Первоначально Высший Совет составляли пятеро братьев — отпрысков первого императора! Все мы стебли одного корня, Тасайо, — обведя зал рукой, заключила Мара. — Если хорошенько поворошить прошлое, то выяснится, что так или иначе, но все главенствующие семьи крупных кланов состоят в родстве.
Рядом с Марой прозвучал голос властителя Ксакатекаса:
— Я действую ради блага Империи!
Он присоединился к двум вельможам, стоявшим на ступенях помоста, и, следуя их примеру, передал Ичиндару свой жезл предводителя клана Ксакала.
Сверкнув золотом доспехов, Ичиндар воздел руки, и все заметили, что он держит не три, а четыре жезла.
— Сегодня утром, Тасайо, я получил жезл клана Омекан! — выкрикнул император достаточно громко, чтобы нарастающий шум растревоженного зала не заглушил его слова. — Прими это во внимание и поостерегись: я располагаю голосами четверых претендентов на бело-золотой трон.
Прежде чем склониться перед неизбежностью, Джиро из Анасати бросил на Мару взгляд, в котором пылала неприкрытая ненависть.
— Ничего не поделать, Тасайо, так распорядилась судьба. — С этими словами второй из злейших врагов Мары покинул властителя Минванаби.
Его отступничество вызвало повальное бегство правителей клана Ионани, и вскоре вокруг Тасайо осталась лишь жалкая горстка вассалов и вконец запуганных приспешников.
Но внезапно дрогнул даже один из них. Когда он сделал шаг вниз по лестнице, желая примкнуть к тем, кто окружал возвышение, Тасайо дал волю ярости:
— Барули Кеотара! Ты позоришь имя своего отца! Он всю жизнь хранил незыблемую верность дому Минванаби, а твое малодушие пятнает его память!
Красивый и в громоздком парадном наряде, что удавалось очень немногим мужчинам, Барули небрежно крутанулся на каблуках:
— Пятнает, вот как? И это говорит человек, чья семья пыталась однажды вероломно использовать меня как орудие, чтобы погубить властительницу Мару? Да ведь ни ты, ни Десио никогда не относились ко мне, своему исправному вассалу, с таким великодушием, какого удостоила меня эта госпожа, и как раз тогда, когда я был повержен ею во прах! — Барули с презрением сплюнул в сторону Тасайо. — Я покончил с Минванаби.
— Я еще увижу поля твоих предков, засыпанные солью, а твой натами — в осколках! — вскричал Тасайо в пароксизме ярости.
Его угрозы не поколебали молодого Барули: он удалился, не оглядываясь, и, дойдя до Мары, перед всем залом поклонился ей.
— Кое-кто способен заявить, что нынче ты изменила фамильной чести, госпожа Мара. — Он улыбнулся. — Но не я. Несмотря на наши прошлые разногласия, я убежден, что ты воистину служишь Империи. Пусть с этого дня и навеки между нами установится мир.
Мара улыбнулась в ответ:
— Перед Высшим Советом я подтверждаю дружеский союз между Кеотарой и Акомой.
Глаза Тасайо метали молнии — рушились все его планы.
— Допустим, сегодня тебе удалось сыграть на руку Ичиндару, Мара, но это не конец. Я дал слово, что ты будешь в безопасности, пока не вернешься домой, но как только мои дозорные донесут, что твоя нога ступила на землю Акомы, я брошу против тебя всю мощь Минванаби. И не только. — Он резко развернулся к тем, кто остался при нем. — Я взываю к чести клана! Акома опозорила Империю и клан Хонсони! Война клану Хадама!
— Запрещаю! — немедленно откликнулся Ичиндар.
Губы Тасайо искривились от лютой злобы.
— У меня пятьдесят тысяч солдат, готовых выступить по моему приказу.
