе, возвращайся скорее, а то нам без тебя скучно.
Я уже хотел уйти, но подумал, что неизвестно как сложатся обстоятельства и решил предпринять еще одну попытку хоть как-то пробудить его к действию.
– Федор, – сказал я, подойдя к нему вплотную, – ты что-нибудь собираешься делать для спасения семьи?
Лицо его сразу же приобрело страдальческое выражение.
– Ну, что ты от меня хочешь, что я могу! Пусть как Господь даст, так и будет!
Начинать разговор о смысле жизни, судьбе и противодействии обстоятельствам у меня не был времени, потому я заговорил на конкретную тему:
– Федор, я не знаю, как сложатся обстоятельства, потому советую тебе на всякий случай подготовиться к побегу. Возьми из казны деньги, поговори с матерью и Ксенией. Если появится опасность, бегите в Европу. Только не через Литву...
Я говорил, а Федор слушал с таким скучающим выражением лица, что я понял всю бесполезность своих усилий.
– Ладно, если у меня все обойдется, тогда и обсудим, что делать дальше, – сказал я, обнимая его за плечи.
– Удачи тебе, – пожелал он, ласково глядя мне в глаза и виновато улыбаясь. – Не сердись, но...
Что он хотел сказать этим «но», я так и не узнал, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
В царских сенях мне встретился Федя из Гончарной слободы. Он был в новом кафтане и шапке, выглядел довольным и цветущим. Единственно, что осталось от былого облика, – повязка на щеке, которой они менялись с царем, когда тот выходил из Кремля.
Похоже, было на то, что за время моего короткого отсутствия тут многое изменилось, о чем царь забыл мне рассказать.
– Ну, как у тебя дела? – задал я обычный при случайной встрече вопрос.
Федя довольно улыбнулся.
– Сам посмотри! – ответил он и как модель повернулся на каблуках, давая мне возможность полюбоваться своей новой экипировкой. – Живем, не тужим! Вчера я за батюшку царя к обедне ходил!
– Понятно, – машинально ответил я. Кажется, мощнейший из человеческих стимулов, тяга к воспроизводству вида, побудил «батюшку» самому проявить инициативу.
– А как Маруся?
– Она сейчас у царевны, ты знаешь, они подружились! Так-то, брат, выходит, не боги горшки обжигают, – снисходительно сказал Федя, употребив не совсем привычное в наших отношениях обращение «брат». Раньше он себе такой фамильярности не позволял. Люди росли на глазах!
– А чем они занимаются? – не без элемента ревности, поинтересовался я. Как-то у меня не очень складывалось представление, что могли найти общего Ксения и Маруся.
– А чем девкам заниматься, наряды, поди, меряют.
– Дай-то Бог, ну ладно, удачи тебе.
Мы разошлись, и я направился в главный «вестибюль», где оставил дожидаться своего приятеля. Изменения в отношениях между главными персонажами, свидетелем которых я стал, заставили задуматься, не выпускаю ли я из рук инициативу. Маруся была не слишком подходящей советчицей для пылкой, избалованной царевны.
В дворцовых сенях, как обычно в такое время толклось много народа, и я не сразу увидел Алексия. Он стоял в дальнем углу и разговаривал с каким-то священником. Я хотел подойти, поторопить, но узнал в его собеседнике патриарха. Архиерей стоял ко мне спиной и, склонив голову набок, внимательно слушал моего приятеля.
Тот что-то увлеченно говорил, помогая себе рукам. Пришлось ждать конца их разговора.
Как известно, что хуже нет ждать и догонять. Беседа Алексия с патриархом Иовом затягивалась. Я без дела слонялся по сеням, жалея, что не зашел увидеться с царевной. Наконец затянувшийся разговор подошел к концу. Патриарх благословил Алексия, тот поцеловал ему руку, и Иов прошел в царские покои. Я подошел к Алексию.
– Видел, с кем я говорил? – спросил он каким-то неестественным для него взвинченным голосом.
– Да, с патриархом.
– Ты понимаешь, я говорил с самим патриархом! – как-то благостно проговорил он, смотря мимо меня затуманенными глазами. – Его Святейшество рукоположил меня в сан священника!
– Поздравляю. Очень рад за тебя! – искренне поздравил я Алексия с осуществлением мечты.
– Теперь мне и смерть не страшна, – сказал он со слезами на глазах.
Я и раньше, до его рукоположения, не очень замечал за ним робости и страха смерти, но оставил комментарии при себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42