Дайд облегченно вздохнул и обнаружил, что ладони у него взмокли от пота.
Они подошли к башне, где держали узников. Дайда с головой накрыла волна отчаяния и ужаса, и он решительно отгородил свой разум от царящей здесь обстановки. Несколько его товарищей тоже почувствовали эту гнетущую атмосферу и побледнели, но их шаги не стали менее уверенными, он был очень горд ими.
Повстанцы не стали выходить во двор перед Башней, а остались в полумраке коридора, карауля подходы с обеих сторон. Старая кухарка сказала им, что эль, в который она подсыпала одно из своих зелий, подействует через два часа, и они ориентировались именно на это время. Дайд мог лишь надеяться, что стражники не станут дожидаться смены, чтобы начать праздновать Купальскую Ночь.
Дверь башни распахнулась, и оттуда, шатаясь, вышел солдат, держась руками за живот. Они бесшумно шли перед ним, дожидаясь, когда он подальше зайдет в темноту, потом приблизились к нему и схватили за руку.
— Что случилось, солдат? Тебе плохо?
— Что-то не то... съел, — выдавил он. — Нам нужна... смена. Мы все... заболели... или отравлены. Надо позвать... на помощь.
Дайд легонько ударил его по затылку рукояткой меча, и тот упал на спину на руки одному из повстанцев.
— Запри его где-нибудь, — велел Дайд хмуро, — а потом жди. Через десять минут начинаем.
Когда они явились в караулку, доложив, что прибыли на смену, сидевший в передней комнате стражник был совсем зеленым и потным и все время зажимал ладонью рот.
— Благодарение Правде, вы пришли! Должно быть, последний бочонок эля был сделан из испорченного хмеля, потому что, скажу я вам, нам всем здесь худо, как проклятым кошкам!
По нему пробежала судорога, и он помчался в заднюю комнату, откуда донеслись звуки рвоты. Дайд подавил улыбку. Он не знал, как старая кухарка это сделала, но она выполнила свое обещание. Никто не задал сменщикам никаких вопросов; солдаты были слишком рады представившейся возможности отправиться в лазарет. Все двенадцать поплелись прочь, передав ключи Дайду и предупредив его, чтобы не притрагивался к элю.
Как только они исчезли из виду, Дайд расставил часовых, махнув рукой остальным, чтобы следовали за ним, и помчался по лестнице в камеры, расположенные наверху. Циркач не опасался, что кто-нибудь придет и помешает ему. В этом году в Башне находился всего лишь один узник, но достаточно важный, чтобы стеречь его приставили целый батальон стражников. Дайду очень хотелось поскорее освободить его и убраться прочь.
Узником был колдун по имени Гвилим Уродливый. Когда-то он жил в Башне Туманов, сбежав туда после Сожжения и найдя приют в единственной стране, которая до сих пор признавала магию. Через десять лет он покинул болота и присоединился к повстанцам, боровшимся против Оула. Он никогда не говорил о своей жизни в Эрране, но все знали, что это месмерды поймали его и отнесли к Красным Стражам. Никому не удавалось тронуть чертополох и не уколоться.
Дайду нравился смуглый молодой колдун, а его магию он находил очень полезной. Новость о том, что Гвилима Уродливого предали и бросили в тюрьму дожидаться сожжения на Купальском костре, привела его в ужас. Даже если бы Дайд и не питал к Гвилиму никакой симпатии и не испытывал нужды в информации об Эрране, он все равно убедил бы Энит организовать его спасение.
Колдун был в ужасном состоянии. Одну ногу ему раздробили в железном приспособлении, называемом «сапог», которое раскрошило кости ступни, лодыжки и голени. Лечением ужасной раны никто не озаботился, и Гвилим был почти без сознания. Все его тело покрывали синяки и порезы, и лишь один карий глаз широко раскрылся, когда дверь его камеры, лязгнув, распахнулась. Увидев Дайда, он улыбнулся, но тут же сморщился, поскольку от улыбки разорванные губы снова обожгло болью.
