Возьми меч и сражайся: я не убиваю безоружных. И что мне сокровища? Да, я возьму Сильмариллы, цену крови. Но твою жизнь — прежде. Ты умрешь.
Лицо Короля Нолдор было почти радостным. Он не боялся умереть — и не потому, что не знал смерти; в его глазах был отблеск безумия:
— Не так-то просто взять мою жизнь, исчадье Тьмы!
Вала внезапно понял — Финве знает, что будет убит. Воистину, не труса полюбила Таили.
— А о цене крови… Ложь, как всегда! Ложь, ложь! Не ты создал их, у тебя нет никакого права на эти камни! Красивыми словами ты прикрываешь алчность. Ты же просто вор, скажи прямо — отдай камни, ибо я возжаждал их, — так уж честнее будет!
Финве захохотал, стиснул зубы — так загоняют в горло крик боли. На его губах застыла вызывающая усмешка, а в глазах стояла боль.
— Я не собираюсь переубеждать тебя. Довольно того, что вы отняли у меня самое дорогое. Думаешь, я не читал того, что было в сожженных книгах? Не знал того, — с каждым словом голос Мелькора становился все резче и громче, — не знал того, кто должен был создать эти камни и наполнить их живым светом? Да, Феанаро сделал это, но это не его замысел!
— Ложь!
— Ты отлично знаешь, что нет. И знаешь, что заплатишь. Цена крови — за их кровь. Твоя жизнь — за их жизни. Самое дорогое — за самое дорогое.
— Я рад, что это сделал! Да, рад! Теперь ты не властен над ними! А жизнь — если ты считаешь, что она теперь, после смерти Мириэль, дорога мне, даже при всей моей любви к Индис, — то ты просчитался, Враг. Ну, к делу!
Мечи скрестились. Вала бился молча, Финве наносил удары с безумными яростными криками.
— Да! Я рад! Тысячу раз… я сделал бы… то же самое!
Их лица были совсем рядом — глаза в глаза — над скрещенными мечами.
— Даже, — выдохнул Вала, — Мириэль? И ее — тоже?!
— Не-ет, — засмеялся Нолдо, — это ты убил ее! Ты! Ты извратил их души и сломал ее сердце! По твоей вине она мертва! Не будь тебя — не было бы этих смертей!
На миг мелькнула безумная мысль — говорить с ним. Заставить понять. В следующую секунду понял — бесполезно. Не место, не время, и душа — нарочито глухая. А потом снова увидел — тех… «Даже ради Таили. Даже из-за молений ее не будет тебе пощады. Ведь она — вспомнила. Теперь знает — за что. Но Феанаро я не трону. Это — ее кровь…»
— Ты умрешь, — еле слышно молвил он. Больше до конца поединка он не произнес ни слова.
Следующая рана, нанесенная Мелькором, пришлась в живот, и Финве, выронив меч, рухнул под ноги Бессмертному. Мелькор склонился над ним.
— Вспомни их боль. Ведь ты видел, как они умирали.
Глаза Финве затянула смертная поволока. Но он не стонал — он слишком ненавидел врага. «Они тоже не кричали…»
— Да. Непозволительно так мучиться живому существу, — с горькой усмешкой сказал Мелькор. И быстро нанес эльфу последний удар — в сердце.
Еще несколько секунд жизнь цеплялась за холодеющее тело, и губы едва заметно шевельнулись. Вала вздрогнул, поняв, какое имя умирало на стынущих губах.
«Мириэль…»
Он отвернулся и пошел прочь.
Ну что ж, я уже читал, что он не был всепрощающ. Но мне не кажется, что достойно мстить слабейшему из врагов — а он именно со слабейшего и начал. Если Финве совершил преступление, не осознавая, что творил, — так ребенок убивает паука, — так не убивать же за это ребенка? Объяснить, заставить понять — куда честнее и благороднее.
Да, зато мстить — проще.
И с той же изощренной жестокостью — чтобы умирал в муках.
Что же Возлюбивший Мир так легко уподобляется своим не знающим жалости братьям? Что же он так убивает возлюбленного Таили, своей ученицы?
