Ты не поверишь, это действительно райское наслаждение, если отвлечься от мысли, что тебя используют хуже, чем самую дешевую шлюху. Говорят, бабы их по этому делу мужикам сто очков вперед дадут, может, и так, не знаю, но во мне эти дьяволы не оставили ни одной незадетой струны. За несколько недель превратили меня в настоящую нимфоманку. Потом я забеременела.
Будущим мамам тану оказывают прямо-таки королевские почести. Ребенок родился очаровательный — просто ангелочек. Прежде у меня не было детей, и они позволили мне кормить и нянчить его до восьми месяцев. Я так его любила, что чуть не исцелилась от своих пороков. Но потом малыша отняли, меня посадили на возбудители и снова пошли валять по Храму наслаждений, как всех прочих потаскушек. Вторую беременность я перенесла ужасно, ребенок оказался фирвулагом. По статистике каждый седьмой ребенок от спаривания тану с женщинами и каждый третий, порождаемый танусками, — чистейший фирвулаг, а у фирвулагов почему-то никогда не родятся тану… Этого маленького ублюдка мне не дали кормить — сразу отобрали и оставили на условленном месте в лесу. Не успела я отойти после родов, они опять набросились на меня, как голодные псы. К тому времени ни о каком наслаждении уже не было речи. Я наконец протрезвела. Ты себе не представляешь, как жутко быть трезвым в Храме наслаждений — хоть мужчине, хоть женщине! Кидается на тебя целая свора и рвет на части. К одним это ощущение приходит раньше, к другим позже, но если ты нормальный человек, секс тану в конце концов убьет тебя.
— Угу, — откликнулся Ричард, от смущения не зная, что сказать.
Она испытующе поглядела на него и продолжала:
— Словом, родился у меня третий белокурый ангел, потом четвертый. В последний раз мне сделали кесарево — прелестная пухленькая девочка, четыре с половиной кило. Но я ее даже не видела, потому что неделю не приходила в сознание. Они отдали ребенка кормилице, а меня на шесть месяцев поместили в больницу, чтобы реанимировать мое затасканное чрево. Даже заворачивали в Кожу — это что-то вроде нашей барокамеры, — но мне она не слишком помогла. Врач сказал, что мой душевный тонус не соответствует Коже, как и серому торквесу. Но я-то знала, что просто не хочу выздоравливать и снова рожать детей. Я решила умереть. И в одну прекрасную ночь бросилась с обрыва в реку.
Слова утешения не шли Ричарду на ум. Чисто женские муки были выше его понимания, хотя он от души жалел Марту и пылал негодованием против ее палачей. Надо же, какие скоты, набивали ей утробу своими получеловеческими паразитами, которые высасывали из нее все соки, распирали все внутренности, а стоило очередному ублюдку выйти на свет — ее снова насиловали. Она сказала, что любила своего первенца. С ума сойти! Он бы придушил этих щенков, и вздохнуть бы не успели! Но она любила одного и, по всей вероятности, полюбила бы и остальных, если б их не отобрали. Да, любила своих незаконных детей — источник невыносимой боли и страданий! Едва ли мужчина способен так чувствовать, как женщина.
Доведись ему пережить такое, он бы в жизни больше не поглядел на существо противоположного пола. А она мало того что поняла насущную мужскую потребность, но и сама его пожалела, а может, даже это было нечто большее. Как же она щедра!
Точно прочитав его мысли, она опять рассмеялась своим чувственным смехом и поманила Ричарда пальчиком.
— У нас еще есть время.
— Нет, — услышал он свой голос будто со стороны. — Нет, это может тебе повредить.
Но она только улыбнулась и потянула его на себя. Женщины — удивительные создания.
По мере того как мучительно-сладостное напряжение, охватившее все тело, продвигалось к блаженной кульминации, где-то в глубине его мозга зашевелилась, приобретая невероятные, пугающие размеры, еще неосознанная мысль. Это создание — не просто «женщина». Прежде женщины были для него абстракцией эротических ощущений, удовольствием, вместилищем физической разрядки. Она же — что-то совсем другое. Она — Марта.
Мысль с трудом поддавалась формулировке, особенно в его теперешнем состоянии. Но очень скоро — Ричард это чувствовал — он ее расшифрует.
ГЛАВА 5
Именно Марта окрестила их нового знакомого Пугалом.