Дайд улыбнулся ему в ответ, кляня про себя Оула, который выбрал для пытки сапог и сделал их побег почти невозможным.
— Да, Гвилим, ты никогда не был особенно красив, но теперь твое прозвище принадлежит тебе по праву, — сказал он, занимаясь ранами колдуна. Он знал, что его пытали, и приготовился заранее. Он дал ему воды с сиропом из дикого мака и валерианы, потом велел своим людям крепко держать колдуна. Затем, сжав зубы, он вытащил кинжал и перерезал ногу Гвилима чуть ниже колена. Вызвав огонь, он прижег рану и перевязал ее бинтами, на которые разорвал свою рубаху.
— Молодчина, — хрипло сказал колдун. — Помогите мне подняться, быстро.
— Как им это удалось? — спросил Дайд, пытаясь скрыть сострадание.
— Месмерды дыхнули на меня, но предпочли предать меня мучительной смерти, а не дарить мгновенное блаженство их поцелуя, — угрюмо ответил Гвилим. — Думаю, ко всему этому приложила свою прекрасную руку Маргрит Эрранская. Я очнулся, когда они надели на меня сапог. Не слишком радостное это было пробуждение.
— Ты заговорил?
Гвилим покачал головой.
— Нет, хотя бы этого удовольствия я им не доставил. Они пообещали вздернуть меня на дыбу, если я не расскажу им о своих связях с повстанцами, но до Сожжения осталось всего лишь несколько часов. Скоро они должны попытаться еще раз выжать из меня эту информацию, если вообще собираются это делать.
— Тогда лучше побыстрее убраться отсюда, — ответил Дайд.
Они захватили для Гвилима солдатскую форму, но из-под килта торчал ужасный окровавленный обрубок, а лицо было слишком избито, чтобы обмануть даже самого невнимательного наблюдателя. Они никак не могли замаскировать его под солдата. Они спорили о том что же делать, когда Дайд услышал голос своего помощника, предупреждающий об опасности.
— Кто-то идет.
Дайд спрятался за дверь, сделав знак остальным, чтобы последовали его примеру. Гвилим устало сел на соломенном тюфяке, боль выгравировала на его лице глубокие складки, тянувшиеся от крючковатого носа ко рту. Он сардонически взглянул на свою отрубленную ногу, потом спрятал обрубок под тряпье, служившее ему одеялом.
Дверь камеры распахнулась, и внутрь вошел одетый в красное искатель, высокий и бледный как смерть мужчина с засаленными черными волосами, зачесанными назад с его бледного лба.
— Ага, ты очнулся, колдун, — сказал он. — Ну что, готов к новой встрече с Пытателем?
— А тебе-то зачем утруждаться? — грубо спросил Гвилим. — Ты же говорил мне, что я стану развлечением для толпы. Они явно предпочтут посмотреть, как человека сожгут целиком, а не по частям.
— Думаешь, им не все равно? Кроме того, они дважды подумают, как помогать мятежникам, видя, как великий колдун Гвилим Уродливый умоляет о пощаде..
— Ну уж нет, я не буду умолять, — ответил Гвилим в тот миг, когда рукоятка кинжала Дайда опустилась на затылок искателя. — А вот ты, думаю, будешь.
Он поднял руку и направил ее на обмякшую фигуру искателя, вытянув два пальца. Сосредоточенно нахмурившись, он пробормотал заклинание, и черты лица искателя начали расплываться, превращаясь в изрытую оспинами кожу и крючковатый нос Гвилима.
— Размозжите ему ноги, ребята. Пусть попробует, каково это, умирать в мучениях.
— Ты хочешь, чтобы его сожгли вместо тебя? — спросил Дайд, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Гвилим кивнул, его грубые черты на миг искривились в жестокой улыбке.
— Мне это кажется справедливым, а тебе? Это он надевал на меня сапог.