…Он возвращался в Эндорэ, и с собой уносил он Сильмариллы — цену крови. И камни жгли ладонь его, как раскаленные уголья — не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет; но он лишь крепче стискивал руку.
Тварь по-прежнему следовала за ним. Она ощущала свою силу — силу, данную ей не-Тьмой Дерев. И когда Мелькор остановился, она бросилась на него.
Он знал, что будет так, он был готов к этому. Но жгучая боль лишала сил. Он чувствовал единственное желание Твари: уйти, вырваться за пределы мира. И знал: этого не должно произойти.
Сейчас они были равны по силе, и, чтобы стать сильнее, Твари нужно было только одно: Сильмариллы, последняя частица не-Тьмы Валинора.
— Ты не получишь их, — сказал Мелькор.
Он произнес Слово Огня; и огненное кольцо сомкнулось вокруг них, и Тварь бессильна была покинуть его.
Он произнес Слово Тьмы; и Тьма стала щитом ему, и Тварь отступила к границе огненного круга.
Он терял силы; связанный с Ардой велением Эру, он не мог черпать силы из Эа за гранью мира. Казалось, чей-то услужливый голос подсказывал ему: возьми силу Арды, ведь ты можешь сделать это, ты — истинный Властелин Арды. Но он гнал эту мысль: сделать так значило разрушить, обратить в ничто часть мира. Короля Мира это не остановило бы; но Возлюбивший сказал — «нет». И теперь он мог рассчитывать только на себя.
Ты же сам ее призвал! Призвал в столь любимую тобой Арду! Не легче ли было вообще эту тварь не звать? А теперь — либо Арду разносить, либо оставлять в живых Унголиант — стало быть, отдавать Арду Пустоте.
Воистину, мудрое решение. Ничего не скажешь. Велик ты, Учитель.
Боль обессиливала — но и не давала утратить власть над собой. Он произнес Слово Образа; и, взвыв в отчаянье и ярости, Тварь обрела образ огромной паучихи, тысячеглазого серого чудовища.
Он произнес Слово Земли; и Тварь обрела смертную плоть. И, шипя от ненависти, она рванулась к Мелькору: тот лишь успел поднять руку, защищаясь от удара, и загнутый острый коготь, лязгнув, скользнул по железу наручника; Мелькор заметил на острие каплю молочно-белого яда.
Оставалось произнести только Слово Смерти, но у него уже не было сил. Отступившая Тварь подобралась для прыжка. И тогда Мелькор крикнул, и эхом отразился крик его от стен черных гор, и, казалось, сама земля дрогнула, словно ощутила Арда боль и муку Возлюбившего этот мир.
А ощутил бы он боль и муку Арды, когда ее стала бы терзать эта тварь? Так что поделом ему и мука эта, и боль. Жаль только, что урок впрок не пошел.
И черные горы помнили голос Мелькора и его боль. Эхом стала эта память; и Ламмот, Великое Эхо, звалась с той поры долина.
И зов Властелина услышали Ахэрэ. Пламенным смерчем, жгучей бурей пронеслись они над землей; и вступили в круг огня; и огненными бичами гнали они прочь Тварь из Пустоты — Унголиант. Там, где проползала она, надолго земля осталась мертвой от крови Унголиант — молочно-белого яда. В Горах Ужаса, Эред Горгорот, в самой глубокой пещере укрылась она от огненных бичей, и с той поры никто и никогда не видел ее, потому неизвестно, как сгинула Унголиант, порождение не-Бытия.
Некоторые предания утверждают, что с ней покончил Верен. Без всяких там Слов Смерти. Простым добрым мечом.
А я был страшно зол. Хорошо, что я сейчас не говорю с Борондиром. Но я боюсь, что однажды не сдержусь.
ГЛАВА 17
Месяц гваэрон, день 3-й
Странно на меня действует эта Книга. Как в лихорадке бросает то в жар, то в холод, так и сейчас — только-только я начинаю верить во что-то, как следующая повесть приводит меня в такое раздражение своей несообразностью, что сразу хочется выругаться и все бросить.
К тому же очень много непонятного и путаного. Вот зачем Мелькору Сильмариллы? Что это для него? Цена крови? Камни не-Света, зародыш Пустоты?
