— Пан советник, я с вами!
По энергичному жесту старшого рабочие оставили свои веревки, и они закачались над помостом, как плети; двухсоткилограммовая болванка замерла на своем месте — она-то и была победителем, ибо на сегодня все ограничилось единственным ее ударом.
— Многое я перевидал на своем веку, но такого начала у меня еще не бывало,— проворчал производитель работ.
— Это святой Иван нас сглазил,— подхватил один из рабочих.— Впервые видел я привидение среди бела дня...
1 Учреждение, охраняющее памятники старины.
— Не говорил я, что нынче вобьем не больше, чем на пядь? — засмеялся старший рабочий.— Я не суеверный, но в приметы верю!
Это, однако, не утешило производителя работ. Да и все остальные, особенно рабочие у каната, разошлись недовольные.
Тяжелая баба так и осталась там, куда упала — на верхушке сваи, словно хотела сказать строптиво: «Раз ударила — и будет с меня!»
Прежде чем упал второй удар, протекли целые месяцы...
4 Тинда, Маня, Боудя
Уперев локти в стол, обхватив подбородок большими пальцами, а указательные подняв к уголкам губ и прижав остальные к ладоням, Тинда Улликова очень сосредоточенно разглядывала свою сестру Маню, сидевшую за столом напротив.
Маня этого не замечала, целиком погрузившись в чтение какой-то иллюстрированной книги, которую держала за своей тарелкой.
Сестры весьма разнились друг от друга и внешностью, и одеждой. Старшая, Тинда, только что встала и была еще в роскошном кружевном дезабилье, прозрачном, <: ажурными строчками, где только было возможно. Маня же, медичка, уже вернулась к обеду из клиники и была одета, как всегда, в свой неизменный темно-зеленый костюм дамского сукна с мужским воротничком, и даже не таким уж ослепительно белым.
Маня была смуглянка с оливковым оттенком кожи; ее густые черные волосы, плотно прилегавшие к голове, как перышки ворона, были коротко, по-мужски подстрижены — студенткам некогда заниматься прической. Это отлично гармонировало с ее здоровой худобой. В то время, как Тинда...
Ах, Тинда!
— Послушай, Тиндинька,— нарушила молчание тетушка Вашрлова, дальняя родственница, жившая в семье Уллик,— дева уже в летах, но отнюдь не кисло-сладкая и видом вовсе не напоминавшая этакого капрала в юбке при особе Тинды (Маня, хоть и младшая, будучи медичкой, обходилась без гарде-дамы 1).— Что я тебе скажу, Тиндинька, только ты на меня опять не рассердись... Когда ты сидишь вот так... конечно, непринужденность тебе очень к лицу, но ты не должна обижаться на старую тетку, которая присматривает за тобой с детства, была б жива твоя мамочка, она бы тоже тебе сказала,— но так, как ты сидишь сейчас, ты и везде так садишься. Повторяю, тебе это к лицу, но только дома, в семейном кругу, или к примеру во время визитов близких людей, но ты ведь садишься так и в театральной ложе, даже в церкви. Вчера, на венчании Фрозины Мецловой, позади нас сидела пани надворная советница Муковская, и она сказала так громко, что я не могла не расслышать: «Как неприлично сидит эта барышня Тинда Улликова»,— и барышней она назвала тебя только потому, что заметила, что я слушаю, а то назвала бы тебя просто по имени... Впрочем, Муковская может позволить себе любую вольность, ведь она всегда так грациозна. Пан советник Муковский в ответ пробурчал что-то вроде того, что эта грация то ли слишком, то ли не разобрала...
— Наверное, она сказала,— бросила Маня от своей книги.
— И я прямо-таки греховно рассердилась, несмотря на святое место,— продолжала тетушка.— Их «грации» уже двадцать восемь, а она еще дома сидит!
— А ты верно пересказала, тетушка, что говорили Муковские про Тинду! — засмеялся Боудя; в ожидании обеда, сегодня почему-то запаздывающего, он просматривал спортивный журнал — тоже, так сказать, чтение по специальности.
