С каждым разом мысли эти вызывали все меньшее отвращение, покуда наконец он не принял их как совершенно естественные…
Что же касается высокопоставленных заговорщиков – с ними вопрос решался еще проще, чем с принцем Шамарским. Все до единого отправятся на плаху.
В душе Нумедидеса на этот счет не крылось ни малейших сомнений, ибо тот, кто предал одного короля, с легкостью предаст и другого. И даже те, кто, подобно Феспию или графу Аскаланте, были его друзьями детства и наперсниками юности, разделят общую судьбу. У короля не должно быть друзей. Не может быть доверенных лиц. Правитель – единственное, священное вместилище воли богов. Он ни с кем не может быть близок. Он должен вызывать у окружающих лишь трепет и поклонение, – иные чувства попросту неприемлемы. И двору предстояло очень быстро усвоить эту истину.
Скрестив руки на груди, Нумедидес прикрыл глаза, размышляя над тем, что скажет вельможам, с кем встретится сегодня вечером. Каждого, принц знал, он сумеет задобрить, переманить на свою сторону, некоторых даже запугать. У каждого найдется чувствительная струнка; стоит лишь легонько задеть ее – и человек будет плясать под его дудку. До смешного просто… Нумедидес недоумевал, как мог не видеть всего этого ранее, как мог не уметь столь простейших вещей. Теперь же ему достаточно было взглянуть на человека, и еще прежде, чем тот успевал раскрыть рот, он уже видел его насквозь. И с каждым днем поражался все больше, до чего ущербны те, кто его окружают. Он управлялся с ними, точно балаганный фокусник – со своими куклами-перчатками. Все они не имели иной воли, кроме его.
Или не все?
Мысль эта была неприятна, и Нумедидес раз за разом пытался отогнать ее, однако она возвращалась, назойливая, точно осенняя муха, и он поморщился, сознавая, что от этой проблемы ему все же не уйти.
Скажем, немедийский посланник. Как быть с ним? До сих пор они действовали заодно, и тот верно служил ему. Да и, если уж на то пошло, барон Торский ему попросту необходим в эти дни: в его руках лучшая сеть соглядатаев по всей Аквилонии, у него свои люди в армии и в провинциях. Он просто не может позволить себе потерять столь ценного союзника!
И все же доводы разума меркли перед тем, что говорила интуиция. Да что там говорила – она кричала, что немедиец представляет собой огромную опасность!
Единственный, кому под силу разрушить его планы!
Хотя зачем ему делать это, Нумедидес искренне не понимал. Но когда он смотрел на посланника, он не видел ничего. Ни тайных струн, ни слабостей, ни явных стремлений. Для его внутреннего взора Амальрик был непроницаем, точно базальтовый монолит, точно кокон, скрывающий куколку неведомого чудовища, и это внушало принцу ужас, перед которым отступали все доводы рассудка. Немедиец, единственный среди всех, был непонятен, – а стало быть, смертельно опасен.
И пока он не найдет способа разделаться с ним, принц знал, что ему не будет покоя.
Отвернувшись от каминной полки и смахнув небрежно пергаментные листки с прошениями, рассыпавшиеся листопадом по комнате, принц позвонил в колокольчик. Дворецкий возник в дверях почти мгновенно, кланяясь до земли.
– Кто еще просил сегодня встречи? – спросил его господин. Он надеялся еще, что успел прислать прошение владетель Таурана – это сняло бы массу проблем…
Не поднимая глаз, слуга принялся перечислять:
– Граф Феспий. Советник Ведерик. Казначей Публий. Советник…
– Довольно! – Нетерпеливым жестом Нумедидес оборвал слугу. – А не было ли чего от Фельона?
Дворецкий отрицательно покачал головой, и принц с досадой стукнул кулаком по изголовью кресла.
– Значит, ничего. Ну ладно же… – В голосе его была угроза. – А немедиец?
– Амальрик, барон Торский, посланник августейшего короля Нимеда?
– Да, Эрлик тебя побери, он самый! – Нумедидеса всегда выводило из себя, когда при нем принимались перечислять чужие титулы. Обычно слуги помнили это, но лишь в отношении немедийского дуайена, неведомо почему, всегда делали исключение. Точно язык у них не поворачивался называть его короче. – Просил он о встрече?
– Именно так, господин. Слуга от него приходил дважды, но официального прошения не оставил.