Дайд кивнул. Его люди стащили с искателя одежду и кинули смятый ворох Гвилиму. Свирепо ухмыляясь, они принялись топтать правую ногу бесчувственного искателя тяжелыми сапогами, пока она не превратилась в отвратительное месиво из крови и костей. Боль привела его в чувство, но они снова ударили его по голове, и он опять впал в забытье. Они поспешно переодели его в изорванные и окровавленные лохмотья колдуна и принялись уничтожать все следы своего пребывания в камере. Это означало, что отрезанную ногу Гвилима нужно было завернуть во что-нибудь и унести — задача, при мысли о которой всех замутило.
Они закрыли искателя в камере и протащили Гвилима по лестнице в караулку, где напряженно ждали остальные повстанцы.
— Как мы донесем его до подвала? — озабоченно спросил один из них.
Дайд нахмурился и сказал:
— Мы не можем тащить его через площадь в таком виде, — сказал он. — Придется прибегнуть к маленькому трюку. Мы можем сказать, что искателя поразил тот же недуг, что и стражей. Если бы это было действительно так, что бы мы стали делать? Вынесли бы его отсюда на носилках! Гвилим! Это заклятие, которое ты наложил на искателя, чтобы он выглядел точно так же, как ты... Можешь сделать то же самое с собой?
— То есть, чтобы я стал похож на него? — устало спросил колдун. — Ну разумеется. Не просто же так я прожил многие годы с самой королевой иллюзий. Я могу стать похожим на кого угодно. Это называется заклинанием красотки. Иллюзия длится не слишком долго, но для наших целей хватит.
— Тогда накладывай заклятие, а мы найдем тебе носилки. Мы вынесем тебя у них перед носом!
Очень усталая, Изабо вернулась на кухню, налила себе овощного супа и взяла хлеба, усевшись на дальнем конце длинного стола. Повсюду сновали слуги, и в кухне стоял гул от разговоров. Изабо не обращала на них внимания, жадно глотая суп и думая о том, что узнала в этот вечер. То, что Риордан Кривоногий оказался колдуном, стало для нее почти таким же потрясением, как и осознание того, что она принесла третью часть Ключа к самому порогу Банри. В кухню, взволнованно щебеча, впорхнула стайка служанок. Видя, что Изабо погрузилась в размышления, они окружили ее, затараторив наперебой.
— Ты уже видела их, Рыжая? — спросила веснушчатая Эдда.
— Они приплыли на огромном корабле с большими белыми парусами с красными крестами.
— Сначала им даже отказались открывать шлюзы.
— Бока их корабля все в дырах там, где Фэйрги пытались пробить их. Им пришлось заткнуть пробоины промасленной тканью, чтобы плыть дальше.
— Они всю дорогу сражались с Фэйргами! — воскликнула Элси.
— Погодите, вы о чем? — спросила Изабо. Нестройный хор голосов ответил ей.
— Тирсолерцы...
— ...приплыли на корабле...
— ...даже женщины у них в латах и с мечами...
— Они хотят снова начать торговлю...
— ...и вместе бороться против Фэйргов.
— ...госпоже Сани пришлось пойти на пристань, потому что портовые власти не впустили бы их без разрешения Ри, но он, бедняжка, лежит в лихорадке, и его нельзя тревожить!
— ...с ними жрец, и понюхала бы ты, как от него пахнет! Фу! — торжествующе закончила Эдда.
Изабо была столь же взволнована и заинтригована, как и они все. Это был первый контакт между Тирсолером и всем остальным Эйлиананом более чем за четыреста лет, настоящее историческое событие. Она часто раздумывала о запретной стране, которую было видно из некоторых мест ее родной долины. Выглядела она почти так же, как и все остальные страны, за исключением высоких церковных шпилей, возвышавшихся над каждой деревней. Поговаривали, что тирсолерцы должны были молиться в своих церквях целых три раза в день, а всех, кто отказывался, жестоко наказывали.