1 Дама, сопровождающая в целях охраны молодую девушку.
— Ты этого не понимаешь, Богумилек, а я знаю свои обязанности в этом доме и всегда исполняла их так, как и обещала твоей мамочке за день перед тем, как раздался твой первый плач, а ее последний вздох. Я старалась заменить вам мать, как могла, но всегда скажу — попала я к вам, как наседка к утятам, разбежались вы от меня все трое не туда, куда я-то хотела — ну, о тебе я ни слова, сын принадлежит отцу; Манечка теперь тоже отрезанный ломоть, а ведь это ты должен был бы сдавать экзамены, а не она... И вот сижу я на месте матери самой красивой под солнцем девицы, из лучшей семьи, а ее называют, но ведь это как мы учили, а означает «бесконечный», однако никакая грация не бывает бесконечной...
— Этого и говорить нет нужды, тетя, это по тебе и слепой увидит! — сострил Боудя.
— Невежа,— спокойно произнесла тетушка Рези Вашрлова и, вытащив спицу из своего вязанья, почесала ею в затылке.
Тетя Рези была довольно миниатюрным созданием, однако не чуралась резкогочслова, да и вовсе не обязана была сносить все — хлеб свой она ела вовсе не из милости, как какая-нибудь компаньонка, и средства имела самостоятельные — ее небольшой капиталец был вложен в фабрику. Ее деньги, да и сама она останутся здесь до тех пор, пока ей будет угодно. Но порой ей уже начинало надоедать...
Тинда ни единым движением бровей не показала, что тема ее интересует; она только запрокинула голову и стала целовать свои сцепленные пальцы раскрытыми губами — даже язычок чуть высунула.
Ее невозмутимость явно раздражала Боудю.
— Ох, наша Тинда! — насмешливо заговорил он.— Недавно стоял я в партере, когда Тинда вошла в ложу с Ярским и оставалась в ней до конца. Мальчишки бинокль друг другу передавали — разглядеть ее. Несколько таких, из богемы, оказались совсем рядом со мной. «Которая, которая?» — все спрашивал один скульптор. «Да вон та буланка в третьем кресле второго ряда»,— ответил ему художник.
— Буланка?! И ты стерпел, что так могли выразиться о твоей сестре?! — возмутилась тетка.
— А что такого? Так нынче вся молодежь говорит о девчонках,— Боудя все больше впадал в жаргон лошадников.— Вон наша Маня будет вороная, а милостивая тетушка — сивка...
Тетка подняла очки на лоб, посмотрела на Боудю, поморгав — это было у нее выражением крайнего презрения,— и снова опустила голову к вязанью, промолвив:
— Я уже тебе раз сказала сегодня!
— «Руки — прямо орнамент, ладони, как две пальметты,— сказал еще скульптор,— предплечья — классическая редкость, у плеч они тоньше, к локтю расширяются, это от тенниса». «Дай-ка, дай-ка,— говорит художник и вырывает у него бинокль.— Невероятно, какие волосы!.. Да это — шлем, сплетенный из серебряных ленточек, которые на изгибах отливают чернью... Если только она их не красит, я хотел бы их писать!» Сидел бы этот художник с нами за обедом — если только обед сегодня будет,— мог бы воочию убедиться...
Тинда замерла.
— ...что у нашей Тинды такая же соломенная поросль, как на голове, растет и под мышками,— закончил Боудя.
Тинда шевельнула просвечивающими сквозь тюль обнаженными руками, как бы опуская их, но не завершила движения.
Боудя расхохотался.
— Ты не только невежа, но и негодный бесстыдник,— с неизменным хладнокровием произнесла тетушка.
— А тебе, Маня, мало медицины в университете, ты ее еще и к обеду таскаешь? — заговорила Тинда голосом, который можно было сравнить со звуками флейты, обладай они такой глубиной — удивительно, как можно такой голос растрачивать на обыденные разговоры! От него так и трепещет сердце...— Я вот смотрю на эту картинку издали, и мне чуть ли не дурно становится, опять какие-то гадкие внутренности!
