Ну, хорошо будет, даже уверена, что хорошо. А потом?
Ты отсюда не уедешь, я здесь не останусь. Зачем ворошить старое, Витя?
– Ты права, – Он убрал руки. Постоял немного, потом вернулся за стол и закурил. – А ты научилась придавать этому несколько большее значение...
– Любая баба хочет только по любви, что тут такого? Жадность со временем проходит, и вдруг понимаешь, что хоть в этой сфере количество не переходит в качество. Вот такая диалектика.
– Да уж, – вздохнул он. – Тут Гегель, конечно, лопухнулся.
– А ты стал похож на монаха. В белой рясе. – Она из-под ладони посмотрела в глубь кельи, где в темном углу стоял его стол. – Что ты там делаешь?
– Курю.
– Надулся. – Она легко спрыгнула с подоконника. – Вить, ну что тебя здесь держит? Знаешь, сколько сейчас психиатры в Москве заколачивают? Захотел бы работать в клинике, мама бы устроила в любую.
– Вот-вот. – Он снял очки и погладил тонкими пальцами переносицу. – Один приятель открыл медицинский кооператив, меня звал. Говорил, самое перспективное – вкладывать деньги в медицину, туалеты и морги. Люди, дескать, всегда будут болеть, хотеть в туалет и умирать. Независимо, есть у них жратва или нет.
– Ну и правильно говорил.
– Только пристрелили его очень скоро. Не успел разбогатеть.
– Знаешь, кто не рискует...
– Тот пьет водку на чужих поминках, – окончил за нее Виктор. – А главное, мне это неинтересно.
– Конечно, здесь куда интереснее! Первый парень на деревне... Вернее, на острове.
– Здесь работа. Ты же тоже любишь свою работу.
– Не-а. – Она вскинула руки, собрав волосы на затылке. – Я не работаю, не пашу, не вкалываю и не заколачиваю бабки. Я, Витюш, живу! Сейчас работа журналиста полностью соответствует моему представлению о жизни. Мне интересно так жить, и все. Завтра проснусь, захочется жить иначе – сменю работу.
– А для меня это больше, чем образ жизни.
– Нашла коса на камень! – Она хлопнула себя по узким бедрам, туго обтянутым джинсами. – Какая местная Фекла тебя приворожила, а?
– Кто о чем, а баба о бабе! – рассмеялся Виктор. – Мужик он, мужик.
– Вот тебе раз! Ну-ка, колись, бывший благоверный. До каких это глубин разврата вы дошли в этом святом месте?
– Ты даже не представляешь, – сказал он неожиданно серьезно.
– Не поняла.
– О Мещерякове не слышала? – Не-а, – легко соврала Настя.
– Был такой крупный исследователь, пока друзья не сожрали.
– Профессор, наверное?
– Нет. Докторскую защитить дали, а дальше не пустили. Да и докторская была на закрытую тему.
– Как диссидентам через задницу вкатывать краткий курс истории партии?
– Ну зачем так? Он... – Виктор резко встал, в два шага пересек келью и распахнул дверь в коридор. Дверь, как и все здесь, была без ручек, открывалась специальным крючком. Прислушавшись к гулкой тишине, Виктор мягко закрыл дверь, тихо щелкнул замок.
– Па-ра-но-йя, – по слогам произнесла Настя, покрутив пальцем у виска.Шиза косит наши ряды, ага?
– Показалось. – Виктор сунул крючок в карман халата.
– Ну-ну... Так что там Мещеряков?
– Он одним из первых начал проводить эксперименты по расширению сознания, – сказал Виктор, возвращаясь на место.
– А! – разочаровано протянула Настя, отворачиваясь к окну.
– "Бэ"! Это основа психотронного оружия. Американцы развернули поисковые работы лет семнадцать назад. Сначала пытались поставить сознание под контроль.
Была у них такая программа «МК-Ультра». Лоботомия, методики по снижению агрессивности и попытки аппаратного управления эмоциями и поведением.
