Он чувствовал себя Капитаном, приводящим истерзанное штормами судно в тихую гавань; трудолюбивым Хлепопашцем, срезающим колос, изъеденный спорыньей; добрым Рыбарем, отпускающим серебристый сверкающий улов обратно в реку.
Да пребудет Цернуннос!
Резко развернувшись на каблуках, принц направился к двери. Паж двинулся за ним, торжественно неся на пунцовой подушке украшенный лилиями жезл, символ достоинства Верховного судьи королевства.
Ибо принц Нумедидес шел вершить Правосудие.
В маленькой комнатке, что находилась прямо перед входом в зал заседаний, его уже ждали.
И опять эта притворная скромность.
Нарочитое самоуничижение.
Какой негодяй все это придумал?
Судьи входили в огромный зал, самый роскошный и представительный во дворце, не через главный вход, – огромные, чуть не с городские ворота размером, двери, окованные серебром и украшенные чеканными изображениями деяний Митры и иных Светлых богов, – но через маленькую неприметную дверцу справа, у самого судейского помоста.
Нумедидес дал себе слово, что изменит это при первой же возможности и уничтожит все изображения Солнцерогого, заменив их на лики Истинного Бога!
Столько всего предстояло сломать, изменить… У него в буквальном смысле чесались руки.
Он кивнул семерым вельможам, дожидавшимся его в маленькой приемной. Они склонились перед ним. Автоматически он отметил тех, кто, по его мнению, прогнулся недостаточно низко.
Их было четверо.
Это могло бы встревожить, – когда бы по давней привилегии, при всем внешнем равноправии судей, королю не было даровано два голоса. Он холодно обвел взглядом советников, ожидая, кто из них осмелится заговорить первым.
Как он и ожидал, это был Матильд Марийский, отец красавчика Феспия, давний боевой друг короля Вилера и Тиберия Амилийского.
– Ваше Высочество, – дребезжащим старческим тенорком начал он, подчеркивая обращение, и продолжил с подчеркнутой сухостью. – Мои… друзья… убедили меня в необходимости этого суда, и долг повелел мне прийти. – Он втянул в себя воздух, точно пытаясь придать особый вес своим словам. – Прийти хотя бы для того, чтобы образумить вас, Ваше Высочество. То, что вы затеяли, противоречит обычаю! Здравому смыслу! Долгу сыновней почтительности, в конце концов! Разве положен в саркофаг прах почившего короля, что с такой поспешностью мы забыли о нем? Разве доказана вина принца Валерия, что нас собрали здесь произнести ему приговор? И не велит ли нам закон, чтобы Суд Герольда решал вопрос о престолонаследии, прежде чем возможно будет короновать нового правителя?
Старый глупец, чьи ступни скрючены подагрой!
Однако в глазах еще двоих, по меньшей мере, Нумедидес заметил сочувствие словам вельможи. Все они числили себя хранителями традиций королевства, наставниками неразумного юношества, столпами премудрости и невесть кем еще… Они даже не усомнились ни на миг в своем праве давать ему советы.
Ну ладно. Сейчас он им покажет!
Лицо Нумедидеса внешне оставалось совершенно невозмутимым, а голос обманчиво мягким, и лишь пальцы конвульсивно сжались на отворотах плаща, когда он произнес:
– Ваши слова – верх благоразумия, граф, и я весьма благодарен вам за совет.
Если старик и уловил издевку в его тоне, он не подал виду.
– Однако, увы, я вынужден напомнить вам некоторые обстоятельства, о которых вы, как видно, забыли. Что, впрочем, вполне простительно – добавил он снисходительно, с почти отеческой улыбкой: – Годы ваши уже не те, а напряжение последних дней могло подкосить и не столь крепкий организм. Я понимаю, что служба дается вам тяжело, а положение советника требует слишком многого…
– Ты что же, намекаешь, что я не ко двору стал, щенок?
Старый вояка вмиг позабыл о всяком благоразумии. Побагровевший, часто моргая слезящимися глазами, он с ненавистью уставился на Нумедидеса.
– Король – твой король! – едва успел отдать душу Митре, как ты уже вздумал порядки новые наводить? Старых слуг отечества оскорбляешь? Да когда я защищал с мечом в руках Венариум, когда я проливал за Аквилонию кровь – ты, ты…
Он закашлялся, не в силах продолжать. Стилий Карнейский, его ближайший друг, поддержал старика, с робкой укоризной косясь на принца. Отдышавшись, Матильд обвел глазами советников, точно ища у них сочувствия.
