Пафнутьев поторчал в коридоре, потом еще час провалялся на полке, глядя в вентиляционную решетку купе.
Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с огорчением отмечал, что не испытывает ни волнения, ни радостного нетерпения, как это бывало в более молодые и беззаботные годы, когда он вот так же подъезжал к столице. На этот раз ничего подобного не возникало в душе. Была щетина на щеках и подпухшие после вагонного сна глаза. С трудом заставил себя умыться, побриться и только плеснув в лицо одеколоном какого-то ядовито-зеленого цвета, почувствовал, что проснулся, что готов жить дальше.
В редакцию журнала “Право и личность” он прибыл прямо с поезда — помятый, с вечным своим потрепанным портфелем, но утешало хотя бы то, что побрит и благоухает на весь трамвай, в котором добирался до Олимпийского проспекта. Вход в журнал был устроен со двора, и он издали увидел клубящуюся толпу жалобщиков, съехавшихся со всех концов страны. Невинно осужденные, обиженные и гонимые, их родственники и возлюбленные стремились сюда в последней надежде что-то доказать, чего-то добиться, в чем-то оправдаться. Пафнутьев лишь горько усмехнулся, зная несбыточность этих устремлений. Его тут же определили в какую-то очередь, и он с удивлением увидел свою фамилию в конце списка, занимавшего целую школьную тетрадь.
— Ведь вы по убийству? — проницательно спросил его старик, увешанный всем мыслимыми наградами — от звезды Героя до значка передовика производства. — Я сразу вижу, когда по убийству.
— Да, — растерянно кивнул следователь. — Можно и так сказать.
— Отмечаться в очереди приходите на следующей неделе... К концу месяца вас примут.
— А сегодня не получится?
— Сегодня? — удивился ветеран. Желание Пафнутьева было настолько диким и невыполнимым, что старик попросту потерял интерес к разговору.
Потолкавшись в толпе, Пафнутьев убедился, что люди прибыли в редакцию по самым разным делам — у кого-то посадили сына, у кого-то выселили из комнаты мать, дед приехал спасать внука, сбежавшего из армии, жена пыталась доказать, что муж ее, прячущийся где-то в сибирских лесах, никого не убивал. Но больше всего удивился Пафнутьев юридической грамотности очереди. Толпящиеся здесь люди, оказывается, прошли все правовые коридоры, кабинеты, конторы и уже сами могли кому угодно дать консультацию на самом высоком профессиональном уровне, причем реальный совет, а не придуманный, не вычитанный в кодексах и комментариях. В толпе мелькали фамилии прокуроров всех республик, их помощников и заместителей, здесь, не стесняясь, крыли матом самых высоких правовых светил государства, открытым текстом называя взяточников и мздоимцев, причем, с точностью указывали, кто сколько берет, за что, кто отрабатывает, кто только делает вид и дурачит, кто берет натурой, а кто предпочитает канистры с медом, ящики с армянским коньяком, ковры и строительный кирпич, собак и мастеров каменной кладки, кто берет валютой, кто рублями, кто зарубежными путевками, а кто японской радиотехникой. Мелькали на слуху фамилии, кто-то материл следователя, кто-то клялся собственными руками задушить прокурора. Но большинство покорно и обессиленно сидели во дворе длинного дома, похоже, ни на что уже не надеясь, а просто исполняя некий последний долг, чтобы потом, через годы унижений и проклятий, не корить себя за то, что не попытался использовать последний шанс. Молча, с неподвижным лицом, рыдала не первый день женщина, которая, как объяснили Пафнутьеву, хотела узнать лишь одно — расстреляли ее сына или еще нет, а расстрелять его должны были за то, что убил двух бандитов, решивших убить его. Не рассчитал парень своего гнева, не учел собственной жажды жизни и тем самым ножом, которым хотели зарезать его, лишил жизни двух подонков. И все инстанции, включая центральные газеты, Генерального прокурора и Президента страны подтвердили — заслуживает расстрела. А вывод из всего услышанного Пафнутьев сделал только один — никто не читал се жалоб. И судьи, вынося приговор, прекрасно знали — никто после них в дело не заглянет.