– Знаю, знаю! Лоботомия – это когда через дырку во лбу спицей в мозгах ковыряют. В кино видела. Хорошо америкашкам, им бабки девать некуда, – равнодушно бросила Настя.
– Нет! – Виктор хрустнул пальцами. Чувствовалось, что этот спор он ведет давно и сейчас рад новому слушателю. – Они отработали и закрыли эту тему, и переключились на ее антипод. Очевидно, пришли к выводу, что управлять сознанием, не разрушая его, нельзя. В результате можно получить не управляемое общество, а палату буйнопомешанных. Значит, следовало искать подходы к управляемой эволюции сознания. А наиболее тщательно этот вопрос проработан в системах тайных обществ и религиозных сектах. И практически у каждого народа в рамках этнической культуры существует шаманство – как синтез методик расширения сознания. Доведенный до утилитарной простоты.
– Бред в трамвае! Ты сюда прибежал за Мещеряковым, это понятно. Так сказать, из платонической любви к научному светилу. А он как на этих выселках оказался?
– Именно – на выселках! Он тут на правах ссыльного поселенца.
– Напортачил с подопытными кроликами? – Настя через плечо посмотрела на возившегося с зажигалкой Виктора.
– М-м, – кивнул тот головой, выпустив из ноздрей дым. – Часть экспериментов шла с использованием галлюциногенов. Эти препараты вызывают у подопытных неуправляемый поток зрительных образов, в просторечии именуемых галлюцинациями.
Самый ходовой препарат – ЛСД. Он простого смертного на полчаса превращает в гения. Некоторые, увы, не выдерживают. Но что поделать, брак лабораторного материала бывает при любом опыте.
– На том и погорел, значит, Лысенко от психиатрии. Людишек не жалко?
– Это были добровольцы, – коротко бросил Виктор.
– Не из числа «подрасстрельных»?
– Брось, – он брезгливо поморщился. -На таких проводят опыты по управлению сознанием. А методики высшего уровня рассчитаны на элиту. Значит, и кролики, как ты выразилась, должны быть элитными.
– Вот почему в стране колбасы не хватало. Кто космос завоевывал, кто кроликов наркотой долбил, – хитро улыбнувшись, поддела его Настя.
– Демократка несчастная! Нельзя же строить общество из расчета на жующих.
Это будет высоко организованное стадо жвачных, а не человеческое сообщество.
Вопрос стоит о выживании человека как вида. Или управляемая эволюция, или деградация до стада жвачных – альтернативы нет.
– Фашизм какой-то, – передернула острыми плечами Настя.
– Технофашизм. Еще услышишь этот термин. Очень скоро его запустят в массовое сознание, и ваша пишущая братия, как всегда ни черта не разобрав, станет обмусоливать его, как мои дебилы ложку.
– От твоих слов мороз по коже.
– Чем больше будет рождаться уродов, чем больше крови прольют расплодившиеся маньяки, тем быстрее до средних умов дойдет, что ими пора управлять. И как всегда, они с готовностью подчинятся новому лидеру эпохи технофашизма. Но перед этим мы должны помочь лидерам стать на ступень выше, стать богочеловеками. А это значит, взять жизнь в свои руки и принять на себя всю ответственность за тех, кто ниже. Исследования идут по всему миру, Мещеряков не единственный. Мы можем научит сильных быть сильными.
– А стадо жвачных – быть управляемым, да?
– В принципе, правильно, – кивнул Виктор.
– Ой, а кто это? – Настя подтянулась, оторвав ноги от пола.
– Где? – Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть ее тонкие щиколотки, выглянувшие из-под задравшихся штанин.
– К реке пошел. Невысокий такой. На Аль Пачино похож, только седой.
– А! Это любимец Мещерякова. Некто Кротов.
– Кролик подопытный?
– Нет, что ты! Мещеряков привез, его с собой. Здоров, насколько можно быть здоровым.
– А что он тогда здесь делает?
– Живет, – пожал плечами Виктор. – Мещеряков просил не заниматься им, вот я и не лезу.
– Слушай, Вить! Его не КГБ в психушку упек, а?
– Нет, насколько я знаю.
– Жаль.
– В каком смысле?