В отличие от прочих придворных, которые уже обращались к Нумедидесу как к королю! Ну, ничего, за эту дерзость барон еще ответит…
И, постукивая задумчиво пальцами по деревянному изголовью кресла, Нумедидес холодно произнес, уставившись куда-то вдаль.
– Ну что ж, пусть пошлют за немедийцем. Я желаю видеть его через поворот клепсидры!
Аой.
ВРЕМЯ СКАЗАНИЙ
Ринальдо, менестрель Валерия Шамарского, его герольд, преданный спутник, наперсник и почти друг, в растерянности брел по извилистым коридорам королевского замка, рассеянно поглаживая гриф своей старой мандолины.
Порою, сам того не замечая, он принимался что-то бормотать себе под нос, так что сновавшие мимо пажи и горничные принимались недоуменно оборачиваться на странного человечка, тощего, с всклокоченной рыжей бородкой и безумным взглядом, однако всем известно было, что поэты – люди не от мира сего, и от них можно ждать любых странностей, а потому поведение Ринальдо не вызывало ничего, кроме снисходительных усмешек и понимающих перемигиваний.
Однако же – вопреки их уверенности – он не был пьян… и даже не сочинял ни очередной оды во славу господина или его дамы, ни разящей сатиры, призванной осмеять его недругов. Нет, смятение маленького менестреля было вызвано куда более земными бедами.
Только что он тщетно пытался пробиться в башню, где, как поведал ему по секрету кто-то из слуг, содержался под стражей Валерий Шамарский. Нечего и говорить, что его постигла неудача. Стражники, двое угрюмых наемников со зверскими лицами, вытолкали его взашей, не пожелав слушать ни уговоров, ни угроз. Также они наотрез отказались сообщить Ринальдо хоть какие-то новости о его повелителе.
В этом, впрочем, не было ничего неожиданного. Точно так же последние два дня вели себя во дворце почти все. Настоящий заговор молчания! Порой Ринальдо казалось, что все они попросту сговорились свести его с ума!
В Алых палатах, где жил принц со свитой, царило смятение и неразбериха. Старшие слуги ходили угрюмые и лишь отмахивались в ответ на все расспросы. От зареванных горничных и вовсе ничего невозможно было добиться… С огромным трудом удалось Ринальдо понять из их причитаний, что Валерий якобы заточен в темницу – никто не мог даже толком сказать, в чем его обвиняют! – дальнейшая же его судьба никому не известна.
Оставив надежду добиться чего-то во дворце, менестрель принял решение совершить обход таверн. Там всегда можно было выведать самые свежие новости, – да к тому же без отвратительного бабьего воя и скулежа, – и кроме того, он чувствовал, что стакан-другой крепкого винца будет ему жизненно необходим, чтобы эти самые новости воспринять со всей необходимой стойкостью… Однако и в городе улов его был немногим богаче.
Первым слухом – совершенно невероятным и чудовищным – который донесли до него в кабачке певцов, была смерть короля Вилера. Кто-то, правда, утверждал, будто король не мертв, а лишь смертельно ранен, но другие называли уже и день похорон. Правда, о том, что случилось в действительности, поведать не мог никто.
Весть эта поразила Ринальдо.
Не то чтобы он слишком любил Вилера… Сведущий, как и положено хорошему певцу, в истории, он мог с уверенностью сказать, что истинная и горячая любовь подданных к своему правителю – вещь столь же редкая, как рог единорога или девственница в Квартале Утех. Но и смерть даже самого ненавистного из тиранов вызывает обычно смешанные чувства, и самое сильное из них не радость и не скорбь, но страх перед будущим. Ибо не только из истории, но и на собственной шкуре он в избытке познал, что любые изменения в земной юдоли скорби чаще всего случаются к худшему.
В общем-то, о Вилере горожане говорили мало. Покойный властитель был не столько любим ими, сколько привычен, и утрата сделается ощутимой лишь позднее, познаваясь в сравнении, когда ясно станет, как много они потеряли с его уходом. Но сейчас всех занимал иной вопрос. Кто?
Кто станет преемником Вилера Третьего на троне?
Назывались сперва три имени, – хотя глупца, который вздумал считать вероятным наследником почившего монарха его бастарда, этого пропойцу и гуляку Фельона, мигом заставили замолчать, осыпав градом насмешек и крепких ругательств. И правда, кому только в голову могло прийти, что у них может быть такой король?!
