зем-ский школьный совет одобрил это в качестве рекомендуемого товара для женских школ, а держалось-то все изобретение на том, что из ниток, окрашенных таким образом, можно было вязать чулки с любыми именами по индивидуальному заказу! Казимоур сказал себе: Чехия и вся Европа малы для меня, и уехал в Америку...
- Прошу, дамы и господа! — прервал его возглас, раздавшийся над головами компании.
Между столами пробиралась целая процессия официантов с тарелками, составленными башенкой и наполненными изрядными порциями холодных закусок, каждую тарелку прикрывала салфеточка шелковой бумаги.
— Мистер Моур просит угощаться! — возглашал первый официант, одетый как американский стюард.
— В этом весь Моур-американец,— сказал пан Бен-да.— Ручаюсь головой, когда разграбили буфет, он скупил по телефону все запасы смиховских колбасников и тем нанес «Отсталым» окончательный удар.
— Ха-ха! — язвительно захохотал Боудя.— Ради холодной закуски нечего было влезать в смокинги!
1 Рабочий район Праги.
Тем не менее он с аппетитом принялся за еду.
В кучке «патрициев» послышались того же рода насмешки; сморщив нос, они показывали друг другу пальцами на бумажные салфетки, известный путешественник по Италии начал есть кусок ветчины, как едят спагетти, на него шикнули — короче, все шутили, но никто не отказывался: в этот поздний час у всех пробудился здоровый аппетит.
— В Америке Моуру повезло с самого начала,— продолжал свой рассказ Бенда.— За что ни брался, все получалось отлично, и первым его успехом было изобретение автоматического объявления станций на железных дорогах: как только поезд отъезжал от одной станции, в каждом купе выскакивала табличка с названием следующей. Это ввели на всех американских дорогах. Подобный же принцип Моур применил и для туристских поездов: под окнами бежал транспарант с названиями достопримечательностей, мимо которых шел поезд, вроде объяснительного текста под иллюстрацией. Но целый поток долларов принесло ему гениальное изобретение средства доставки промышленных материалов, как, например, угля, руды и готовых изделий, на недалекие расстояния, например, через реку; это изобретение работает почти исключительно на собственной тяге, по принципу маятника — весьма экономное устройство, особенно если переправа идет с обеих сторон; в случае нехватки силы, скажем, если с той стороны идут пустые емкости, включается электрическое реле, восполняя эту нехватку...
— Чепуха,— пробормотал доктор Зоуплна и, положив рядом с тарелкой записную книжку, начал выводить какие-то математические формулы, в конце поставил большое «С^» и знак вопроса, нахмурился, зачеркнул все и спрятал записную книжку,
А Бенда продолжал:
— Я в этом не разбираюсь, продаю, за что купил, причем ^у самого Моура. Еще он придумал вещь, по-моему, очень нужную для машинистов, вагоновожатых и шоферов, а именно стекло, которое не запотевает и не обледеневает, что весьма важно, чтоб хорошо видеть дорогу. Но верхом изобретательности было его последнее средство против сильной жары — для его эксплуатации он сколотил в прошлом году в Чикаго целое акционерное общество. Они устанавливают на плоских чикагских крышах калориферы, или как там называются солнечные паровые котлы с зеркалами; эти котлы соединены с устройством, которое пускает через трубы дождь, тем более сильный, чем сильнее движитель, то есть жара. Помимо этого солнце еще приводит в движение систему больших ветряков, смягчающих зной искусственным ветром. Акционерное общество находится в Чикаго, а в некоторых других городах будут открыты его филиалы. Впрочем, деятельность общества должна начаться только в этому году, но, по-моему, дело тут несколько...— он сделал паузу,— ...несколько сомнительное, иначе зачем было Моуру продавать все свои акции и снимать с себя обязанности президента? — Еще одна пауза.— И почему-то американский и английский консулы — я это точно знаю — не приняли приглашение на сегодняшний вечер; возможно, тут есть связь. Но заработал Моур на этом большие деньги, так что вполне возможно, что у него есть несколько миллионов, может быть, с десяток, но он об этом никогда слова не проронит.
