– Компра на него есть?
– Помилуй бог, а на кого ее нет! – деланно ужаснулся Гаврилов. – Даже Библия – сплошной компромат, если ее читать под нашим углом зрения. – Тогда – нет проблем.
– Но есть маленькая деталь. У Ярового в Москве сильные позиции. Так что делать его придется в Питере. Зацепки у меня там есть. Оперов дам, но делать Ярового будете сами.
– А меня в Питер не возьмете? – спросил с плохо скрытой надеждой Кротов.
– Увы. В Питер поедут Журавлев и Максимов.
А вы пока поработайте на даче. Тут и уход, и чистый воздух.
– Спасибо. – Кротов вздохнул. – Уж воздухом-то я надышался.
– А я, если позволите, пойду подышу. Спасибо Инге Петровне за обед. – Максимов встал. Пора было уходить, лишний раз демонстрировать повышенное любопытство не стоило. Придет время, прижмет, сами все расскажут. Тем более, во дворе наклевывалось что-то интересное.
Он уже давно наблюдал в окно за странными перемещениями Стаса. Сначала тот зашел за дом, потом выскочил из-за него, как ужаленный, и побежал к сторожке.
Сейчас он шел через лужайку, на ходу привинчивая глушитель к стволу.
Он вышел на крыльцо и окликнул Стаса:
– Опять палить идешь? Не настрелялся?
– А? – Стас сбился с шага, машинально втянул ствол в рукав, но цилиндр глушителя все равно торчал наружу. – Дело тут у меня. Если хочешь, пошли, посмотришь.
– Растрясем жирок после обеда. – Максимов похлопал себя по животу, заодно отстегнув кнопку на кобуре, и легко сбежал по ступенькам. – Далеко идти?
– Да вон там эта крыса обретается. – Стас кивнул на маленький сарайчик за углом дома. – Блин, замочу урода!
Вдвоем они прошли по прибитой к земле крапиве к ветхому строеньицу. Тут же затрещали черные от времени доски двери и раздалось злобное рычание. Стас отпрянул, Максимов остался на месте;
– Ни фига себе крыса! Килограмм на сто потянет. Посмотрим?
– Сдурел, да? – округлил глаза Стас. – Это же кавказская овчарка! От нас только перья полетят.
– Серьезное дело. – Максимов сделал полшага вперед, и дверь чуть не слетела с ржавых петель от мощного удара. – О-очень серьезное. – Максимов вернул ногу на прежнюю позицию. Пес зарычал, но на дверь больше не бросался. – И за что его приговорили?
– Он, кобелина гребаная, чуть штаны одному хачику не порвал. Вместе с ногами. – Стас свободной рукой вытер пот с лица. – Гаврила тут приезжал с одним мужиком. Хе, и один кавказец чуть другого не загрыз! – Стас глупо ухмыльнулся.
– Вот его, крысу, и заперли.
– И давно он в этом КПЗ торчит?
– С неделю, если не больше.
– Кормил?
– Не жрет, гад. – Стас сплюнул. – Гаврила сказал если к приезду гостей не образумится, мочить. – Стас перехватил пистолет двумя руками, стал медленно поднимать ствол. – Ща я его через дверь, гада.
– А если не через дверь – спокойно спросил Максимов, покосясь на поднявшийся у плеча ствол.
Тупое рыло глушителя дрогнуло, потом поехало вниз.
– Это как?
– Очень просто. – Максимов понял, что стрелять тот уже не будет. Самый простой прием переключения внимания сработал на все сто процентов. – Запомни, убить можно только того, кто сам решил умереть. Иначе он убьет тебя – и будет прав.
– А как ты тут узнаешь? Мочить его надо, и делов нет.
– Сейчас спросим, хочет ли он смерти. – Максимов по-звериному потянул носом, принюхиваясь к острому собачьему запаху, идущему из сарайчика. – Отходи к стене дома и стой спокойно. Ствол убери. Не обижайся, но в него ты не попадешь, а мне голову снесешь точно.
– Крыша поехала? – Стас потянул Максимова за рукав. Тот повернулся. Что-то такое, наверное, появилось в лице Максимова, если рука Стаса безвольно упала вниз. – Блин, ну ты отмороженный, – протянул Стас.