Когда они проснулись после краткого ночлега у южных предгорий Фельдберга, он сидел на валуне и смотрел на них взглядом истинного мизантропа. Отрекомендовавшись посланцем Суголла, он не дал им времени позавтракать, а велел следовать за ним и устремился вверх по склону со скоростью, которую никто из людей долго выдержать не мог. Наверняка решил их загнать в отместку за то, что ему выпала столь оскорбительная роль служить проводником людям.
Таких низкорослых фирвулагов они до сих пор не видали, вдобавок он был намного уродливее: вместо туловища какой-то обрубок, костлявые, кривоватые ножонки и ручонки, приплюснутая птичья головка, набрякшие мешки под большими черными глазами, посаженными близко к носу, также напоминающему клюв. Нелепо торчащие уши оканчивались странной рыхлой бахромой, красно-кирпичная кожа лоснилась, редкие волосы свисали с черепа, словно обрывки шпагата. Но одет он был опрятно и даже с известной долей щегольства: до блеска начищенные башмаки, пояс черной резной кожи, винного цвета бриджи, рубаха и длинный камзол, расшитый бисером и украшенный драгоценными камнями. К шляпе, на уровне бровей-ниточек, постоянно приподнятых в презрительной мине, была приколота огромная сверкающая брошь.
Вслед за троллем пятеро путешественников карабкались через горные перевалы по крохотной, но отчетливо видной тропе. Лес стал смешенным, ручьи замедляли свой бег, вливаясь в маленькие озерки, заросшие высокими папоротниками, черной ольхой, клематисами, пышными ядовито-яркими примулами. В одной лощинке из-под земли, бурля, вырывался горячий источник. Дымный омут окружали чахлые лишайники. Стая ворон прокричала незваным гостям недоброе приветствие с полуобглоданного оленьего скелета. Среди травы валялось множество костей — одни гладкие, чистые, другие с темными кусками мяса.
Природа скальных образований к востоку также менялась. В граните виднелись вкрапления цветных известняков.
— Страна пещер, — вполголоса сказал Клод Анжелике.
Они шли бок о бок, поскольку тропа немного расширилась. Солнце припекало все жарче, палеонтолог ощущал холод, словно бы идущий из-под земли. Кое-где из щелей в известняке торчали раздвоенные хвосты алых и голубых ласточек. Из густой листвы то и дело выглядывали остроконечные слоновьи уши. Под ногами рассыпалось множество красивых грибов — на белых ножках, с красными в белую крапинку шляпками.
— Они здесь! — отрывисто произнесла старуха. — Вокруг нас! Чувствуешь, как много? И все… такие уроды.
Он не сразу понял, о чем она. Но смысл ее слов загадочным образом согласовывался с той затаенной тревогой, что с утра не покидала его. И с мрачным обликом пугала, которого Клод вначале принял за обыкновенного фирвулага.
— Les Criards, — пояснила мадам. — Они следят за нами. А один из них — наш проводник. Да, это и есть ревуны.
Тропа была хорошо утоптана, в ветвях елей и берез щебетали птицы. Лес пронизывали потоки золотого света, льющиеся точно из открытых окон.
— Красивое место, — заметила старуха. — Но в нем ощущается какое-то отчаяние, убогость духа, одновременно трогательная и отталкивающая. Не могу отделаться от этого наваждения.
Она то и дело спотыкалась без всякой видимой причины. Лицо мертвенно побелело. Клод предупредительно подставил ей руку.
— Давай попросим Пугало остановиться, — предложил он.
— Нет, — глухо произнесла она. — Мы должны торопиться… Ах, Клод! Благодари Бога за то, что сделал тебя нечувствительным к их умственному излучению. Нет, это не просто мысли, свойственные всякому живому существу и сокрытые от всех, кроме Господа. Это иной уровень психики — внутренняя речь, всплески эмоций. Такая страшная злоба может исходить только от извращенных душ. Ревуны! Они ненавидят всех, но еще больше — себя. Их рев разрывает мне мозг…
— Разве ты не можешь защититься? Так же, как тогда, от Охоты?
— Меня же никто не учил! — с тоской проговорила она. — Тогда все вышло случайно. Не знаю я, как противостоять этой орде. Никакой конкретной угрозы, за которую можно было бы ухватиться, они не выдвигают, — В глазах у нее читалась настоящая паника. — Они просто ненавидят… ненавидят всеми фибрами души.
— По-твоему, они сильнее обычных фирвулагов?