Оглушительный, превосходящий все прежнее, рев «гип-гип ура!» прервал речь пана Бенды. Вся публика, грохоча стульями, встала и, яростно аплодируя, обернулась к возвышению под «Греко-римской борьбой». Л вот и сам Казимоур, со всем своим штабом или двором! — молвил Бенда, тоже вставая, и хлопая, и крича.
Не удержался от этого и доктор Зоуплна, вспомнив, какую ценность привез Моур из Америки. И когда дамы в зале начали махать платочками, продемонстрировали свои платки и Маня с тетушкой Рези.
Это был настоящий ураган небольшого размера, так что мистер Моур мог бы ощутить нечто вроде дуновения со своей второй, заокеанской родины.
Во главе компании избранных, которых он угощал во внутренних помещениях,— ничуть не обижая гостей второго разряда,— мистер Моур прошел по эстраде; его быстрые движения были на сей раз еще более резкими, его поклоны казались скорее энергическими кивками, чем изъявлениями благодарности за громоподобное приветствие.
И вся его блистательная дружина продефилировала по эстраде, с которой два выхода вели в жилые покои «резиденции»,— продефилировала, сильно смахивая на свадебную процессию, ибо, покинув накрытые столы, выстроилась парами и в таком же порядке приближалась теперь к прочим гостям. А прекрасная дама впереди, ведомая двумя кавалерами — императорским советником Улликом с одной стороны и мистером Моуром с другой, была не кем иным, как барышней Тиндой в роскошном уборе и с огромным букетом: она вполне могла сойти за невесту.
Да так оно и было. Ибо пан Бенда с уверенностью сказал тетушке Рези:
— Та молодая красивая дама впереди — его невеста.
В этом же была убеждена вся публика, и восторги ее объяснялись отчасти именно этим обстоятельством. Зал был поражен невиданной, исключительной красотой, какую излучал весь облик Тинды. Она в самом деле лучилась, ибо ослепительные плечи ее, выступавшие из щедро открытого платья, светились каким-то глубинным сиянием, подчеркивая роскошь ее белых рук, изящно сужающихся кверху, слегка утолщающихся к локтю и далее переходящих в хрупкие запястья; пропорции, правда, не совсем классические, зато тем более привлекательные, что бюст ее был очерчен лишь намеком, но ровно таким намеком, какого достаточно, чтобы красота женского тела высветила и прелесть ее головки: поразительное свидетельство того, что очарование тела совершенной красавицы складывается по тем же законам стиля, что и красота лица.
Тинда ничего не надела на шею, не было у нее и серег, никакого украшения в ее серебристо-светлых волосах, что придавало ее облику ту чарующую самобытность, какую мы находим в естественности цветка; с этим гармонировала и простота прически, собравшей волосы греческим узлом. Туалет Тинды отличался изысканностью: белая роба с черной креповой накидкой и черной плиссированной отделкой из газа. Когда она повернулась лицом к залу, в черном лифе стал виден узкий, чуть ли не до пояса идущий вырез.
Она была так прекрасна, что вызывала чувство безнадежности.
— Просто сказка! — прошептала в восхищении тетушка Рези.— Хотя я и недолюбливаю ее...
— Что же она не надела свое колье, или у нее уже нет того жемчуга? — вздохнула Манечка, вспомнив старую обиду.
— Да, роскошная сбруя у буланки! — вставил Боудя.
— Молодой человек, как можно так говорить о даме! — одернул его пан Бенда.
— Да ведь она моя сестра,— возразил молодой человек.
— О, это... это другое дело,— пробормотал пан Бенда и с некоторой робостью обвел глазами прочих родственников невесты Моура.— Не сердитесь...
— А старый-то Уллик как разоделся, сапристи! — озорно крикнул Боудя.— Дело в том, что это мой папка,— тут же объяснил он владельцу типографии.— Но черт меня побери, если там не... ей-богу! — и Уллик-младший разразился таким неудержимым смехом, что упал на стул.
— Как ты себя ведешь, Боудя, опомнись, не затевай скандал! — прикрикнула на него Маня.
— Нет, но это помереть можно, не видишь, кто в этой свадьбе выступает дружками? Вацлав, сын нашего сторожа, и Важка, тот пианист, что ходил к нам репетировать с Тиндой,— вон они спускаются в зал... Они-то как сюда попали? Нет, по мне это уж слишком, не стану я тут изображать плебс! Официант, счет!
