Другие циркачи один за другим пустились в пляс, кружась перед костром так, что у Лиланте еле хватило воли лежать спокойно. Даже самый маленький карапуз начал покачиваться и приседать на месте, хлопая в пухлые ладошки, когда его бабушка развлекала всех, танцуя веселую джигу, так что только тощие коленки мелькали в вихре цветастых юбок.
Только бабка Дайда не присоединилась к общему веселью, усевшись на своем обычном месте у огня, поблескивая янтарными бусами. Через некоторое время она запела, и ее голос оказался таким чистым и звонким, что у Лиланте по спине побежали мурашки, а в горле встал комок. Увидев на щеках старой женщины слезы, она не удивилась, ибо песня потрясала силой чувства, скрытого в ней.
После песни Энит Серебряное Горло веселая компания немного поутихла, а дети, повалившись прямо у костра, заснули. Взрослые остались бодрствовать, потягивая виски и распевая баллады. В полночь они снова начали танцевать, но на этот раз их движения были медленными и величавыми, и в них проскальзывала какая-то ритуальность. Подобравшись поближе, Лиланте услышала, что они негромко поют:
— ...найдите их, они в нас есть: веселье — грусть, бесчестье — честь, и чернота, и белизна, о ночи свет, о солнца тьма, — пробормотала Лиланте и обнаружила, что вспоминает детство, те его годы, когда еще не был издан Указ о Волшебных Существах. На ее глаза навернулись слезы, она медленно повернулась и уползла назад в чащу.
На следующее утро шум сборов привлек ее обратно в лагерь. Она бесшумно забралась на дерево и оттуда наблюдала за последними прощаниями циркачей и просьбами к семейству огнеглотателя остаться вместе со всеми.
— Вы же знаете, что песни звучат совсем не так, если нет Дайда и Энит, — сказала одна из женщин, сидевшая на подножке своего фургона с гитарой в руках. — А что будет акробатическая труппа делать без нашей малышки Нины?
Отец Дайда пожал плечами.
— Ну, я не хочу браться за старое. Вы же знаете, что я боюсь путешествовать по Блессему со времен той заварушки в Дан-Идене.
— Будешь знать, как жульничать в кости! — усмехнулась женщина, перебирая струны.
Циркач хрипло расхохотался.
— Ну, ну, Эйлин! Ты же знаешь, что я не жульничал — просто кости взяли да и упали так, как мне было надо! — Он был высоким и очень смуглым, малиновая рубашка была почти того же цвета, что и его губы, а кожаная жилетка стала чуть тесновата.
— Ой, Моррелл, ну разумеется, кость со свинцом всегда немного помогает Госпоже Удаче! Дело твое, но что ты будешь делать в этой глуши? Глотать огонь для развлечения птиц?
— Могу я немного отдохнуть? — ответил Моррелл. — Видит Эйя, я достаточно поработал на дорогах. Кроме того, во время нашего последнего путешествия я обчистил весь Блессем, так что я сомневаюсь, что вам найдется чем набить животы. — Он насмешливо фыркнул. — Нет, — продолжил он, — я решил поискать какое-нибудь новое пастбище. В этих лесах должны были остаться какие-нибудь дровосеки или углежоги, ну а если нет, что же, у меня еще есть полбочонка виски и немного солонины, чего мне еще желать?
— Что-то подсказывает мне, что ты затеваешь какую-то чертовщину, — сказал один из мужчин, прислонившийся к боку своего фургона. — И все-таки, баба с возу — кобыле легче. Мне не придется делить с тобой выручку, когда ты так напиваешься, что не в состоянии даже зажечь свои факелы.
— Ха! Да что станет с твоими представлениями без меня и Дайда?
— Они станут куда более безопасными! — фыркнула Эйлин, потом вскочила на ноги, прежде чем Моррелл Огнеглотатель смог выдумать достойный ответ. — Нет, нет, Моррелл, пусть хотя бы один раз последнее слово останется за мной! Похоже, очень даже неплохо, что мы расстаемся. Может быть, мы встретимся с вами в Дан-Горме на летнем фестивале?