Не обращая внимания на возмущенные крики за спиной, отрывая от себя руки, пытающиеся остановить его, Пафнутьев продрался сквозь толпу по ступенькам крыльца, вошел в коридор, отодвинув дверью сразу несколько жалобщиков, и оказался в бестолковом угластом помещении. Вел прием тощий человечишко с пустым рукавом, замусоленными орденскими планками и со странно длинными зубами, которые к тому же были редковатыми и росли как-то вразнобой, словно по нынешним порядкам им была предоставлена слишком уж большая свобода. Человек беззлобно, но яростно кричал на всех, сыпал номерами статей и фамилиями прокуроров, дышал легким водочным перегаром и, как понял Пафнутьев, был посажен здесь, чтобы принимать на себя удары гнева и надежд, отвлекая ходоков от других кабинетов, чтоб не мешали работать — ведь кому-то надо и журнал выпускать. Накричавшись, человек с красными несчастными глазами алкоголика, горестно подперев единственной своей рукой щеку, выслушивал очередную старуху, мог всплакнуть вместе с ней, потом без переходов и без предупреждения начинал орать на нее, отчитывая за упущенные сроки, просроченное время, за то, что не обратилась она к нему в прошлом году, в позапрошлом... Старуха благодарно кивала, однорукий давал ей в утешение какую-то бумажку и она уходила с таким видом, будто уж теперь-то наверняка начнется у нее новая жизнь, куда счастливее прежней.
Дождавшись, когда из кабинета выйдет просительница, Пафнутьев решительно шагнул к двери. В него тут же вцепились несколько высохших ладошек, пытаясь остановить, уберечь от греха — старушки решили, что он пытается прорваться без очереди. Но он шел, и постепенно опадали, разжимались на его рукавах слабые старушечьи пальцы.
— Я здесь работаю, — объяснил Пафнутьев. — Я на минутку...
— Товарищ, — строго сказал алкоголик, — вы здесь не работаете. Не вводите людей в заблуждение. Их и так всю жизнь дурачат.
— Нет, работаю, — Пафнутьев показал ему следовательское удостоверение. — Мне нужно к главному редактору. Где он тут у вас сидит?
— Вы правы, товарищ, — охотно подхватил консультант, шало сверкнув глазами. — Он действительно сидит. И пока еще у нас. Но вас не примет.
— Почему?
— Потому что для приема я посажен.
— Значит так... Примет или не примет — это наше с ним дело! — Пафнутьев начинал терять самообладание. — И мы с ним как-нибудь разберемся.
— Без меня? — консультант окинул насмешливым взглядом Пафнутьева. — Что касается вашего удостоверения, то здесь у каждого пятого такое же или очень похожее. Пройдите в конец коридора, увидите дверь с деревянной ручкой. У нас все ручки железные, а на той двери — деревянная. Там и найдете заместителя главного редактора. Зовут его Тюльпин Святослав Юрьевич.
— А главный?
— Товарищ, вам нужно самолюбие ублажить или решить дело?
— Конечно, дело! — усмехнулся Пафнутьев. С этим человеком невозможно было говорить всерьез.
— Вот и идите, куда я направил. В редакции нет главного редактора. Нет, — консультант с дурашливой безутешностью отвел в сторону единственную свою руку. — Дома он сегодня. С женой. Детектив пишут.
— С какой женой? — не понял Пафнутьев.
— Естественно, со своей. С чужой женой обычно занимаются другими делами. А со своей — детективы. Понимаете, вместе они творят — главный редактор и его жена. Есть такое ученое слово — конгениальность. Слышали? Так вот, нашему главному редактору очень повезло с супругой. Как выяснилось, она у него конгениальна, — в глазах алкоголика плясали веселые искорки.
— А он... тоже...
— И он конгениален. Ей. А она ему. И получается оба они по отношению друг к другу конгениальны.
— Понятно, — произнес Пафнутьев, окончательно запутавшись. — И о чем же они пишут?
— А! — консультант махнул тощей, почти лягушачьей лапкой. — Зарезали, повесили, отравили, поймали, посадили. Вот и все. Главное не это, главное я вам уже сказал.
— А они только за столом конгениальны, или в... Алкоголик весело рассмеялся, простодушно откинув голову назад и показав Пафнутьеву все особенности своих зубов. Потом вынул свежий платочек, промокнул глазки, благодарно взглянул на Пафнутьева.
— Это мысль! — проговорил он. — Мы ее обязательно обсудим на наших редакционных летучках. У нас тут, знаете, иногда после работы собираются летучки...
— Как и везде, — кивнул Пафнутьев.
— Совершенно верно. Я работал в суде, в прокуратуре, даже в операх одно время ходил, адвокатский хлеб мне тоже знаком... Везде эти летучки примерно одинаковы. Едва начальство домой, тут и начинается настоящая жизнь. Обещаю — то, чем вы поинтересовались, обязательно выясню. Я ведь и следователем работал, так что для меня это не будет слишком сложно.
