огромный, мерзавец, тяжеленный, даже места ему не хватило, и его бездыханным соседям пришлось малость потесниться. Ну ничего, завтра их всех отвезут за городскую стену, свалят в яму, засыплют известью и закопают, и тогда уже будет не важно, кем ты был при жизни — ханом или попрошайкой с площади.
Кумарандж сделал щедрый глоток прямо из горлышка и умиротворенно прислонился к сырой стене.
Хорошо, что жара спала, ночь обещает быть тихой спокойной и прохладной.
* * *
Доски из немедийского бука походили на кожу ветерана, проведшего отпущенные ему годы в боевых походах: грубые, шершавые, истыканные, изрезанные ножами и кинжалами, пропитавшиеся вином. Уперевшись в доски локтями, утопив в ладонях лицо, за столом в караульном помещении сидел Яссин, начальник стражи Юго-Восточных ворот. Из караулки только что выбежал капитан роты гвардейцев, что была прислана для укрепления охраны в связи с переполохом, учиненным в городе сбежавшим гладиатором. Капитан объявил, что вплоть до особого приказания здесь уполномочен командовать он, чему начальник стражи ничуть не огорчился — меньше ответственности, меньше хлопот, больше возможности посидеть в караулке, погрузившись в свои мысли. А капитан попался деятельный: убегает, прибегает, кого-то куда-то отсылает, без конца меняет расстановку сил, бредит какими-то идиотскими идеями о заманивании беглеца в ловушку…
Тип из новой военной поросли Вагарана: напыщенный щеголь, интриган, делающий стремительную карьеру или стараниями родственников, или угождая как только можно, ничем не чураясь, влиятельным вельможам. На уме, конечно, лишь чины, деньги и разнузданные развлечения. А как воин — тьфу, пустое место, даром что капитан. Похоже, и умен-то не шибко…
Да-а, думалось Яссину, измельчал народ. Вырождается на глазах. Город зажрался, питаясь, как стервятник падалью, откупными кусками, что оставляют бесконечные торговые караваны. А ведь он, Яссин, когда-то считал, что ему повезло родиться в Вагаране, стоящем на пересечении караванных троп, где бедняки бедны только из-за своей чудовищной лени, но даже в своей нищете богаче, чем их собратья в иных местах. Где люди образованные и возвышенные. Где ты спокоен за детей, зная, что им не придется нуждаться, воевать, скитаться… Но вот пришло прозрение: вокруг снуют не более чем двуногие твари, озабоченные мелкими, никчемными интересами. Мозги их заросли жиром, тела одрябли, мужская сила истощилась от чрезмерности ставших повседневными оргий. И единственное устремление — накопить больше золота, больше драгоценных камней, набить кошели, сундуки, закрома. Они плещутся в жиже собственных мелких утех, не в силах подняться над ними, но способны лишь тонуть, опускаясь все ниже и ниже, достигая самого дна мерзости. Они погрязли в чревоугодии, пьянстве, курении одурманивающих трав. Распущенность нравов за последние годы расцвела буйным цветом, как обильно орошаемый цветник, и распространяется, не зная удержу, как сорняк. Мужеложество уже считается модным украшением — чем-то вроде банта, женщины в гаремах живут друг с другом с позволения мужей и вступают в связь со своими же детьми; дело дошло даже до скотоложества и до того, что и этого порока почти перестают стыдиться.
Где вы, сильные духом и телом мужчины? Нет, не те, что по-поросячьи визжат на трибунах арены, наблюдая, как льется кровь не из их тел, и считают, что от этого зрелища они получают подлинно сильные ощущения… А те, кто с мечом в руке и бесстрашием в сердце утверждают величие богини Иштар на востоке и на западе, сметая языческих божков, вступая в смертельную схватку с чернокнижниками, склоняя к повиновению орды дикарей, завоевывая для Хорайи славу и земли. Те, кто служит великой идее превращения небольшой кофской провинции Хорайя в империю, не имеющую себе равных во всех частях света… Где? Куда подевались такие мужчины? В армии Вагарана еще есть настоящие воины, настоящие воины остались и в охране хашидского дворца… но их можно перечислить по пальцем, и с каждым годом таких становится все меньше.