— Может, и встретимся, может, и не встретимся. Посмотрим, хорошо ли будут платить дровосеки, и надолго ли хватит моего бочонка с виски!
Он помахал вслед остальным фургонам, покатившимся по широкой и ровной дороге, потом велел сыну и дочери собираться в лагерь.
— Наконец-то мы от них отделались! Теперь мы сами по себе — куда хотим, туда и едем!
Носком ободранного ботинка он накидал поверх углей грязи и затоптал их в землю. Из леса выбежала Нина, ее рот был перепачкан ягодным соком, в рыжеватых волосах запутались листья и веточки.
— Да ты у меня сама как древяница! — расхохотался ее отец и, подхватив ее, закружил на руках. — Уф! Ты стала чересчур большой для таких развлечений!
— Я ни капельки не выросла, — засмеялась Нина. — Просто ты слишком растолстел, вот и все!
— Я? Растолстел? Да я в самом расцвете сил!
— Если ты так полагаешь, значит, в последнее время не смотришься в зеркало, — раздался мелодичный голос его матери. С зачесанными с морщинистого смуглого лица назад снежно-белыми волосами, Энит доковыляла обратно до своего фургона. Лиланте еще не встречалась с бабушкой Дайда, поскольку старая циркачка почти не могла ходить — ее кости были так искривлены, что даже пальцы походили на шишковатые прутики. Она редко отходила от фургона больше чем на несколько шагов, ревностно оберегая его.
— Дайд! — Моррелл приложил руки рупором ко рту и громко прокричал имя сына. — Где, сожри тебя гравенинги, ты шляешься?
— Здесь, па! Я просто искал Лиланте, чтобы сказать ей, что остальные циркачи, наконец, уехали... Но она скрывается. Я не могу ее найти.
Лиланте ниже приникла к своему суку. Она слишком долго была в одиночестве, чтобы с легкостью расстаться со своей свободой. Они покричали ее, потом впрягли в фургоны лошадей.
— Не беспокойся, сын, — сказал Моррелл. — Вряд ли она прекратит идти за нами после того, как провела с нами столько времени.
— Может быть, с ней что-нибудь случилось. Лучше бы она не защищала от меня свои мысли.
Лиланте улыбнулась про себя. Ей было нетрудно думать о деревьях и небе, ветре и солнечном свете, и эти мысли играли на поверхности ее разума, надежно скрывая все остальные. Людям, которые почти не умели контролировать свои мысли и были слишком слабо связаны с окружающим их миром, это давалось гораздо труднее. Даже Дайд, который оказался на удивление в этом силен, не мог поставить такую же надежную защиту, как Лиланте.
Она подождала, пока цокот копыт почти не затих, спрыгнула с дерева и пошла за ними. Слова Моррелла на короткий миг заставили ее почувствовать себя униженной, но по сути своей они были верными. Лиланте, не собиралась расставаться с циркачами.
Через несколько часов Лиланте ощутила где-то на краю ее восприятия чужой разум. Она осторожно мысленно прощупала окрестности и ощутила голод, жажду крови и желание поохотиться. Она никогда не сталкивалась с этим разумом, но мысли были ей знакомы, они очень походили на мысли крысолова, которого она помнила со времен своего детства, человека, который на забаву жителям деревни натравливал на собак полчища крыс. Слегка поежившись, Лиланте ускорила шаги, решив, что ей действительно стоит держаться немного поближе к фургонам. Она забеспокоилась — почувствовал ли этот разум Дайд, и ответом ей послужил его тревожный зов. Торопись! - думал он. Надвигается опасность! Лиланте понеслась со всех ног, но циркачи ушли уже слишком далеко. Она почувствовала, что преследователи уже все ближе и ближе, и развернулась, чтобы встретить их лицом к лицу, запуская босые ноги глубоко в землю. Она ощутила, как по ней пробежала дрожь превращения, и скорее почувствовала, чем увидела, как они вырвались из леса и понеслись к ней.