– Иди. – Максимов отвернулся.
Дождался, пока не отшуршит пожухлая крапива под ногами Стаса, и сделал первый шаг вперед. Пес в сарае зарычал, потом клацнул зубами и притих.
Крылья Орла
«Приближаясь к зверю, будь максимально расслабленным. От тебя должна исходить спокойная уверенность в непобедимости. Ты не навязываешь бой, потому что сильнее, и зверь это поймет сам. Контролируй свой голос. Он должен быть низким и ровным. Если в тебе задрожит хоть струнка, голос выдаст тебя, и зверь, почуяв слабинку, моментально бросится. Не допускай даже мысли о броске на зверя. Он почует ее задолго до того, как ты осознаешь, что она пришла тебе в голову. Не заступай в зону его безопасности, нарушишь ее – сработает рефлекс, а он у зверя мгновенный. Пригласи его в свою зону. Это знак доверия сильного слабому, обещание защиты. Не бойся и не пытайся запугать. Страх – это смерть».
Он медленно двигался вперед, ощущая, как сжимается и вибрирует пустота, отделяющая его от сжавшегося перед прыжком зверя. Он слышал нервную дробь сердца, сдавленное дыхание через стиснутые и ощеренные до черных десен зубы, кожей ощущал жар от перегретой от напряжения шкуры. Нога замерла, не коснувшись земли, когда по телу зверя прошла тугая волна, еще мгновение, и живой комок плоти, обезумевший от жажды убивать, как ядро снес бы дверь.
– Сидеть! Сиди тихо, и я не причиню тебя зла. – Он не знал, произнес это вслух или только подумал, но тугая волна ушла из тела зверя. Он почувствовал, как у того «текут», расслабляются мышцы. – Сиди, сиди тихо и слушай. Если хочешь умереть, я убью тебя. Если хочешь жить, можешь жить рядом со мной. Мы не будем друг другу мешать и драться за еду. Ты получишь ее. Я стану делиться с тобой.
Он подошел вплотную к темным потрескавшимся доскам. Провел ладонью по шершавым бороздкам. Зверь отпрянул назад, шерсть на загривке встала дыбом, в глазах забились красные светлячки.
– Спокойно! Можешь стоять рядом со мной.
Зверь надсадно закашлялся, потом протяжно выдохнул, и из-под двери показались кончики передних лап.
– Вот так, – удовлетворенно подумал человек. – Запомни мой запах. Хорошо запомни! Потому что я сейчас открою дверь, и ты увидишь меня.
Максимов побелевшими от напряжения пальцами свернул замок вместе с дужками и осторожно потянул дверь. Мерзко, как ножом по стеклу, заскрипели петли.
Момент был решающий, очумевший от темноты пес мог броситься на первого, кто попал в поле зрения.
Дверь дрогнула, слабо хрустнула застарелая ржавчина, и в щель просунулась огромная морда кавказца.
Максимов плавно опустился на одно колено, нож был там, где ему положено – в ножнах на правой лодыжке. В крайнем случае, он знал, рука сама собой выдернет нож из ножен, тело кувырком уйдет в бок, и на месте атаки пса встретит стальное жало. Но думать об этом он себе запретил.
Они встретились глазами. У обоих они были золотисто-зеленые, не отпускающие. Пес не выдержал первым, кашлянул, словно подавился шерстью, и опустил морду.
– Вот так-то лучше, – тихо сказал Максимов. – И запомни: или я главный, или ты – мертвый. А теперь иди, гуляй!
Пес медленно вытащил мощное тело из узкого проема. Постоял, щурясь на свет. Потом с шумом бросился в густые заросли крапивы.
– Концерт окончен, – сказал Максимов так, чтобы услышал Стас. Встал и с облегчением потянулся. – Случай трудный, но жить будет.
– Ну ты, на фиг, отмороженный! – Стас так и стоял, как прилепленный, прижавшись спиной к дому.
– А ты камикадзе недоделанный, – беззлобно огрызнулся Максимов, Начался отходняк: по телу прошла первая волна нервной дрожи, выбив липкую испарину на лбу. – Фу-у!
– Это я-то камикадзе? – Стас напряженно хохотнул. – Ты даешь. Макс! Он бы тебя уделал, как бог черепаху.