А вот каждый раз, когда – пусть даже на другом конце таверны – Ринальдо слышал имя Валерия Шамарского, его так и подмывало вскочить и объявить всем этим напыщенным пройдохам, кто он такой. Пусть попялятся да подивятся… вот он, лучший друг и верный спутник будущего короля, сидит тут с ними запросто, в этой вонючей дыре, распивает вино и ничуть не кичится своим положением и будущим величием.
Но уже очень скоро он от всего сердца вознес хвалу Пресветлому за то, что тот сдержал его не в меру длинный язык, ибо тон разговоров ощутимо переменился.
В первый момент он не мог поверить своим ушам. Он не то чтобы забыл все, что слышал во дворце о Валерии и что в слезах рассказали слуги, – но как-то умудрился выбросить дурные вести из головы, списать их то ли на наваждение, то ли на бабью неразумность. Словом, все было в порядке, по иному и быть не могло, а если и есть какие недоразумения, так они рассеются вскоре, точно ночной морок с первыми лучами рассвета, и все в жизни его вновь станет как прежде, только еще лучше, поскольку иначе и быть не может.
Но теперь прятать голову под крыло, точно испуганной курице, было никак не возможно. Он слышал это собственными ушами, да не один, а, по меньшей мере, три десятка раз, в пяти разных тавернах, куда заходил послушать сплетни и укрепить вином ослабшую душу.
Валерий Шамарский и впрямь был за решеткой. Арестован по приказанию его кузена Нумедидеса, которого теперь все без тени сомнения величали будущим правителем Аквилонии. Арестован по страшному обвинению в государственной измене и убийстве короля.
…Когда весть эта во всей своей чудовищности дошла до одурманенного ядовитым пойлом сознания менестреля, на него словно обрушилась каменная стена. Кажется, он даже лишился чувств, не в силах совладать с нахлынувшим ужасом – по крайней мере, когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что за грязными окнами таверны уже сочится рассвет.
Рассеянно потирая ноющие виски, он извлек свою видавшую виды мандолину из-за спины храпящего, навалившегося на него во сне собутыльника, имени которого он не мог теперь вспомнить, и, пошатываясь, удалился, тщетно пытаясь соблюсти остатки достоинства под презрительными взглядами трактирщицы, сметавшей с заплеванного пола осколки глиняных кружек и кувшинов, – печальные следы буйства прошлой ночи.
Дневной свет показался больным глазам менестреля нестерпимо резок, а собственное положение в беспощадных лучах его еще более безнадежным. Трезвый, Ринальдо не питал особых иллюзий касательно своего поэтического таланта, должно быть, именно поэтому и пил так много, и сознавал также, что отнюдь не потому, что восхищается его талантами, держит его при себе Валерий Шамарский.
Принцу пришлись по душе дерзкие сатиры Ринальдо на придворных хлыщей, где недостаток мастерства с лихвой искупался злостью. Кроме того, ему нравилось иметь при себе кого-то, на ком можно было беспрепятственно выместить дурное расположение духа, а язвительность и желчность менестреля обычно поднимали ему настроение. Но для обеспеченного будущего при дворе этого явно недостаточно.
Сейчас Ринальдо последними словами корил себя за былую неосмотрительность. Пожалуй, при дворе не было ни единого человека, кого он своими остротами и едкими эпиграммами не настроил бы против себя. Так что же ждет его теперь, если падет его единственный покровитель?
Маленький менестрель слишком ясно представлял себе все перспективы, наиболее благой из которых казалось изгнание, нищета и безвестность в какой-нибудь Митрой забытой дыре. Все, что ему останется, это петь там мадригалы свинаркам, да сочинять баллады для козопасов… Он даже застонал вслух, представив себе всю глубину той бездны, куда повергла его собственная глупость и безумие Валерия Шамарского.
Если бы еще так не раскалывалась голова после вчерашнего!.. И Ринальдо застонал еще протяжнее.
Это вернуло его к реальности, и, оглядевшись по сторонам, подслеповато щурясь на солнце, он обнаружил, что ноги вновь принесли его к королевскому замку. Несколько секунд он оценивающе вглядывался в нависшую над ним громаду, затем, сумрачно кивнув сам себе, направился к воротам.
