Уллик спрятал мячик в карман, но карман сильно оттопырился, тогда он открыл чемодан, который держал рассыльный, и втиснул мячик туда. Порадовался, что такая мысль пришла ему в голову — никакая другая памятная вещица с «Папирки» не была бы ему приятнее. Сколько раз наблюдал он из окна домашнего кабинета за шаловливой, лукавой игрой мячика со струйкой воды, которой он все время мешал вырваться прямо вверх, не боясь быть отброшенным...
Насвистывая мотивчик из «Трапезундской принцессы», шагнул императорский советник через некогда свой порог — банкрот, хотя и не злостный, но все же банкрот...
С угла еще раз оглянулся — жестянщик на крыше принялся уже за букву «У».
Уллик перестал насвистывать, подумав, что он — последний носитель этой фамилии, по крайней мере в Праге; последний потому, что от наследника этого имени пришло сегодня письмо из Нью-Йорка, извещавшее о том, что после бурного плавания он благополучно высадился на берег.
Крах акционерного общества «Турбина» произошел в значительной мере еще и оттого, что мистер Моур не выполнил своего обещания и не выкупил условленное количество акций. Правда, обещание это было дано под известным условием; однако, в силу изменившихся обстоятельств, исполнение этого условия зависело теперь исключительно от самого Моура, а он не сделал к тому никаких шагов. И вскоре не осталось ни малейших сомнений относительно того, какие шаги он сделал бы, даже если б Тинда осталась здоровой: на третий день после ее злополучного выступления в опере Моур поспешно и навсегда покинул Прагу — вместе с барышней Фафровой.
Да, да, с той самой Мальвой, и посвященные уверяют, будто барышня Фафрова уже не покидала Моура с того вагнеровского вечера; а бесстыдные сплетники распустили слух, будто нареченный жених Тончи Фафровой, учитель Никишек, ездил за беглецами в самый Триест, где и вызвал мистера Моура на дуэль по-американски, вследствие чего должен будет теперь застрелиться.
Для полноты картины следует добавить, что в Карлинский приход никогда не поступало никаких известий, по которым можно было бы судить, что отношения между барышней Фафровой и мистером Моуром как-то узаконены.
Мистер Моур потому переехал в Триест, что рассчитывал здесь скорее, чем в Праге, достичь своей цели, а именно продажи своего изобретения, запатентованного во всех странах мира и предлагающего способ спасения подводных лодок, потерявших способность своими силами всплыть на поверхность. Моур думал добиться этой цели через посредство влиятельных пражских знакомств, однако в Праге его попытки, основанные на абсолютно ошибочной информации, ни к чему не привели. То ли мистеру Моуру не удалось завязать таких знакомств, то ли влияние их оказалось совершенно никудышным. Еще он сетовал на то, что в Праге ему не предоставили такого положения в обществе, на какое он по справедливости претендовал...
Так или иначе, известно лишь одно: когда в конце недели императорский советник, распираемый разнообразными вопросами коммерческого, а также личного характера, подъехал к его резиденции, то застал там только двух телохранителей мистера Моура — чикагского пльзенца и элегантного негра, занятых привязыванием к двуколке нескольких громоздких сундуков. От них-то и узнал пан советник, что эти их труды завершают вывоз всего движимого имущества американца; на вопрос пана советника — куда именно? — они охотно, но несколько насмешливо ответили: в Триест. От дальнейших расспросов пан советник воздержался, заметив, что слуги становятся дерзкими. Он отправил в Триест письмо — от имени акционерного общества и от своего личного,— на что получил лаконичный ответ, на английском языке, из которого, с помощью своего конторщика, уразумел, что мистер Моур считает себя слишком хорошим, чтобы сделаться компаньоном сломанных турбин — или что-то в этом роде, ибо конторщик переводил с трудом. «Вот оно как, а о Тинде — ни слова!» — подумал в полном отчаянии пан советник — скандал с этой Тончей Фафровой стал уже достоянием широкой гласности.
С мистером Моуром было покончено во всех отношениях — Прага так никогда и не простила ему чисто американскую манеру, с какой он ее покинул. Манера эта сочтена всеми более неприличной, чем английская, а так как надежды «Турбины» были не единственными обманутыми им надеждами, то в Праге осталось после него нечто большее, чем несколько недобрых слов. Его так называемую резиденцию со всем оборудованием арендовал большой ресторан, который, как водится, поначалу давал великолепную прибыль.