— Если тебе нравится, что тебя называют Тиндой, так и зовись себе на здоровье Тиндой, а меня Маней не называй, я женщина серьезной профессии и не люблю всякие гаремные, если не хуже, прозвища...
— Называй ее Маниллой! — крикнул Боудя.
— «Боудя» — тоже красиво,— хмыкнула Маня.
— Что ты хочешь, это спортивный псевдоним, тут уж иначе не скажешь,— возразил Боудя.— К тому же это разом и имя, и фамилия — старик лишил бы меня наследства, если б я играл в футбол под фамилией Уллик!
— Это во-первых,— продолжала свою мысль Маня,— а во-вторых, эта книга — не по медицине, а по физике, и схема тут изображает внутренности не человека, а водяной турбины.
— Такой, какую устанавливает папа? — радостно вскричала Тинда.
— Да, я привыкла осведомляться о вещах...
— Боже мой, дай мне скорее, погляжу, какой у меня вид! — возликовала Тинда и единым пружинистым движением выхватила книгу у сестры, рассмеявшись при этом высоким переливчатым смехом.— Однако не скажу, чтоб Альбина Колчова сильно мне польстила!
Тетушка Вашрлова перестала вязать, едва было произнесено слово «турбина», и теперь как бы нанизывала присутствующих на свой острый взгляд через толстые очки. Взгляд этот дольше прочих покоился на Тинде.
— Какие утомительные глупости ты городишь!
— Ну да, это же мой портрет! — ответила Тинда, поднося книгу к самому носу тетки.— Ничего не поделаешь, так сказала Альбина Колчова!
— Тинда, не строй дурочку из старой тетки!
— Нет, нет, правда — обе Колчовы заявили, что даже не покажутся на благотворительном базаре, если там будет палатка «улликовскои турбины», то есть моя. Вот она, эта турбина! Пожалуйста, смотрите сами!
— Неужели они так сказали? Какая наглость! И ты к этому так легко относишься? Тот, кто говорит о ком-либо презрительные глупости, доказывает только собственную неполноценность — помни это! Ну, и чем кончилось? Ты отказалась выступать в Академии? И о таких вещах ты говоришь только сегодня! Как эти дочери мельника смеют подобным образом отзываться о тебе!
— Нет, милая тетушка, мне и в голову не приходило отказываться от Академии. Напротив, я отказалась участвовать в благотворительном базаре и не поддалась на уговоры, хотя мне предложили отличное удовлетворение: молодой Колча вышел из комитета. А знаешь, что я сказала надворному советнику Муковскому, который опасался за успех концерта в Академии и твердил, что без меня он его себе не представляет? Я сказала: «Я тоже!» А он вытаращил на меня глаза и заявил, что я божественна. На это я возразила, что я не божественная, а только умная и не позволю испортить свой величайший триумф из-за того, что могут намолоть два мельничных жернова,— при этих словах Тинда засмеялась, но и покраснела тоже.— А Муковский поцеловал мне руку, и это видело все семейство Колча, прекрасно зная, о чем мы говорим. Муковский отвесил мне такой поклон, что пыль взметнулась, и в ту же минуту все дамы на корте узнали, что благотворительный базар состоится без... улликовской «Турбины»,— Тинда опять засмеялась и покраснела.— Зато в Академии она петь будет!
— И ты воображаешь, что это триумф? Да это настоящее поражение!
— Не бойся, тетушка, мы с доктором Муковским были не одни, с нами стояла Мальва Фафрова, она Колчовых терпеть не может и уж позаботится о том, чтобы каждое мое слово попало, куда надо.
— «Мельничные жернова» — это недурно,— проговорила тетушка, перед внутренним взором которой в тот момент встали во всей их щедрой полноте фигуры барышень Колчовых, дочерей владельца одной из мельниц, что выше «Папирки».
— Мальва? Это что за имя? — поинтересовалась Маня.— У Фафры одна дочь, и зовут ее, насколько мне известно, Антониной.