Начальник стражи ворот и сам недавно был одним из тех, кого сейчас презирал. Однако полгода назад, по сплошь надуманному доносу недоброжелателя, он угодил в тюрьму, где провел три мучительно долгих месяца. И сидел бы до сих пор, кабы не вмешательство единственного родственника, его дяди по матери, богатого купца, который вернулся с караваном из Стигии, узнал о несчастье, постигшем племянника, добился освобождения, а точнее — просто выкупил его. Кроме того, использовав свои связи во дворе Хашида, помог восстановиться Лесину в прежней должности. Но месяцы тюремного заключения, нескончаемые размышления в сырой одиночной камере полностью переменили начальника стражи Юго-Восточных ворот. Черное и белое поменялись местами в его сознании.
Мысли Яссина, облокотившегося на стол из немедийского бука, обратились к растревожившему город гладиатору. Начальник пожалел, что так и не наведался на трибуны презираемой им арены, так и не взглянул на этого человека, о котором столько слышал ото всех и отовсюду, кто, судя по всему, был одним из немногих Настоящих Мужчин, находящихся по эту сторону городской стены. Яссин подумал, что неплохо было бы удрать из вызывающего лишь тошноту Вага-рана вместе с не покорившимся гладиатором и податься в наемники. Бросить опостылевших жен, безмозглых, капризных детей, поганую службу самодуру Хашиду и его погрязшим в извращениях вельможам и хлебнуть свежего вольного ветра. Пожить настоящей жизнью, жизнью воина, жизнью Мужчины…
В караулку вошел солдат, по напряженной серьезности которого угадывалось, что на улице либо произошли, либо происходят сейчас какие-то события. И воин не замедлил сообщить, что именно творится снаружи. Оказывается, более сотни человек подошли к воротам и требуют, чтобы их пропустили в город. Яссин отправил принесшего известие на поиски капитана и вышел из караульного помещения.
«Хорошо,— подумал начальник стражи, оглядывая громаду Юго-Восточных ворот, освещенных уже тускнеющим, идущим к закату солнцем,— решение не мне принимать, н отдуваться потом тоже не мне».
Бодрой походкой, придерживая рукой длинную, несоразмерную с ростом саблю, подошел капитан, озабоченно спросил:
— Что стряслось, офицер?
— Какие-то люди просят впустить их в город. Обычное дело.
— Сегодня ничто не может быть обычным делом, офицер,— строго поправил его капитан.— Вперед.
Они направились к решетке, опущенной по приказу того же капитанчика. За прутьями вырисовывалась вереница разномастно одетых людей, мужчин и женщин, тянущаяся через мост аж на ту сторону рва. «Не караван,— отметил Яссин.— Без лошадей и верблюдов. А кто тогда?»
— Чего надо? — начальственно рявкнул капитан, остановившись в двух шагах от решетки.
— Пешие паломники из Хоршемиша. Отправлены непревзойденным королем Кофа. С дарами для Храма Иштар, пусть славят ее имя до Последнего Дня во всем подлунном мире, по случаю праздника Явления Лика.
Ответ держал человек, отделившийся от молчаливо ожидающей своей участи толпы паломников и приблизившийся вплотную к мощным прутьям решетки.
— С кем я говорю? — Капитан стоял, важно выпятив грудь; поднявшийся к вечеру ветер трепал ненужные, но зато очень дорогие соболиные хвосты, прицепленные к его надраенному шлему.
— Я — Неилос, жрец Храма Иштар в Хоршемише. Я веду паломников из столицы.
— Ох уж эти мне фанатики, вечно не ко времени,— пробурчал капитан, повернув голову к Яссину, но голоса не понизив.— А эти их дурацкие праздники идут один за одним… Как они сами-то праздновать не устают? — Потом он вновь обратился к стоящему по ту сторону решетки человеку: — Ты знаешь, что здесь произошло?
— Нет, господин.
— Сбежал опасный заключенный. Гладиатор. Убийца. В городе находиться небезопасно.
— Что какому-то беглому арестанту до бедных паломников? — резонно заметил жрец Храма Иштар.
— Сколько вас? Где собираетесь встать на постой? — продолжал допытываться капитан, а жрец продолжал невозмутимо отвечать:
— Сто двадцать три человека вышло из Храма. Милостью Иштар все добрались до гостеприимного Вагарана. Приют мы найдем под сводами вашего знаменитого Храма на холме Столетия и около него.
— Ладно.— По всему было видно, что капитана утомила эта беседа.— Только никуда не сворачивайте, рысью к Храму и носа на улицу не казать. Эй, кто там, поднять решетку! Слушай,— заметил он вдруг на ухо Яссину, пока солдаты возились с подъемным механизмом,— может, содрать с них деньги? Сказать, что по приказу Хашида впускать никого не велено, но мы, так и быть, только ради Иштар, и все такое прочее… Ну, ты же знаешь, как это делается!