Их было семеро — длинноволосых женщин с раздвоенными копытами и рогами всевозможных форм. На них были короткие килты из плохо выделанной кожи и ожерелья из человеческих зубов и зубов животных, подпрыгивающие над тремя парами их грудей. Вдоль хребтов тянулись гребни из жестких щетинистых волосков, заканчивающиеся длинными хвостами с кисточками. Заулюлюкав со злобной радостью, они принялись размахивать палицами, сделанными из деревяшек и камней, связанных веревками.
Тело Лиланте вытянулось и изогнулось, руки удлинились, превращаясь в тонкие белые ветви, свисавшие до самой земли, а волосы покрылись мелкими зелеными цветочками.
Они напали на нее, нагнув головы, и она мысленно поблагодарила свои крепкие корни, когда на ее ствол одно за другим начали налетать тяжелые тела, стряхивая листья и ветки. Ни на миг не останавливаясь, они скакали вокруг нее, бодая рогами стройный ствол; но без запаха крови, который подстегнул бы их, это занятие им скоро наскучило, и они унеслись вслед за караваном.
Как только они скрылись, Лиланте обрела свой человеческий облик, беспокоясь за своих друзей. Зная, что она ничем не может им помочь, она все-таки во весь дух помчалась по их следам. Завернув за поворот, она увидела фургоны, стоящие у большого дерева, вокруг которых скакали рогатые женщины. Нина заняла оборону у одного из входов с чугунной сковородой в руке, умудряясь не подпускать их. Моррелл размахивал палашом, пытаясь защитить лошадей, которые испуганно ржали и вставали на дыбы. Дайд спрятался за повозкой Энит, зажав в каждой руке по длинному кинжалу. Когда рогатые женщины накинулись на фургон, он ударил одну из них в плечо так, что по ее боку полилась кровь. Но запах крови лишь еще больше возбудил их, и фургон опасно закачался.
Внезапно женщина с семью рогами запрыгнула на ступеньки и атаковала Нину, не обращая внимание на удары сковороды, градом сыпавшиеся на ее голые плечи. Нина закричала и упала. В тот миг, когда Лиланте подумала, что ту неминуемо растопчут, Энит начала петь.
Песня оплетала разум Лиланте своей мягкой гармонией. Она ощутила, как все ее чувства притупляются, отчаянно колотящееся сердце успокаивается. Не сознавая, что делает, она шагнула вперед, потом еще раз, ее тело покачивалось, глаза были полузакрыты. Из ее горла вырвалось что-то, похожее на мурлыканье. Гудя и раскачиваясь, она думала о весенних рассветах, глубоких водах и звездных ночах. Шаг за шагом она, пританцовывая, подходила к фургону все ближе и ближе. Какой-то частью своего разума она равнодушно заметила танцующие фигуры рогатых женщин, раскачивающихся в такт песне. Нина поднялась со ступенек, на ее лице сияла блаженная улыбка. Музыка стала тише, и Лиланте почувствовала, что у нее закрываются глаза, а дыхание замедляется. Танцующие фигуры одна за другой вздыхали и поникали, сворачиваясь калачиками и засыпая.
Когда Лиланте проснулась, была уже ночь, а она лежала, закутанная в одеяло, от которого пахло лошадьми. Она открыла глаза, Удивляясь, почему чувствует себя такой спокойной и восхитительно отдохнувшей. Позади нее была каменная стена, на которой играли отблески огня. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к раздающимся рядом с ней голосам.
— Научишь меня этой чудесной песенке? — спросил грубый голос.