— Вот видишь, Манечка, до чего ты отстала со своей учебой, мало среди девушек бываешь,— начала объяснять Тинда.— Тоня Фафрова — Мальва с нынешней пасхи, с костюмированного бала, который устраивала Матица; на этом балу учитель Никишек преподнес ей сборничек стихов «Бальный букет нашим дамам», надписав на нем: «Моей благородной мальве». Он сам придумал для нее костюм мальвы и приготовил ей такой сюрприз. За это он схлопотал отставку, и это перед самой помолвкой! Так что, возможно, эта самая мальва засохнет на корню.
— Тинда! — ужаснулась Маня.— И это наше лучшее общество, это вы называете бонтоном?! Думаю, даже работницы с нашей «Папирки»...
— Ты права, Маня, так оно и есть. И я завидую тебе, что ты вырвалась из этого общества, хотя дома тебе не очень-то облегчили такой шаг,— вдруг серьезно заговорила Тинда.— Думаешь, мне с ними хорошо? Но я... Знаешь, Манечка, что сказала мне вчера пани Майнау? «Барышня Тини, три года вы ходите ко мне, и сегодня я обязана сказать вам, что вы даром потратите деньги, если будете продолжать...» Тут у меня екнуло сердце и слезы выступили...
— Не могла она сказать тебе это два года назад? — возмутился Боудя.
— Я тоже так подумала, но пани Майнау имела в виду другое,— продолжала Тимда.— «Я уже ничему не смогу научить вас, вы умеете больше, чем я сама когда-либо умела или слышала, сегодня ваш голос — самый большой феномен на всем континенте, в вашем горле более, чем половина регистра рояля, вы — контральто и сопрано с одинаковым правом, вы вторая Агуяри я вам этого еще никогда не говорила». Тут она перешла на ты: «Не забывай — ведь это величайшая награда! — как станешь самой прославленной певицей з мире, не забывай, что старая Майнау подарила тебе всю верхнюю квинту, это я добавила тебе за три года!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
По энергичному жесту старшого рабочие оставили свои веревки, и они закачались над помостом, как плети; двухсоткилограммовая болванка замерла на своем месте — она-то и была победителем, ибо на сегодня все ограничилось единственным ее ударом.
— Многое я перевидал на своем веку, но такого начала у меня еще не бывало,— проворчал производитель работ.
— Это святой Иван нас сглазил,— подхватил один из рабочих.— Впервые видел я привидение среди бела дня...
1 Учреждение, охраняющее памятники старины.
— Не говорил я, что нынче вобьем не больше, чем на пядь? — засмеялся старший рабочий.— Я не суеверный, но в приметы верю!
Это, однако, не утешило производителя работ. Да и все остальные, особенно рабочие у каната, разошлись недовольные.
Тяжелая баба так и осталась там, куда упала — на верхушке сваи, словно хотела сказать строптиво: «Раз ударила — и будет с меня!»
Прежде чем упал второй удар, протекли целые месяцы...
4 Тинда, Маня, Боудя
Уперев локти в стол, обхватив подбородок большими пальцами, а указательные подняв к уголкам губ и прижав остальные к ладоням, Тинда Улликова очень сосредоточенно разглядывала свою сестру Маню, сидевшую за столом напротив.
Маня этого не замечала, целиком погрузившись в чтение какой-то иллюстрированной книги, которую держала за своей тарелкой.
Сестры весьма разнились друг от друга и внешностью, и одеждой. Старшая, Тинда, только что встала и была еще в роскошном кружевном дезабилье, прозрачном, <: ажурными строчками, где только было возможно. Маня же, медичка, уже вернулась к обеду из клиники и была одета, как всегда, в свой неизменный темно-зеленый костюм дамского сукна с мужским воротничком, и даже не таким уж ослепительно белым.
Маня была смуглянка с оливковым оттенком кожи; ее густые черные волосы, плотно прилегавшие к голове, как перышки ворона, были коротко, по-мужски подстрижены — студенткам некогда заниматься прической. Это отлично гармонировало с ее здоровой худобой. В то время, как Тинда...