– Тему ищу. Я недавно у одного бывшего кагэбэшника интервью брала. Не тема – песня! «Полковник Журавлев – герой невидимого фронта, жертва перестройки».
Хотела материал испанцам продать. Так зарубили, сволочи! Ни денежек, ни славы.
Отдай Кротова, а?
Он тихо подошел сзади, провел пальцами по полосе кожи между майкой и ремнем джинсов, Настя вздрогнула и прошептала:
– Наконец-то сообразил. Я уж думала, шмякнусь отсюда и сверну шею.
Он помог ей спуститься на пол, прижал к себе.
– Настюха...
– Все вы такие, чокнутые. – Она мягко улыбнулась и погладила его по щеке. – У мамаши все мужики были талантливые и чокнутые. Говорила, любить надо того, кто страстно работает и страстно живет. Тогда и тебе перепадет.
– И разводилась почти каждый год.
– Не, с официальными раз в три года. Она меня учила, таких надо любить самой, но не позволять любить себя. Спалят и не заметят.
– А меня еще любишь?
Она чуть отстранилась, посмотрела ему в глаза:
– Тебе медсестры часто говорят, что ты сногсшибательный мужчина?
– Они молчат.
– Дуры! – Она потерлась носом о его подбородок. – Хорошо. Всюду карболкой пахнет, а от тебя... «Фаренгейт», да?
– Угу.
– Парфюм политиков и авантюристов. Что-то не вяжется с земским врачом, не находишь?
– Угу.
– Угу-угу! Заворковал, голубь. Эй, богочеловек! Как у вас, у небожителей, полагается – брать смертную женщину на подоконнике или все же перевести в горизонтальное положение?
Неприкасаемые
Кротов отвернулся и поднял воротник ватника. С реки потянуло вечерней свежестью. У пролома в стене началось оживление, донеслись женские визгливые голоса – в стайку цветных халатиков вклинились темные пятна мужских ватников.
– Расставим все по свои местам, Журавлев. – Голос Кротова стал резким. – Кто вы и кто я? Вы – опер-неудачник, выброшенный на обочину жизни и так и не нашедший себя. Иначе бы вы не взялись за ремесло, от которого однажды нашли мужество отказаться. Я – человек, сумевший вылезти из могилы и вновь научившийся жить. Меня можно убить, но переделать уже нельзя. Раз за разом я буду вставать на ноги и жить дальше. Здесь или где угодно я останусь самим собой. С этим придется считаться.
Далее, я ни на йоту не отступил от заключенного со мной договора. Надеюсь, вы понимаете, что перенестись из лефортовской камеры в этот богом забытый уголок бесплатно нельзя. Я сделал свое дело и получил за это жизнь. Жизнь маленького человека на маленьком островке среди психов и блудливых медсестер. И на том спасибо. Ваше появление означает, что кому-то я опять стал нужен. Этот кто-то достаточно могуществен, чтобы иметь доступ к вашим прошлым делам, иначе бы он вас не нанял. И сидит достаточно высоко, чтобы быть осведомленным о сути заключенного со мной договора. Иначе он не смог бы добыть мой адрес. Отвечать за нарушение договора будет он. С меня взятки гладки, я человек подневольный.
Кстати, кто этот герой нашего времени?
– Ас кем вы заключили договор в Лефортове? – ударил в ответ Журавлев.
– С ума сошли! Естественно, не скажу. – Кротов дернул головой, словно за воротник попала холодная капля.
– Вот и я не скажу, кто меня нанял. Работать будете со мной.
– М-да. Конспираторы... Фактически, он предлагает мне работу, так? – Кротов резко повернулся и посмотрел в лицо Журавлеву.
– Допустим.
– Без «допустим»! Он предлагает мне работу. А Кротов никогда не работает даром и на чужих условиях. Условие первое – семь процентов от дела. Условие второе... Оно не обсуждается. Гогу Осташвили – а именно это имя вы чуть не назвали мне тогда, в Лефортове, – вы оставляете мне. За жену и детей я из него жизнь выдавлю по капле!