— Да уж поздно, пожалуй,— нехотя выдавил из себя Яссин.
— Э-эх, ты прав,— недовольно скривился капитан.— Чуть раньше надо было. Прозевали момент. Эх ты, что ж не подсказал!
Капитан неожиданно сорвался с места и куда-то убежал. А начальник стражи ворот отошел в сторону и безмолвно наблюдал за вступающей в город процессией.
«3а восемь дней пешего перехода по барханам одежда паломников вся была бы в песке и пыли. Но, глядя на них, я сказал бы, что они прошли от силы лиг десять,— размышлял Яссин, провожая взглядом безмолвно шествующих мимо него мужчин и женщин.— Да и снаряжены они не для восьмидневного перехода через пустыню. Где мехи с водой, торбы с пищей, белая материя от солнца?.. И странные у них у всех лица. Одинаково бледные, одинаково застывшие. И в одежке что-то не то… Не пойму…»
Наконец он понял, что его смутило в облачении паломников. Одеты те были по-разному, но у всех прослеживалась одинаковая беспринадлежность наряда. Так не одевались ни купцы, ни простолюдины, ни жрецы, ни крестьяне — никто. Создавалось впечатление, что эти люди выхватили из груды наваленной одежды, взятой ото всех сословий, кто что сумел и натянули на себя.
«Очень подозрительная компания»,— сделал вывод начальник стражи. Случись такое полгода назад, Яссин задержал бы их, допросил, вытряс, если надо, и душу, но дознался бы — те ли они, за кого себя выдают. А сегодня…
«Да пропади оно все,— подумал он.— Пускай творят, что хотят. И чем хуже придется подданным Хашида, тем лучше немногим стоящим людям в этом городе».
Решетка вновь опустилась, процессия из ста двадцати трех человек скрылась на улицах Вагарана.
«Что, интересно, у нас поблизости, в десяти лигах отсюда? — вдруг задумался Яссин.— А, так это ж монастырь жрецов Неизвестного! Уже и оттуда заявились «паломнички»? Любопытно…»
И начальник стражи Юго-Восточных ворот отправился скучать в караульное помещение.
Глава пятнадцатая
Земля вела себя подло — лягалась и делала подсечки. Ей усердно помогали бочки, пороги и неопознанные предметы. Полной сволочью оказался дверной косяк: бил исключительно в нос, причем очень больно. И не было рядом друга, который протянул бы руку. С которым они бы управились с распоясавшимся погребом. Который сказал бы: «Ты хороший парень, Фагнир! Обопрись на мое плечо», или: «Давай выпьем. Потому что ты — хороший парень… как там тебя… Фагнир!»
А где спрашивается, этот громила, которого он, Фагнир, приказчик сволочного купца Махара, спас, можно сказать, от смерти и который не по-дружески запер его в подвале? Почему не появляется? С ним вроде и баба какая-то, смугляночка, была, тоже могла бы подсобить…
Нет, все пришлось делать в одиночку. Доползти до дверей, дотащив два кувшина, перевалиться через порог, уворачиваясь от косяка, разбить драгоценные сосуды, вернуться за другими и, не теряя веры в успех, повторить все заново.
Целеустремленность и упорство наконец победили. Он и два кувшина целехонькими выбрались на свободу из погребного заточения. Успех надо было отметить.
«Ай-ай-ай,— сделал ужасное открытие Фагнир.— Кружки-то нету!» Он схватился за голову. И вместо привычных волос и ушей нащупал железку. Каска! Вот удача! Чем не кубок? Ну и молодец же ты, старина Фагнир! Почему бы не выпить прямо из горла и откуда на нем этот металлический головной убор, приказчик попытался не думать. Лишние вопросы — лишние проблемы. А проблемы он недолюбливал.
Фагнир наполнил Шлем до краев вкуснейшим белым шемским вином и, не отрываясь, осушил.
«Кажется, солнце уже село», — отметил наблюдательный приказчик и прямо на земле у открытого погреба забылся счастливым пьяным сном.
* * *
Целую вечность ничего не происходило и не существовало ничего: ни света, ни тени, ни движения, ни покоя. Не ощущалось ни верха ни низа, ни звука, ни запаха… не было даже его самого. Бессмысленным, бесплотным комком он парил в бездне пустоты, и даже не осознавал того — ибо некому было осознать что-либо.
А потом послышался зов. Зов шел отовсюду, из каждого уголка этой не-сущности и насквозь пронзал его нематериальное тело.