Считалось предосудительным обнажать клинки в Палате, но властитель Минванаби презрел обычай и для вящей убедительности вытащил меч. Лезвие драгоценного металлического клинка заиграло огнем. В зале поднялся гомон, но голос, не раз перекрывавший шум сражения, услышали все.
— Ичиндар! Если ты хочешь положить конец спору, давай сделаем это на поле битвы! Посмотрим, останутся ли тогда с тобой твои прихвостни! — потребовал Тасайо, уже не пытаясь сдержать ярость.
Мара похолодела. Перед ней стоял безумец: он предпочитал превратить страну в пепелище, лишь бы не допустить торжества соперника. Оцепенев от того, что ее худшие ночные кошмары сбываются наяву, Мара закрыла глаза, пряча боль: да, прихотью богов ее надежды разбиты. Из-за ее гордыни, из-за безрассудной попытки перебороть судьбу погибнет не только Акома. Она увлекла за собой в пропасть цвет аристократии Империи, и к убийственному пониманию этой истины добавлялось собственное нестерпимое горе: не настанет для Айяки пора возмужания, и дитя, зачатое от Кевина, не возвестит первым криком о своем появлении на свет.
Угнетало сознание своей ответственности: ведь если смотреть правде в глаза, только по ее вине все сложилось так плачевно. Ее народ стоял на пороге гражданской войны.
Как сквозь сон, до Мары доносился тихий голос Ичиндара: он обращался к ней, пытаясь ее подбодрить. Не в силах выговорить ни слова, она повернулась к императору, чтобы поклоном выразить признательность. Обнаружив, что юный монарх не выказывает признаков страха, Мара заставила себя заговорить:
— Акома в твоем распоряжении, государь.
И сразу же вслед за ней многие властители принялись заверять Ичиндара в своей поддержке, другие же, напротив, отодвигались от своих соседей: вот-вот воцарится кровавый хаос, и не каждый считал благоразумным обнаруживать перед всеми, на чьей он стороне. Те, кто не желал ввязываться в грядущую стычку, предусмотрительно постарались, чтобы их не причислили ни к одному из противоборствующих лагерей.
В это мгновение раздался голос, в котором звучала безграничная уверенность в праве повелевать:
— Войны не будет!
Шум в зале затих. Мара глядела во все глаза, пытаясь выяснить причину наступившей тишины. Окружавшие ее вельможи, не веря глазам своим, уставились куда-то вверх.
Появившиеся одновременно из всех входов, расположенных по кругу верхнего яруса, и из всех боковых дверей, в зал спускались десятки одетых в черное фигур. Двигаясь сверхъестественно бесшумно, Всемогущие беспрепятственно достигли нижнего яруса Палаты Совета.
Слово магов было законом; перед ним пасовала мощь любой армии. Все помнили, что натворил на стадионе всего лишь один неофит, посвященный в таинства черноризцев, и потому среди присутствующих не нашлось глупцов, желающих пойти наперекор воле Ассамблеи. Тасайо в бессильном гневе застыл на месте, ясно сознавая, что он погиб. Вся краска сбежала с его лица, когда он вложил меч в ножны.
Вокруг сторонников императора сомкнулись кольцом полсотни магов. Их предводитель приветствовал властительницу Акомы официальным кивком. Мара узнала в нем Фумиту и вздрогнула: ведь он присутствовал при ее разговоре с Камацу от начала до конца! Сейчас рядом с ним стояли двое магов: один — приземистый и очень тучный, а второй — тощий, с угловатыми чертами лица. Под их суровыми бесстрастными взглядами, исполненными непостижимой силы, на нее вдруг накатила волна панического страха: нет сомнений, они пришли за ней, чтобы покарать за непростительную дерзость.
Спора нет, властителя Тасайо обуревало бешеное честолюбие, но и сама она ничем не лучше его. Ведь именно она в слепой самонадеянности посягнула на традиционные устои своего мира. Однако маг не спешил осуждать Мару. Остановившись между ней и заклятым врагом Акомы, Фумита обратился ко всему собранию:
— Мы говорим от имени Ассамблеи и оглашаем ее решение. Мара из Акомы действовала ради блага Империи. С благородным самоотречением она подвергла опасности собственную жизнь, дабы предотвратить раздор в стране. С этого момента ее жизнь священна!