– С Гогой понятно, но семь процентов! Это же бешеные деньги!
– Вы не поняли меня, Журавлев, – усмехнулся Кротов. – Я понимаю, для вас все, что больше оклада опера, относится к бешеным деньгам. И обсуждать с вами этот вопрос я не намерен. Просто передайте мои условия тому, кто вас послал.
Кротов, как вы знаете, всегда брал десять процентов. Если я правильно понял, некто решил с моей помощью повалить Гогу. Операция принесет бешеные деньги, тут я с вами согласен. Здравый смысл требует увязывать процент с объемом прибыли.
Поэтому мое условие – семь процентов. Из них полтора я предлагаю вам. Что скажете?
– Перекупаете? – удивился Журавлев.
– Да бросьте вы, Кирилл Алексеевич. Можно же раз в жизни не быть дураком и не таскать каштаны из огня для дяди за благодарность в приказе, а говоря по-русски – даром. Я беру вас в дело, неужели непонятно? Предлагаю стать партнером и обещаю нормальные деньги. Вы, надеюсь, понимаете, такие предложения Кротов делает далеко не каждому?!
– Что потребуете взамен?
– Ничего особенного. Обычной партнерской лояльности. Вы не опер-вербовщик, а я не припертый к стенке «цеховик». Между нами не должно быть грязи. Только партнерские отношения.
– А если я откажусь?
– Значит, вы дурак, и иметь с вами дело я не намерен. Или ваш новый хозяин посулил вам больше. Но тогда дураком оказываюсь я, Потому что поверить в такое, будучи в здравом уме, невозможно. Естественно, условия нашего соглашения должны остаться между нами. Идет? Думать будете в дороге. Скоро отходит катер. У мужиков проблема с горючкой, в следующий раз могут заявиться через неделю.
Передайте все хозяину. Если согласны на мои условия, приезжайте. Нет – бог вам судья. Выходите из дела, пока не поздно, оно не для вас.
– Кротов, вы хоть понимаете, что последует, если я передам весь ваш бред?
– Не давите, Кирилл Алексеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Ты отсюда не уедешь, я здесь не останусь. Зачем ворошить старое, Витя?
– Ты права, – Он убрал руки. Постоял немного, потом вернулся за стол и закурил. – А ты научилась придавать этому несколько большее значение...
– Любая баба хочет только по любви, что тут такого? Жадность со временем проходит, и вдруг понимаешь, что хоть в этой сфере количество не переходит в качество. Вот такая диалектика.
– Да уж, – вздохнул он. – Тут Гегель, конечно, лопухнулся.
– А ты стал похож на монаха. В белой рясе. – Она из-под ладони посмотрела в глубь кельи, где в темном углу стоял его стол. – Что ты там делаешь?
– Курю.
– Надулся. – Она легко спрыгнула с подоконника. – Вить, ну что тебя здесь держит? Знаешь, сколько сейчас психиатры в Москве заколачивают? Захотел бы работать в клинике, мама бы устроила в любую.
– Вот-вот. – Он снял очки и погладил тонкими пальцами переносицу. – Один приятель открыл медицинский кооператив, меня звал. Говорил, самое перспективное – вкладывать деньги в медицину, туалеты и морги. Люди, дескать, всегда будут болеть, хотеть в туалет и умирать. Независимо, есть у них жратва или нет.
– Ну и правильно говорил.
– Только пристрелили его очень скоро. Не успел разбогатеть.
– Знаешь, кто не рискует...
– Тот пьет водку на чужих поминках, – окончил за нее Виктор. – А главное, мне это неинтересно.
– Конечно, здесь куда интереснее! Первый парень на деревне... Вернее, на острове.
– Здесь работа. Ты же тоже любишь свою работу.
– Не-а. – Она вскинула руки, собрав волосы на затылке. – Я не работаю, не пашу, не вкалываю и не заколачиваю бабки. Я, Витюш, живу! Сейчас работа журналиста полностью соответствует моему представлению о жизни. Мне интересно так жить, и все. Завтра проснусь, захочется жить иначе – сменю работу.