Максимов дождался, пока тот пройдет разделявший их десяток шагов, за это время успел задавить отходняк. Уже спокойно, без нерва в голосе сказал:
– Меня только порвал бы немного. А тебе яйца отгрыз бы до самого аппендикса. Сказал же, убери, дурила, ствол! Пес натаскан бросаться на реальную угрозу. Я бы свалился в траву и не трепыхался, а он бы прямиком к тебе рванул.
Много бы ты со своей пулялкой успел сделать?
– Хоть попробовал бы, – шмыгнул носом Стас.
– Одна попробовала. Потом тройню нянчила. – Он слегка ткнул парня в плечо.
Мышцы у того были зажаты до омертвления. – Ладно, расслабься. Стас. Все путем.
Пес от старых хозяев остался? – мимоходом спросил он.
– Ага. Достался вместе с домом, – с готовностью кивнул Стас. – Блин, жил год нормально, а неделю назад крыша и поехала! Приехал Гаврила с друзьями. Дети гор, блин... А пес, прикидываешь, на главного хачика полез! Тот Гавриле потом такой арбуз в зад вкатил! Я уж думал, зарежут шефа на шашлык.
– Мяса в нем мало, – подыграл Максимов, хитро подмигнув. – Ладно, с псом разобрались. Гавриле доложишь, что все будет в норме. Пойдем, покажешь хозяйство.
«Пока хватит. Итого, имеем: первое – до нас Гаврилов тут с кем-то шушукался. Второе: дом – явка старая. Предназначен для длительных переговоров или доводки агентов. Третье – будем грабить банк. Четвертое... – Он стрельнул глазами в окно на втором этаже, где чуть дрогнула занавеска. – Инга везде успевает. Хороший у нас начпрод и нач особого отдела! Не соскучишься».
Глава седьмая
ТРУДНО БЫТЬ ОТЦОМ ВЗРОСЛОЙ ДОЧЕРИ
Случайности исключены
Москва, сентябрь 1994 года
У Столетова кольнуло под сердцем, когда он увидел стройную фигурку Насти, вынырнувшую из толпы пассажиров. Как всегда в этот час, на Белорусской людской водоворот переполнял вестибюль. Едва он рассасывался, кто вверх – к вокзалу, кто – на переход, как врывался новый поток измочаленных давкой и духотой пассажиров.
"С первых дней в прокуратуре талдычили, что наша работа требует полной самоотдачи, полного растворения в себе. Только тогда она идет, а ты – живешь.
Поверил, дурак! Не понял по молодости, что этого же требуют близкие – самоотдачи и полного растворения в них. Только тогда возможно счастье, потому что слиться с другим – это и есть любовь, без которой не жить. – Столетов тяжело вздохнул. – Вот теперь ты умный, да? Старый хрен ты у разбитого корыта!
Бывший «важняк» прокуратуры Союза, бывший муж красавицы-жены. Все, что у тебя было и есть – эта вот сумасбродная пигалица. И уж коли это до тебя дошло, сумей раствориться в дочери, или ты погиб, старый. Попробуй жить ее проблемами, хоть раз в жизни попробуй", – сказал сам себе Столетов.
Настя озиралась по сторонам, отделенная от него стайкой иностранных туристов пенсионного возраста. Гид тыкал зонтиком в потолочные росписи, фарфоровые бабульки с сиреневыми волосами и жердеподобные мужики в клечатых штанах восхищенно цокали языками и щелкали фотоаппаратами.
«Как дети, ей-богу! – подумал Столетов. – Неужели не догадываются, что наше метро уподобилось египетским пирамидам? Ветшающий памятник былого могущества. Вообще-то показательно. У нас в таком возрасте мыкаются на пенсию или сигареты у метро продают. А у них только жить начинают. Разъезжают по всему миру, как по филиалу Национальной галереи. И еще наши спорят, кто выиграл в третьей стадии мировой войны».
– Пап, ну ты даешь! – Настя подлетела и, привстав на цыпочки, чмокнула в щеку едва успевшего подняться Столетова.
– Настюха, что люди подумают!