Я спросил Борондира. И уверился лишний раз в том, о чем прежде подозревал. Поскольку Книга составлена из разрозненных отрывков, в которых многие события излагаются по-разному, где иногда перепутаны понятия, необходимо, чтобы кто-то все это толковал. Толкование существует. Этому обучают (правда, Борондир не сказал этого напрямую, но достаточно прозрачно намекнул).
И после этого вы будете говорить, что у вас нет канона?
А если кто начнет толковать историю Сильмариллов, к примеру, неканонически — скажем, с той точки зрения, что Мелькор просто захотел забрать их себе?
У вас все точно так же, как и у нас, и не надовставать в позу оскорбленного.
Так вот, по толкованию Борондира, Валинор был отгорожен от мира, накрыт как бы куполом, порожденным Пустотой, — нечто вроде той Стены Ночи, оболочки Пустоты, якобы окружающей Арду. И источником той Пустоты были как раз Деревья Валинора, источавшие не-Свет. Погубив их, он закрыл Пустоте путь в Арду и спас ее. Сильмариллы тоже заключали в себе не-Свет и были смертельно опасны для Арды. Потому он и забрал их и носил в короне, чтобы его сила удерживала Пустоту, не позволяя ей вырваться наружу.
Однако Унголиант в Арду он таки призвал. А она — воплощенная Пустота.
Борондир ответил — воплощенное может быть уничтожено, что в конце концов и вышло.
Я спросил — стало быть, звезда Эарендил — это не-Свет?
Борондир ответил — нет, это именно Свет, поскольку Пустота была побеждена, уничтожена кровью Берена — Человека, Лютиэн — эльфа и Мелькора — Валы. Всем это стоило жизни.
Честно говоря, я был в странном состоянии. Я даже не могу сейчас его описать. И не стану.
…А страницы шелестят и шелестят. Иногда словно осенние листья под ногою, иногда звонко, как прогоревшие угли, иногда переворачиваются беззвучно, словно падает пепел. Таково время. Это оно сейчас оставляет на моих пальцах тонкий запах тлена и горечи, запах засушенного цветка, уже потерявшего свой цвет, ломкого от старости, выпавшего из Книги. Кто-то бережно хранил его, и я осторожно кладу его назад, между листами. Он куда убедительнее, чем целые тома рукописей. Запах засушенных цветов — он особенный. Может, это запах почти растаявших воспоминаний, ушедшего времени… Странно. Я обыкновенный человек, во мне нет ничего возвышенного, я не слишком поддаюсь чувствам — скорее доводам разума, а вот думаю о цветке, об ушедшем времени, о чем-то неощутимом. Или я меняюсь? Или все же в этой Книге есть какое-то колдовство? Вряд ли. Вряд ли… Душа, как ветер над развалинами…
Пергамент. Ах'энн. Название вписано другой рукой, как и многие заголовки этой Книги. Похоже на страницы из чьего-то дневника или воспоминания.
АЛХОР-ЭРН — ВОЛК-ОДИНОЧЕСТВО
Тепло угасало. Близилась зима. Близилась — но еще была далеко. Еще долго будет туман в низинах, а трава не скоро пожухнет, и не скоро в клочья поблекшего ковыля набьется снежная крупа. Еще не падают листья, хотя леса уже светлы…
Одиночество.
Самый страшный собеседник — ты сам. Этот собеседник видит ложь, его не обманешь, сколько ни уговаривай — не убедишь.
— Он приказал мне уходить.
— А ты и обрадовался? Такой удобный приказ! Такой послушный ученик!
— Нет.
— Тогда почему же так охотно ушел?
— А это что-нибудь изменило бы? Ничего. Только не осталось бы вообще никого. И ничего. И все было бы зря. Все, что он сделал.
— А что он сделал-то? Ты сам-то можешь сказать? Думаешь, ты сумеешь что-то продолжить?
— Я не хочу и не могу ни судить, ни взвешивать. Мне было хорошо среди Эллери. Они меня любили — и я любил их. Разве этого мало? Я не хочу думать, правильно ли все было и ради чего. И что я буду делать теперь.
— Значит, теперь тебе нечего и некого любить? И что? Теперь опустишь руки? Все пропало? Незачем жить и делать что-то вообще? Так?