— Обязательно приеду к вам еще раз, — заверил Пафнутьев.
— Буду ждать вас с нетерпением! — проговорил консультант и вдруг закричал свирепым голосом:
— Где же вы были последние два месяца?! Упущены все сроки! Я же говорил! Вон отсюда! Чтоб и духу вашего здесь больше не было! Куда вы?! Назад. Садитесь. Пишите под мою диктовку...
Удаляясь по коридору, Пафнутьев слышал, как за его спиной продолжалась борьба за справедливость в великой безбрежной стране. Оглянувшись, он увидел, что темпераментный алкоголик слушает заплаканную женщину, а та несмело сует ему толстый пакет бумаг в целлофановом пакете. Наверняка это были приговоры, заключения, акты экспертиз, ответы из всех судов и прокуратур, куда только можно было послать крик о помощи. Но знал Пафнутьев — ничто не поможет женщине, и до конца своих дней она будет хранить эти бумажки, время от времени покупать билет и отправляться с ними в очередную столицу. Уже одно то, что она не успокоилась, не смирилась с беззаконием, будет давать ей какое-то удовлетворение в жизни и чувство достоинства. Алкоголик бесстрашно взял пакет, вынул бумаги с печатями, фирменными бланками, подписями и углубился в их изучение. Вот только за это женщина будет благодарна ему, будет слать поздравления к Новому году и благодарить за помощь в трудную минуту, хотя никакой помощи этот человек оказать ей не в силах. Но Пафнутьев искренне восхитился его мужеством и самоотверженностью — он давал людям утешение. Только утешение, но это было не так уж мало. Да они и сами это понимали, и ничего им больше не нужно было — только бы кто-то живой и участливый проникся их горем и возмутился вместе с ними, вместе с ними всплакнул бы...
— Как они могли написать такое! — услышал Пафнутьев отчаянный в своем гневе и возмущении крик однорукого консультанта. И улыбнулся понимающе. Женщине больше ничего и не нужно было. “Какие люди там работают! Какие люди!” — будет она рассказывать после возвращения из Москвы. И слух о могущественном консультанте пройдет по всей стране.
Заместитель главного редактора благосклонно кивнул, едва Пафнутьев приоткрыл дверь.
— Входите, — сказал он добродушно. — Присаживайтесь.
Тюльпин был откровенно стар, но это была добротная, ухоженная старость человека, который всю жизнь провел на высоких постах, а если что и тревожило его душу, то только по большому счету — состояние преступности в стране, статистика правонарушений, количество опротестованных приговоров.
— Моя фамилия Пафнутьев. Следователь. Веду уголовное дело по факту убийства Пахомова Николая Константиновича. Некоторое время назад он послал в вашу редакцию письмо. Предполагаю, что в этом письме есть сведения о людях, которые с ним и расправились, — с этими словами Пафнутьев положил на стол квитанцию об отправке заказного письма, ту самую квитанцию, которую похитил, преступно воспользовавшись опьянением Ларисы Пахомовой.
— Вы хотели бы получить это письмо?
— Совершенно верно. Если это возможно. Тюльпин поднял трубку, набрал какой-то номер, произнес какие-то слова. И ровно через пять минут в кабинет впорхнула девчушка в миниюбке и, обдав Пафнутьева духами, положила на стол письмо Пахомова с подколотой карточкой журнала. Красная полоса, пересекающая карточку по диагонали, придавала письму вид важного государственного документа. Тюльпин взял письмо, прочитал его, поднял глаза на Пафнутьева.
— Ну что ж, — сказал он с проникновенностью в голосе, — поздравляю. Ваша следовательская интуиция не подвела. Пахомов пишет здесь, что разослал копии в различные инстанции, в том числе и в вашу милицию... Это так?
— Это так, — кивнул Пафнутьев. — Но письмо, посланное в милицию...
— Затерялось? — подсказал Тюльпин с понимающей улыбкой. — Бывает. Но мы вас выручим, — и он легонько подтолкнул письмо через пустой стол к Пафнутьеву.
— Может быть, сделать копию? — неуверенна предложил следователь.