– А! Очень даже хорошо подумают. Про меня – что не дура и нашла себе спонсора. А про тебя – что, в отличие от избитой истины, и борозды не портишь, и пашешь глубоко. Иначе такую бы не удержал.
– Ох, языкатая ты, в маму, – вздохнул Столетов.
– Зато умная – в папу. – Она потерлась носом о его ухо, и у Столетова от этой сохранившейся у них с детства игры сладко заныло сердце. – Сядем?
– Давай, а то ноги не выдержат.
– Папуль, – Настя осмотрела вестибюль. – А почему именно здесь, почему не дома?
– Хм. Педагогический прием, – улыбнулся Столетов. – Учу жизни.
– Жалеешь, что я не родилась мальчишкой?
– Что ты! Я тебя сразу полюбил. Ты родилась красавицей. С гладкой белой кожей, а не сморщенным ободранным крольчонком, как большинство.
– А ты комплиментируй, комплиментируй, мне нравится. – Настя широко и по-детски счастливо улыбнулась. Перевирать слова любила с детства, встревоженная мама даже к логопеду таскала. Столетов сообразил, что так наружу выходит скрываемая Настей застенчивость, и сам включился в эту игру. Дочка еще больше полюбила его, а он узнал, что жены ревнуют не только к другим бабам, но и к родным детям. – Красиво ухаживать сейчас уже не умеют, – вздохнула Настя.Раньше думала, что это от безденежья, а теперь убеждена – от врожденного плебейства. – Она распахнула плащ. – Ой, душно как.
– Потерпи пять минут. – Столетов придвинулся ближе, чтобы она расслышала его сквозь вой проносящихся мимо поездов. – Это место на языке профи называется «карман». Видишь, скамейка крайняя. Рядом никто специально подготовленный не подсядет. Записать разговор в таком бедламе практически невозможно. И главное, через десять минут в лицо запоминаешь всех, кто остался в вестибюле.
Профессионалы из наружного наблюдения боятся «карманов», как огня. Это же не парк, где человек может просидеть весь день рядом с тобой, не вызывая подозрений. Все свои встречи старайся проводить в таких вот местах, где «чужой» не имеет мотивов надолго задержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Помилуй бог, а на кого ее нет! – деланно ужаснулся Гаврилов. – Даже Библия – сплошной компромат, если ее читать под нашим углом зрения. – Тогда – нет проблем.
– Но есть маленькая деталь. У Ярового в Москве сильные позиции. Так что делать его придется в Питере. Зацепки у меня там есть. Оперов дам, но делать Ярового будете сами.
– А меня в Питер не возьмете? – спросил с плохо скрытой надеждой Кротов.
– Увы. В Питер поедут Журавлев и Максимов.
А вы пока поработайте на даче. Тут и уход, и чистый воздух.
– Спасибо. – Кротов вздохнул. – Уж воздухом-то я надышался.
– А я, если позволите, пойду подышу. Спасибо Инге Петровне за обед. – Максимов встал. Пора было уходить, лишний раз демонстрировать повышенное любопытство не стоило. Придет время, прижмет, сами все расскажут. Тем более, во дворе наклевывалось что-то интересное.
Он уже давно наблюдал в окно за странными перемещениями Стаса. Сначала тот зашел за дом, потом выскочил из-за него, как ужаленный, и побежал к сторожке.
Сейчас он шел через лужайку, на ходу привинчивая глушитель к стволу.
Он вышел на крыльцо и окликнул Стаса:
– Опять палить идешь? Не настрелялся?
– А? – Стас сбился с шага, машинально втянул ствол в рукав, но цилиндр глушителя все равно торчал наружу. – Дело тут у меня. Если хочешь, пошли, посмотришь.
– Растрясем жирок после обеда. – Максимов похлопал себя по животу, заодно отстегнув кнопку на кобуре, и легко сбежал по ступенькам. – Далеко идти?
– Да вон там эта крыса обретается. – Стас кивнул на маленький сарайчик за углом дома. – Блин, замочу урода!
Вдвоем они прошли по прибитой к земле крапиве к ветхому строеньицу. Тут же затрещали черные от времени доски двери и раздалось злобное рычание. Стас отпрянул, Максимов остался на месте;
– Ни фига себе крыса! Килограмм на сто потянет. Посмотрим?