— За все уплачено, ваша милость,— с гримасой понимания отозвался официант, махнув салфеткой.
Бедный императорский советник,— проворчал Боудя, уткнув подбородок в ладони, сложенные на столе.— Мне его жалко!
— Действительно, бедный папа,— Маня подсела к брату, шепнула ему: — Если ко всему прочему не он оплатил туалет Тинды...
От этой мысли на смуглом ее лице выступил густой румянец.
— Господи, этого еще недоставало! — еще тише отозвался Боудя.
— Видно, папенька хорошенько тряхнул мошной, туалет-то шит в Париже, издалека видать,— произнесла тетушка Рези, потом, наклонившись к уху Мани, тихо прибавила: — Если только не тряхнул мошной другой кто-нибудь!
Маня перевела такой измученный взгляд на сына сапожника, что тот ласково осведомился:
— Что с тобой, милая?
— Тесс, мистер Моур говорит! — предупредил кто-то.
Публика уже снова стояла на ногах и слушала, храня гробовую тишину, что требовало довольно больших усилий, ибо хотя Моур говорил очень медленно, понять его, как ни странно, было трудновато: речь его была смесью чешского и английского, причем чешские слова он произносил тихо, английские же чуть не выкрикивал. Насколько можно было разобрать, мистер Моур благодарил гостей — за участие в торжественном вечере, знаменующем начало нового этапа его жизни, ибо он навсегда говорит прежней отчизне и возвращается на родину отцов, ставшую его, любовью с первого взгляда, едва он узрел ее снова. Поскольку оратор сам перевел последнее выражение, то свита его, занимавшая вместе с ним передний стол, поняла это в переносном смысле, и наступил некий психологический момент: все стоявшие за его столом разом опустили головы, а те, кого намек касался непосредственно, густо покраснели и смущенно заулыбались под нерешительными взглядами соседей. В конце концов и за этим столом вспыхнули горячие аплодисменты; воздержались только мисс Тинда Уллик и ее отец, который начал было хлопать, да тотчас и перестал, сообразив неуместность такого проявления восторга по поводу этого места в речи своего предполагаемого зятя. Пани Майнау тоже вовремя спохватилась — ведь ее намерения были прямо противоположны намерениям американца. Ее кавалер, которого она под свою ответственность привела с собой, чтобы он послушал феноменальный голос Тинды, был старый ее приятель еще со времен ее процветания на оперных сценах северной Германии, а ныне прославленный референт весьма прогрессивного и уважаемого журнала, выходящего в столице Германской империи,— доктор Принц; этот последний получал от речи Моура замечательное удовольствие и, хотя не понял ни слова, крикнул:
— Браво!
Что касается молодого Незмары и Важки, то они видели и слышали одну только Тинду.
Доктор Зоуплна отказался от всякой попытки понять, что происходит там, впереди, да и уследить за этим. Уже какое-то время его внимание полностью поглощал разговор двух пожилых господ, явно не принадлежавших ни к «Отсталым», ни к «патрициям» и попавших сюда бог весть по какой случайности, быть может, в качестве представителей какого-нибудь философического кружка. Старший из них, седой, выжатый жизнью, тощий человек, довольно громко говорил своему коллеге:
— Свобода воли? Послушайте, разве вы не знаете, что это — одна из величайших бессмыслиц и заблуждений человеческого мозга? Существует только воля, а она несвободна, ибо подчинена неумолимым устремлениям природы непрерывно воспроизводиться — настоящий перпетуум мобиле, остановить который невозможно. Знаете ли вы, жалкое человеческое существо, в каком случае еще можно было бы толковать о свободе воли? Лишь в том, если б до вашего рождения вас спросили, хотите ли вы — по свободному решению вашему получить эту самую жизнь или нет. Самая могучая воля, воля к жизни, не зависит от свободного индивидуального решения, ни один человек еще не начал жить по собственной воле, а лишь помимо нее!
— Тесс, тише! — с разных сторон пытались утихомирить отрицателя свободы воли, но напрасно — он был туг на ухо. Коллега же его, видимо, вовсе не желал, чтобы он замолчал, ибо, склонившись к отрицателю, сказал ему в ухо:
А как же самоубийство? Тугоухий отрицатель чуть не подскочил от возмущения.