— А зачем? Автор, как вы утверждаете, убит, отвечать ему нет надобности. Вам же, как я понимаю, проще работать именно с оригиналом, а не с копией. А подобных писем у нас... Сорок человек в редакции отвечают авторам писем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Прислушиваясь к себе, Пафнутьев с огорчением отмечал, что не испытывает ни волнения, ни радостного нетерпения, как это бывало в более молодые и беззаботные годы, когда он вот так же подъезжал к столице. На этот раз ничего подобного не возникало в душе. Была щетина на щеках и подпухшие после вагонного сна глаза. С трудом заставил себя умыться, побриться и только плеснув в лицо одеколоном какого-то ядовито-зеленого цвета, почувствовал, что проснулся, что готов жить дальше.
В редакцию журнала “Право и личность” он прибыл прямо с поезда — помятый, с вечным своим потрепанным портфелем, но утешало хотя бы то, что побрит и благоухает на весь трамвай, в котором добирался до Олимпийского проспекта. Вход в журнал был устроен со двора, и он издали увидел клубящуюся толпу жалобщиков, съехавшихся со всех концов страны. Невинно осужденные, обиженные и гонимые, их родственники и возлюбленные стремились сюда в последней надежде что-то доказать, чего-то добиться, в чем-то оправдаться. Пафнутьев лишь горько усмехнулся, зная несбыточность этих устремлений. Его тут же определили в какую-то очередь, и он с удивлением увидел свою фамилию в конце списка, занимавшего целую школьную тетрадь.
— Ведь вы по убийству? — проницательно спросил его старик, увешанный всем мыслимыми наградами — от звезды Героя до значка передовика производства. — Я сразу вижу, когда по убийству.
— Да, — растерянно кивнул следователь. — Можно и так сказать.
— Отмечаться в очереди приходите на следующей неделе... К концу месяца вас примут.
— А сегодня не получится?
— Сегодня? — удивился ветеран. Желание Пафнутьева было настолько диким и невыполнимым, что старик попросту потерял интерес к разговору.
Потолкавшись в толпе, Пафнутьев убедился, что люди прибыли в редакцию по самым разным делам — у кого-то посадили сына, у кого-то выселили из комнаты мать, дед приехал спасать внука, сбежавшего из армии, жена пыталась доказать, что муж ее, прячущийся где-то в сибирских лесах, никого не убивал. Но больше всего удивился Пафнутьев юридической грамотности очереди. Толпящиеся здесь люди, оказывается, прошли все правовые коридоры, кабинеты, конторы и уже сами могли кому угодно дать консультацию на самом высоком профессиональном уровне, причем реальный совет, а не придуманный, не вычитанный в кодексах и комментариях. В толпе мелькали фамилии прокуроров всех республик, их помощников и заместителей, здесь, не стесняясь, крыли матом самых высоких правовых светил государства, открытым текстом называя взяточников и мздоимцев, причем, с точностью указывали, кто сколько берет, за что, кто отрабатывает, кто только делает вид и дурачит, кто берет натурой, а кто предпочитает канистры с медом, ящики с армянским коньяком, ковры и строительный кирпич, собак и мастеров каменной кладки, кто берет валютой, кто рублями, кто зарубежными путевками, а кто японской радиотехникой. Мелькали на слуху фамилии, кто-то материл следователя, кто-то клялся собственными руками задушить прокурора. Но большинство покорно и обессиленно сидели во дворе длинного дома, похоже, ни на что уже не надеясь, а просто исполняя некий последний долг, чтобы потом, через годы унижений и проклятий, не корить себя за то, что не попытался использовать последний шанс. Молча, с неподвижным лицом, рыдала не первый день женщина, которая, как объяснили Пафнутьеву, хотела узнать лишь одно — расстреляли ее сына или еще нет, а расстрелять его должны были за то, что убил двух бандитов, решивших убить его. Не рассчитал парень своего гнева, не учел собственной жажды жизни и тем самым ножом, которым хотели зарезать его, лишил жизни двух подонков. И все инстанции, включая центральные газеты, Генерального прокурора и Президента страны подтвердили — заслуживает расстрела. А вывод из всего услышанного Пафнутьев сделал только один — никто не читал се жалоб. И судьи, вынося приговор, прекрасно знали — никто после них в дело не заглянет.