— Не знаю. Не знаю. Не хочу думать.
— Не хочешь? Они любили тебя — а ты ушел, когда они умирали.
— Я учил их защищать себя.
— И что? Им это помогло? А если бы они просто сдались — может, они остались бы жить?
— Не знаю.
— А если бы вы оба — и твой учитель, и ты, сдались бы на милость Валар — может, ИХ оставили бы жить?
— Не знаю!
— Ты так легко принял чужую жертву, ученик.
— Он приказал мне! Если бы я не ушел — кто продолжил бы?
— А что ты собираешься продолжать? Что? Ты сам хоть что-то можешь? И с кем? И зачем? Чтобы кончилось точно так же?
— Не знаю!
— И почему ты думаешь, что ты — избран? Что именно ты способен что-то сделать вообще? Почему ты не сказал — пусть уйдут другие? Пусть они хранят твое учение, пусть они творят — ведь все делалось именно для НИХ. А ты — принял. Как принимал их дружбу, их любовь. И смерть — тоже принял. Прекрасный друг…
— Не знаю! Он велел — мне… Я не мог медлить… Я же вернулся, я здесь!
— И что? Поздно. Поздно! Время не поворачивается вспять. Этого не можешь ни ты, ни он. Все кончено.
— Нет! Замолчи!
— Кто — замолчи? Я — это ты. Ты можешь разделить себя на две половины? А?
— Не могу. Не могу! Замолчи! Да, может, я сделал страшную ошибку. И я — не избран. Но сейчас остался только я. И те восемь. И я сделаю, что могу…
— А что ты можешь? А?
— Не знаю!!!
Возвращаться туда, где ты некогда был счастлив, — тяжело. Он впервые испытал это, когда дождливым вечером вернулся в Долину, которую уже нельзя было назвать Лаан Гэлломэ. Там ничего не было. Даже мертвых. Только черная земля, покрытая маленькими холмиками. Это была не та долина. Просто совершенно иное место. Та была где-то еще. Неестественное спокойствие овладело им. Конечно, это не то место. Долина есть — где-то еще. Он найдет. Он снова увидит деревянный город, снова будут все друзья, снова, снова…
Мертвый покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Лицо Короля Нолдор было почти радостным. Он не боялся умереть — и не потому, что не знал смерти; в его глазах был отблеск безумия:
— Не так-то просто взять мою жизнь, исчадье Тьмы!
Вала внезапно понял — Финве знает, что будет убит. Воистину, не труса полюбила Таили.
— А о цене крови… Ложь, как всегда! Ложь, ложь! Не ты создал их, у тебя нет никакого права на эти камни! Красивыми словами ты прикрываешь алчность. Ты же просто вор, скажи прямо — отдай камни, ибо я возжаждал их, — так уж честнее будет!
Финве захохотал, стиснул зубы — так загоняют в горло крик боли. На его губах застыла вызывающая усмешка, а в глазах стояла боль.
— Я не собираюсь переубеждать тебя. Довольно того, что вы отняли у меня самое дорогое. Думаешь, я не читал того, что было в сожженных книгах? Не знал того, — с каждым словом голос Мелькора становился все резче и громче, — не знал того, кто должен был создать эти камни и наполнить их живым светом? Да, Феанаро сделал это, но это не его замысел!
— Ложь!
— Ты отлично знаешь, что нет. И знаешь, что заплатишь. Цена крови — за их кровь. Твоя жизнь — за их жизни. Самое дорогое — за самое дорогое.
— Я рад, что это сделал! Да, рад! Теперь ты не властен над ними! А жизнь — если ты считаешь, что она теперь, после смерти Мириэль, дорога мне, даже при всей моей любви к Индис, — то ты просчитался, Враг. Ну, к делу!
Мечи скрестились. Вала бился молча, Финве наносил удары с безумными яростными криками.
— Да! Я рад! Тысячу раз… я сделал бы… то же самое!
Их лица были совсем рядом — глаза в глаза — над скрещенными мечами.
— Даже, — выдохнул Вала, — Мириэль? И ее — тоже?!
— Не-ет, — засмеялся Нолдо, — это ты убил ее! Ты! Ты извратил их души и сломал ее сердце! По твоей вине она мертва! Не будь тебя — не было бы этих смертей!