Естественно, что когда Тинда оправилась от своей более чем трехмесячной нервной горячки и, восстановив власть над своим выздоровевшим рассудком, узнала, что, кроме Рудольфа Важки, никто о ней не осведомлялся — она уже и не упоминала о мистере Моуре.
О том, что молодой Незмара целыми днями ходил под окнами больной — она лежала у тетушки Рези,— отдавая этому занятию все время, проведенное не на реке, никто Тинде не сказал, хотя тетушка отлично видела Вацлава и частенько глубоко над этим задумывалась. Они с Манечкой каждый день разговаривали о том, что опять он был тут, опять ходил внизу этот американский секретарь...
Вена, конечно же, встретился бы с Тиндой, когда она стала выходить посидеть в сквере, если б в это же самое время сам не слег, постигнутый странным несчастным случаем.
Как-то сидел молодой Незмара в лодке, неподвижным взором уставившись на поплавок, как вдруг его что-то ударило — с плота, мчавшегося к воротам плотины. Удар сбросил Вену с лодки, как перышко — он даже вскрикнуть не успел. Еще бы — багром по голове! Но Вена не утонул, хотя пришлось ему очень плохо, ведь он даже кричать не мог. Он только старался удержаться на поверхности. В пятидесяти метрах ниже, на другой лодке, сидел его отец, расправляя леску. Увидев своего родителя, Вена протянул к нему руки — и лишился .сознания не прежде, чем отец вытащил его в свою плоскодонку. Вена настолько еще владел собой, что показал на плот. Отцу и не требовалось ничего больше, он тотчас понял, что произошло, и успел еще заметить название фирмы, выведенное на задних бревнах плота. Узнал он и людей на плоту. Лишь после этого он принялся смывать кровь с головы сына, а тот поминутно терял сознание, несмотря на все мольбы отца: «Вена, бога ради, очнись!»
Думал тогда старый Незмара, что не довезет до дому сына живым. К счастью, Новак, близкий дружок старика, удивший рыбу немного ниже по течению, услыхал его причитания и поспешил подплыть. С его-то помощью и вынес старик Вену на берег и уложил в своей лачуге.
Оставив дружка возле раненого, старый Незмара помчался за доктором, но по дороге заглянул еще в полицейский участок — ив тот же вечер все три плотовщика были арестованы в Либени. Двух сразу отпустили, потому что третий сознался, что это он «тюкнул багром молодого пана», но нечаянно. Как «перекладывал весло» (рулевое) у самой плотины, сдвинул с места багор, тот чуть в воду не ухнул, тогда он подхватил багор веслом, да так неудачно, что «этот малый и схлопотал раза по башке».
Ранение Вены было признано тяжелым, и виновника оставили под арестом до того, как устроить ему очную ставку с потерпевшим, что могло быть сделано лишь три дня спустя — тревожить Вену раньше опасались. Опытному следователю, по некоторым признакам судя, было ясно, что пострадавший и виновник видятся не впервые — тем не менее оба категорически это отрицали. Плотовщик и ходил и стоял сильно скособочившись, спрошенный же следователем — отчего это? — ответил, что это у него с малых лет, так как он долгое время «отпихивался боком», то есть работал шестом на плоскодонке. Следователь задумался, не применить ли ему обычную свою хитрость и не пригласить ли обоих ко взаимному прощению, ибо он знал, что парни этого сословия никогда не прощают друг другу, если между ними «что-то есть»; но, вспомнив, что один из «парней» — будущий инженер, отказался от этой мысли.
Итак, ни один не пожелал наговаривать на другого, и скособоченного плотовщика засадили в кутузку на три недели — за тяжкое телесное повреждение, нанесенное по легкомысленной неосторожности.