— Не уверена. Они другие, неестественные… Извращенные — вот, пожалуй, самое точное определение. С фирвулагами и даже с тану, несмотря на всю вражду, мы ощущаем некое духовное родство. Чего никогда не может быть с les Criards. Я еще не видела их вблизи и в таком количестве. Изредка встречалась с ними на конклавах в пещерах Вогезов, но там они вели себя настороженно. А тут…
Голос ее оборвался на резкой, высокой ноте. Пальцы правой руки в лихорадочном нетерпении теребили золотой торквес, а левой рукой она больно впилась в локоть Клода. Глаза возбужденно бегали, обшаривая скалы.
Фелиция, замыкавшая шествие, нагнала их и объявила:
— Не нравится мне это место. Нигде так погано себя не чувствовала. Грибной лес прямо рай по сравнению со здешней обстановкой. Мне кажется, нам грозит настоящая опасность. Вы можете объяснить, что происходит?
— Вокруг злобные ревуны. Нервный посыл их настолько силен, что даже ты, несмотря на свою латентность, можешь воспринимать его.
Губы юной спортсменки плотно сжались, глаза воинственно засверкали. В оленьих шкурах с чужого плеча она была похожа на школьницу, играющую в индейцев.
— Они что, собираются напасть на нас?
— Нет, без приказания своего правителя Суголла они нам ничего не сделают.
— Значит, просто запугивают, сукины дети! Ну, со мной этот номер не пройдет! — Фелиция сорвала с плеча лук и, не сбавляя шага, проверила, надежно ли закреплены стрелы.
Теперь, когда они забрались довольно высоко, гора представала им головокружительным нагромождением гладких и остроконечных монолитов. Лес редел. Сквозь него уже просматривались окрестные долины и даже вершины Альп далеко на юге. Сверху тысячеметровой громадой нависал Фельдберг; склон, обращенный к юго-востоку, круто обрывался в бездну, точно какой-то великан взял и обрубил его топором, нарушив безупречно правильную форму округлой вершины.
Они добрались до альпийского луга, со всех сторон окруженного крутыми уступами. Точно в центре бугрился бархатисто-черный камень, подернутый ярко-желтой паутиной, что придавало ему сходство со стогом сена.
— Здесь я с удовольствием покидаю вас, — послышался голос Пугала.
Он сложил руки на груди, осклабился и растворился в воздухе, причем оскал исчез несколько позже, чем он сам.
— Какого черта… — начал Ричард.
— Тихо! — оборвала его мадам.
Все четверо невольно жались поближе к ней. Лоб старухи покрылся испариной, руками она вцепилась в торквес, как будто он душил ее. Над поросшей цветами и усыпанной галечником луговой чашей сияло безоблачное небо, но воздух как бы сконденсировался в тонкие, прозрачные ручейки, клокочущие, перетекающие друг в друга так, что глаз не успевал следить за их переливами. Скалы снова заслоняли обзор. Верхний слой камня, казалось, разжижился, подобно воздуху, потому что скалы беспрестанно меняли очертания. А черный бугор стоял неподвижно в своей незамутненной чистоте, но от него-то, похоже, и исходило все движение.
В смертельном отчаянии мадам стиснула руку Клода.
— Господи Иисусе, как же их много! Неужели ты не чувствуешь?
— Я чувствую, — озираясь, проговорил Ричард. — Точно силовая бомбардировка сигма-поля, ох, силы небесные! Это все враждебные умы, да?
Тревожное предчувствие накатывало на них в невыразимом крещендо. Камень под ногами вибрировал на низких частотах, словно от топота тысяч ног в недрах горы. А еще от дикого рева.
Атмосферные вихри набирали силу. Послышался новый звук — сумасшедшее тремоло вверх-вниз на тысячу тональностей и ритмов. Люди закрывали уши руками, но лавина звуков вбирала их в себя, и они тоже пытались кричать в тщетной попытке нейтрализовать эту какофонию, пока она не свела их с ума.
Наконец оркестр смолк, и появились исполнители.
Пятеро застыли, как изваяния, выпучив глаза, разинув рты. Скалы вдруг ожили: их облепили тысячи, а может, десятки тысяч живых существ, они громоздились друг на друга, висели у соседей на плечах, выглядывали в щели между нижних конечностей или шагали по головам собратьев, стремясь пробиться в первые ряды.
Это были кошмарные существа.