На миг мелькнула безумная мысль — говорить с ним. Заставить понять. В следующую секунду понял — бесполезно. Не место, не время, и душа — нарочито глухая. А потом снова увидел — тех… «Даже ради Таили. Даже из-за молений ее не будет тебе пощады. Ведь она — вспомнила. Теперь знает — за что. Но Феанаро я не трону. Это — ее кровь…»
— Ты умрешь, — еле слышно молвил он. Больше до конца поединка он не произнес ни слова.
Следующая рана, нанесенная Мелькором, пришлась в живот, и Финве, выронив меч, рухнул под ноги Бессмертному. Мелькор склонился над ним.
— Вспомни их боль. Ведь ты видел, как они умирали.
Глаза Финве затянула смертная поволока. Но он не стонал — он слишком ненавидел врага. «Они тоже не кричали…»
— Да. Непозволительно так мучиться живому существу, — с горькой усмешкой сказал Мелькор. И быстро нанес эльфу последний удар — в сердце.
Еще несколько секунд жизнь цеплялась за холодеющее тело, и губы едва заметно шевельнулись. Вала вздрогнул, поняв, какое имя умирало на стынущих губах.
«Мириэль…»
Он отвернулся и пошел прочь.
Ну что ж, я уже читал, что он не был всепрощающ. Но мне не кажется, что достойно мстить слабейшему из врагов — а он именно со слабейшего и начал. Если Финве совершил преступление, не осознавая, что творил, — так ребенок убивает паука, — так не убивать же за это ребенка? Объяснить, заставить понять — куда честнее и благороднее.
Да, зато мстить — проще.
И с той же изощренной жестокостью — чтобы умирал в муках.
Что же Возлюбивший Мир так легко уподобляется своим не знающим жалости братьям? Что же он так убивает возлюбленного Таили, своей ученицы?
…Он возвращался в Эндорэ, и с собой уносил он Сильмариллы — цену крови. И камни жгли ладонь его, как раскаленные уголья — не-Тьма враждебнее Тьме, чем Свет; но он лишь крепче стискивал руку.
Тварь по-прежнему следовала за ним. Она ощущала свою силу — силу, данную ей не-Тьмой Дерев. И когда Мелькор остановился, она бросилась на него.
Он знал, что будет так, он был готов к этому. Но жгучая боль лишала сил. Он чувствовал единственное желание Твари: уйти, вырваться за пределы мира. И знал: этого не должно произойти.
Сейчас они были равны по силе, и, чтобы стать сильнее, Твари нужно было только одно: Сильмариллы, последняя частица не-Тьмы Валинора.
— Ты не получишь их, — сказал Мелькор.
Он произнес Слово Огня; и огненное кольцо сомкнулось вокруг них, и Тварь бессильна была покинуть его.
Он произнес Слово Тьмы; и Тьма стала щитом ему, и Тварь отступила к границе огненного круга.
Он терял силы; связанный с Ардой велением Эру, он не мог черпать силы из Эа за гранью мира. Казалось, чей-то услужливый голос подсказывал ему: возьми силу Арды, ведь ты можешь сделать это, ты — истинный Властелин Арды. Но он гнал эту мысль: сделать так значило разрушить, обратить в ничто часть мира. Короля Мира это не остановило бы; но Возлюбивший сказал — «нет». И теперь он мог рассчитывать только на себя.
Ты же сам ее призвал! Призвал в столь любимую тобой Арду! Не легче ли было вообще эту тварь не звать? А теперь — либо Арду разносить, либо оставлять в живых Унголиант — стало быть, отдавать Арду Пустоте.
Воистину, мудрое решение. Ничего не скажешь. Велик ты, Учитель.
Боль обессиливала — но и не давала утратить власть над собой. Он произнес Слово Образа; и, взвыв в отчаянье и ярости, Тварь обрела образ огромной паучихи, тысячеглазого серого чудовища.
Он произнес Слово Земли; и Тварь обрела смертную плоть. И, шипя от ненависти, она рванулась к Мелькору: тот лишь успел поднять руку, защищаясь от удара, и загнутый острый коготь, лязгнув, скользнул по железу наручника; Мелькор заметил на острие каплю молочно-белого яда.