— Не могу, Бран, — ответила Энит. В ее голосе звучала грусть. — Я поклялась никогда больше не петь ее. Йедды мертвы, их певческое мастерство утеряно. Что толку жить в прошлом? Кроме того, это может быть опасным. — Не меняя тона, она добавила: — Наша древяница проснулась. Как ты себя чувствуешь, Лиланте?
— Я не древяница, — сказала Лиланте. — Народ моей матери — древяники, но они тоже не принимают меня. Я называю себя полудревяницей.
— Никогда не слышала о полудревяницах.
— И я тоже, — сказала Лиланте. — Думаю, я одна такая.
— Хм, думаю, что отпрыски людей и древяников действительно редкость. Я считала, что это вообще невозможно.
— Ну, по всей видимости, все-таки возможно, — сказала Лиланте и села, потягиваясь. — Что произошло? Кто эти ужасные рогатые женщины? Где мы?
— Я усыпила их своей песней, — сказала Энит. — К сожалению, я усыпила и вас всех тоже, но магия ни для кого не делает различий.
— А меня не усыпила, — сказал незнакомый голос. Лиланте приподнялась на локте, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это оказался клюрикон — низкорослое мохнатое существо с остроконечной мордочкой и большими мохнатыми ушами. Когда он двигался, уйма маленьких блестящих предметов, висящий на цепи у него на шее, звенела и переливалась, и Лиланте вспомнила, что клюриконы неравнодушны ко всему блестящему.
— Верно, не усыпила, Бран, — согласилась Энит. — А почему мне не удалось тебя убаюкать? — Все существа, которые слышали мою песню, должны были заснуть.
— Магические песни на меня не действуют, — сказал Бран и вскочил на ноги, бросившись помешивать варево, кипевшее в горшке над огнем, который горел в массивном каменном очаге. Над решеткой был каменный экран, украшенный звездами и еле видными рунами, а под ней — эмблема с двумя масками; плачущей и смеющейся.
— Клюриконы невосприимчивы к магии, — сказала Лиланте. — Но у них есть своя магия, они обладают способностью чувствовать чужую магию и сопротивляться ей.
Энит взглянула на нее с интересом.
— Это действительно так?
— Ну, моя мама всегда учила меня именно так.
— Правда? Я думала, тебя вырастил отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Только бабка Дайда не присоединилась к общему веселью, усевшись на своем обычном месте у огня, поблескивая янтарными бусами. Через некоторое время она запела, и ее голос оказался таким чистым и звонким, что у Лиланте по спине побежали мурашки, а в горле встал комок. Увидев на щеках старой женщины слезы, она не удивилась, ибо песня потрясала силой чувства, скрытого в ней.
После песни Энит Серебряное Горло веселая компания немного поутихла, а дети, повалившись прямо у костра, заснули. Взрослые остались бодрствовать, потягивая виски и распевая баллады. В полночь они снова начали танцевать, но на этот раз их движения были медленными и величавыми, и в них проскальзывала какая-то ритуальность. Подобравшись поближе, Лиланте услышала, что они негромко поют:
— ...найдите их, они в нас есть: веселье — грусть, бесчестье — честь, и чернота, и белизна, о ночи свет, о солнца тьма, — пробормотала Лиланте и обнаружила, что вспоминает детство, те его годы, когда еще не был издан Указ о Волшебных Существах. На ее глаза навернулись слезы, она медленно повернулась и уползла назад в чащу.
На следующее утро шум сборов привлек ее обратно в лагерь. Она бесшумно забралась на дерево и оттуда наблюдала за последними прощаниями циркачей и просьбами к семейству огнеглотателя остаться вместе со всеми.
— Вы же знаете, что песни звучат совсем не так, если нет Дайда и Энит, — сказала одна из женщин, сидевшая на подножке своего фургона с гитарой в руках. — А что будет акробатическая труппа делать без нашей малышки Нины?
Отец Дайда пожал плечами.
— Ну, я не хочу браться за старое. Вы же знаете, что я боюсь путешествовать по Блессему со времен той заварушки в Дан-Идене.