Как только Фумита умолк, слово взял его дородный собрат:
— Наши мнения во многом расходятся, но одно должно быть ясно всем: мы не допустим гражданской войны.
Последним говорил худощавый маг:
— Тасайо из Минванаби, отныне и навеки тебе запрещаются любые враждебные действия против Мары из Акомы. Такова воля Ассамблеи.
Тасайо вспыхнул, словно получив пощечину; рука вновь сжала рукоять меча. Он позволил себе возразить.
— Всемогущий, моя семья поклялась на крови Красному богу, — хриплым шепотом выдавил он.
— Запрещено! — отрезал тощий маг.
Белый как полотно Тасайо согнулся в поклоне:
— Как прикажешь, Всемогущий.
Он отстегнул меч — наследственный клинок с резной рукоятью — и, спустившись по лестнице, передал его Маре. Было видно, что каждое движение давалось властителю Минванаби с немалым трудом.
— Победителю, — сумел выговорить он, но его пальцы дрожали от еле сдерживаемой ярости.
— Все держалось на волоске. — Мара приняла трофей, но ее рукам также явно недоставало твердости.
Тасайо издал горький смешок:
— Не думаю. Ты отмечена богами, Мара. — Он оглядел зал. — Если бы ты вообще не появилась на свет, если бы не погибла твоя семья, оставив тебя наследницей, все равно могли бы произойти перемены — кто же спорит. Но это!.. — Доведенный до белого каления, властитель Минванаби указал рукой в сторону сообщества объединившихся властителей, магов и императора. — Ничего столь непоправимого не могло бы случиться! Да, я предпочитаю взглянуть в лицо Красному богу, лишь бы не видеть Большую Игру наших предков, низведенную до уровня пустой головоломки, и властителей, забывших о гордости и чести, пресмыкающихся в пыли у ног Света Небес. — Колючий взгляд топазовых глаз обежал Палату, где, как некогда грезилось Тасайо, он мог бы верховодить. — Да сжалятся боги над всеми вами и над Империей, которую вы обрекли на бесчестье.
— Молчи! — оборвал его Фумита. — Шимони из Ассамблеи проводит тебя в твои владения, властитель Минванаби.
— Подождите, умоляю! — вскричала Мара. — Десио принес обет Красному богу, поклявшись кровью всего рода Минванаби. По условиям этой клятвы ни один родич Тасайо не может остаться в живых, если Акому не принесут в жертву.
Фумита, бесчувственный как камень, взглянул в лицо властительницы Акомы.
— Глуп тот властитель, который полагает, что боги проявляют столь пристальное внимание к его врагам. Десио зарвался, давая такой зарок, так пусть же его родня и расплачивается за последствия.
— Но что будет с женой Тасайо и двумя их детьми? Они же ни в чем не виноваты! — настаивала Мара. — Неужели ради сохранения чести требуется отнять у них жизнь? — В отчаянном стремлении спасти невинных Мара повернулась к своему врагу:
— Освободи детей от верности натами Минванаби, и я приму их в свой дом. Заклинаю тебя, пощади их!
Тасайо понимал, что ее жалость непритворна и слова идут от самого сердца. Только для того, чтобы ранить ее побольнее, он с вызывающей жестокостью покачал головой.
— Пусть их гибель будет на твоей совести, Мара. — С этими словами он сорвал с пояса жезл предводителя клана Хонсони. — Властитель Саджайо, — обратился он к стоявшему поодаль здоровяку с бычьей шеей, — теперь этот пост доверен тебе.