Оставалось произнести только Слово Смерти, но у него уже не было сил. Отступившая Тварь подобралась для прыжка. И тогда Мелькор крикнул, и эхом отразился крик его от стен черных гор, и, казалось, сама земля дрогнула, словно ощутила Арда боль и муку Возлюбившего этот мир.
А ощутил бы он боль и муку Арды, когда ее стала бы терзать эта тварь? Так что поделом ему и мука эта, и боль. Жаль только, что урок впрок не пошел.
И черные горы помнили голос Мелькора и его боль. Эхом стала эта память; и Ламмот, Великое Эхо, звалась с той поры долина.
И зов Властелина услышали Ахэрэ. Пламенным смерчем, жгучей бурей пронеслись они над землей; и вступили в круг огня; и огненными бичами гнали они прочь Тварь из Пустоты — Унголиант. Там, где проползала она, надолго земля осталась мертвой от крови Унголиант — молочно-белого яда. В Горах Ужаса, Эред Горгорот, в самой глубокой пещере укрылась она от огненных бичей, и с той поры никто и никогда не видел ее, потому неизвестно, как сгинула Унголиант, порождение не-Бытия.
Некоторые предания утверждают, что с ней покончил Верен. Без всяких там Слов Смерти. Простым добрым мечом.
А я был страшно зол. Хорошо, что я сейчас не говорю с Борондиром. Но я боюсь, что однажды не сдержусь.
ГЛАВА 17
Месяц гваэрон, день 3-й
Странно на меня действует эта Книга. Как в лихорадке бросает то в жар, то в холод, так и сейчас — только-только я начинаю верить во что-то, как следующая повесть приводит меня в такое раздражение своей несообразностью, что сразу хочется выругаться и все бросить.
К тому же очень много непонятного и путаного. Вот зачем Мелькору Сильмариллы? Что это для него? Цена крови? Камни не-Света, зародыш Пустоты?
Я спросил Борондира. И уверился лишний раз в том, о чем прежде подозревал. Поскольку Книга составлена из разрозненных отрывков, в которых многие события излагаются по-разному, где иногда перепутаны понятия, необходимо, чтобы кто-то все это толковал. Толкование существует. Этому обучают (правда, Борондир не сказал этого напрямую, но достаточно прозрачно намекнул).
И после этого вы будете говорить, что у вас нет канона?
А если кто начнет толковать историю Сильмариллов, к примеру, неканонически — скажем, с той точки зрения, что Мелькор просто захотел забрать их себе?
У вас все точно так же, как и у нас, и не надовставать в позу оскорбленного.
Так вот, по толкованию Борондира, Валинор был отгорожен от мира, накрыт как бы куполом, порожденным Пустотой, — нечто вроде той Стены Ночи, оболочки Пустоты, якобы окружающей Арду. И источником той Пустоты были как раз Деревья Валинора, источавшие не-Свет. Погубив их, он закрыл Пустоте путь в Арду и спас ее. Сильмариллы тоже заключали в себе не-Свет и были смертельно опасны для Арды. Потому он и забрал их и носил в короне, чтобы его сила удерживала Пустоту, не позволяя ей вырваться наружу.
Однако Унголиант в Арду он таки призвал. А она — воплощенная Пустота.
Борондир ответил — воплощенное может быть уничтожено, что в конце концов и вышло.
Я спросил — стало быть, звезда Эарендил — это не-Свет?
Борондир ответил — нет, это именно Свет, поскольку Пустота была побеждена, уничтожена кровью Берена — Человека, Лютиэн — эльфа и Мелькора — Валы. Всем это стоило жизни.
Честно говоря, я был в странном состоянии. Я даже не могу сейчас его описать. И не стану.