В основном ростом не более метра, со скругленными туловищами и тоненькими ножками, как у Пугала. У многих, однако, непропорционально огромные ступни и кисти. Отдельные тела деформированы, очевидно какой-то болезнью позвоночника; у других из-под красивой одежды выпирали уродливые шишки — то ли злокачественные образования, то ли скрытые лишние конечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Будущим мамам тану оказывают прямо-таки королевские почести. Ребенок родился очаровательный — просто ангелочек. Прежде у меня не было детей, и они позволили мне кормить и нянчить его до восьми месяцев. Я так его любила, что чуть не исцелилась от своих пороков. Но потом малыша отняли, меня посадили на возбудители и снова пошли валять по Храму наслаждений, как всех прочих потаскушек. Вторую беременность я перенесла ужасно, ребенок оказался фирвулагом. По статистике каждый седьмой ребенок от спаривания тану с женщинами и каждый третий, порождаемый танусками, — чистейший фирвулаг, а у фирвулагов почему-то никогда не родятся тану… Этого маленького ублюдка мне не дали кормить — сразу отобрали и оставили на условленном месте в лесу. Не успела я отойти после родов, они опять набросились на меня, как голодные псы. К тому времени ни о каком наслаждении уже не было речи. Я наконец протрезвела. Ты себе не представляешь, как жутко быть трезвым в Храме наслаждений — хоть мужчине, хоть женщине! Кидается на тебя целая свора и рвет на части. К одним это ощущение приходит раньше, к другим позже, но если ты нормальный человек, секс тану в конце концов убьет тебя.
— Угу, — откликнулся Ричард, от смущения не зная, что сказать.
Она испытующе поглядела на него и продолжала:
— Словом, родился у меня третий белокурый ангел, потом четвертый. В последний раз мне сделали кесарево — прелестная пухленькая девочка, четыре с половиной кило. Но я ее даже не видела, потому что неделю не приходила в сознание. Они отдали ребенка кормилице, а меня на шесть месяцев поместили в больницу, чтобы реанимировать мое затасканное чрево. Даже заворачивали в Кожу — это что-то вроде нашей барокамеры, — но мне она не слишком помогла. Врач сказал, что мой душевный тонус не соответствует Коже, как и серому торквесу. Но я-то знала, что просто не хочу выздоравливать и снова рожать детей. Я решила умереть. И в одну прекрасную ночь бросилась с обрыва в реку.
Слова утешения не шли Ричарду на ум. Чисто женские муки были выше его понимания, хотя он от души жалел Марту и пылал негодованием против ее палачей. Надо же, какие скоты, набивали ей утробу своими получеловеческими паразитами, которые высасывали из нее все соки, распирали все внутренности, а стоило очередному ублюдку выйти на свет — ее снова насиловали. Она сказала, что любила своего первенца. С ума сойти! Он бы придушил этих щенков, и вздохнуть бы не успели! Но она любила одного и, по всей вероятности, полюбила бы и остальных, если б их не отобрали. Да, любила своих незаконных детей — источник невыносимой боли и страданий! Едва ли мужчина способен так чувствовать, как женщина.
Доведись ему пережить такое, он бы в жизни больше не поглядел на существо противоположного пола. А она мало того что поняла насущную мужскую потребность, но и сама его пожалела, а может, даже это было нечто большее. Как же она щедра!
Точно прочитав его мысли, она опять рассмеялась своим чувственным смехом и поманила Ричарда пальчиком.
— У нас еще есть время.
— Нет, — услышал он свой голос будто со стороны. — Нет, это может тебе повредить.
Но она только улыбнулась и потянула его на себя. Женщины — удивительные создания.
По мере того как мучительно-сладостное напряжение, охватившее все тело, продвигалось к блаженной кульминации, где-то в глубине его мозга зашевелилась, приобретая невероятные, пугающие размеры, еще неосознанная мысль. Это создание — не просто «женщина». Прежде женщины были для него абстракцией эротических ощущений, удовольствием, вместилищем физической разрядки. Она же — что-то совсем другое. Она — Марта.
Мысль с трудом поддавалась формулировке, особенно в его теперешнем состоянии. Но очень скоро — Ричард это чувствовал — он ее расшифрует.
ГЛАВА 5
Именно Марта окрестила их нового знакомого Пугалом.
Когда они проснулись после краткого ночлега у южных предгорий Фельдберга, он сидел на валуне и смотрел на них взглядом истинного мизантропа. Отрекомендовавшись посланцем Суголла, он не дал им времени позавтракать, а велел следовать за ним и устремился вверх по склону со скоростью, которую никто из людей долго выдержать не мог. Наверняка решил их загнать в отместку за то, что ему выпала столь оскорбительная роль служить проводником людям.