У него екнуло сердце, когда он проходил мимо стражников. Взгляд их показался ему еще более угрюмым, чем обычно, и на миг он испугался, что им отдан приказ схватить и его тоже. Митра пресветлый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Что же касается высокопоставленных заговорщиков – с ними вопрос решался еще проще, чем с принцем Шамарским. Все до единого отправятся на плаху.
В душе Нумедидеса на этот счет не крылось ни малейших сомнений, ибо тот, кто предал одного короля, с легкостью предаст и другого. И даже те, кто, подобно Феспию или графу Аскаланте, были его друзьями детства и наперсниками юности, разделят общую судьбу. У короля не должно быть друзей. Не может быть доверенных лиц. Правитель – единственное, священное вместилище воли богов. Он ни с кем не может быть близок. Он должен вызывать у окружающих лишь трепет и поклонение, – иные чувства попросту неприемлемы. И двору предстояло очень быстро усвоить эту истину.
Скрестив руки на груди, Нумедидес прикрыл глаза, размышляя над тем, что скажет вельможам, с кем встретится сегодня вечером. Каждого, принц знал, он сумеет задобрить, переманить на свою сторону, некоторых даже запугать. У каждого найдется чувствительная струнка; стоит лишь легонько задеть ее – и человек будет плясать под его дудку. До смешного просто… Нумедидес недоумевал, как мог не видеть всего этого ранее, как мог не уметь столь простейших вещей. Теперь же ему достаточно было взглянуть на человека, и еще прежде, чем тот успевал раскрыть рот, он уже видел его насквозь. И с каждым днем поражался все больше, до чего ущербны те, кто его окружают. Он управлялся с ними, точно балаганный фокусник – со своими куклами-перчатками. Все они не имели иной воли, кроме его.
Или не все?
Мысль эта была неприятна, и Нумедидес раз за разом пытался отогнать ее, однако она возвращалась, назойливая, точно осенняя муха, и он поморщился, сознавая, что от этой проблемы ему все же не уйти.
Скажем, немедийский посланник. Как быть с ним? До сих пор они действовали заодно, и тот верно служил ему. Да и, если уж на то пошло, барон Торский ему попросту необходим в эти дни: в его руках лучшая сеть соглядатаев по всей Аквилонии, у него свои люди в армии и в провинциях. Он просто не может позволить себе потерять столь ценного союзника!
И все же доводы разума меркли перед тем, что говорила интуиция. Да что там говорила – она кричала, что немедиец представляет собой огромную опасность!
Единственный, кому под силу разрушить его планы!
Хотя зачем ему делать это, Нумедидес искренне не понимал. Но когда он смотрел на посланника, он не видел ничего. Ни тайных струн, ни слабостей, ни явных стремлений. Для его внутреннего взора Амальрик был непроницаем, точно базальтовый монолит, точно кокон, скрывающий куколку неведомого чудовища, и это внушало принцу ужас, перед которым отступали все доводы рассудка. Немедиец, единственный среди всех, был непонятен, – а стало быть, смертельно опасен.
И пока он не найдет способа разделаться с ним, принц знал, что ему не будет покоя.
Отвернувшись от каминной полки и смахнув небрежно пергаментные листки с прошениями, рассыпавшиеся листопадом по комнате, принц позвонил в колокольчик. Дворецкий возник в дверях почти мгновенно, кланяясь до земли.
– Кто еще просил сегодня встречи? – спросил его господин. Он надеялся еще, что успел прислать прошение владетель Таурана – это сняло бы массу проблем…
Не поднимая глаз, слуга принялся перечислять:
– Граф Феспий. Советник Ведерик. Казначей Публий. Советник…
– Довольно! – Нетерпеливым жестом Нумедидес оборвал слугу. – А не было ли чего от Фельона?
Дворецкий отрицательно покачал головой, и принц с досадой стукнул кулаком по изголовью кресла.
– Значит, ничего. Ну ладно же… – В голосе его была угроза. – А немедиец?
– Амальрик, барон Торский, посланник августейшего короля Нимеда?
– Да, Эрлик тебя побери, он самый! – Нумедидеса всегда выводило из себя, когда при нем принимались перечислять чужие титулы. Обычно слуги помнили это, но лишь в отношении немедийского дуайена, неведомо почему, всегда делали исключение. Точно язык у них не поворачивался называть его короче. – Просил он о встрече?
– Именно так, господин. Слуга от него приходил дважды, но официального прошения не оставил.