— Будешь знать, как жульничать в кости! — усмехнулась женщина, перебирая струны.
Циркач хрипло расхохотался.
— Ну, ну, Эйлин! Ты же знаешь, что я не жульничал — просто кости взяли да и упали так, как мне было надо! — Он был высоким и очень смуглым, малиновая рубашка была почти того же цвета, что и его губы, а кожаная жилетка стала чуть тесновата.
— Ой, Моррелл, ну разумеется, кость со свинцом всегда немного помогает Госпоже Удаче! Дело твое, но что ты будешь делать в этой глуши? Глотать огонь для развлечения птиц?
— Могу я немного отдохнуть? — ответил Моррелл. — Видит Эйя, я достаточно поработал на дорогах. Кроме того, во время нашего последнего путешествия я обчистил весь Блессем, так что я сомневаюсь, что вам найдется чем набить животы. — Он насмешливо фыркнул. — Нет, — продолжил он, — я решил поискать какое-нибудь новое пастбище. В этих лесах должны были остаться какие-нибудь дровосеки или углежоги, ну а если нет, что же, у меня еще есть полбочонка виски и немного солонины, чего мне еще желать?
— Что-то подсказывает мне, что ты затеваешь какую-то чертовщину, — сказал один из мужчин, прислонившийся к боку своего фургона. — И все-таки, баба с возу — кобыле легче. Мне не придется делить с тобой выручку, когда ты так напиваешься, что не в состоянии даже зажечь свои факелы.
— Ха! Да что станет с твоими представлениями без меня и Дайда?
— Они станут куда более безопасными! — фыркнула Эйлин, потом вскочила на ноги, прежде чем Моррелл Огнеглотатель смог выдумать достойный ответ. — Нет, нет, Моррелл, пусть хотя бы один раз последнее слово останется за мной! Похоже, очень даже неплохо, что мы расстаемся. Может быть, мы встретимся с вами в Дан-Горме на летнем фестивале?
— Может, и встретимся, может, и не встретимся. Посмотрим, хорошо ли будут платить дровосеки, и надолго ли хватит моего бочонка с виски!
Он помахал вслед остальным фургонам, покатившимся по широкой и ровной дороге, потом велел сыну и дочери собираться в лагерь.
— Наконец-то мы от них отделались! Теперь мы сами по себе — куда хотим, туда и едем!
Носком ободранного ботинка он накидал поверх углей грязи и затоптал их в землю. Из леса выбежала Нина, ее рот был перепачкан ягодным соком, в рыжеватых волосах запутались листья и веточки.
— Да ты у меня сама как древяница! — расхохотался ее отец и, подхватив ее, закружил на руках. — Уф! Ты стала чересчур большой для таких развлечений!
— Я ни капельки не выросла, — засмеялась Нина. — Просто ты слишком растолстел, вот и все!
— Я? Растолстел? Да я в самом расцвете сил!
— Если ты так полагаешь, значит, в последнее время не смотришься в зеркало, — раздался мелодичный голос его матери. С зачесанными с морщинистого смуглого лица назад снежно-белыми волосами, Энит доковыляла обратно до своего фургона. Лиланте еще не встречалась с бабушкой Дайда, поскольку старая циркачка почти не могла ходить — ее кости были так искривлены, что даже пальцы походили на шишковатые прутики. Она редко отходила от фургона больше чем на несколько шагов, ревностно оберегая его.
— Дайд! — Моррелл приложил руки рупором ко рту и громко прокричал имя сына. — Где, сожри тебя гравенинги, ты шляешься?
— Здесь, па! Я просто искал Лиланте, чтобы сказать ей, что остальные циркачи, наконец, уехали... Но она скрывается. Я не могу ее найти.
Лиланте ниже приникла к своему суку. Она слишком долго была в одиночестве, чтобы с легкостью расстаться со своей свободой. Они покричали ее, потом впрягли в фургоны лошадей.