Не обращая внимания на возмущенные крики за спиной, отрывая от себя руки, пытающиеся остановить его, Пафнутьев продрался сквозь толпу по ступенькам крыльца, вошел в коридор, отодвинув дверью сразу несколько жалобщиков, и оказался в бестолковом угластом помещении. Вел прием тощий человечишко с пустым рукавом, замусоленными орденскими планками и со странно длинными зубами, которые к тому же были редковатыми и росли как-то вразнобой, словно по нынешним порядкам им была предоставлена слишком уж большая свобода. Человек беззлобно, но яростно кричал на всех, сыпал номерами статей и фамилиями прокуроров, дышал легким водочным перегаром и, как понял Пафнутьев, был посажен здесь, чтобы принимать на себя удары гнева и надежд, отвлекая ходоков от других кабинетов, чтоб не мешали работать — ведь кому-то надо и журнал выпускать. Накричавшись, человек с красными несчастными глазами алкоголика, горестно подперев единственной своей рукой щеку, выслушивал очередную старуху, мог всплакнуть вместе с ней, потом без переходов и без предупреждения начинал орать на нее, отчитывая за упущенные сроки, просроченное время, за то, что не обратилась она к нему в прошлом году, в позапрошлом... Старуха благодарно кивала, однорукий давал ей в утешение какую-то бумажку и она уходила с таким видом, будто уж теперь-то наверняка начнется у нее новая жизнь, куда счастливее прежней.
Дождавшись, когда из кабинета выйдет просительница, Пафнутьев решительно шагнул к двери. В него тут же вцепились несколько высохших ладошек, пытаясь остановить, уберечь от греха — старушки решили, что он пытается прорваться без очереди. Но он шел, и постепенно опадали, разжимались на его рукавах слабые старушечьи пальцы.
— Я здесь работаю, — объяснил Пафнутьев. — Я на минутку...
— Товарищ, — строго сказал алкоголик, — вы здесь не работаете. Не вводите людей в заблуждение. Их и так всю жизнь дурачат.
— Нет, работаю, — Пафнутьев показал ему следовательское удостоверение. — Мне нужно к главному редактору. Где он тут у вас сидит?
— Вы правы, товарищ, — охотно подхватил консультант, шало сверкнув глазами. — Он действительно сидит. И пока еще у нас. Но вас не примет.
— Почему?
— Потому что для приема я посажен.
— Значит так... Примет или не примет — это наше с ним дело! — Пафнутьев начинал терять самообладание. — И мы с ним как-нибудь разберемся.
— Без меня? — консультант окинул насмешливым взглядом Пафнутьева. — Что касается вашего удостоверения, то здесь у каждого пятого такое же или очень похожее. Пройдите в конец коридора, увидите дверь с деревянной ручкой. У нас все ручки железные, а на той двери — деревянная. Там и найдете заместителя главного редактора. Зовут его Тюльпин Святослав Юрьевич.
— А главный?
— Товарищ, вам нужно самолюбие ублажить или решить дело?
— Конечно, дело! — усмехнулся Пафнутьев. С этим человеком невозможно было говорить всерьез.
— Вот и идите, куда я направил. В редакции нет главного редактора. Нет, — консультант с дурашливой безутешностью отвел в сторону единственную свою руку. — Дома он сегодня. С женой. Детектив пишут.
— С какой женой? — не понял Пафнутьев.
— Естественно, со своей. С чужой женой обычно занимаются другими делами. А со своей — детективы. Понимаете, вместе они творят — главный редактор и его жена. Есть такое ученое слово — конгениальность. Слышали? Так вот, нашему главному редактору очень повезло с супругой. Как выяснилось, она у него конгениальна, — в глазах алкоголика плясали веселые искорки.
— А он... тоже...
— И он конгениален. Ей. А она ему. И получается оба они по отношению друг к другу конгениальны.
— Понятно, — произнес Пафнутьев, окончательно запутавшись. — И о чем же они пишут?
— А! — консультант махнул тощей, почти лягушачьей лапкой. — Зарезали, повесили, отравили, поймали, посадили. Вот и все. Главное не это, главное я вам уже сказал.
— А они только за столом конгениальны, или в... Алкоголик весело рассмеялся, простодушно откинув голову назад и показав Пафнутьеву все особенности своих зубов. Потом вынул свежий платочек, промокнул глазки, благодарно взглянул на Пафнутьева.
— Это мысль! — проговорил он. — Мы ее обязательно обсудим на наших редакционных летучках. У нас тут, знаете, иногда после работы собираются летучки...
— Как и везде, — кивнул Пафнутьев.
— Совершенно верно. Я работал в суде, в прокуратуре, даже в операх одно время ходил, адвокатский хлеб мне тоже знаком... Везде эти летучки примерно одинаковы. Едва начальство домой, тут и начинается настоящая жизнь. Обещаю — то, чем вы поинтересовались, обязательно выясню. Я ведь и следователем работал, так что для меня это не будет слишком сложно.