Большинство, однако, стыдливо отводили взгляд. Да, Нумедидес постарался неплохо…
И, не дождавшись поддержки, старый граф продолжил обреченным тоном, точно осознав наконец, насколько тщетны все его потуги восстановить справедливость:
– Я не собираюсь угрожать вам, принц, – я взываю к вашему разуму и чести. Остановитесь! Задумайтесь над тем, что творите! Разве одобрил бы содеянное нами король?
Голос его сделался под конец совсем жалким, плаксиво-просительным.
Старик… Огня в нем хватило лишь на короткую вспышку, для долгой борьбы силы были уже не те. Теперь, если он и не бросит черный шар в корзину, когда придет время, то, по крайней мере, и шум больше поднимать не посмеет.
Выдохся!..
– Граф говорит правду, Ваше Высочество, прислушайтесь к его словам! – неожиданно поддержал Матильда другой советник.
Нумедидес нахмурил брови.
– Вы желаете, чтобы мы вынесли обвинительный приговор наследнику престола! Каковы бы ни были доказательства, уличающие принца, они не могут быть бесспорны. Так не лучше ли предоставить это суду Солнцеликого?
Принц оскалился.
– Боитесь ответственности, советник? Боитесь осудить преступника, убийцу короля, лишь потому, что у него голубая кровь? Страшитесь лучше гнева небес за ваше малодушие!
– Наш долг повелевает нам думать прежде всего о благе королевства, – возразил старик. – А смута и междоусобица не может пойти на пользу Аквилонии.
Про себя Нумедидес подумал, что, как видно, слишком мало пообещал этим слизнякам. Нужно было быть щедрее… Ну да что толку жалеть теперь. И если не удалось поладить с ними добром – кнут погонщика быстро призовет к порядку упрямое стадо.
– Спасибо, что напомнили мне о долге и чести, советник, – ледяным тоном отчеканил принц.
Все прочие тотчас насторожились, точно гончие, чующие завершение охоты.
– Как-нибудь я рад буду расспросить вас, что именно вы понимаете под столь звучными словами. Полагаю, это доставит мне немало забавных минут… Но пока я скажу вам, как понимаю их я!
Голос его сорвался на крик. Судя по испуганным взглядам вельмож, вид его был страшен.
– Король отдал Митре душу – это вы верно сказали… советник. Только позабыли, видно, отчего смерть настигла Его Величество. Позабыли, кто направлял руку убийцы!
Кто привнес смуту и ужас в Аквилонию! Кто разбудил в священном Валонском лесу чудовище, намереваясь с его помощью испепелить и залить кровью всю страну. Быстро же вы забыли об этом, граф! Как забыли, похоже, о том, как потешились демоны преисподней в Амилии. Скажите, куда теперь отправятся они творить свои бесчинства – в вашу вотчину… или прямо в Тарантию?
Побледневшие вельможи внимали каждому его слову, и на лицах их был неприкрытый ужас. Нумедидес по праву мог гордиться собой.
Новообретенная сила и на сей раз не подвела его. Усилием воли он мог бы подчинить себе этих болванов, даже если бы просто рассказывал им детскую считалочку… Все, что они видели, – это наводящие ужас картины пожарищ, разоренной земли и рек крови.
– Встать на пути у сил зла, сеющих хаос и разрушение, – вот как я понимаю свой долг! Принц Валерий преступил закон Аквилонии, поднял руку на венценосца, искал поддержки у служителей Тьмы – этих преступлений достаточно, чтобы осудить его на смерть. И лишь изменник может думать и чувствовать иначе!
Это было уже неприкрытой угрозой, и, похоже, советники осознали и то, что не было сказано Нумедидесом. Каждый, кто посмеет встать у меня на пути, умрет, говорил он им.
Несколько томительных мгновений длилось молчание. Затем все как один покорно склонили головы. Перед ним – их господином! И кто-то, возможно, даже сам Матильд, пробормотал:
– Вина принца Валерия не требует доказательств. Пора начинать суд, месьоры. Я кликну, чтобы привели подсудимого.
В тот самый миг, когда семеро советников во главе с наследным принцем после должного обращения к Солнцеликому Митре с просьбой позволить им судить справедливо и карать безжалостно, после короткой приветственной речи к придворным, рассевшимся на длинных установленных полукругом перед центральным помостом скамьях, и прочих необходимых церемоний заняли наконец свои места на возвышении, и Нумедидес взял в руки жезл, символ власти, дарованной вершителю правосудия вышними силами, – в тот самый миг Валерий Шамарский пробудился от дремы, в которую за последние дни привык погружаться в любое время, практически мгновенно, когда никто не беспокоил его, от отвратительного скрежета дверного засова.