«Проснись, проснись, проснись!» — нараспев требовал голос, а точнее, целый хор, поющий в унисон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Кумарандж сделал щедрый глоток прямо из горлышка и умиротворенно прислонился к сырой стене.
Хорошо, что жара спала, ночь обещает быть тихой спокойной и прохладной.
* * *
Доски из немедийского бука походили на кожу ветерана, проведшего отпущенные ему годы в боевых походах: грубые, шершавые, истыканные, изрезанные ножами и кинжалами, пропитавшиеся вином. Уперевшись в доски локтями, утопив в ладонях лицо, за столом в караульном помещении сидел Яссин, начальник стражи Юго-Восточных ворот. Из караулки только что выбежал капитан роты гвардейцев, что была прислана для укрепления охраны в связи с переполохом, учиненным в городе сбежавшим гладиатором. Капитан объявил, что вплоть до особого приказания здесь уполномочен командовать он, чему начальник стражи ничуть не огорчился — меньше ответственности, меньше хлопот, больше возможности посидеть в караулке, погрузившись в свои мысли. А капитан попался деятельный: убегает, прибегает, кого-то куда-то отсылает, без конца меняет расстановку сил, бредит какими-то идиотскими идеями о заманивании беглеца в ловушку…
Тип из новой военной поросли Вагарана: напыщенный щеголь, интриган, делающий стремительную карьеру или стараниями родственников, или угождая как только можно, ничем не чураясь, влиятельным вельможам. На уме, конечно, лишь чины, деньги и разнузданные развлечения. А как воин — тьфу, пустое место, даром что капитан. Похоже, и умен-то не шибко…
Да-а, думалось Яссину, измельчал народ. Вырождается на глазах. Город зажрался, питаясь, как стервятник падалью, откупными кусками, что оставляют бесконечные торговые караваны. А ведь он, Яссин, когда-то считал, что ему повезло родиться в Вагаране, стоящем на пересечении караванных троп, где бедняки бедны только из-за своей чудовищной лени, но даже в своей нищете богаче, чем их собратья в иных местах. Где люди образованные и возвышенные. Где ты спокоен за детей, зная, что им не придется нуждаться, воевать, скитаться… Но вот пришло прозрение: вокруг снуют не более чем двуногие твари, озабоченные мелкими, никчемными интересами. Мозги их заросли жиром, тела одрябли, мужская сила истощилась от чрезмерности ставших повседневными оргий. И единственное устремление — накопить больше золота, больше драгоценных камней, набить кошели, сундуки, закрома. Они плещутся в жиже собственных мелких утех, не в силах подняться над ними, но способны лишь тонуть, опускаясь все ниже и ниже, достигая самого дна мерзости. Они погрязли в чревоугодии, пьянстве, курении одурманивающих трав. Распущенность нравов за последние годы расцвела буйным цветом, как обильно орошаемый цветник, и распространяется, не зная удержу, как сорняк. Мужеложество уже считается модным украшением — чем-то вроде банта, женщины в гаремах живут друг с другом с позволения мужей и вступают в связь со своими же детьми; дело дошло даже до скотоложества и до того, что и этого порока почти перестают стыдиться.
Где вы, сильные духом и телом мужчины? Нет, не те, что по-поросячьи визжат на трибунах арены, наблюдая, как льется кровь не из их тел, и считают, что от этого зрелища они получают подлинно сильные ощущения… А те, кто с мечом в руке и бесстрашием в сердце утверждают величие богини Иштар на востоке и на западе, сметая языческих божков, вступая в смертельную схватку с чернокнижниками, склоняя к повиновению орды дикарей, завоевывая для Хорайи славу и земли. Те, кто служит великой идее превращения небольшой кофской провинции Хорайя в империю, не имеющую себе равных во всех частях света… Где? Куда подевались такие мужчины? В армии Вагарана еще есть настоящие воины, настоящие воины остались и в охране хашидского дворца… но их можно перечислить по пальцем, и с каждым годом таких становится все меньше.
Начальник стражи ворот и сам недавно был одним из тех, кого сейчас презирал. Однако полгода назад, по сплошь надуманному доносу недоброжелателя, он угодил в тюрьму, где провел три мучительно долгих месяца. И сидел бы до сих пор, кабы не вмешательство единственного родственника, его дяди по матери, богатого купца, который вернулся с караваном из Стигии, узнал о несчастье, постигшем племянника, добился освобождения, а точнее — просто выкупил его. Кроме того, использовав свои связи во дворе Хашида, помог восстановиться Лесину в прежней должности. Но месяцы тюремного заключения, нескончаемые размышления в сырой одиночной камере полностью переменили начальника стражи Юго-Восточных ворот. Черное и белое поменялись местами в его сознании.