Вена же отвалялся в больнице пять недель. И как нарочно, в тот самый день, когда старый Незмара вел сына домой, встретилась им... свадьба барышни Тинды с Рудольфом Важкой. Впрочем, случайность эта была не совсем случайна, как могло бы показаться: старый Незмара умышленно — и с полным успехом — подготовил такое жестокое лечение для своего Вены; но коварство старика прошло незамеченным, потому что свадьба отправлялась из дома доктора Зоуплны, где после выздоровления жила Тинда. Для многообещающего композитора партия эта была не так уж плоха: благодаря отлично составленной доктором Зоуплной претензии — доктор служил теперь страховым агентом в пражском филиале одной из крупнейших мировых страховых компаний,— доля Тинды была выделена из имущества ответчика Уллика и полностью ей выплачена.
Перемена в фортуне императорского советника никоим образом не уменьшила участия общественности в Тиндиной свадьбе. Скорее напротив! Башня св. Петра, пожалуй, не увидела бы у своего подножия большего столпотворения, даже если бы вместо скромного, но сияющего Важки топал к алтарю сам мистер Моур, способный сиять разве что своими бриллиантами, в лучшем случае — зубами.
Явился — вернее сказать, явилась,— кому только было не лень, чтобы поглазеть на такое первоклассное зрелище (понимай в смысле издевательском, что было заметно уже по внешнему виду собравшейся'публики). В иных обстоятельствах свадьба барышни с «Папирки» стала бы демонстрацией летних дамских мод и при оглашении, и при поздравительном обряде после венчания; другими словами, ради торжественного случая принарядились бы и зрители.
Когда выходила замуж Маня, никаких торжеств не было: венчались чуть ли не тайно, без приглашенных, в шесть утра; и потом эта студентка ничего не представляла, тогда как Тинда!.. Конечно, в последнее время ее положение в обществе пошатнулось, как заявила надворная советница Муковская у входа в церковь, «но все поправила бы свадьба с американцем, тогда бы мы не пришли сюда с базарными кошелками в руках, не правда ли, пани аптекарша?»
Пани аптекарша обозрела окружающих и изрекла:
— Право, мы словно сговорились!
— Хотел бы я знать, ходят ли в Париже к церкви Мадлен люди на свадьбы с рыночными корзинками! — проговорил сам надворный советник Муковский, с этого года уже — пенсионер.
— Но позволь, ведь эта свадьба возразила его супруга.
— Смотрите, пани советница! — затараторила аптекарша.— Девицы Колчовы прибежали, как были, в передниках, ну, это уж похоже на демонстрацию!
— Как были? Поверьте, пани аптекарша, эти переднички с кармашками у них — парадные, из приданого; вырядиться так стоило им большего труда, чем если б они пришли просто в шляпках и без муки в волосах!
— Зато они внесли настоящее веселье! Не помню более веселой свадьбы, даже в мясопуст! Посмотрите на девиц из певческого союза!..
— Все это умышленно, хотя они, быть может, и не сговаривались. Если б Тинда выходила за американца, они сгорали бы от зависти, а так как жених всего лишь бедный музыкант, то сгорают они от злорадного нетерпения... Видно, хотят придать этой свадьбе чуточку скандалезного привкуса...
— Щекочут их, что ли, этих молодых? Это уж просто неприлично! А еще говорят — Ьаи1е уо1ёе... Да разве гусыням взлететь высоко! — надворный советник Му-ковский был возмущен всерьез.
И было чем возмущаться.
Девицы давились пискливым истерическим смешком — не гусыни, а ласточки, сбившиеся в стаю перед отлетом; целой стайкой они прихлынули к входу в церковь — не было сомнения, свадьбу Тинды эта компания принимает как забавную шутку.
По улице, мощенной редким булыжником, прикатил первый фиакр со свадебными гостями: тетушка Папаушеггова с супругом!
Когда маленькая фигурка тетушки выпрямилась в фиакре — оранжевая соломенная шляпа с пионами и белыми атласными лентами, черное шелковое платье со шлейфом (!) — младшая Колчова вскрикнула так, что тетушка на мгновение замерла, чтобы смерить дерзкую с ног до головы одним из своих взглядов, перенятых от Медузы, затем, подобрав шлейф левой рукой, величественно прошествовала к церкви.
Младшей Колчовой следовало благодарить бога за то, что не окаменела на месте, но ей стало так не по себе от ядовитого взгляда тетушки, что она удалилась вместе с сестрой.