Втайне он подозревал, что отнюдь не леность и нерадивость стражников виной тому, что никто до сих пор не удосужился смазать замки на двери его темницы. Скорее, то была тайная пытка, плод изощренной фантазии тюремщиков, с целью лишить его покоя и окончательно свести с ума.
Он ненавидел этот звук! Он стал для него символом вторжения внешнего мира в столь тщательно оберегаемый покой его снов и видений, – и он ненавидел его.
Внешний мир был груб и докучлив. Принц не хотел возвращаться, даже мысленно, в ту ненавистную жизнь, что осталась за стальной дверью. Уж лучше здесь, в тюремной камере, так похожей на монашескую келью, проводить время в раздумьях и философских беседах с молодым жрецом.
Они сблизились с Орастом с того ночного разговора, и Валерий не мог не отметить про себя, насколько похожи они с этим юношей. Оба полны были надежд и честолюбивых планов. Обоих сломили обстоятельства, оказавшиеся сильнее их, и злая воля тайных врагов. Оба немало пострадали из-за колдовства.
Теперь он жалел, что не узнал Ораста раньше. Возможно, сойдись они с ним хотя бы в Амилии, жизнь их могла еще повернуться иначе. Он, Валерий, сумел бы защитить жреца от посягательств лесной колдуньи. Ораст, возможно, предостерег бы его самого от козней Нумедидеса…
Ну да что толку жалеть теперь о том, чему не суждено было свершиться!
Но пока они проводили время за разговорами. Точно стремясь наверстать долгие луны одиночества, Валерий стремился выплеснуть душу перед благодарным слушателем, делясь с ним воспоминаниями о прошлом, о детстве, о Хауране и обо всем, что случилось в последние дни.
Он рассказал ему о Тарамис и даже о Релате.
В ответ жрец был не столь откровенен и не докучал принцу излияниями, но выслушивал его с вдумчивым вниманием, и суждения его были всегда проницательны и точны.
Валерий не раз ловил на себе его сочувственный взгляд.
…Его немало удивило бы, знай он, о чем думает Ораст в действительности. Тот немало времени боролся с искушением поведать принцу о заклятии, наложенном им на Релату – в особенности, когда этот глупец с тоскливым взглядом щенка вещал об оставленной им красавице, что ждет не дождется, пока герой вернется и сожмет ее в своих объятиях. Она – единственное светлое воспоминание в моей жизни, говорил ему принц. Единственное, что придает мне силы жить…
Ораст едва удерживался, чтобы не расхохотаться ему в лицо.
Однако, по размышлении, он не решился отнять у несчастного последнюю иллюзию. Это было бы сладостно, знай он наверняка, что обещанное Марной сбылось, и чары, что наслал жрец на девушку, были разрушены, когда пролилась кровь короля.
Он так хотел верить в это!
Скрижаль Изгоев – и Релата. Ради них двоих, порой сливавшихся в воображении жреца воедино, превращаясь в мифический образ женщины-сосуда, хранилища и источника мудрости, пошел он на преступление. Ради них пролил священную кровь.
Он уже перестал различать, которая должна была отдаться ему, стать покорной рабой его прихотей, насытить его алчность и утолить жажду. Он не знал даже, чего желает больше – знаний и могущества, или неги женского тела. И то, и другое было тайной, запретным плодом, вкусить от которого сладостно.
Скрижаль и Релата должны были принадлежать ему.
Но Марна обманула жреца! Опутав ложью, послала его на убийство и предала, когда он исполнил ее волю.
Доверившись ведьме, он утратил и власть, и любовь, и свободу, а скоро утратит и саму жизнь.
И потому, когда Ораст повернулся на скрежет открывающейся двери, в лице его не было ни страха, ни надежды.
Трое стражников вошли в их камеру. Двое несли в руках тяжелые ручные кандалы. Другой держал наизготовку меч. Судя по звукам, доносившимся из коридора, там дожидалось еще не менее четырех человек. Валерий поднялся им навстречу.
– Куда? – спросил принц коротко, не желая тратить дыхание и силы на более развернутый вопрос.
Собственно, можно было бы обойтись и вовсе без слов – в конце пути он неизбежно узнает пункт назначения, – но слово сорвалось с языка, и теперь он равнодушно ожидал ответа.
Вместо этого стражник с мечом жестом показал ему приблизиться, а когда принц повиновался, его товарищ ловким жестом сомкнул на запястьях кандалы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74