Изабо знала, что тирсолерцы отрицали философию ведьм, веря в сурового бога солнца, который строго наказывал их за малейший проступок. В отличие от ведьм, которые полагали, что все боги и богини суть разные названия и воплощения единого духа жизни, тирсолерцы верили в одного бога с одним именем. Они считали свои верования единственной истинной верой и полагали, что всех остальных людей нужно заставить поклоняться их богу. Много раз они пытались обратить в свою веру соседей. Когда их миссионерам и странствующим проповедникам не удалось склонить людей к своей религии, они попытались применить силу.
Мегэн считала их самыми грозными врагами жизненного уклада Эйлианана, ибо не было другой такой неодолимой силы, как сила фанатиков. «Дело не только в том, что они считают себя правыми, — говорила она. — Они исполнены такой убежденности и религиозного пыла, что не могут или не хотят допустить возможность существования других взглядов. Для них существует лишь одна истина, тогда как тот, кто обладает мудростью, знает, что истина — это многогранный кристалл».
Изабо показалось, что философские противоречия, которые когда-то разделяли Тирсолер и остальной Эйлианан, перестали быть столь непримиримыми. В Яркой Стране магия и колдовство были запрещены несколько сотен лет. День Расплаты с его огненным наследием в Брайде, главном городе Тирсолера, должно быть, сочли благом. После него вера ведьм в свободу вероисповедания сменилась неопределенной, но беспощадно насаждаемой Правдой Банри, которая также полагала возможным лишь один путь. Возможно, тирсолерцы пришли из-за Великого Водораздела потому, что надеялись возобновить свои крестовые походы?
Весь двор строил догадки. Сановники уединились в покоях Ри, которого эта новость подняла с постели. Скоро уже весь двор знал, что Яркие Солдаты пришли искать помощи против наступления Фэйргов. Морской народ совершил набег на северное побережье Тирсолера тогда же, когда они напали на Карриг и Шантан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Они подошли к башне, где держали узников. Дайда с головой накрыла волна отчаяния и ужаса, и он решительно отгородил свой разум от царящей здесь обстановки. Несколько его товарищей тоже почувствовали эту гнетущую атмосферу и побледнели, но их шаги не стали менее уверенными, он был очень горд ими.
Повстанцы не стали выходить во двор перед Башней, а остались в полумраке коридора, карауля подходы с обеих сторон. Старая кухарка сказала им, что эль, в который она подсыпала одно из своих зелий, подействует через два часа, и они ориентировались именно на это время. Дайд мог лишь надеяться, что стражники не станут дожидаться смены, чтобы начать праздновать Купальскую Ночь.
Дверь башни распахнулась, и оттуда, шатаясь, вышел солдат, держась руками за живот. Они бесшумно шли перед ним, дожидаясь, когда он подальше зайдет в темноту, потом приблизились к нему и схватили за руку.
— Что случилось, солдат? Тебе плохо?
— Что-то не то... съел, — выдавил он. — Нам нужна... смена. Мы все... заболели... или отравлены. Надо позвать... на помощь.
Дайд легонько ударил его по затылку рукояткой меча, и тот упал на спину на руки одному из повстанцев.
— Запри его где-нибудь, — велел Дайд хмуро, — а потом жди. Через десять минут начинаем.
Когда они явились в караулку, доложив, что прибыли на смену, сидевший в передней комнате стражник был совсем зеленым и потным и все время зажимал ладонью рот.
— Благодарение Правде, вы пришли! Должно быть, последний бочонок эля был сделан из испорченного хмеля, потому что, скажу я вам, нам всем здесь худо, как проклятым кошкам!
По нему пробежала судорога, и он помчался в заднюю комнату, откуда донеслись звуки рвоты. Дайд подавил улыбку. Он не знал, как старая кухарка это сделала, но она выполнила свое обещание. Никто не задал сменщикам никаких вопросов; солдаты были слишком рады представившейся возможности отправиться в лазарет. Все двенадцать поплелись прочь, передав ключи Дайду и предупредив его, чтобы не притрагивался к элю.