Расставшись с жезлом, Тасайо в последний раз окинул взором чертоги власти. Более чем когда-либо изящный, и надменный, он насмешливо взглянул на Мару и императора, а затем повернулся к худощавому магу:
— Я готов, Всемогущий.
Маг вытащил из складок хламиды какое-то металлическое устройство, и зал наполнился слабым жужжанием. Он положил руку на плечо Тасайо, и оба бесследно исчезли, оставив на память о своем уходе лишь легкий хлопок воздуха, устремившегося в то пространство, которое они только что занимали.
Властитель Саджайо полюбовался жезлом, попавшим к нему в руки, после чего нехотя поплелся к возвышению.
— Величество! Не знаю, на благо Империи я действую или нет… — Он покосился на остальных властителей, которые единодушно сплотились вокруг Мары и Фумиты. — Но, как говорится, в Большой Игре боги покровительствуют победителям. Я передаю тебе полномочия предводителя клана Хонсони.
Ичиндар принял последний из пяти жезлов.
— Должность Имперского Стратега отныне упраздняется, — отчеканил он. Сейчас в его словах звучала непререкаемость обретенной власти.
Без дальнейших церемоний он разломал надвое каждый из жезлов и швырнул половинки на пол.
Затем, не дожидаясь, пока обломки скатятся по ступеням помоста, император окликнул властителя Камацу Шиндзаваи.
Отец Хокану склонился в почтительном поклоне:
— Чего желает Величество?
— Империя нуждается в тебе, — изрек Свет Небес. — Я назначаю тебя на вновь учрежденный пост имперского канцлера.
— Ради служения Империи, Величество, я с радостью принимаю этот пост, — вновь поклонился Камацу.
— Да будет Камацу Шиндзаваи моим гласом и моим слухом, — возвестил Ичиндар вельможам. — К нему несите свои требования, нужды и предложения, поскольку мы займемся преобразованием страны.
Новый имперский канцлер был отпущен, и Свет Небес произнес следующее имя:
— Фрасаи Тонмаргу!
— Величество!.. — выступил вперед старый воин.
— Нам понадобится сановник, способный ведать военными делами. Если Камацу будет моими глазами и ушами, согласен ли ты стать моей правой рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Рядом с Марой прозвучал голос властителя Ксакатекаса:
— Я действую ради блага Империи!
Он присоединился к двум вельможам, стоявшим на ступенях помоста, и, следуя их примеру, передал Ичиндару свой жезл предводителя клана Ксакала.
Сверкнув золотом доспехов, Ичиндар воздел руки, и все заметили, что он держит не три, а четыре жезла.
— Сегодня утром, Тасайо, я получил жезл клана Омекан! — выкрикнул император достаточно громко, чтобы нарастающий шум растревоженного зала не заглушил его слова. — Прими это во внимание и поостерегись: я располагаю голосами четверых претендентов на бело-золотой трон.
Прежде чем склониться перед неизбежностью, Джиро из Анасати бросил на Мару взгляд, в котором пылала неприкрытая ненависть.
— Ничего не поделать, Тасайо, так распорядилась судьба. — С этими словами второй из злейших врагов Мары покинул властителя Минванаби.
Его отступничество вызвало повальное бегство правителей клана Ионани, и вскоре вокруг Тасайо осталась лишь жалкая горстка вассалов и вконец запуганных приспешников.
Но внезапно дрогнул даже один из них. Когда он сделал шаг вниз по лестнице, желая примкнуть к тем, кто окружал возвышение, Тасайо дал волю ярости:
— Барули Кеотара! Ты позоришь имя своего отца! Он всю жизнь хранил незыблемую верность дому Минванаби, а твое малодушие пятнает его память!
Красивый и в громоздком парадном наряде, что удавалось очень немногим мужчинам, Барули небрежно крутанулся на каблуках:
— Пятнает, вот как? И это говорит человек, чья семья пыталась однажды вероломно использовать меня как орудие, чтобы погубить властительницу Мару? Да ведь ни ты, ни Десио никогда не относились ко мне, своему исправному вассалу, с таким великодушием, какого удостоила меня эта госпожа, и как раз тогда, когда я был повержен ею во прах! — Барули с презрением сплюнул в сторону Тасайо. — Я покончил с Минванаби.