– А для меня это больше, чем образ жизни.
– Нашла коса на камень! – Она хлопнула себя по узким бедрам, туго обтянутым джинсами. – Какая местная Фекла тебя приворожила, а?
– Кто о чем, а баба о бабе! – рассмеялся Виктор. – Мужик он, мужик.
– Вот тебе раз! Ну-ка, колись, бывший благоверный. До каких это глубин разврата вы дошли в этом святом месте?
– Ты даже не представляешь, – сказал он неожиданно серьезно.
– Не поняла.
– О Мещерякове не слышала? – Не-а, – легко соврала Настя.
– Был такой крупный исследователь, пока друзья не сожрали.
– Профессор, наверное?
– Нет. Докторскую защитить дали, а дальше не пустили. Да и докторская была на закрытую тему.
– Как диссидентам через задницу вкатывать краткий курс истории партии?
– Ну зачем так? Он... – Виктор резко встал, в два шага пересек келью и распахнул дверь в коридор. Дверь, как и все здесь, была без ручек, открывалась специальным крючком. Прислушавшись к гулкой тишине, Виктор мягко закрыл дверь, тихо щелкнул замок.
– Па-ра-но-йя, – по слогам произнесла Настя, покрутив пальцем у виска.Шиза косит наши ряды, ага?
– Показалось. – Виктор сунул крючок в карман халата.
– Ну-ну... Так что там Мещеряков?
– Он одним из первых начал проводить эксперименты по расширению сознания, – сказал Виктор, возвращаясь на место.
– А! – разочаровано протянула Настя, отворачиваясь к окну.
– "Бэ"! Это основа психотронного оружия. Американцы развернули поисковые работы лет семнадцать назад. Сначала пытались поставить сознание под контроль.
Была у них такая программа «МК-Ультра». Лоботомия, методики по снижению агрессивности и попытки аппаратного управления эмоциями и поведением.
– Знаю, знаю! Лоботомия – это когда через дырку во лбу спицей в мозгах ковыряют. В кино видела. Хорошо америкашкам, им бабки девать некуда, – равнодушно бросила Настя.
– Нет! – Виктор хрустнул пальцами. Чувствовалось, что этот спор он ведет давно и сейчас рад новому слушателю. – Они отработали и закрыли эту тему, и переключились на ее антипод. Очевидно, пришли к выводу, что управлять сознанием, не разрушая его, нельзя. В результате можно получить не управляемое общество, а палату буйнопомешанных. Значит, следовало искать подходы к управляемой эволюции сознания. А наиболее тщательно этот вопрос проработан в системах тайных обществ и религиозных сектах. И практически у каждого народа в рамках этнической культуры существует шаманство – как синтез методик расширения сознания. Доведенный до утилитарной простоты.
– Бред в трамвае! Ты сюда прибежал за Мещеряковым, это понятно. Так сказать, из платонической любви к научному светилу. А он как на этих выселках оказался?
– Именно – на выселках! Он тут на правах ссыльного поселенца.
– Напортачил с подопытными кроликами? – Настя через плечо посмотрела на возившегося с зажигалкой Виктора.
– М-м, – кивнул тот головой, выпустив из ноздрей дым. – Часть экспериментов шла с использованием галлюциногенов. Эти препараты вызывают у подопытных неуправляемый поток зрительных образов, в просторечии именуемых галлюцинациями.
Самый ходовой препарат – ЛСД. Он простого смертного на полчаса превращает в гения. Некоторые, увы, не выдерживают. Но что поделать, брак лабораторного материала бывает при любом опыте.
– На том и погорел, значит, Лысенко от психиатрии. Людишек не жалко?
– Это были добровольцы, – коротко бросил Виктор.
– Не из числа «подрасстрельных»?
– Брось, – он брезгливо поморщился. -На таких проводят опыты по управлению сознанием. А методики высшего уровня рассчитаны на элиту. Значит, и кролики, как ты выразилась, должны быть элитными.
– Вот почему в стране колбасы не хватало. Кто космос завоевывал, кто кроликов наркотой долбил, – хитро улыбнувшись, поддела его Настя.