С их уходом выветрился и весь юмор девичьего мирка, специально накопленный к этой свадьбе, и теперь девушки в глубоком молчании встретили невесту, довольно объемистые формы которой окутывало целое облако белоснежных покровов. Останься тут насмешница Колчова, наверняка услышали бы люди ее сдавленный ехидный смешок при виде того, как перекосился фиакр на одну сторону, когда Тинда ступила на подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Насвистывая мотивчик из «Трапезундской принцессы», шагнул императорский советник через некогда свой порог — банкрот, хотя и не злостный, но все же банкрот...
С угла еще раз оглянулся — жестянщик на крыше принялся уже за букву «У».
Уллик перестал насвистывать, подумав, что он — последний носитель этой фамилии, по крайней мере в Праге; последний потому, что от наследника этого имени пришло сегодня письмо из Нью-Йорка, извещавшее о том, что после бурного плавания он благополучно высадился на берег.
Крах акционерного общества «Турбина» произошел в значительной мере еще и оттого, что мистер Моур не выполнил своего обещания и не выкупил условленное количество акций. Правда, обещание это было дано под известным условием; однако, в силу изменившихся обстоятельств, исполнение этого условия зависело теперь исключительно от самого Моура, а он не сделал к тому никаких шагов. И вскоре не осталось ни малейших сомнений относительно того, какие шаги он сделал бы, даже если б Тинда осталась здоровой: на третий день после ее злополучного выступления в опере Моур поспешно и навсегда покинул Прагу — вместе с барышней Фафровой.
Да, да, с той самой Мальвой, и посвященные уверяют, будто барышня Фафрова уже не покидала Моура с того вагнеровского вечера; а бесстыдные сплетники распустили слух, будто нареченный жених Тончи Фафровой, учитель Никишек, ездил за беглецами в самый Триест, где и вызвал мистера Моура на дуэль по-американски, вследствие чего должен будет теперь застрелиться.
Для полноты картины следует добавить, что в Карлинский приход никогда не поступало никаких известий, по которым можно было бы судить, что отношения между барышней Фафровой и мистером Моуром как-то узаконены.
Мистер Моур потому переехал в Триест, что рассчитывал здесь скорее, чем в Праге, достичь своей цели, а именно продажи своего изобретения, запатентованного во всех странах мира и предлагающего способ спасения подводных лодок, потерявших способность своими силами всплыть на поверхность. Моур думал добиться этой цели через посредство влиятельных пражских знакомств, однако в Праге его попытки, основанные на абсолютно ошибочной информации, ни к чему не привели. То ли мистеру Моуру не удалось завязать таких знакомств, то ли влияние их оказалось совершенно никудышным. Еще он сетовал на то, что в Праге ему не предоставили такого положения в обществе, на какое он по справедливости претендовал...
Так или иначе, известно лишь одно: когда в конце недели императорский советник, распираемый разнообразными вопросами коммерческого, а также личного характера, подъехал к его резиденции, то застал там только двух телохранителей мистера Моура — чикагского пльзенца и элегантного негра, занятых привязыванием к двуколке нескольких громоздких сундуков. От них-то и узнал пан советник, что эти их труды завершают вывоз всего движимого имущества американца; на вопрос пана советника — куда именно? — они охотно, но несколько насмешливо ответили: в Триест. От дальнейших расспросов пан советник воздержался, заметив, что слуги становятся дерзкими. Он отправил в Триест письмо — от имени акционерного общества и от своего личного,— на что получил лаконичный ответ, на английском языке, из которого, с помощью своего конторщика, уразумел, что мистер Моур считает себя слишком хорошим, чтобы сделаться компаньоном сломанных турбин — или что-то в этом роде, ибо конторщик переводил с трудом. «Вот оно как, а о Тинде — ни слова!» — подумал в полном отчаянии пан советник — скандал с этой Тончей Фафровой стал уже достоянием широкой гласности.
С мистером Моуром было покончено во всех отношениях — Прага так никогда и не простила ему чисто американскую манеру, с какой он ее покинул. Манера эта сочтена всеми более неприличной, чем английская, а так как надежды «Турбины» были не единственными обманутыми им надеждами, то в Праге осталось после него нечто большее, чем несколько недобрых слов. Его так называемую резиденцию со всем оборудованием арендовал большой ресторан, который, как водится, поначалу давал великолепную прибыль.