Как только они исчезли из виду, Дайд расставил часовых, махнув рукой остальным, чтобы следовали за ним, и помчался по лестнице в камеры, расположенные наверху. Циркач не опасался, что кто-нибудь придет и помешает ему. В этом году в Башне находился всего лишь один узник, но достаточно важный, чтобы стеречь его приставили целый батальон стражников. Дайду очень хотелось поскорее освободить его и убраться прочь.
Узником был колдун по имени Гвилим Уродливый. Когда-то он жил в Башне Туманов, сбежав туда после Сожжения и найдя приют в единственной стране, которая до сих пор признавала магию. Через десять лет он покинул болота и присоединился к повстанцам, боровшимся против Оула. Он никогда не говорил о своей жизни в Эрране, но все знали, что это месмерды поймали его и отнесли к Красным Стражам. Никому не удавалось тронуть чертополох и не уколоться.
Дайду нравился смуглый молодой колдун, а его магию он находил очень полезной. Новость о том, что Гвилима Уродливого предали и бросили в тюрьму дожидаться сожжения на Купальском костре, привела его в ужас. Даже если бы Дайд и не питал к Гвилиму никакой симпатии и не испытывал нужды в информации об Эрране, он все равно убедил бы Энит организовать его спасение.
Колдун был в ужасном состоянии. Одну ногу ему раздробили в железном приспособлении, называемом «сапог», которое раскрошило кости ступни, лодыжки и голени. Лечением ужасной раны никто не озаботился, и Гвилим был почти без сознания. Все его тело покрывали синяки и порезы, и лишь один карий глаз широко раскрылся, когда дверь его камеры, лязгнув, распахнулась. Увидев Дайда, он улыбнулся, но тут же сморщился, поскольку от улыбки разорванные губы снова обожгло болью.
Дайд улыбнулся ему в ответ, кляня про себя Оула, который выбрал для пытки сапог и сделал их побег почти невозможным.
— Да, Гвилим, ты никогда не был особенно красив, но теперь твое прозвище принадлежит тебе по праву, — сказал он, занимаясь ранами колдуна. Он знал, что его пытали, и приготовился заранее. Он дал ему воды с сиропом из дикого мака и валерианы, потом велел своим людям крепко держать колдуна. Затем, сжав зубы, он вытащил кинжал и перерезал ногу Гвилима чуть ниже колена. Вызвав огонь, он прижег рану и перевязал ее бинтами, на которые разорвал свою рубаху.
— Молодчина, — хрипло сказал колдун. — Помогите мне подняться, быстро.
— Как им это удалось? — спросил Дайд, пытаясь скрыть сострадание.
— Месмерды дыхнули на меня, но предпочли предать меня мучительной смерти, а не дарить мгновенное блаженство их поцелуя, — угрюмо ответил Гвилим. — Думаю, ко всему этому приложила свою прекрасную руку Маргрит Эрранская. Я очнулся, когда они надели на меня сапог. Не слишком радостное это было пробуждение.
— Ты заговорил?
Гвилим покачал головой.
— Нет, хотя бы этого удовольствия я им не доставил. Они пообещали вздернуть меня на дыбу, если я не расскажу им о своих связях с повстанцами, но до Сожжения осталось всего лишь несколько часов. Скоро они должны попытаться еще раз выжать из меня эту информацию, если вообще собираются это делать.
— Тогда лучше побыстрее убраться отсюда, — ответил Дайд.
Они захватили для Гвилима солдатскую форму, но из-под килта торчал ужасный окровавленный обрубок, а лицо было слишком избито, чтобы обмануть даже самого невнимательного наблюдателя. Они никак не могли замаскировать его под солдата. Они спорили о том что же делать, когда Дайд услышал голос своего помощника, предупреждающий об опасности.