— Я еще увижу поля твоих предков, засыпанные солью, а твой натами — в осколках! — вскричал Тасайо в пароксизме ярости.
Его угрозы не поколебали молодого Барули: он удалился, не оглядываясь, и, дойдя до Мары, перед всем залом поклонился ей.
— Кое-кто способен заявить, что нынче ты изменила фамильной чести, госпожа Мара. — Он улыбнулся. — Но не я. Несмотря на наши прошлые разногласия, я убежден, что ты воистину служишь Империи. Пусть с этого дня и навеки между нами установится мир.
Мара улыбнулась в ответ:
— Перед Высшим Советом я подтверждаю дружеский союз между Кеотарой и Акомой.
Глаза Тасайо метали молнии — рушились все его планы.
— Допустим, сегодня тебе удалось сыграть на руку Ичиндару, Мара, но это не конец. Я дал слово, что ты будешь в безопасности, пока не вернешься домой, но как только мои дозорные донесут, что твоя нога ступила на землю Акомы, я брошу против тебя всю мощь Минванаби. И не только. — Он резко развернулся к тем, кто остался при нем. — Я взываю к чести клана! Акома опозорила Империю и клан Хонсони! Война клану Хадама!
— Запрещаю! — немедленно откликнулся Ичиндар.
Губы Тасайо искривились от лютой злобы.
— У меня пятьдесят тысяч солдат, готовых выступить по моему приказу.
Считалось предосудительным обнажать клинки в Палате, но властитель Минванаби презрел обычай и для вящей убедительности вытащил меч. Лезвие драгоценного металлического клинка заиграло огнем. В зале поднялся гомон, но голос, не раз перекрывавший шум сражения, услышали все.
— Ичиндар! Если ты хочешь положить конец спору, давай сделаем это на поле битвы! Посмотрим, останутся ли тогда с тобой твои прихвостни! — потребовал Тасайо, уже не пытаясь сдержать ярость.
Мара похолодела. Перед ней стоял безумец: он предпочитал превратить страну в пепелище, лишь бы не допустить торжества соперника. Оцепенев от того, что ее худшие ночные кошмары сбываются наяву, Мара закрыла глаза, пряча боль: да, прихотью богов ее надежды разбиты. Из-за ее гордыни, из-за безрассудной попытки перебороть судьбу погибнет не только Акома. Она увлекла за собой в пропасть цвет аристократии Империи, и к убийственному пониманию этой истины добавлялось собственное нестерпимое горе: не настанет для Айяки пора возмужания, и дитя, зачатое от Кевина, не возвестит первым криком о своем появлении на свет.
Угнетало сознание своей ответственности: ведь если смотреть правде в глаза, только по ее вине все сложилось так плачевно. Ее народ стоял на пороге гражданской войны.
Как сквозь сон, до Мары доносился тихий голос Ичиндара: он обращался к ней, пытаясь ее подбодрить. Не в силах выговорить ни слова, она повернулась к императору, чтобы поклоном выразить признательность. Обнаружив, что юный монарх не выказывает признаков страха, Мара заставила себя заговорить:
— Акома в твоем распоряжении, государь.
И сразу же вслед за ней многие властители принялись заверять Ичиндара в своей поддержке, другие же, напротив, отодвигались от своих соседей: вот-вот воцарится кровавый хаос, и не каждый считал благоразумным обнаруживать перед всеми, на чьей он стороне. Те, кто не желал ввязываться в грядущую стычку, предусмотрительно постарались, чтобы их не причислили ни к одному из противоборствующих лагерей.
В это мгновение раздался голос, в котором звучала безграничная уверенность в праве повелевать:
— Войны не будет!