В отличие от прочих придворных, которые уже обращались к Нумедидесу как к королю! Ну, ничего, за эту дерзость барон еще ответит…
И, постукивая задумчиво пальцами по деревянному изголовью кресла, Нумедидес холодно произнес, уставившись куда-то вдаль.
– Ну что ж, пусть пошлют за немедийцем. Я желаю видеть его через поворот клепсидры!
Аой.
ВРЕМЯ СКАЗАНИЙ
Ринальдо, менестрель Валерия Шамарского, его герольд, преданный спутник, наперсник и почти друг, в растерянности брел по извилистым коридорам королевского замка, рассеянно поглаживая гриф своей старой мандолины.
Порою, сам того не замечая, он принимался что-то бормотать себе под нос, так что сновавшие мимо пажи и горничные принимались недоуменно оборачиваться на странного человечка, тощего, с всклокоченной рыжей бородкой и безумным взглядом, однако всем известно было, что поэты – люди не от мира сего, и от них можно ждать любых странностей, а потому поведение Ринальдо не вызывало ничего, кроме снисходительных усмешек и понимающих перемигиваний.
Однако же – вопреки их уверенности – он не был пьян… и даже не сочинял ни очередной оды во славу господина или его дамы, ни разящей сатиры, призванной осмеять его недругов. Нет, смятение маленького менестреля было вызвано куда более земными бедами.
Только что он тщетно пытался пробиться в башню, где, как поведал ему по секрету кто-то из слуг, содержался под стражей Валерий Шамарский. Нечего и говорить, что его постигла неудача. Стражники, двое угрюмых наемников со зверскими лицами, вытолкали его взашей, не пожелав слушать ни уговоров, ни угроз. Также они наотрез отказались сообщить Ринальдо хоть какие-то новости о его повелителе.
В этом, впрочем, не было ничего неожиданного. Точно так же последние два дня вели себя во дворце почти все. Настоящий заговор молчания! Порой Ринальдо казалось, что все они попросту сговорились свести его с ума!
В Алых палатах, где жил принц со свитой, царило смятение и неразбериха. Старшие слуги ходили угрюмые и лишь отмахивались в ответ на все расспросы. От зареванных горничных и вовсе ничего невозможно было добиться… С огромным трудом удалось Ринальдо понять из их причитаний, что Валерий якобы заточен в темницу – никто не мог даже толком сказать, в чем его обвиняют! – дальнейшая же его судьба никому не известна.
Оставив надежду добиться чего-то во дворце, менестрель принял решение совершить обход таверн. Там всегда можно было выведать самые свежие новости, – да к тому же без отвратительного бабьего воя и скулежа, – и кроме того, он чувствовал, что стакан-другой крепкого винца будет ему жизненно необходим, чтобы эти самые новости воспринять со всей необходимой стойкостью… Однако и в городе улов его был немногим богаче.
Первым слухом – совершенно невероятным и чудовищным – который донесли до него в кабачке певцов, была смерть короля Вилера. Кто-то, правда, утверждал, будто король не мертв, а лишь смертельно ранен, но другие называли уже и день похорон. Правда, о том, что случилось в действительности, поведать не мог никто.
Весть эта поразила Ринальдо.
Не то чтобы он слишком любил Вилера… Сведущий, как и положено хорошему певцу, в истории, он мог с уверенностью сказать, что истинная и горячая любовь подданных к своему правителю – вещь столь же редкая, как рог единорога или девственница в Квартале Утех. Но и смерть даже самого ненавистного из тиранов вызывает обычно смешанные чувства, и самое сильное из них не радость и не скорбь, но страх перед будущим. Ибо не только из истории, но и на собственной шкуре он в избытке познал, что любые изменения в земной юдоли скорби чаще всего случаются к худшему.
В общем-то, о Вилере горожане говорили мало. Покойный властитель был не столько любим ими, сколько привычен, и утрата сделается ощутимой лишь позднее, познаваясь в сравнении, когда ясно станет, как много они потеряли с его уходом. Но сейчас всех занимал иной вопрос. Кто?
Кто станет преемником Вилера Третьего на троне?
Назывались сперва три имени, – хотя глупца, который вздумал считать вероятным наследником почившего монарха его бастарда, этого пропойцу и гуляку Фельона, мигом заставили замолчать, осыпав градом насмешек и крепких ругательств. И правда, кому только в голову могло прийти, что у них может быть такой король?!