– Демократка несчастная! Нельзя же строить общество из расчета на жующих.
Это будет высоко организованное стадо жвачных, а не человеческое сообщество.
Вопрос стоит о выживании человека как вида. Или управляемая эволюция, или деградация до стада жвачных – альтернативы нет.
– Фашизм какой-то, – передернула острыми плечами Настя.
– Технофашизм. Еще услышишь этот термин. Очень скоро его запустят в массовое сознание, и ваша пишущая братия, как всегда ни черта не разобрав, станет обмусоливать его, как мои дебилы ложку.
– От твоих слов мороз по коже.
– Чем больше будет рождаться уродов, чем больше крови прольют расплодившиеся маньяки, тем быстрее до средних умов дойдет, что ими пора управлять. И как всегда, они с готовностью подчинятся новому лидеру эпохи технофашизма. Но перед этим мы должны помочь лидерам стать на ступень выше, стать богочеловеками. А это значит, взять жизнь в свои руки и принять на себя всю ответственность за тех, кто ниже. Исследования идут по всему миру, Мещеряков не единственный. Мы можем научит сильных быть сильными.
– А стадо жвачных – быть управляемым, да?
– В принципе, правильно, – кивнул Виктор.
– Ой, а кто это? – Настя подтянулась, оторвав ноги от пола.
– Где? – Виктор закрыл глаза, чтобы не видеть ее тонкие щиколотки, выглянувшие из-под задравшихся штанин.
– К реке пошел. Невысокий такой. На Аль Пачино похож, только седой.
– А! Это любимец Мещерякова. Некто Кротов.
– Кролик подопытный?
– Нет, что ты! Мещеряков привез, его с собой. Здоров, насколько можно быть здоровым.
– А что он тогда здесь делает?
– Живет, – пожал плечами Виктор. – Мещеряков просил не заниматься им, вот я и не лезу.
– Слушай, Вить! Его не КГБ в психушку упек, а?
– Нет, насколько я знаю.
– Жаль.
– В каком смысле?
– Тему ищу. Я недавно у одного бывшего кагэбэшника интервью брала. Не тема – песня! «Полковник Журавлев – герой невидимого фронта, жертва перестройки».
Хотела материал испанцам продать. Так зарубили, сволочи! Ни денежек, ни славы.
Отдай Кротова, а?
Он тихо подошел сзади, провел пальцами по полосе кожи между майкой и ремнем джинсов, Настя вздрогнула и прошептала:
– Наконец-то сообразил. Я уж думала, шмякнусь отсюда и сверну шею.
Он помог ей спуститься на пол, прижал к себе.
– Настюха...
– Все вы такие, чокнутые. – Она мягко улыбнулась и погладила его по щеке. – У мамаши все мужики были талантливые и чокнутые. Говорила, любить надо того, кто страстно работает и страстно живет. Тогда и тебе перепадет.
– И разводилась почти каждый год.
– Не, с официальными раз в три года. Она меня учила, таких надо любить самой, но не позволять любить себя. Спалят и не заметят.
– А меня еще любишь?
Она чуть отстранилась, посмотрела ему в глаза:
– Тебе медсестры часто говорят, что ты сногсшибательный мужчина?
– Они молчат.
– Дуры! – Она потерлась носом о его подбородок. – Хорошо. Всюду карболкой пахнет, а от тебя... «Фаренгейт», да?
– Угу.
– Парфюм политиков и авантюристов. Что-то не вяжется с земским врачом, не находишь?
– Угу.
– Угу-угу! Заворковал, голубь. Эй, богочеловек! Как у вас, у небожителей, полагается – брать смертную женщину на подоконнике или все же перевести в горизонтальное положение?
Неприкасаемые
Кротов отвернулся и поднял воротник ватника. С реки потянуло вечерней свежестью. У пролома в стене началось оживление, донеслись женские визгливые голоса – в стайку цветных халатиков вклинились темные пятна мужских ватников.