Естественно, что когда Тинда оправилась от своей более чем трехмесячной нервной горячки и, восстановив власть над своим выздоровевшим рассудком, узнала, что, кроме Рудольфа Важки, никто о ней не осведомлялся — она уже и не упоминала о мистере Моуре.
О том, что молодой Незмара целыми днями ходил под окнами больной — она лежала у тетушки Рези,— отдавая этому занятию все время, проведенное не на реке, никто Тинде не сказал, хотя тетушка отлично видела Вацлава и частенько глубоко над этим задумывалась. Они с Манечкой каждый день разговаривали о том, что опять он был тут, опять ходил внизу этот американский секретарь...
Вена, конечно же, встретился бы с Тиндой, когда она стала выходить посидеть в сквере, если б в это же самое время сам не слег, постигнутый странным несчастным случаем.
Как-то сидел молодой Незмара в лодке, неподвижным взором уставившись на поплавок, как вдруг его что-то ударило — с плота, мчавшегося к воротам плотины. Удар сбросил Вену с лодки, как перышко — он даже вскрикнуть не успел. Еще бы — багром по голове! Но Вена не утонул, хотя пришлось ему очень плохо, ведь он даже кричать не мог. Он только старался удержаться на поверхности. В пятидесяти метрах ниже, на другой лодке, сидел его отец, расправляя леску. Увидев своего родителя, Вена протянул к нему руки — и лишился .сознания не прежде, чем отец вытащил его в свою плоскодонку. Вена настолько еще владел собой, что показал на плот. Отцу и не требовалось ничего больше, он тотчас понял, что произошло, и успел еще заметить название фирмы, выведенное на задних бревнах плота. Узнал он и людей на плоту. Лишь после этого он принялся смывать кровь с головы сына, а тот поминутно терял сознание, несмотря на все мольбы отца: «Вена, бога ради, очнись!»
Думал тогда старый Незмара, что не довезет до дому сына живым. К счастью, Новак, близкий дружок старика, удивший рыбу немного ниже по течению, услыхал его причитания и поспешил подплыть. С его-то помощью и вынес старик Вену на берег и уложил в своей лачуге.
Оставив дружка возле раненого, старый Незмара помчался за доктором, но по дороге заглянул еще в полицейский участок — ив тот же вечер все три плотовщика были арестованы в Либени. Двух сразу отпустили, потому что третий сознался, что это он «тюкнул багром молодого пана», но нечаянно. Как «перекладывал весло» (рулевое) у самой плотины, сдвинул с места багор, тот чуть в воду не ухнул, тогда он подхватил багор веслом, да так неудачно, что «этот малый и схлопотал раза по башке».
Ранение Вены было признано тяжелым, и виновника оставили под арестом до того, как устроить ему очную ставку с потерпевшим, что могло быть сделано лишь три дня спустя — тревожить Вену раньше опасались. Опытному следователю, по некоторым признакам судя, было ясно, что пострадавший и виновник видятся не впервые — тем не менее оба категорически это отрицали. Плотовщик и ходил и стоял сильно скособочившись, спрошенный же следователем — отчего это? — ответил, что это у него с малых лет, так как он долгое время «отпихивался боком», то есть работал шестом на плоскодонке. Следователь задумался, не применить ли ему обычную свою хитрость и не пригласить ли обоих ко взаимному прощению, ибо он знал, что парни этого сословия никогда не прощают друг другу, если между ними «что-то есть»; но, вспомнив, что один из «парней» — будущий инженер, отказался от этой мысли.
Итак, ни один не пожелал наговаривать на другого, и скособоченного плотовщика засадили в кутузку на три недели — за тяжкое телесное повреждение, нанесенное по легкомысленной неосторожности.
Вена же отвалялся в больнице пять недель. И как нарочно, в тот самый день, когда старый Незмара вел сына домой, встретилась им... свадьба барышни Тинды с Рудольфом Важкой. Впрочем, случайность эта была не совсем случайна, как могло бы показаться: старый Незмара умышленно — и с полным успехом — подготовил такое жестокое лечение для своего Вены; но коварство старика прошло незамеченным, потому что свадьба отправлялась из дома доктора Зоуплны, где после выздоровления жила Тинда. Для многообещающего композитора партия эта была не так уж плоха: благодаря отлично составленной доктором Зоуплной претензии — доктор служил теперь страховым агентом в пражском филиале одной из крупнейших мировых страховых компаний,— доля Тинды была выделена из имущества ответчика Уллика и полностью ей выплачена.