Ах, Тинда!
— Послушай, Тиндинька,— нарушила молчание тетушка Вашрлова, дальняя родственница, жившая в семье Уллик,— дева уже в летах, но отнюдь не кисло-сладкая и видом вовсе не напоминавшая этакого капрала в юбке при особе Тинды (Маня, хоть и младшая, будучи медичкой, обходилась без гарде-дамы 1).— Что я тебе скажу, Тиндинька, только ты на меня опять не рассердись... Когда ты сидишь вот так... конечно, непринужденность тебе очень к лицу, но ты не должна обижаться на старую тетку, которая присматривает за тобой с детства, была б жива твоя мамочка, она бы тоже тебе сказала,— но так, как ты сидишь сейчас, ты и везде так садишься. Повторяю, тебе это к лицу, но только дома, в семейном кругу, или к примеру во время визитов близких людей, но ты ведь садишься так и в театральной ложе, даже в церкви. Вчера, на венчании Фрозины Мецловой, позади нас сидела пани надворная советница Муковская, и она сказала так громко, что я не могла не расслышать: «Как неприлично сидит эта барышня Тинда Улликова»,— и барышней она назвала тебя только потому, что заметила, что я слушаю, а то назвала бы тебя просто по имени... Впрочем, Муковская может позволить себе любую вольность, ведь она всегда так грациозна. Пан советник Муковский в ответ пробурчал что-то вроде того, что эта грация то ли слишком, то ли не разобрала...
— Наверное, она сказала,— бросила Маня от своей книги.
— И я прямо-таки греховно рассердилась, несмотря на святое место,— продолжала тетушка.— Их «грации» уже двадцать восемь, а она еще дома сидит!
— А ты верно пересказала, тетушка, что говорили Муковские про Тинду! — засмеялся Боудя; в ожидании обеда, сегодня почему-то запаздывающего, он просматривал спортивный журнал — тоже, так сказать, чтение по специальности.
1 Дама, сопровождающая в целях охраны молодую девушку.
— Ты этого не понимаешь, Богумилек, а я знаю свои обязанности в этом доме и всегда исполняла их так, как и обещала твоей мамочке за день перед тем, как раздался твой первый плач, а ее последний вздох. Я старалась заменить вам мать, как могла, но всегда скажу — попала я к вам, как наседка к утятам, разбежались вы от меня все трое не туда, куда я-то хотела — ну, о тебе я ни слова, сын принадлежит отцу; Манечка теперь тоже отрезанный ломоть, а ведь это ты должен был бы сдавать экзамены, а не она... И вот сижу я на месте матери самой красивой под солнцем девицы, из лучшей семьи, а ее называют, но ведь это как мы учили, а означает «бесконечный», однако никакая грация не бывает бесконечной...
— Этого и говорить нет нужды, тетя, это по тебе и слепой увидит! — сострил Боудя.
— Невежа,— спокойно произнесла тетушка Рези Вашрлова и, вытащив спицу из своего вязанья, почесала ею в затылке.
Тетя Рези была довольно миниатюрным созданием, однако не чуралась резкогочслова, да и вовсе не обязана была сносить все — хлеб свой она ела вовсе не из милости, как какая-нибудь компаньонка, и средства имела самостоятельные — ее небольшой капиталец был вложен в фабрику. Ее деньги, да и сама она останутся здесь до тех пор, пока ей будет угодно. Но порой ей уже начинало надоедать...
Тинда ни единым движением бровей не показала, что тема ее интересует; она только запрокинула голову и стала целовать свои сцепленные пальцы раскрытыми губами — даже язычок чуть высунула.
Ее невозмутимость явно раздражала Боудю.
— Ох, наша Тинда! — насмешливо заговорил он.— Недавно стоял я в партере, когда Тинда вошла в ложу с Ярским и оставалась в ней до конца. Мальчишки бинокль друг другу передавали — разглядеть ее. Несколько таких, из богемы, оказались совсем рядом со мной. «Которая, которая?» — все спрашивал один скульптор. «Да вон та буланка в третьем кресле второго ряда»,— ответил ему художник.