– Расставим все по свои местам, Журавлев. – Голос Кротова стал резким. – Кто вы и кто я? Вы – опер-неудачник, выброшенный на обочину жизни и так и не нашедший себя. Иначе бы вы не взялись за ремесло, от которого однажды нашли мужество отказаться. Я – человек, сумевший вылезти из могилы и вновь научившийся жить. Меня можно убить, но переделать уже нельзя. Раз за разом я буду вставать на ноги и жить дальше. Здесь или где угодно я останусь самим собой. С этим придется считаться.
Далее, я ни на йоту не отступил от заключенного со мной договора. Надеюсь, вы понимаете, что перенестись из лефортовской камеры в этот богом забытый уголок бесплатно нельзя. Я сделал свое дело и получил за это жизнь. Жизнь маленького человека на маленьком островке среди психов и блудливых медсестер. И на том спасибо. Ваше появление означает, что кому-то я опять стал нужен. Этот кто-то достаточно могуществен, чтобы иметь доступ к вашим прошлым делам, иначе бы он вас не нанял. И сидит достаточно высоко, чтобы быть осведомленным о сути заключенного со мной договора. Иначе он не смог бы добыть мой адрес. Отвечать за нарушение договора будет он. С меня взятки гладки, я человек подневольный.
Кстати, кто этот герой нашего времени?
– Ас кем вы заключили договор в Лефортове? – ударил в ответ Журавлев.
– С ума сошли! Естественно, не скажу. – Кротов дернул головой, словно за воротник попала холодная капля.
– Вот и я не скажу, кто меня нанял. Работать будете со мной.
– М-да. Конспираторы... Фактически, он предлагает мне работу, так? – Кротов резко повернулся и посмотрел в лицо Журавлеву.
– Допустим.
– Без «допустим»! Он предлагает мне работу. А Кротов никогда не работает даром и на чужих условиях. Условие первое – семь процентов от дела. Условие второе... Оно не обсуждается. Гогу Осташвили – а именно это имя вы чуть не назвали мне тогда, в Лефортове, – вы оставляете мне. За жену и детей я из него жизнь выдавлю по капле!
– С Гогой понятно, но семь процентов! Это же бешеные деньги!
– Вы не поняли меня, Журавлев, – усмехнулся Кротов. – Я понимаю, для вас все, что больше оклада опера, относится к бешеным деньгам. И обсуждать с вами этот вопрос я не намерен. Просто передайте мои условия тому, кто вас послал.
Кротов, как вы знаете, всегда брал десять процентов. Если я правильно понял, некто решил с моей помощью повалить Гогу. Операция принесет бешеные деньги, тут я с вами согласен. Здравый смысл требует увязывать процент с объемом прибыли.
Поэтому мое условие – семь процентов. Из них полтора я предлагаю вам. Что скажете?
– Перекупаете? – удивился Журавлев.
– Да бросьте вы, Кирилл Алексеевич. Можно же раз в жизни не быть дураком и не таскать каштаны из огня для дяди за благодарность в приказе, а говоря по-русски – даром. Я беру вас в дело, неужели непонятно? Предлагаю стать партнером и обещаю нормальные деньги. Вы, надеюсь, понимаете, такие предложения Кротов делает далеко не каждому?!
– Что потребуете взамен?
– Ничего особенного. Обычной партнерской лояльности. Вы не опер-вербовщик, а я не припертый к стенке «цеховик». Между нами не должно быть грязи. Только партнерские отношения.
– А если я откажусь?
– Значит, вы дурак, и иметь с вами дело я не намерен. Или ваш новый хозяин посулил вам больше. Но тогда дураком оказываюсь я, Потому что поверить в такое, будучи в здравом уме, невозможно. Естественно, условия нашего соглашения должны остаться между нами. Идет? Думать будете в дороге. Скоро отходит катер. У мужиков проблема с горючкой, в следующий раз могут заявиться через неделю.
Передайте все хозяину. Если согласны на мои условия, приезжайте. Нет – бог вам судья. Выходите из дела, пока не поздно, оно не для вас.
– Кротов, вы хоть понимаете, что последует, если я передам весь ваш бред?
– Не давите, Кирилл Алексеевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95