Мысли Яссина, облокотившегося на стол из немедийского бука, обратились к растревожившему город гладиатору. Начальник пожалел, что так и не наведался на трибуны презираемой им арены, так и не взглянул на этого человека, о котором столько слышал ото всех и отовсюду, кто, судя по всему, был одним из немногих Настоящих Мужчин, находящихся по эту сторону городской стены. Яссин подумал, что неплохо было бы удрать из вызывающего лишь тошноту Вага-рана вместе с не покорившимся гладиатором и податься в наемники. Бросить опостылевших жен, безмозглых, капризных детей, поганую службу самодуру Хашиду и его погрязшим в извращениях вельможам и хлебнуть свежего вольного ветра. Пожить настоящей жизнью, жизнью воина, жизнью Мужчины…
В караулку вошел солдат, по напряженной серьезности которого угадывалось, что на улице либо произошли, либо происходят сейчас какие-то события. И воин не замедлил сообщить, что именно творится снаружи. Оказывается, более сотни человек подошли к воротам и требуют, чтобы их пропустили в город. Яссин отправил принесшего известие на поиски капитана и вышел из караульного помещения.
«Хорошо,— подумал начальник стражи, оглядывая громаду Юго-Восточных ворот, освещенных уже тускнеющим, идущим к закату солнцем,— решение не мне принимать, н отдуваться потом тоже не мне».
Бодрой походкой, придерживая рукой длинную, несоразмерную с ростом саблю, подошел капитан, озабоченно спросил:
— Что стряслось, офицер?
— Какие-то люди просят впустить их в город. Обычное дело.
— Сегодня ничто не может быть обычным делом, офицер,— строго поправил его капитан.— Вперед.
Они направились к решетке, опущенной по приказу того же капитанчика. За прутьями вырисовывалась вереница разномастно одетых людей, мужчин и женщин, тянущаяся через мост аж на ту сторону рва. «Не караван,— отметил Яссин.— Без лошадей и верблюдов. А кто тогда?»
— Чего надо? — начальственно рявкнул капитан, остановившись в двух шагах от решетки.
— Пешие паломники из Хоршемиша. Отправлены непревзойденным королем Кофа. С дарами для Храма Иштар, пусть славят ее имя до Последнего Дня во всем подлунном мире, по случаю праздника Явления Лика.
Ответ держал человек, отделившийся от молчаливо ожидающей своей участи толпы паломников и приблизившийся вплотную к мощным прутьям решетки.
— С кем я говорю? — Капитан стоял, важно выпятив грудь; поднявшийся к вечеру ветер трепал ненужные, но зато очень дорогие соболиные хвосты, прицепленные к его надраенному шлему.
— Я — Неилос, жрец Храма Иштар в Хоршемише. Я веду паломников из столицы.
— Ох уж эти мне фанатики, вечно не ко времени,— пробурчал капитан, повернув голову к Яссину, но голоса не понизив.— А эти их дурацкие праздники идут один за одним… Как они сами-то праздновать не устают? — Потом он вновь обратился к стоящему по ту сторону решетки человеку: — Ты знаешь, что здесь произошло?
— Нет, господин.
— Сбежал опасный заключенный. Гладиатор. Убийца. В городе находиться небезопасно.
— Что какому-то беглому арестанту до бедных паломников? — резонно заметил жрец Храма Иштар.
— Сколько вас? Где собираетесь встать на постой? — продолжал допытываться капитан, а жрец продолжал невозмутимо отвечать:
— Сто двадцать три человека вышло из Храма. Милостью Иштар все добрались до гостеприимного Вагарана. Приют мы найдем под сводами вашего знаменитого Храма на холме Столетия и около него.
— Ладно.— По всему было видно, что капитана утомила эта беседа.— Только никуда не сворачивайте, рысью к Храму и носа на улицу не казать. Эй, кто там, поднять решетку! Слушай,— заметил он вдруг на ухо Яссину, пока солдаты возились с подъемным механизмом,— может, содрать с них деньги? Сказать, что по приказу Хашида впускать никого не велено, но мы, так и быть, только ради Иштар, и все такое прочее… Ну, ты же знаешь, как это делается!
— Да уж поздно, пожалуй,— нехотя выдавил из себя Яссин.