— Буланка?! И ты стерпел, что так могли выразиться о твоей сестре?! — возмутилась тетка.
— А что такого? Так нынче вся молодежь говорит о девчонках,— Боудя все больше впадал в жаргон лошадников.— Вон наша Маня будет вороная, а милостивая тетушка — сивка...
Тетка подняла очки на лоб, посмотрела на Боудю, поморгав — это было у нее выражением крайнего презрения,— и снова опустила голову к вязанью, промолвив:
— Я уже тебе раз сказала сегодня!
— «Руки — прямо орнамент, ладони, как две пальметты,— сказал еще скульптор,— предплечья — классическая редкость, у плеч они тоньше, к локтю расширяются, это от тенниса». «Дай-ка, дай-ка,— говорит художник и вырывает у него бинокль.— Невероятно, какие волосы!.. Да это — шлем, сплетенный из серебряных ленточек, которые на изгибах отливают чернью... Если только она их не красит, я хотел бы их писать!» Сидел бы этот художник с нами за обедом — если только обед сегодня будет,— мог бы воочию убедиться...
Тинда замерла.
— ...что у нашей Тинды такая же соломенная поросль, как на голове, растет и под мышками,— закончил Боудя.
Тинда шевельнула просвечивающими сквозь тюль обнаженными руками, как бы опуская их, но не завершила движения.
Боудя расхохотался.
— Ты не только невежа, но и негодный бесстыдник,— с неизменным хладнокровием произнесла тетушка.
— А тебе, Маня, мало медицины в университете, ты ее еще и к обеду таскаешь? — заговорила Тинда голосом, который можно было сравнить со звуками флейты, обладай они такой глубиной — удивительно, как можно такой голос растрачивать на обыденные разговоры! От него так и трепещет сердце...— Я вот смотрю на эту картинку издали, и мне чуть ли не дурно становится, опять какие-то гадкие внутренности!
— Если тебе нравится, что тебя называют Тиндой, так и зовись себе на здоровье Тиндой, а меня Маней не называй, я женщина серьезной профессии и не люблю всякие гаремные, если не хуже, прозвища...
— Называй ее Маниллой! — крикнул Боудя.
— «Боудя» — тоже красиво,— хмыкнула Маня.
— Что ты хочешь, это спортивный псевдоним, тут уж иначе не скажешь,— возразил Боудя.— К тому же это разом и имя, и фамилия — старик лишил бы меня наследства, если б я играл в футбол под фамилией Уллик!
— Это во-первых,— продолжала свою мысль Маня,— а во-вторых, эта книга — не по медицине, а по физике, и схема тут изображает внутренности не человека, а водяной турбины.
— Такой, какую устанавливает папа? — радостно вскричала Тинда.
— Да, я привыкла осведомляться о вещах...
— Боже мой, дай мне скорее, погляжу, какой у меня вид! — возликовала Тинда и единым пружинистым движением выхватила книгу у сестры, рассмеявшись при этом высоким переливчатым смехом.— Однако не скажу, чтоб Альбина Колчова сильно мне польстила!
Тетушка Вашрлова перестала вязать, едва было произнесено слово «турбина», и теперь как бы нанизывала присутствующих на свой острый взгляд через толстые очки. Взгляд этот дольше прочих покоился на Тинде.
— Какие утомительные глупости ты городишь!
— Ну да, это же мой портрет! — ответила Тинда, поднося книгу к самому носу тетки.— Ничего не поделаешь, так сказала Альбина Колчова!
— Тинда, не строй дурочку из старой тетки!
— Нет, нет, правда — обе Колчовы заявили, что даже не покажутся на благотворительном базаре, если там будет палатка «улликовскои турбины», то есть моя. Вот она, эта турбина! Пожалуйста, смотрите сами!