— Не говорите мне о самоубийстве! — Он с таким пылом набросился на оппонента, словно намеревался отговорить его от желания тут же покончить с собой.— Нашли проявление свободной воли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
- Прошу, дамы и господа! — прервал его возглас, раздавшийся над головами компании.
Между столами пробиралась целая процессия официантов с тарелками, составленными башенкой и наполненными изрядными порциями холодных закусок, каждую тарелку прикрывала салфеточка шелковой бумаги.
— Мистер Моур просит угощаться! — возглашал первый официант, одетый как американский стюард.
— В этом весь Моур-американец,— сказал пан Бен-да.— Ручаюсь головой, когда разграбили буфет, он скупил по телефону все запасы смиховских колбасников и тем нанес «Отсталым» окончательный удар.
— Ха-ха! — язвительно захохотал Боудя.— Ради холодной закуски нечего было влезать в смокинги!
1 Рабочий район Праги.
Тем не менее он с аппетитом принялся за еду.
В кучке «патрициев» послышались того же рода насмешки; сморщив нос, они показывали друг другу пальцами на бумажные салфетки, известный путешественник по Италии начал есть кусок ветчины, как едят спагетти, на него шикнули — короче, все шутили, но никто не отказывался: в этот поздний час у всех пробудился здоровый аппетит.
— В Америке Моуру повезло с самого начала,— продолжал свой рассказ Бенда.— За что ни брался, все получалось отлично, и первым его успехом было изобретение автоматического объявления станций на железных дорогах: как только поезд отъезжал от одной станции, в каждом купе выскакивала табличка с названием следующей. Это ввели на всех американских дорогах. Подобный же принцип Моур применил и для туристских поездов: под окнами бежал транспарант с названиями достопримечательностей, мимо которых шел поезд, вроде объяснительного текста под иллюстрацией. Но целый поток долларов принесло ему гениальное изобретение средства доставки промышленных материалов, как, например, угля, руды и готовых изделий, на недалекие расстояния, например, через реку; это изобретение работает почти исключительно на собственной тяге, по принципу маятника — весьма экономное устройство, особенно если переправа идет с обеих сторон; в случае нехватки силы, скажем, если с той стороны идут пустые емкости, включается электрическое реле, восполняя эту нехватку...
— Чепуха,— пробормотал доктор Зоуплна и, положив рядом с тарелкой записную книжку, начал выводить какие-то математические формулы, в конце поставил большое «С^» и знак вопроса, нахмурился, зачеркнул все и спрятал записную книжку,
А Бенда продолжал:
— Я в этом не разбираюсь, продаю, за что купил, причем ^у самого Моура. Еще он придумал вещь, по-моему, очень нужную для машинистов, вагоновожатых и шоферов, а именно стекло, которое не запотевает и не обледеневает, что весьма важно, чтоб хорошо видеть дорогу. Но верхом изобретательности было его последнее средство против сильной жары — для его эксплуатации он сколотил в прошлом году в Чикаго целое акционерное общество. Они устанавливают на плоских чикагских крышах калориферы, или как там называются солнечные паровые котлы с зеркалами; эти котлы соединены с устройством, которое пускает через трубы дождь, тем более сильный, чем сильнее движитель, то есть жара. Помимо этого солнце еще приводит в движение систему больших ветряков, смягчающих зной искусственным ветром. Акционерное общество находится в Чикаго, а в некоторых других городах будут открыты его филиалы. Впрочем, деятельность общества должна начаться только в этому году, но, по-моему, дело тут несколько...— он сделал паузу,— ...несколько сомнительное, иначе зачем было Моуру продавать все свои акции и снимать с себя обязанности президента? — Еще одна пауза.— И почему-то американский и английский консулы — я это точно знаю — не приняли приглашение на сегодняшний вечер; возможно, тут есть связь. Но заработал Моур на этом большие деньги, так что вполне возможно, что у него есть несколько миллионов, может быть, с десяток, но он об этом никогда слова не проронит.
Оглушительный, превосходящий все прежнее, рев «гип-гип ура!» прервал речь пана Бенды. Вся публика, грохоча стульями, встала и, яростно аплодируя, обернулась к возвышению под «Греко-римской борьбой». Л вот и сам Казимоур, со всем своим штабом или двором! — молвил Бенда, тоже вставая, и хлопая, и крича.