— Кто-то идет.
Дайд спрятался за дверь, сделав знак остальным, чтобы последовали его примеру. Гвилим устало сел на соломенном тюфяке, боль выгравировала на его лице глубокие складки, тянувшиеся от крючковатого носа ко рту. Он сардонически взглянул на свою отрубленную ногу, потом спрятал обрубок под тряпье, служившее ему одеялом.
Дверь камеры распахнулась, и внутрь вошел одетый в красное искатель, высокий и бледный как смерть мужчина с засаленными черными волосами, зачесанными назад с его бледного лба.
— Ага, ты очнулся, колдун, — сказал он. — Ну что, готов к новой встрече с Пытателем?
— А тебе-то зачем утруждаться? — грубо спросил Гвилим. — Ты же говорил мне, что я стану развлечением для толпы. Они явно предпочтут посмотреть, как человека сожгут целиком, а не по частям.
— Думаешь, им не все равно? Кроме того, они дважды подумают, как помогать мятежникам, видя, как великий колдун Гвилим Уродливый умоляет о пощаде..
— Ну уж нет, я не буду умолять, — ответил Гвилим в тот миг, когда рукоятка кинжала Дайда опустилась на затылок искателя. — А вот ты, думаю, будешь.
Он поднял руку и направил ее на обмякшую фигуру искателя, вытянув два пальца. Сосредоточенно нахмурившись, он пробормотал заклинание, и черты лица искателя начали расплываться, превращаясь в изрытую оспинами кожу и крючковатый нос Гвилима.
— Размозжите ему ноги, ребята. Пусть попробует, каково это, умирать в мучениях.
— Ты хочешь, чтобы его сожгли вместо тебя? — спросил Дайд, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
Гвилим кивнул, его грубые черты на миг искривились в жестокой улыбке.
— Мне это кажется справедливым, а тебе? Это он надевал на меня сапог.
Дайд кивнул. Его люди стащили с искателя одежду и кинули смятый ворох Гвилиму. Свирепо ухмыляясь, они принялись топтать правую ногу бесчувственного искателя тяжелыми сапогами, пока она не превратилась в отвратительное месиво из крови и костей. Боль привела его в чувство, но они снова ударили его по голове, и он опять впал в забытье. Они поспешно переодели его в изорванные и окровавленные лохмотья колдуна и принялись уничтожать все следы своего пребывания в камере. Это означало, что отрезанную ногу Гвилима нужно было завернуть во что-нибудь и унести — задача, при мысли о которой всех замутило.
Они закрыли искателя в камере и протащили Гвилима по лестнице в караулку, где напряженно ждали остальные повстанцы.
— Как мы донесем его до подвала? — озабоченно спросил один из них.
Дайд нахмурился и сказал:
— Мы не можем тащить его через площадь в таком виде, — сказал он. — Придется прибегнуть к маленькому трюку. Мы можем сказать, что искателя поразил тот же недуг, что и стражей. Если бы это было действительно так, что бы мы стали делать? Вынесли бы его отсюда на носилках! Гвилим! Это заклятие, которое ты наложил на искателя, чтобы он выглядел точно так же, как ты... Можешь сделать то же самое с собой?
— То есть, чтобы я стал похож на него? — устало спросил колдун. — Ну разумеется. Не просто же так я прожил многие годы с самой королевой иллюзий. Я могу стать похожим на кого угодно. Это называется заклинанием красотки. Иллюзия длится не слишком долго, но для наших целей хватит.
— Тогда накладывай заклятие, а мы найдем тебе носилки. Мы вынесем тебя у них перед носом!