– Сдурел, да? – округлил глаза Стас. – Это же кавказская овчарка! От нас только перья полетят.
– Серьезное дело. – Максимов сделал полшага вперед, и дверь чуть не слетела с ржавых петель от мощного удара. – О-очень серьезное. – Максимов вернул ногу на прежнюю позицию. Пес зарычал, но на дверь больше не бросался. – И за что его приговорили?
– Он, кобелина гребаная, чуть штаны одному хачику не порвал. Вместе с ногами. – Стас свободной рукой вытер пот с лица. – Гаврила тут приезжал с одним мужиком. Хе, и один кавказец чуть другого не загрыз! – Стас глупо ухмыльнулся.
– Вот его, крысу, и заперли.
– И давно он в этом КПЗ торчит?
– С неделю, если не больше.
– Кормил?
– Не жрет, гад. – Стас сплюнул. – Гаврила сказал если к приезду гостей не образумится, мочить. – Стас перехватил пистолет двумя руками, стал медленно поднимать ствол. – Ща я его через дверь, гада.
– А если не через дверь – спокойно спросил Максимов, покосясь на поднявшийся у плеча ствол.
Тупое рыло глушителя дрогнуло, потом поехало вниз.
– Это как?
– Очень просто. – Максимов понял, что стрелять тот уже не будет. Самый простой прием переключения внимания сработал на все сто процентов. – Запомни, убить можно только того, кто сам решил умереть. Иначе он убьет тебя – и будет прав.
– А как ты тут узнаешь? Мочить его надо, и делов нет.
– Сейчас спросим, хочет ли он смерти. – Максимов по-звериному потянул носом, принюхиваясь к острому собачьему запаху, идущему из сарайчика. – Отходи к стене дома и стой спокойно. Ствол убери. Не обижайся, но в него ты не попадешь, а мне голову снесешь точно.
– Крыша поехала? – Стас потянул Максимова за рукав. Тот повернулся. Что-то такое, наверное, появилось в лице Максимова, если рука Стаса безвольно упала вниз. – Блин, ну ты отмороженный, – протянул Стас.
– Иди. – Максимов отвернулся.
Дождался, пока не отшуршит пожухлая крапива под ногами Стаса, и сделал первый шаг вперед. Пес в сарае зарычал, потом клацнул зубами и притих.
Крылья Орла
«Приближаясь к зверю, будь максимально расслабленным. От тебя должна исходить спокойная уверенность в непобедимости. Ты не навязываешь бой, потому что сильнее, и зверь это поймет сам. Контролируй свой голос. Он должен быть низким и ровным. Если в тебе задрожит хоть струнка, голос выдаст тебя, и зверь, почуяв слабинку, моментально бросится. Не допускай даже мысли о броске на зверя. Он почует ее задолго до того, как ты осознаешь, что она пришла тебе в голову. Не заступай в зону его безопасности, нарушишь ее – сработает рефлекс, а он у зверя мгновенный. Пригласи его в свою зону. Это знак доверия сильного слабому, обещание защиты. Не бойся и не пытайся запугать. Страх – это смерть».
Он медленно двигался вперед, ощущая, как сжимается и вибрирует пустота, отделяющая его от сжавшегося перед прыжком зверя. Он слышал нервную дробь сердца, сдавленное дыхание через стиснутые и ощеренные до черных десен зубы, кожей ощущал жар от перегретой от напряжения шкуры. Нога замерла, не коснувшись земли, когда по телу зверя прошла тугая волна, еще мгновение, и живой комок плоти, обезумевший от жажды убивать, как ядро снес бы дверь.
– Сидеть! Сиди тихо, и я не причиню тебя зла. – Он не знал, произнес это вслух или только подумал, но тугая волна ушла из тела зверя. Он почувствовал, как у того «текут», расслабляются мышцы. – Сиди, сиди тихо и слушай. Если хочешь умереть, я убью тебя. Если хочешь жить, можешь жить рядом со мной. Мы не будем друг другу мешать и драться за еду. Ты получишь ее. Я стану делиться с тобой.
Он подошел вплотную к темным потрескавшимся доскам. Провел ладонью по шершавым бороздкам. Зверь отпрянул назад, шерсть на загривке встала дыбом, в глазах забились красные светлячки.