— Не беспокойся, сын, — сказал Моррелл. — Вряд ли она прекратит идти за нами после того, как провела с нами столько времени.
— Может быть, с ней что-нибудь случилось. Лучше бы она не защищала от меня свои мысли.
Лиланте улыбнулась про себя. Ей было нетрудно думать о деревьях и небе, ветре и солнечном свете, и эти мысли играли на поверхности ее разума, надежно скрывая все остальные. Людям, которые почти не умели контролировать свои мысли и были слишком слабо связаны с окружающим их миром, это давалось гораздо труднее. Даже Дайд, который оказался на удивление в этом силен, не мог поставить такую же надежную защиту, как Лиланте.
Она подождала, пока цокот копыт почти не затих, спрыгнула с дерева и пошла за ними. Слова Моррелла на короткий миг заставили ее почувствовать себя униженной, но по сути своей они были верными. Лиланте, не собиралась расставаться с циркачами.
Через несколько часов Лиланте ощутила где-то на краю ее восприятия чужой разум. Она осторожно мысленно прощупала окрестности и ощутила голод, жажду крови и желание поохотиться. Она никогда не сталкивалась с этим разумом, но мысли были ей знакомы, они очень походили на мысли крысолова, которого она помнила со времен своего детства, человека, который на забаву жителям деревни натравливал на собак полчища крыс. Слегка поежившись, Лиланте ускорила шаги, решив, что ей действительно стоит держаться немного поближе к фургонам. Она забеспокоилась — почувствовал ли этот разум Дайд, и ответом ей послужил его тревожный зов. Торопись! - думал он. Надвигается опасность! Лиланте понеслась со всех ног, но циркачи ушли уже слишком далеко. Она почувствовала, что преследователи уже все ближе и ближе, и развернулась, чтобы встретить их лицом к лицу, запуская босые ноги глубоко в землю. Она ощутила, как по ней пробежала дрожь превращения, и скорее почувствовала, чем увидела, как они вырвались из леса и понеслись к ней.
Их было семеро — длинноволосых женщин с раздвоенными копытами и рогами всевозможных форм. На них были короткие килты из плохо выделанной кожи и ожерелья из человеческих зубов и зубов животных, подпрыгивающие над тремя парами их грудей. Вдоль хребтов тянулись гребни из жестких щетинистых волосков, заканчивающиеся длинными хвостами с кисточками. Заулюлюкав со злобной радостью, они принялись размахивать палицами, сделанными из деревяшек и камней, связанных веревками.
Тело Лиланте вытянулось и изогнулось, руки удлинились, превращаясь в тонкие белые ветви, свисавшие до самой земли, а волосы покрылись мелкими зелеными цветочками.
Они напали на нее, нагнув головы, и она мысленно поблагодарила свои крепкие корни, когда на ее ствол одно за другим начали налетать тяжелые тела, стряхивая листья и ветки. Ни на миг не останавливаясь, они скакали вокруг нее, бодая рогами стройный ствол; но без запаха крови, который подстегнул бы их, это занятие им скоро наскучило, и они унеслись вслед за караваном.
Как только они скрылись, Лиланте обрела свой человеческий облик, беспокоясь за своих друзей. Зная, что она ничем не может им помочь, она все-таки во весь дух помчалась по их следам. Завернув за поворот, она увидела фургоны, стоящие у большого дерева, вокруг которых скакали рогатые женщины. Нина заняла оборону у одного из входов с чугунной сковородой в руке, умудряясь не подпускать их. Моррелл размахивал палашом, пытаясь защитить лошадей, которые испуганно ржали и вставали на дыбы. Дайд спрятался за повозкой Энит, зажав в каждой руке по длинному кинжалу. Когда рогатые женщины накинулись на фургон, он ударил одну из них в плечо так, что по ее боку полилась кровь. Но запах крови лишь еще больше возбудил их, и фургон опасно закачался.