Шум в зале затих. Мара глядела во все глаза, пытаясь выяснить причину наступившей тишины. Окружавшие ее вельможи, не веря глазам своим, уставились куда-то вверх.
Появившиеся одновременно из всех входов, расположенных по кругу верхнего яруса, и из всех боковых дверей, в зал спускались десятки одетых в черное фигур. Двигаясь сверхъестественно бесшумно, Всемогущие беспрепятственно достигли нижнего яруса Палаты Совета.
Слово магов было законом; перед ним пасовала мощь любой армии. Все помнили, что натворил на стадионе всего лишь один неофит, посвященный в таинства черноризцев, и потому среди присутствующих не нашлось глупцов, желающих пойти наперекор воле Ассамблеи. Тасайо в бессильном гневе застыл на месте, ясно сознавая, что он погиб. Вся краска сбежала с его лица, когда он вложил меч в ножны.
Вокруг сторонников императора сомкнулись кольцом полсотни магов. Их предводитель приветствовал властительницу Акомы официальным кивком. Мара узнала в нем Фумиту и вздрогнула: ведь он присутствовал при ее разговоре с Камацу от начала до конца! Сейчас рядом с ним стояли двое магов: один — приземистый и очень тучный, а второй — тощий, с угловатыми чертами лица. Под их суровыми бесстрастными взглядами, исполненными непостижимой силы, на нее вдруг накатила волна панического страха: нет сомнений, они пришли за ней, чтобы покарать за непростительную дерзость.
Спора нет, властителя Тасайо обуревало бешеное честолюбие, но и сама она ничем не лучше его. Ведь именно она в слепой самонадеянности посягнула на традиционные устои своего мира. Однако маг не спешил осуждать Мару. Остановившись между ней и заклятым врагом Акомы, Фумита обратился ко всему собранию:
— Мы говорим от имени Ассамблеи и оглашаем ее решение. Мара из Акомы действовала ради блага Империи. С благородным самоотречением она подвергла опасности собственную жизнь, дабы предотвратить раздор в стране. С этого момента ее жизнь священна!
Как только Фумита умолк, слово взял его дородный собрат:
— Наши мнения во многом расходятся, но одно должно быть ясно всем: мы не допустим гражданской войны.
Последним говорил худощавый маг:
— Тасайо из Минванаби, отныне и навеки тебе запрещаются любые враждебные действия против Мары из Акомы. Такова воля Ассамблеи.
Тасайо вспыхнул, словно получив пощечину; рука вновь сжала рукоять меча. Он позволил себе возразить.
— Всемогущий, моя семья поклялась на крови Красному богу, — хриплым шепотом выдавил он.
— Запрещено! — отрезал тощий маг.
Белый как полотно Тасайо согнулся в поклоне:
— Как прикажешь, Всемогущий.
Он отстегнул меч — наследственный клинок с резной рукоятью — и, спустившись по лестнице, передал его Маре. Было видно, что каждое движение давалось властителю Минванаби с немалым трудом.
— Победителю, — сумел выговорить он, но его пальцы дрожали от еле сдерживаемой ярости.
— Все держалось на волоске. — Мара приняла трофей, но ее рукам также явно недоставало твердости.
Тасайо издал горький смешок:
— Не думаю. Ты отмечена богами, Мара. — Он оглядел зал. — Если бы ты вообще не появилась на свет, если бы не погибла твоя семья, оставив тебя наследницей, все равно могли бы произойти перемены — кто же спорит. Но это!.. — Доведенный до белого каления, властитель Минванаби указал рукой в сторону сообщества объединившихся властителей, магов и императора. — Ничего столь непоправимого не могло бы случиться! Да, я предпочитаю взглянуть в лицо Красному богу, лишь бы не видеть Большую Игру наших предков, низведенную до уровня пустой головоломки, и властителей, забывших о гордости и чести, пресмыкающихся в пыли у ног Света Небес. — Колючий взгляд топазовых глаз обежал Палату, где, как некогда грезилось Тасайо, он мог бы верховодить. — Да сжалятся боги над всеми вами и над Империей, которую вы обрекли на бесчестье.