А вот каждый раз, когда – пусть даже на другом конце таверны – Ринальдо слышал имя Валерия Шамарского, его так и подмывало вскочить и объявить всем этим напыщенным пройдохам, кто он такой. Пусть попялятся да подивятся… вот он, лучший друг и верный спутник будущего короля, сидит тут с ними запросто, в этой вонючей дыре, распивает вино и ничуть не кичится своим положением и будущим величием.
Но уже очень скоро он от всего сердца вознес хвалу Пресветлому за то, что тот сдержал его не в меру длинный язык, ибо тон разговоров ощутимо переменился.
В первый момент он не мог поверить своим ушам. Он не то чтобы забыл все, что слышал во дворце о Валерии и что в слезах рассказали слуги, – но как-то умудрился выбросить дурные вести из головы, списать их то ли на наваждение, то ли на бабью неразумность. Словом, все было в порядке, по иному и быть не могло, а если и есть какие недоразумения, так они рассеются вскоре, точно ночной морок с первыми лучами рассвета, и все в жизни его вновь станет как прежде, только еще лучше, поскольку иначе и быть не может.
Но теперь прятать голову под крыло, точно испуганной курице, было никак не возможно. Он слышал это собственными ушами, да не один, а, по меньшей мере, три десятка раз, в пяти разных тавернах, куда заходил послушать сплетни и укрепить вином ослабшую душу.
Валерий Шамарский и впрямь был за решеткой. Арестован по приказанию его кузена Нумедидеса, которого теперь все без тени сомнения величали будущим правителем Аквилонии. Арестован по страшному обвинению в государственной измене и убийстве короля.
…Когда весть эта во всей своей чудовищности дошла до одурманенного ядовитым пойлом сознания менестреля, на него словно обрушилась каменная стена. Кажется, он даже лишился чувств, не в силах совладать с нахлынувшим ужасом – по крайней мере, когда он вновь пришел в себя, то обнаружил, что за грязными окнами таверны уже сочится рассвет.
Рассеянно потирая ноющие виски, он извлек свою видавшую виды мандолину из-за спины храпящего, навалившегося на него во сне собутыльника, имени которого он не мог теперь вспомнить, и, пошатываясь, удалился, тщетно пытаясь соблюсти остатки достоинства под презрительными взглядами трактирщицы, сметавшей с заплеванного пола осколки глиняных кружек и кувшинов, – печальные следы буйства прошлой ночи.
Дневной свет показался больным глазам менестреля нестерпимо резок, а собственное положение в беспощадных лучах его еще более безнадежным. Трезвый, Ринальдо не питал особых иллюзий касательно своего поэтического таланта, должно быть, именно поэтому и пил так много, и сознавал также, что отнюдь не потому, что восхищается его талантами, держит его при себе Валерий Шамарский.
Принцу пришлись по душе дерзкие сатиры Ринальдо на придворных хлыщей, где недостаток мастерства с лихвой искупался злостью. Кроме того, ему нравилось иметь при себе кого-то, на ком можно было беспрепятственно выместить дурное расположение духа, а язвительность и желчность менестреля обычно поднимали ему настроение. Но для обеспеченного будущего при дворе этого явно недостаточно.
Сейчас Ринальдо последними словами корил себя за былую неосмотрительность. Пожалуй, при дворе не было ни единого человека, кого он своими остротами и едкими эпиграммами не настроил бы против себя. Так что же ждет его теперь, если падет его единственный покровитель?
Маленький менестрель слишком ясно представлял себе все перспективы, наиболее благой из которых казалось изгнание, нищета и безвестность в какой-нибудь Митрой забытой дыре. Все, что ему останется, это петь там мадригалы свинаркам, да сочинять баллады для козопасов… Он даже застонал вслух, представив себе всю глубину той бездны, куда повергла его собственная глупость и безумие Валерия Шамарского.
Если бы еще так не раскалывалась голова после вчерашнего!.. И Ринальдо застонал еще протяжнее.
Это вернуло его к реальности, и, оглядевшись по сторонам, подслеповато щурясь на солнце, он обнаружил, что ноги вновь принесли его к королевскому замку. Несколько секунд он оценивающе вглядывался в нависшую над ним громаду, затем, сумрачно кивнув сам себе, направился к воротам.
У него екнуло сердце, когда он проходил мимо стражников. Взгляд их показался ему еще более угрюмым, чем обычно, и на миг он испугался, что им отдан приказ схватить и его тоже. Митра пресветлый!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74