Очень усталая, Изабо вернулась на кухню, налила себе овощного супа и взяла хлеба, усевшись на дальнем конце длинного стола. Повсюду сновали слуги, и в кухне стоял гул от разговоров. Изабо не обращала на них внимания, жадно глотая суп и думая о том, что узнала в этот вечер. То, что Риордан Кривоногий оказался колдуном, стало для нее почти таким же потрясением, как и осознание того, что она принесла третью часть Ключа к самому порогу Банри. В кухню, взволнованно щебеча, впорхнула стайка служанок. Видя, что Изабо погрузилась в размышления, они окружили ее, затараторив наперебой.
— Ты уже видела их, Рыжая? — спросила веснушчатая Эдда.
— Они приплыли на огромном корабле с большими белыми парусами с красными крестами.
— Сначала им даже отказались открывать шлюзы.
— Бока их корабля все в дырах там, где Фэйрги пытались пробить их. Им пришлось заткнуть пробоины промасленной тканью, чтобы плыть дальше.
— Они всю дорогу сражались с Фэйргами! — воскликнула Элси.
— Погодите, вы о чем? — спросила Изабо. Нестройный хор голосов ответил ей.
— Тирсолерцы...
— ...приплыли на корабле...
— ...даже женщины у них в латах и с мечами...
— Они хотят снова начать торговлю...
— ...и вместе бороться против Фэйргов.
— ...госпоже Сани пришлось пойти на пристань, потому что портовые власти не впустили бы их без разрешения Ри, но он, бедняжка, лежит в лихорадке, и его нельзя тревожить!
— ...с ними жрец, и понюхала бы ты, как от него пахнет! Фу! — торжествующе закончила Эдда.
Изабо была столь же взволнована и заинтригована, как и они все. Это был первый контакт между Тирсолером и всем остальным Эйлиананом более чем за четыреста лет, настоящее историческое событие. Она часто раздумывала о запретной стране, которую было видно из некоторых мест ее родной долины. Выглядела она почти так же, как и все остальные страны, за исключением высоких церковных шпилей, возвышавшихся над каждой деревней. Поговаривали, что тирсолерцы должны были молиться в своих церквях целых три раза в день, а всех, кто отказывался, жестоко наказывали.
Изабо знала, что тирсолерцы отрицали философию ведьм, веря в сурового бога солнца, который строго наказывал их за малейший проступок. В отличие от ведьм, которые полагали, что все боги и богини суть разные названия и воплощения единого духа жизни, тирсолерцы верили в одного бога с одним именем. Они считали свои верования единственной истинной верой и полагали, что всех остальных людей нужно заставить поклоняться их богу. Много раз они пытались обратить в свою веру соседей. Когда их миссионерам и странствующим проповедникам не удалось склонить людей к своей религии, они попытались применить силу.
Мегэн считала их самыми грозными врагами жизненного уклада Эйлианана, ибо не было другой такой неодолимой силы, как сила фанатиков. «Дело не только в том, что они считают себя правыми, — говорила она. — Они исполнены такой убежденности и религиозного пыла, что не могут или не хотят допустить возможность существования других взглядов. Для них существует лишь одна истина, тогда как тот, кто обладает мудростью, знает, что истина — это многогранный кристалл».
Изабо показалось, что философские противоречия, которые когда-то разделяли Тирсолер и остальной Эйлианан, перестали быть столь непримиримыми. В Яркой Стране магия и колдовство были запрещены несколько сотен лет. День Расплаты с его огненным наследием в Брайде, главном городе Тирсолера, должно быть, сочли благом. После него вера ведьм в свободу вероисповедания сменилась неопределенной, но беспощадно насаждаемой Правдой Банри, которая также полагала возможным лишь один путь. Возможно, тирсолерцы пришли из-за Великого Водораздела потому, что надеялись возобновить свои крестовые походы?
Весь двор строил догадки. Сановники уединились в покоях Ри, которого эта новость подняла с постели. Скоро уже весь двор знал, что Яркие Солдаты пришли искать помощи против наступления Фэйргов. Морской народ совершил набег на северное побережье Тирсолера тогда же, когда они напали на Карриг и Шантан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81