– Спокойно! Можешь стоять рядом со мной.
Зверь надсадно закашлялся, потом протяжно выдохнул, и из-под двери показались кончики передних лап.
– Вот так, – удовлетворенно подумал человек. – Запомни мой запах. Хорошо запомни! Потому что я сейчас открою дверь, и ты увидишь меня.
Максимов побелевшими от напряжения пальцами свернул замок вместе с дужками и осторожно потянул дверь. Мерзко, как ножом по стеклу, заскрипели петли.
Момент был решающий, очумевший от темноты пес мог броситься на первого, кто попал в поле зрения.
Дверь дрогнула, слабо хрустнула застарелая ржавчина, и в щель просунулась огромная морда кавказца.
Максимов плавно опустился на одно колено, нож был там, где ему положено – в ножнах на правой лодыжке. В крайнем случае, он знал, рука сама собой выдернет нож из ножен, тело кувырком уйдет в бок, и на месте атаки пса встретит стальное жало. Но думать об этом он себе запретил.
Они встретились глазами. У обоих они были золотисто-зеленые, не отпускающие. Пес не выдержал первым, кашлянул, словно подавился шерстью, и опустил морду.
– Вот так-то лучше, – тихо сказал Максимов. – И запомни: или я главный, или ты – мертвый. А теперь иди, гуляй!
Пес медленно вытащил мощное тело из узкого проема. Постоял, щурясь на свет. Потом с шумом бросился в густые заросли крапивы.
– Концерт окончен, – сказал Максимов так, чтобы услышал Стас. Встал и с облегчением потянулся. – Случай трудный, но жить будет.
– Ну ты, на фиг, отмороженный! – Стас так и стоял, как прилепленный, прижавшись спиной к дому.
– А ты камикадзе недоделанный, – беззлобно огрызнулся Максимов, Начался отходняк: по телу прошла первая волна нервной дрожи, выбив липкую испарину на лбу. – Фу-у!
– Это я-то камикадзе? – Стас напряженно хохотнул. – Ты даешь. Макс! Он бы тебя уделал, как бог черепаху.
Максимов дождался, пока тот пройдет разделявший их десяток шагов, за это время успел задавить отходняк. Уже спокойно, без нерва в голосе сказал:
– Меня только порвал бы немного. А тебе яйца отгрыз бы до самого аппендикса. Сказал же, убери, дурила, ствол! Пес натаскан бросаться на реальную угрозу. Я бы свалился в траву и не трепыхался, а он бы прямиком к тебе рванул.
Много бы ты со своей пулялкой успел сделать?
– Хоть попробовал бы, – шмыгнул носом Стас.
– Одна попробовала. Потом тройню нянчила. – Он слегка ткнул парня в плечо.
Мышцы у того были зажаты до омертвления. – Ладно, расслабься. Стас. Все путем.
Пес от старых хозяев остался? – мимоходом спросил он.
– Ага. Достался вместе с домом, – с готовностью кивнул Стас. – Блин, жил год нормально, а неделю назад крыша и поехала! Приехал Гаврила с друзьями. Дети гор, блин... А пес, прикидываешь, на главного хачика полез! Тот Гавриле потом такой арбуз в зад вкатил! Я уж думал, зарежут шефа на шашлык.
– Мяса в нем мало, – подыграл Максимов, хитро подмигнув. – Ладно, с псом разобрались. Гавриле доложишь, что все будет в норме. Пойдем, покажешь хозяйство.
«Пока хватит. Итого, имеем: первое – до нас Гаврилов тут с кем-то шушукался. Второе: дом – явка старая. Предназначен для длительных переговоров или доводки агентов. Третье – будем грабить банк. Четвертое... – Он стрельнул глазами в окно на втором этаже, где чуть дрогнула занавеска. – Инга везде успевает. Хороший у нас начпрод и нач особого отдела! Не соскучишься».