— Э-эх, ты прав,— недовольно скривился капитан.— Чуть раньше надо было. Прозевали момент. Эх ты, что ж не подсказал!
Капитан неожиданно сорвался с места и куда-то убежал. А начальник стражи ворот отошел в сторону и безмолвно наблюдал за вступающей в город процессией.
«3а восемь дней пешего перехода по барханам одежда паломников вся была бы в песке и пыли. Но, глядя на них, я сказал бы, что они прошли от силы лиг десять,— размышлял Яссин, провожая взглядом безмолвно шествующих мимо него мужчин и женщин.— Да и снаряжены они не для восьмидневного перехода через пустыню. Где мехи с водой, торбы с пищей, белая материя от солнца?.. И странные у них у всех лица. Одинаково бледные, одинаково застывшие. И в одежке что-то не то… Не пойму…»
Наконец он понял, что его смутило в облачении паломников. Одеты те были по-разному, но у всех прослеживалась одинаковая беспринадлежность наряда. Так не одевались ни купцы, ни простолюдины, ни жрецы, ни крестьяне — никто. Создавалось впечатление, что эти люди выхватили из груды наваленной одежды, взятой ото всех сословий, кто что сумел и натянули на себя.
«Очень подозрительная компания»,— сделал вывод начальник стражи. Случись такое полгода назад, Яссин задержал бы их, допросил, вытряс, если надо, и душу, но дознался бы — те ли они, за кого себя выдают. А сегодня…
«Да пропади оно все,— подумал он.— Пускай творят, что хотят. И чем хуже придется подданным Хашида, тем лучше немногим стоящим людям в этом городе».
Решетка вновь опустилась, процессия из ста двадцати трех человек скрылась на улицах Вагарана.
«Что, интересно, у нас поблизости, в десяти лигах отсюда? — вдруг задумался Яссин.— А, так это ж монастырь жрецов Неизвестного! Уже и оттуда заявились «паломнички»? Любопытно…»
И начальник стражи Юго-Восточных ворот отправился скучать в караульное помещение.
Глава пятнадцатая
Земля вела себя подло — лягалась и делала подсечки. Ей усердно помогали бочки, пороги и неопознанные предметы. Полной сволочью оказался дверной косяк: бил исключительно в нос, причем очень больно. И не было рядом друга, который протянул бы руку. С которым они бы управились с распоясавшимся погребом. Который сказал бы: «Ты хороший парень, Фагнир! Обопрись на мое плечо», или: «Давай выпьем. Потому что ты — хороший парень… как там тебя… Фагнир!»
А где спрашивается, этот громила, которого он, Фагнир, приказчик сволочного купца Махара, спас, можно сказать, от смерти и который не по-дружески запер его в подвале? Почему не появляется? С ним вроде и баба какая-то, смугляночка, была, тоже могла бы подсобить…
Нет, все пришлось делать в одиночку. Доползти до дверей, дотащив два кувшина, перевалиться через порог, уворачиваясь от косяка, разбить драгоценные сосуды, вернуться за другими и, не теряя веры в успех, повторить все заново.
Целеустремленность и упорство наконец победили. Он и два кувшина целехонькими выбрались на свободу из погребного заточения. Успех надо было отметить.
«Ай-ай-ай,— сделал ужасное открытие Фагнир.— Кружки-то нету!» Он схватился за голову. И вместо привычных волос и ушей нащупал железку. Каска! Вот удача! Чем не кубок? Ну и молодец же ты, старина Фагнир! Почему бы не выпить прямо из горла и откуда на нем этот металлический головной убор, приказчик попытался не думать. Лишние вопросы — лишние проблемы. А проблемы он недолюбливал.
Фагнир наполнил Шлем до краев вкуснейшим белым шемским вином и, не отрываясь, осушил.
«Кажется, солнце уже село», — отметил наблюдательный приказчик и прямо на земле у открытого погреба забылся счастливым пьяным сном.
* * *
Целую вечность ничего не происходило и не существовало ничего: ни света, ни тени, ни движения, ни покоя. Не ощущалось ни верха ни низа, ни звука, ни запаха… не было даже его самого. Бессмысленным, бесплотным комком он парил в бездне пустоты, и даже не осознавал того — ибо некому было осознать что-либо.
А потом послышался зов. Зов шел отовсюду, из каждого уголка этой не-сущности и насквозь пронзал его нематериальное тело.
«Проснись, проснись, проснись!» — нараспев требовал голос, а точнее, целый хор, поющий в унисон;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33