Перемена в фортуне императорского советника никоим образом не уменьшила участия общественности в Тиндиной свадьбе. Скорее напротив! Башня св. Петра, пожалуй, не увидела бы у своего подножия большего столпотворения, даже если бы вместо скромного, но сияющего Важки топал к алтарю сам мистер Моур, способный сиять разве что своими бриллиантами, в лучшем случае — зубами.
Явился — вернее сказать, явилась,— кому только было не лень, чтобы поглазеть на такое первоклассное зрелище (понимай в смысле издевательском, что было заметно уже по внешнему виду собравшейся'публики). В иных обстоятельствах свадьба барышни с «Папирки» стала бы демонстрацией летних дамских мод и при оглашении, и при поздравительном обряде после венчания; другими словами, ради торжественного случая принарядились бы и зрители.
Когда выходила замуж Маня, никаких торжеств не было: венчались чуть ли не тайно, без приглашенных, в шесть утра; и потом эта студентка ничего не представляла, тогда как Тинда!.. Конечно, в последнее время ее положение в обществе пошатнулось, как заявила надворная советница Муковская у входа в церковь, «но все поправила бы свадьба с американцем, тогда бы мы не пришли сюда с базарными кошелками в руках, не правда ли, пани аптекарша?»
Пани аптекарша обозрела окружающих и изрекла:
— Право, мы словно сговорились!
— Хотел бы я знать, ходят ли в Париже к церкви Мадлен люди на свадьбы с рыночными корзинками! — проговорил сам надворный советник Муковский, с этого года уже — пенсионер.
— Но позволь, ведь эта свадьба возразила его супруга.
— Смотрите, пани советница! — затараторила аптекарша.— Девицы Колчовы прибежали, как были, в передниках, ну, это уж похоже на демонстрацию!
— Как были? Поверьте, пани аптекарша, эти переднички с кармашками у них — парадные, из приданого; вырядиться так стоило им большего труда, чем если б они пришли просто в шляпках и без муки в волосах!
— Зато они внесли настоящее веселье! Не помню более веселой свадьбы, даже в мясопуст! Посмотрите на девиц из певческого союза!..
— Все это умышленно, хотя они, быть может, и не сговаривались. Если б Тинда выходила за американца, они сгорали бы от зависти, а так как жених всего лишь бедный музыкант, то сгорают они от злорадного нетерпения... Видно, хотят придать этой свадьбе чуточку скандалезного привкуса...
— Щекочут их, что ли, этих молодых? Это уж просто неприлично! А еще говорят — Ьаи1е уо1ёе... Да разве гусыням взлететь высоко! — надворный советник Му-ковский был возмущен всерьез.
И было чем возмущаться.
Девицы давились пискливым истерическим смешком — не гусыни, а ласточки, сбившиеся в стаю перед отлетом; целой стайкой они прихлынули к входу в церковь — не было сомнения, свадьбу Тинды эта компания принимает как забавную шутку.
По улице, мощенной редким булыжником, прикатил первый фиакр со свадебными гостями: тетушка Папаушеггова с супругом!
Когда маленькая фигурка тетушки выпрямилась в фиакре — оранжевая соломенная шляпа с пионами и белыми атласными лентами, черное шелковое платье со шлейфом (!) — младшая Колчова вскрикнула так, что тетушка на мгновение замерла, чтобы смерить дерзкую с ног до головы одним из своих взглядов, перенятых от Медузы, затем, подобрав шлейф левой рукой, величественно прошествовала к церкви.
Младшей Колчовой следовало благодарить бога за то, что не окаменела на месте, но ей стало так не по себе от ядовитого взгляда тетушки, что она удалилась вместе с сестрой.
С их уходом выветрился и весь юмор девичьего мирка, специально накопленный к этой свадьбе, и теперь девушки в глубоком молчании встретили невесту, довольно объемистые формы которой окутывало целое облако белоснежных покровов. Останься тут насмешница Колчова, наверняка услышали бы люди ее сдавленный ехидный смешок при виде того, как перекосился фиакр на одну сторону, когда Тинда ступила на подножку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59