Внезапно женщина с семью рогами запрыгнула на ступеньки и атаковала Нину, не обращая внимание на удары сковороды, градом сыпавшиеся на ее голые плечи. Нина закричала и упала. В тот миг, когда Лиланте подумала, что ту неминуемо растопчут, Энит начала петь.
Песня оплетала разум Лиланте своей мягкой гармонией. Она ощутила, как все ее чувства притупляются, отчаянно колотящееся сердце успокаивается. Не сознавая, что делает, она шагнула вперед, потом еще раз, ее тело покачивалось, глаза были полузакрыты. Из ее горла вырвалось что-то, похожее на мурлыканье. Гудя и раскачиваясь, она думала о весенних рассветах, глубоких водах и звездных ночах. Шаг за шагом она, пританцовывая, подходила к фургону все ближе и ближе. Какой-то частью своего разума она равнодушно заметила танцующие фигуры рогатых женщин, раскачивающихся в такт песне. Нина поднялась со ступенек, на ее лице сияла блаженная улыбка. Музыка стала тише, и Лиланте почувствовала, что у нее закрываются глаза, а дыхание замедляется. Танцующие фигуры одна за другой вздыхали и поникали, сворачиваясь калачиками и засыпая.
Когда Лиланте проснулась, была уже ночь, а она лежала, закутанная в одеяло, от которого пахло лошадьми. Она открыла глаза, Удивляясь, почему чувствует себя такой спокойной и восхитительно отдохнувшей. Позади нее была каменная стена, на которой играли отблески огня. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к раздающимся рядом с ней голосам.
— Научишь меня этой чудесной песенке? — спросил грубый голос.
— Не могу, Бран, — ответила Энит. В ее голосе звучала грусть. — Я поклялась никогда больше не петь ее. Йедды мертвы, их певческое мастерство утеряно. Что толку жить в прошлом? Кроме того, это может быть опасным. — Не меняя тона, она добавила: — Наша древяница проснулась. Как ты себя чувствуешь, Лиланте?
— Я не древяница, — сказала Лиланте. — Народ моей матери — древяники, но они тоже не принимают меня. Я называю себя полудревяницей.
— Никогда не слышала о полудревяницах.
— И я тоже, — сказала Лиланте. — Думаю, я одна такая.
— Хм, думаю, что отпрыски людей и древяников действительно редкость. Я считала, что это вообще невозможно.
— Ну, по всей видимости, все-таки возможно, — сказала Лиланте и села, потягиваясь. — Что произошло? Кто эти ужасные рогатые женщины? Где мы?
— Я усыпила их своей песней, — сказала Энит. — К сожалению, я усыпила и вас всех тоже, но магия ни для кого не делает различий.
— А меня не усыпила, — сказал незнакомый голос. Лиланте приподнялась на локте, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это оказался клюрикон — низкорослое мохнатое существо с остроконечной мордочкой и большими мохнатыми ушами. Когда он двигался, уйма маленьких блестящих предметов, висящий на цепи у него на шее, звенела и переливалась, и Лиланте вспомнила, что клюриконы неравнодушны ко всему блестящему.
— Верно, не усыпила, Бран, — согласилась Энит. — А почему мне не удалось тебя убаюкать? — Все существа, которые слышали мою песню, должны были заснуть.
— Магические песни на меня не действуют, — сказал Бран и вскочил на ноги, бросившись помешивать варево, кипевшее в горшке над огнем, который горел в массивном каменном очаге. Над решеткой был каменный экран, украшенный звездами и еле видными рунами, а под ней — эмблема с двумя масками; плачущей и смеющейся.
— Клюриконы невосприимчивы к магии, — сказала Лиланте. — Но у них есть своя магия, они обладают способностью чувствовать чужую магию и сопротивляться ей.
Энит взглянула на нее с интересом.
— Это действительно так?
— Ну, моя мама всегда учила меня именно так.
— Правда? Я думала, тебя вырастил отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81