— Обязательно приеду к вам еще раз, — заверил Пафнутьев.
— Буду ждать вас с нетерпением! — проговорил консультант и вдруг закричал свирепым голосом:
— Где же вы были последние два месяца?! Упущены все сроки! Я же говорил! Вон отсюда! Чтоб и духу вашего здесь больше не было! Куда вы?! Назад. Садитесь. Пишите под мою диктовку...
Удаляясь по коридору, Пафнутьев слышал, как за его спиной продолжалась борьба за справедливость в великой безбрежной стране. Оглянувшись, он увидел, что темпераментный алкоголик слушает заплаканную женщину, а та несмело сует ему толстый пакет бумаг в целлофановом пакете. Наверняка это были приговоры, заключения, акты экспертиз, ответы из всех судов и прокуратур, куда только можно было послать крик о помощи. Но знал Пафнутьев — ничто не поможет женщине, и до конца своих дней она будет хранить эти бумажки, время от времени покупать билет и отправляться с ними в очередную столицу. Уже одно то, что она не успокоилась, не смирилась с беззаконием, будет давать ей какое-то удовлетворение в жизни и чувство достоинства. Алкоголик бесстрашно взял пакет, вынул бумаги с печатями, фирменными бланками, подписями и углубился в их изучение. Вот только за это женщина будет благодарна ему, будет слать поздравления к Новому году и благодарить за помощь в трудную минуту, хотя никакой помощи этот человек оказать ей не в силах. Но Пафнутьев искренне восхитился его мужеством и самоотверженностью — он давал людям утешение. Только утешение, но это было не так уж мало. Да они и сами это понимали, и ничего им больше не нужно было — только бы кто-то живой и участливый проникся их горем и возмутился вместе с ними, вместе с ними всплакнул бы...
— Как они могли написать такое! — услышал Пафнутьев отчаянный в своем гневе и возмущении крик однорукого консультанта. И улыбнулся понимающе. Женщине больше ничего и не нужно было. “Какие люди там работают! Какие люди!” — будет она рассказывать после возвращения из Москвы. И слух о могущественном консультанте пройдет по всей стране.
Заместитель главного редактора благосклонно кивнул, едва Пафнутьев приоткрыл дверь.
— Входите, — сказал он добродушно. — Присаживайтесь.
Тюльпин был откровенно стар, но это была добротная, ухоженная старость человека, который всю жизнь провел на высоких постах, а если что и тревожило его душу, то только по большому счету — состояние преступности в стране, статистика правонарушений, количество опротестованных приговоров.
— Моя фамилия Пафнутьев. Следователь. Веду уголовное дело по факту убийства Пахомова Николая Константиновича. Некоторое время назад он послал в вашу редакцию письмо. Предполагаю, что в этом письме есть сведения о людях, которые с ним и расправились, — с этими словами Пафнутьев положил на стол квитанцию об отправке заказного письма, ту самую квитанцию, которую похитил, преступно воспользовавшись опьянением Ларисы Пахомовой.
— Вы хотели бы получить это письмо?
— Совершенно верно. Если это возможно. Тюльпин поднял трубку, набрал какой-то номер, произнес какие-то слова. И ровно через пять минут в кабинет впорхнула девчушка в миниюбке и, обдав Пафнутьева духами, положила на стол письмо Пахомова с подколотой карточкой журнала. Красная полоса, пересекающая карточку по диагонали, придавала письму вид важного государственного документа. Тюльпин взял письмо, прочитал его, поднял глаза на Пафнутьева.
— Ну что ж, — сказал он с проникновенностью в голосе, — поздравляю. Ваша следовательская интуиция не подвела. Пахомов пишет здесь, что разослал копии в различные инстанции, в том числе и в вашу милицию... Это так?
— Это так, — кивнул Пафнутьев. — Но письмо, посланное в милицию...
— Затерялось? — подсказал Тюльпин с понимающей улыбкой. — Бывает. Но мы вас выручим, — и он легонько подтолкнул письмо через пустой стол к Пафнутьеву.
— Может быть, сделать копию? — неуверенна предложил следователь.
— А зачем? Автор, как вы утверждаете, убит, отвечать ему нет надобности. Вам же, как я понимаю, проще работать именно с оригиналом, а не с копией. А подобных писем у нас... Сорок человек в редакции отвечают авторам писем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62