Не удержался от этого и доктор Зоуплна, вспомнив, какую ценность привез Моур из Америки. И когда дамы в зале начали махать платочками, продемонстрировали свои платки и Маня с тетушкой Рези.
Это был настоящий ураган небольшого размера, так что мистер Моур мог бы ощутить нечто вроде дуновения со своей второй, заокеанской родины.
Во главе компании избранных, которых он угощал во внутренних помещениях,— ничуть не обижая гостей второго разряда,— мистер Моур прошел по эстраде; его быстрые движения были на сей раз еще более резкими, его поклоны казались скорее энергическими кивками, чем изъявлениями благодарности за громоподобное приветствие.
И вся его блистательная дружина продефилировала по эстраде, с которой два выхода вели в жилые покои «резиденции»,— продефилировала, сильно смахивая на свадебную процессию, ибо, покинув накрытые столы, выстроилась парами и в таком же порядке приближалась теперь к прочим гостям. А прекрасная дама впереди, ведомая двумя кавалерами — императорским советником Улликом с одной стороны и мистером Моуром с другой, была не кем иным, как барышней Тиндой в роскошном уборе и с огромным букетом: она вполне могла сойти за невесту.
Да так оно и было. Ибо пан Бенда с уверенностью сказал тетушке Рези:
— Та молодая красивая дама впереди — его невеста.
В этом же была убеждена вся публика, и восторги ее объяснялись отчасти именно этим обстоятельством. Зал был поражен невиданной, исключительной красотой, какую излучал весь облик Тинды. Она в самом деле лучилась, ибо ослепительные плечи ее, выступавшие из щедро открытого платья, светились каким-то глубинным сиянием, подчеркивая роскошь ее белых рук, изящно сужающихся кверху, слегка утолщающихся к локтю и далее переходящих в хрупкие запястья; пропорции, правда, не совсем классические, зато тем более привлекательные, что бюст ее был очерчен лишь намеком, но ровно таким намеком, какого достаточно, чтобы красота женского тела высветила и прелесть ее головки: поразительное свидетельство того, что очарование тела совершенной красавицы складывается по тем же законам стиля, что и красота лица.
Тинда ничего не надела на шею, не было у нее и серег, никакого украшения в ее серебристо-светлых волосах, что придавало ее облику ту чарующую самобытность, какую мы находим в естественности цветка; с этим гармонировала и простота прически, собравшей волосы греческим узлом. Туалет Тинды отличался изысканностью: белая роба с черной креповой накидкой и черной плиссированной отделкой из газа. Когда она повернулась лицом к залу, в черном лифе стал виден узкий, чуть ли не до пояса идущий вырез.
Она была так прекрасна, что вызывала чувство безнадежности.
— Просто сказка! — прошептала в восхищении тетушка Рези.— Хотя я и недолюбливаю ее...
— Что же она не надела свое колье, или у нее уже нет того жемчуга? — вздохнула Манечка, вспомнив старую обиду.
— Да, роскошная сбруя у буланки! — вставил Боудя.
— Молодой человек, как можно так говорить о даме! — одернул его пан Бенда.
— Да ведь она моя сестра,— возразил молодой человек.
— О, это... это другое дело,— пробормотал пан Бенда и с некоторой робостью обвел глазами прочих родственников невесты Моура.— Не сердитесь...
— А старый-то Уллик как разоделся, сапристи! — озорно крикнул Боудя.— Дело в том, что это мой папка,— тут же объяснил он владельцу типографии.— Но черт меня побери, если там не... ей-богу! — и Уллик-младший разразился таким неудержимым смехом, что упал на стул.
— Как ты себя ведешь, Боудя, опомнись, не затевай скандал! — прикрикнула на него Маня.
— Нет, но это помереть можно, не видишь, кто в этой свадьбе выступает дружками? Вацлав, сын нашего сторожа, и Важка, тот пианист, что ходил к нам репетировать с Тиндой,— вон они спускаются в зал... Они-то как сюда попали? Нет, по мне это уж слишком, не стану я тут изображать плебс! Официант, счет!
— За все уплачено, ваша милость,— с гримасой понимания отозвался официант, махнув салфеткой.
Бедный императорский советник,— проворчал Боудя, уткнув подбородок в ладони, сложенные на столе.— Мне его жалко!