…А страницы шелестят и шелестят. Иногда словно осенние листья под ногою, иногда звонко, как прогоревшие угли, иногда переворачиваются беззвучно, словно падает пепел. Таково время. Это оно сейчас оставляет на моих пальцах тонкий запах тлена и горечи, запах засушенного цветка, уже потерявшего свой цвет, ломкого от старости, выпавшего из Книги. Кто-то бережно хранил его, и я осторожно кладу его назад, между листами. Он куда убедительнее, чем целые тома рукописей. Запах засушенных цветов — он особенный. Может, это запах почти растаявших воспоминаний, ушедшего времени… Странно. Я обыкновенный человек, во мне нет ничего возвышенного, я не слишком поддаюсь чувствам — скорее доводам разума, а вот думаю о цветке, об ушедшем времени, о чем-то неощутимом. Или я меняюсь? Или все же в этой Книге есть какое-то колдовство? Вряд ли. Вряд ли… Душа, как ветер над развалинами…
Пергамент. Ах'энн. Название вписано другой рукой, как и многие заголовки этой Книги. Похоже на страницы из чьего-то дневника или воспоминания.
АЛХОР-ЭРН — ВОЛК-ОДИНОЧЕСТВО
Тепло угасало. Близилась зима. Близилась — но еще была далеко. Еще долго будет туман в низинах, а трава не скоро пожухнет, и не скоро в клочья поблекшего ковыля набьется снежная крупа. Еще не падают листья, хотя леса уже светлы…
Одиночество.
Самый страшный собеседник — ты сам. Этот собеседник видит ложь, его не обманешь, сколько ни уговаривай — не убедишь.
— Он приказал мне уходить.
— А ты и обрадовался? Такой удобный приказ! Такой послушный ученик!
— Нет.
— Тогда почему же так охотно ушел?
— А это что-нибудь изменило бы? Ничего. Только не осталось бы вообще никого. И ничего. И все было бы зря. Все, что он сделал.
— А что он сделал-то? Ты сам-то можешь сказать? Думаешь, ты сумеешь что-то продолжить?
— Я не хочу и не могу ни судить, ни взвешивать. Мне было хорошо среди Эллери. Они меня любили — и я любил их. Разве этого мало? Я не хочу думать, правильно ли все было и ради чего. И что я буду делать теперь.
— Значит, теперь тебе нечего и некого любить? И что? Теперь опустишь руки? Все пропало? Незачем жить и делать что-то вообще? Так?
— Не знаю. Не знаю. Не хочу думать.
— Не хочешь? Они любили тебя — а ты ушел, когда они умирали.
— Я учил их защищать себя.
— И что? Им это помогло? А если бы они просто сдались — может, они остались бы жить?
— Не знаю.
— А если бы вы оба — и твой учитель, и ты, сдались бы на милость Валар — может, ИХ оставили бы жить?
— Не знаю!
— Ты так легко принял чужую жертву, ученик.
— Он приказал мне! Если бы я не ушел — кто продолжил бы?
— А что ты собираешься продолжать? Что? Ты сам хоть что-то можешь? И с кем? И зачем? Чтобы кончилось точно так же?
— Не знаю!
— И почему ты думаешь, что ты — избран? Что именно ты способен что-то сделать вообще? Почему ты не сказал — пусть уйдут другие? Пусть они хранят твое учение, пусть они творят — ведь все делалось именно для НИХ. А ты — принял. Как принимал их дружбу, их любовь. И смерть — тоже принял. Прекрасный друг…
— Не знаю! Он велел — мне… Я не мог медлить… Я же вернулся, я здесь!
— И что? Поздно. Поздно! Время не поворачивается вспять. Этого не можешь ни ты, ни он. Все кончено.
— Нет! Замолчи!
— Кто — замолчи? Я — это ты. Ты можешь разделить себя на две половины? А?
— Не могу. Не могу! Замолчи! Да, может, я сделал страшную ошибку. И я — не избран. Но сейчас остался только я. И те восемь. И я сделаю, что могу…
— А что ты можешь? А?
— Не знаю!!!
Возвращаться туда, где ты некогда был счастлив, — тяжело. Он впервые испытал это, когда дождливым вечером вернулся в Долину, которую уже нельзя было назвать Лаан Гэлломэ. Там ничего не было. Даже мертвых. Только черная земля, покрытая маленькими холмиками. Это была не та долина. Просто совершенно иное место. Та была где-то еще. Неестественное спокойствие овладело им. Конечно, это не то место. Долина есть — где-то еще. Он найдет. Он снова увидит деревянный город, снова будут все друзья, снова, снова…
Мертвый покой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96