Таких низкорослых фирвулагов они до сих пор не видали, вдобавок он был намного уродливее: вместо туловища какой-то обрубок, костлявые, кривоватые ножонки и ручонки, приплюснутая птичья головка, набрякшие мешки под большими черными глазами, посаженными близко к носу, также напоминающему клюв. Нелепо торчащие уши оканчивались странной рыхлой бахромой, красно-кирпичная кожа лоснилась, редкие волосы свисали с черепа, словно обрывки шпагата. Но одет он был опрятно и даже с известной долей щегольства: до блеска начищенные башмаки, пояс черной резной кожи, винного цвета бриджи, рубаха и длинный камзол, расшитый бисером и украшенный драгоценными камнями. К шляпе, на уровне бровей-ниточек, постоянно приподнятых в презрительной мине, была приколота огромная сверкающая брошь.
Вслед за троллем пятеро путешественников карабкались через горные перевалы по крохотной, но отчетливо видной тропе. Лес стал смешенным, ручьи замедляли свой бег, вливаясь в маленькие озерки, заросшие высокими папоротниками, черной ольхой, клематисами, пышными ядовито-яркими примулами. В одной лощинке из-под земли, бурля, вырывался горячий источник. Дымный омут окружали чахлые лишайники. Стая ворон прокричала незваным гостям недоброе приветствие с полуобглоданного оленьего скелета. Среди травы валялось множество костей — одни гладкие, чистые, другие с темными кусками мяса.
Природа скальных образований к востоку также менялась. В граните виднелись вкрапления цветных известняков.
— Страна пещер, — вполголоса сказал Клод Анжелике.
Они шли бок о бок, поскольку тропа немного расширилась. Солнце припекало все жарче, палеонтолог ощущал холод, словно бы идущий из-под земли. Кое-где из щелей в известняке торчали раздвоенные хвосты алых и голубых ласточек. Из густой листвы то и дело выглядывали остроконечные слоновьи уши. Под ногами рассыпалось множество красивых грибов — на белых ножках, с красными в белую крапинку шляпками.
— Они здесь! — отрывисто произнесла старуха. — Вокруг нас! Чувствуешь, как много? И все… такие уроды.
Он не сразу понял, о чем она. Но смысл ее слов загадочным образом согласовывался с той затаенной тревогой, что с утра не покидала его. И с мрачным обликом пугала, которого Клод вначале принял за обыкновенного фирвулага.
— Les Criards, — пояснила мадам. — Они следят за нами. А один из них — наш проводник. Да, это и есть ревуны.
Тропа была хорошо утоптана, в ветвях елей и берез щебетали птицы. Лес пронизывали потоки золотого света, льющиеся точно из открытых окон.
— Красивое место, — заметила старуха. — Но в нем ощущается какое-то отчаяние, убогость духа, одновременно трогательная и отталкивающая. Не могу отделаться от этого наваждения.
Она то и дело спотыкалась без всякой видимой причины. Лицо мертвенно побелело. Клод предупредительно подставил ей руку.
— Давай попросим Пугало остановиться, — предложил он.
— Нет, — глухо произнесла она. — Мы должны торопиться… Ах, Клод! Благодари Бога за то, что сделал тебя нечувствительным к их умственному излучению. Нет, это не просто мысли, свойственные всякому живому существу и сокрытые от всех, кроме Господа. Это иной уровень психики — внутренняя речь, всплески эмоций. Такая страшная злоба может исходить только от извращенных душ. Ревуны! Они ненавидят всех, но еще больше — себя. Их рев разрывает мне мозг…
— Разве ты не можешь защититься? Так же, как тогда, от Охоты?
— Меня же никто не учил! — с тоской проговорила она. — Тогда все вышло случайно. Не знаю я, как противостоять этой орде. Никакой конкретной угрозы, за которую можно было бы ухватиться, они не выдвигают, — В глазах у нее читалась настоящая паника. — Они просто ненавидят… ненавидят всеми фибрами души.
— По-твоему, они сильнее обычных фирвулагов?