Глава седьмая
ТРУДНО БЫТЬ ОТЦОМ ВЗРОСЛОЙ ДОЧЕРИ
Случайности исключены
Москва, сентябрь 1994 года
У Столетова кольнуло под сердцем, когда он увидел стройную фигурку Насти, вынырнувшую из толпы пассажиров. Как всегда в этот час, на Белорусской людской водоворот переполнял вестибюль. Едва он рассасывался, кто вверх – к вокзалу, кто – на переход, как врывался новый поток измочаленных давкой и духотой пассажиров.
"С первых дней в прокуратуре талдычили, что наша работа требует полной самоотдачи, полного растворения в себе. Только тогда она идет, а ты – живешь.
Поверил, дурак! Не понял по молодости, что этого же требуют близкие – самоотдачи и полного растворения в них. Только тогда возможно счастье, потому что слиться с другим – это и есть любовь, без которой не жить. – Столетов тяжело вздохнул. – Вот теперь ты умный, да? Старый хрен ты у разбитого корыта!
Бывший «важняк» прокуратуры Союза, бывший муж красавицы-жены. Все, что у тебя было и есть – эта вот сумасбродная пигалица. И уж коли это до тебя дошло, сумей раствориться в дочери, или ты погиб, старый. Попробуй жить ее проблемами, хоть раз в жизни попробуй", – сказал сам себе Столетов.
Настя озиралась по сторонам, отделенная от него стайкой иностранных туристов пенсионного возраста. Гид тыкал зонтиком в потолочные росписи, фарфоровые бабульки с сиреневыми волосами и жердеподобные мужики в клечатых штанах восхищенно цокали языками и щелкали фотоаппаратами.
«Как дети, ей-богу! – подумал Столетов. – Неужели не догадываются, что наше метро уподобилось египетским пирамидам? Ветшающий памятник былого могущества. Вообще-то показательно. У нас в таком возрасте мыкаются на пенсию или сигареты у метро продают. А у них только жить начинают. Разъезжают по всему миру, как по филиалу Национальной галереи. И еще наши спорят, кто выиграл в третьей стадии мировой войны».
– Пап, ну ты даешь! – Настя подлетела и, привстав на цыпочки, чмокнула в щеку едва успевшего подняться Столетова.
– Настюха, что люди подумают!
– А! Очень даже хорошо подумают. Про меня – что не дура и нашла себе спонсора. А про тебя – что, в отличие от избитой истины, и борозды не портишь, и пашешь глубоко. Иначе такую бы не удержал.
– Ох, языкатая ты, в маму, – вздохнул Столетов.
– Зато умная – в папу. – Она потерлась носом о его ухо, и у Столетова от этой сохранившейся у них с детства игры сладко заныло сердце. – Сядем?
– Давай, а то ноги не выдержат.
– Папуль, – Настя осмотрела вестибюль. – А почему именно здесь, почему не дома?
– Хм. Педагогический прием, – улыбнулся Столетов. – Учу жизни.
– Жалеешь, что я не родилась мальчишкой?
– Что ты! Я тебя сразу полюбил. Ты родилась красавицей. С гладкой белой кожей, а не сморщенным ободранным крольчонком, как большинство.
– А ты комплиментируй, комплиментируй, мне нравится. – Настя широко и по-детски счастливо улыбнулась. Перевирать слова любила с детства, встревоженная мама даже к логопеду таскала. Столетов сообразил, что так наружу выходит скрываемая Настей застенчивость, и сам включился в эту игру. Дочка еще больше полюбила его, а он узнал, что жены ревнуют не только к другим бабам, но и к родным детям. – Красиво ухаживать сейчас уже не умеют, – вздохнула Настя.Раньше думала, что это от безденежья, а теперь убеждена – от врожденного плебейства. – Она распахнула плащ. – Ой, душно как.
– Потерпи пять минут. – Столетов придвинулся ближе, чтобы она расслышала его сквозь вой проносящихся мимо поездов. – Это место на языке профи называется «карман». Видишь, скамейка крайняя. Рядом никто специально подготовленный не подсядет. Записать разговор в таком бедламе практически невозможно. И главное, через десять минут в лицо запоминаешь всех, кто остался в вестибюле.
Профессионалы из наружного наблюдения боятся «карманов», как огня. Это же не парк, где человек может просидеть весь день рядом с тобой, не вызывая подозрений. Все свои встречи старайся проводить в таких вот местах, где «чужой» не имеет мотивов надолго задержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95