— Действительно, бедный папа,— Маня подсела к брату, шепнула ему: — Если ко всему прочему не он оплатил туалет Тинды...
От этой мысли на смуглом ее лице выступил густой румянец.
— Господи, этого еще недоставало! — еще тише отозвался Боудя.
— Видно, папенька хорошенько тряхнул мошной, туалет-то шит в Париже, издалека видать,— произнесла тетушка Рези, потом, наклонившись к уху Мани, тихо прибавила: — Если только не тряхнул мошной другой кто-нибудь!
Маня перевела такой измученный взгляд на сына сапожника, что тот ласково осведомился:
— Что с тобой, милая?
— Тесс, мистер Моур говорит! — предупредил кто-то.
Публика уже снова стояла на ногах и слушала, храня гробовую тишину, что требовало довольно больших усилий, ибо хотя Моур говорил очень медленно, понять его, как ни странно, было трудновато: речь его была смесью чешского и английского, причем чешские слова он произносил тихо, английские же чуть не выкрикивал. Насколько можно было разобрать, мистер Моур благодарил гостей — за участие в торжественном вечере, знаменующем начало нового этапа его жизни, ибо он навсегда говорит прежней отчизне и возвращается на родину отцов, ставшую его, любовью с первого взгляда, едва он узрел ее снова. Поскольку оратор сам перевел последнее выражение, то свита его, занимавшая вместе с ним передний стол, поняла это в переносном смысле, и наступил некий психологический момент: все стоявшие за его столом разом опустили головы, а те, кого намек касался непосредственно, густо покраснели и смущенно заулыбались под нерешительными взглядами соседей. В конце концов и за этим столом вспыхнули горячие аплодисменты; воздержались только мисс Тинда Уллик и ее отец, который начал было хлопать, да тотчас и перестал, сообразив неуместность такого проявления восторга по поводу этого места в речи своего предполагаемого зятя. Пани Майнау тоже вовремя спохватилась — ведь ее намерения были прямо противоположны намерениям американца. Ее кавалер, которого она под свою ответственность привела с собой, чтобы он послушал феноменальный голос Тинды, был старый ее приятель еще со времен ее процветания на оперных сценах северной Германии, а ныне прославленный референт весьма прогрессивного и уважаемого журнала, выходящего в столице Германской империи,— доктор Принц; этот последний получал от речи Моура замечательное удовольствие и, хотя не понял ни слова, крикнул:
— Браво!
Что касается молодого Незмары и Важки, то они видели и слышали одну только Тинду.
Доктор Зоуплна отказался от всякой попытки понять, что происходит там, впереди, да и уследить за этим. Уже какое-то время его внимание полностью поглощал разговор двух пожилых господ, явно не принадлежавших ни к «Отсталым», ни к «патрициям» и попавших сюда бог весть по какой случайности, быть может, в качестве представителей какого-нибудь философического кружка. Старший из них, седой, выжатый жизнью, тощий человек, довольно громко говорил своему коллеге:
— Свобода воли? Послушайте, разве вы не знаете, что это — одна из величайших бессмыслиц и заблуждений человеческого мозга? Существует только воля, а она несвободна, ибо подчинена неумолимым устремлениям природы непрерывно воспроизводиться — настоящий перпетуум мобиле, остановить который невозможно. Знаете ли вы, жалкое человеческое существо, в каком случае еще можно было бы толковать о свободе воли? Лишь в том, если б до вашего рождения вас спросили, хотите ли вы — по свободному решению вашему получить эту самую жизнь или нет. Самая могучая воля, воля к жизни, не зависит от свободного индивидуального решения, ни один человек еще не начал жить по собственной воле, а лишь помимо нее!
— Тесс, тише! — с разных сторон пытались утихомирить отрицателя свободы воли, но напрасно — он был туг на ухо. Коллега же его, видимо, вовсе не желал, чтобы он замолчал, ибо, склонившись к отрицателю, сказал ему в ухо:
А как же самоубийство? Тугоухий отрицатель чуть не подскочил от возмущения.
— Не говорите мне о самоубийстве! — Он с таким пылом набросился на оппонента, словно намеревался отговорить его от желания тут же покончить с собой.— Нашли проявление свободной воли!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59