— Молчи! — оборвал его Фумита. — Шимони из Ассамблеи проводит тебя в твои владения, властитель Минванаби.
— Подождите, умоляю! — вскричала Мара. — Десио принес обет Красному богу, поклявшись кровью всего рода Минванаби. По условиям этой клятвы ни один родич Тасайо не может остаться в живых, если Акому не принесут в жертву.
Фумита, бесчувственный как камень, взглянул в лицо властительницы Акомы.
— Глуп тот властитель, который полагает, что боги проявляют столь пристальное внимание к его врагам. Десио зарвался, давая такой зарок, так пусть же его родня и расплачивается за последствия.
— Но что будет с женой Тасайо и двумя их детьми? Они же ни в чем не виноваты! — настаивала Мара. — Неужели ради сохранения чести требуется отнять у них жизнь? — В отчаянном стремлении спасти невинных Мара повернулась к своему врагу:
— Освободи детей от верности натами Минванаби, и я приму их в свой дом. Заклинаю тебя, пощади их!
Тасайо понимал, что ее жалость непритворна и слова идут от самого сердца. Только для того, чтобы ранить ее побольнее, он с вызывающей жестокостью покачал головой.
— Пусть их гибель будет на твоей совести, Мара. — С этими словами он сорвал с пояса жезл предводителя клана Хонсони. — Властитель Саджайо, — обратился он к стоявшему поодаль здоровяку с бычьей шеей, — теперь этот пост доверен тебе.
Расставшись с жезлом, Тасайо в последний раз окинул взором чертоги власти. Более чем когда-либо изящный, и надменный, он насмешливо взглянул на Мару и императора, а затем повернулся к худощавому магу:
— Я готов, Всемогущий.
Маг вытащил из складок хламиды какое-то металлическое устройство, и зал наполнился слабым жужжанием. Он положил руку на плечо Тасайо, и оба бесследно исчезли, оставив на память о своем уходе лишь легкий хлопок воздуха, устремившегося в то пространство, которое они только что занимали.
Властитель Саджайо полюбовался жезлом, попавшим к нему в руки, после чего нехотя поплелся к возвышению.
— Величество! Не знаю, на благо Империи я действую или нет… — Он покосился на остальных властителей, которые единодушно сплотились вокруг Мары и Фумиты. — Но, как говорится, в Большой Игре боги покровительствуют победителям. Я передаю тебе полномочия предводителя клана Хонсони.
Ичиндар принял последний из пяти жезлов.
— Должность Имперского Стратега отныне упраздняется, — отчеканил он. Сейчас в его словах звучала непререкаемость обретенной власти.
Без дальнейших церемоний он разломал надвое каждый из жезлов и швырнул половинки на пол.
Затем, не дожидаясь, пока обломки скатятся по ступеням помоста, император окликнул властителя Камацу Шиндзаваи.
Отец Хокану склонился в почтительном поклоне:
— Чего желает Величество?
— Империя нуждается в тебе, — изрек Свет Небес. — Я назначаю тебя на вновь учрежденный пост имперского канцлера.
— Ради служения Империи, Величество, я с радостью принимаю этот пост, — вновь поклонился Камацу.
— Да будет Камацу Шиндзаваи моим гласом и моим слухом, — возвестил Ичиндар вельможам. — К нему несите свои требования, нужды и предложения, поскольку мы займемся преобразованием страны.
Новый имперский канцлер был отпущен, и Свет Небес произнес следующее имя:
— Фрасаи Тонмаргу!
— Величество!.. — выступил вперед старый воин.
— Нам понадобится сановник, способный ведать военными делами. Если Камацу будет моими глазами и ушами, согласен ли ты стать моей правой рукой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115