— Не уверена. Они другие, неестественные… Извращенные — вот, пожалуй, самое точное определение. С фирвулагами и даже с тану, несмотря на всю вражду, мы ощущаем некое духовное родство. Чего никогда не может быть с les Criards. Я еще не видела их вблизи и в таком количестве. Изредка встречалась с ними на конклавах в пещерах Вогезов, но там они вели себя настороженно. А тут…
Голос ее оборвался на резкой, высокой ноте. Пальцы правой руки в лихорадочном нетерпении теребили золотой торквес, а левой рукой она больно впилась в локоть Клода. Глаза возбужденно бегали, обшаривая скалы.
Фелиция, замыкавшая шествие, нагнала их и объявила:
— Не нравится мне это место. Нигде так погано себя не чувствовала. Грибной лес прямо рай по сравнению со здешней обстановкой. Мне кажется, нам грозит настоящая опасность. Вы можете объяснить, что происходит?
— Вокруг злобные ревуны. Нервный посыл их настолько силен, что даже ты, несмотря на свою латентность, можешь воспринимать его.
Губы юной спортсменки плотно сжались, глаза воинственно засверкали. В оленьих шкурах с чужого плеча она была похожа на школьницу, играющую в индейцев.
— Они что, собираются напасть на нас?
— Нет, без приказания своего правителя Суголла они нам ничего не сделают.
— Значит, просто запугивают, сукины дети! Ну, со мной этот номер не пройдет! — Фелиция сорвала с плеча лук и, не сбавляя шага, проверила, надежно ли закреплены стрелы.
Теперь, когда они забрались довольно высоко, гора представала им головокружительным нагромождением гладких и остроконечных монолитов. Лес редел. Сквозь него уже просматривались окрестные долины и даже вершины Альп далеко на юге. Сверху тысячеметровой громадой нависал Фельдберг; склон, обращенный к юго-востоку, круто обрывался в бездну, точно какой-то великан взял и обрубил его топором, нарушив безупречно правильную форму округлой вершины.
Они добрались до альпийского луга, со всех сторон окруженного крутыми уступами. Точно в центре бугрился бархатисто-черный камень, подернутый ярко-желтой паутиной, что придавало ему сходство со стогом сена.
— Здесь я с удовольствием покидаю вас, — послышался голос Пугала.
Он сложил руки на груди, осклабился и растворился в воздухе, причем оскал исчез несколько позже, чем он сам.
— Какого черта… — начал Ричард.
— Тихо! — оборвала его мадам.
Все четверо невольно жались поближе к ней. Лоб старухи покрылся испариной, руками она вцепилась в торквес, как будто он душил ее. Над поросшей цветами и усыпанной галечником луговой чашей сияло безоблачное небо, но воздух как бы сконденсировался в тонкие, прозрачные ручейки, клокочущие, перетекающие друг в друга так, что глаз не успевал следить за их переливами. Скалы снова заслоняли обзор. Верхний слой камня, казалось, разжижился, подобно воздуху, потому что скалы беспрестанно меняли очертания. А черный бугор стоял неподвижно в своей незамутненной чистоте, но от него-то, похоже, и исходило все движение.
В смертельном отчаянии мадам стиснула руку Клода.
— Господи Иисусе, как же их много! Неужели ты не чувствуешь?
— Я чувствую, — озираясь, проговорил Ричард. — Точно силовая бомбардировка сигма-поля, ох, силы небесные! Это все враждебные умы, да?
Тревожное предчувствие накатывало на них в невыразимом крещендо. Камень под ногами вибрировал на низких частотах, словно от топота тысяч ног в недрах горы. А еще от дикого рева.
Атмосферные вихри набирали силу. Послышался новый звук — сумасшедшее тремоло вверх-вниз на тысячу тональностей и ритмов. Люди закрывали уши руками, но лавина звуков вбирала их в себя, и они тоже пытались кричать в тщетной попытке нейтрализовать эту какофонию, пока она не свела их с ума.
Наконец оркестр смолк, и появились исполнители.
Пятеро застыли, как изваяния, выпучив глаза, разинув рты. Скалы вдруг ожили: их облепили тысячи, а может, десятки тысяч живых существ, они громоздились друг на друга, висели у соседей на плечах, выглядывали в щели между нижних конечностей или шагали по головам собратьев, стремясь пробиться в первые ряды.
Это были кошмарные существа.
В основном ростом не более метра, со скругленными туловищами и тоненькими ножками, как у Пугала. У многих, однако, непропорционально огромные ступни и кисти. Отдельные тела деформированы, очевидно какой-то болезнью позвоночника; у других из-под красивой одежды выпирали уродливые шишки — то ли злокачественные образования, то ли скрытые лишние конечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71