— Неужели они так сказали? Какая наглость! И ты к этому так легко относишься? Тот, кто говорит о ком-либо презрительные глупости, доказывает только собственную неполноценность — помни это! Ну, и чем кончилось? Ты отказалась выступать в Академии? И о таких вещах ты говоришь только сегодня! Как эти дочери мельника смеют подобным образом отзываться о тебе!
— Нет, милая тетушка, мне и в голову не приходило отказываться от Академии. Напротив, я отказалась участвовать в благотворительном базаре и не поддалась на уговоры, хотя мне предложили отличное удовлетворение: молодой Колча вышел из комитета. А знаешь, что я сказала надворному советнику Муковскому, который опасался за успех концерта в Академии и твердил, что без меня он его себе не представляет? Я сказала: «Я тоже!» А он вытаращил на меня глаза и заявил, что я божественна. На это я возразила, что я не божественная, а только умная и не позволю испортить свой величайший триумф из-за того, что могут намолоть два мельничных жернова,— при этих словах Тинда засмеялась, но и покраснела тоже.— А Муковский поцеловал мне руку, и это видело все семейство Колча, прекрасно зная, о чем мы говорим. Муковский отвесил мне такой поклон, что пыль взметнулась, и в ту же минуту все дамы на корте узнали, что благотворительный базар состоится без... улликовской «Турбины»,— Тинда опять засмеялась и покраснела.— Зато в Академии она петь будет!
— И ты воображаешь, что это триумф? Да это настоящее поражение!
— Не бойся, тетушка, мы с доктором Муковским были не одни, с нами стояла Мальва Фафрова, она Колчовых терпеть не может и уж позаботится о том, чтобы каждое мое слово попало, куда надо.
— «Мельничные жернова» — это недурно,— проговорила тетушка, перед внутренним взором которой в тот момент встали во всей их щедрой полноте фигуры барышень Колчовых, дочерей владельца одной из мельниц, что выше «Папирки».
— Мальва? Это что за имя? — поинтересовалась Маня.— У Фафры одна дочь, и зовут ее, насколько мне известно, Антониной.
— Вот видишь, Манечка, до чего ты отстала со своей учебой, мало среди девушек бываешь,— начала объяснять Тинда.— Тоня Фафрова — Мальва с нынешней пасхи, с костюмированного бала, который устраивала Матица; на этом балу учитель Никишек преподнес ей сборничек стихов «Бальный букет нашим дамам», надписав на нем: «Моей благородной мальве». Он сам придумал для нее костюм мальвы и приготовил ей такой сюрприз. За это он схлопотал отставку, и это перед самой помолвкой! Так что, возможно, эта самая мальва засохнет на корню.
— Тинда! — ужаснулась Маня.— И это наше лучшее общество, это вы называете бонтоном?! Думаю, даже работницы с нашей «Папирки»...
— Ты права, Маня, так оно и есть. И я завидую тебе, что ты вырвалась из этого общества, хотя дома тебе не очень-то облегчили такой шаг,— вдруг серьезно заговорила Тинда.— Думаешь, мне с ними хорошо? Но я... Знаешь, Манечка, что сказала мне вчера пани Майнау? «Барышня Тини, три года вы ходите ко мне, и сегодня я обязана сказать вам, что вы даром потратите деньги, если будете продолжать...» Тут у меня екнуло сердце и слезы выступили...
— Не могла она сказать тебе это два года назад? — возмутился Боудя.
— Я тоже так подумала, но пани Майнау имела в виду другое,— продолжала Тимда.— «Я уже ничему не смогу научить вас, вы умеете больше, чем я сама когда-либо умела или слышала, сегодня ваш голос — самый большой феномен на всем континенте, в вашем горле более, чем половина регистра рояля, вы — контральто и сопрано с одинаковым правом, вы вторая Агуяри я вам этого еще никогда не говорила». Тут она перешла на ты: «Не забывай — ведь это величайшая награда! — как станешь самой прославленной певицей з мире, не забывай, что старая Майнау подарила тебе всю верхнюю квинту, это я добавила тебе за три года!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59