..
Чернокожий сделал ложный выпад, надеясь, что голубоглазый великан опять взмахнет мечом и тогда можно будет всадить настоящим, сильным ударом копье в незащищенный живот. Конан на уловку не попался — не мальчик. По положению своего вынужденного врага, по недостаточному напряжению мускулов рук и живота киммериец уловил, что последует именно ложный удар, и не шелохнулся ни одной клеточкой своего тела. На лице жителя далекой жаркой страны промелькнуло явное разочарование. Негр возобновил кружение и приплясывание, продумывая, очевидно, новую хитрость.
«А теперь посмотрим, клюнешь ли ты сам на обман»,— подумал Конан; вслед за этой мыслью он поднял обеими руками высоко над головой свой меч и, издав боевой клич, шагнул на врага. Увидев, что туловище врага открыто, чернокожий поединщик не смог противостоять такому соблазну и метнул копье. Этого-то Конан и ждал. Едва черная рука отвела копье назад, изготовляясь к броску, как варвар сгруппировался, а когда вылетела вперед — бросился наземь. Увенчанное костяным острием с зазубринами древко просвистело в воздухе, чтобы бесславно воткнуться в песок, а северянин, перекатившись по арене, оказался почти у самых ног не успевшего сориентироваться противника и подсек эти ноги ударом меча плашмя.
Негр потерял равновесие и упал на колени; в его грудь тотчас уперся длинный меч уже поднявшегося с песка варвара-великана.
Убивать незнакомого чернокожего воина, который как боец был достоин уважения, Конан не собирался — хотя трибуны настойчиво требовали именно этого. Киммериец хотел было отвести меч от груди поверженного противника, когда тот, вдруг обхватив клинок руками, сдвинул его к самой шее и резким движением насадил себя на остро отточенную сталь. Варвар не успел отдернуть оружие; из горла чернокожего сильными толчками хлынула на желтый песок ярко-алая кровь.
Победитель посмотрел в глаза побежденному, из которых уходила жизнь. В глазах этих не было ни страха, ни ненависти — одна лишь безысходная тоска…
Конан отвернулся. Значит, для чернокожего смерть — избавление. Так что же это за место, где воин предпочитает самоубийство возможности выжить, пусть и ценой временного поражения? Он быстро обернулся по сторонам в поисках ответа, а заодно и путей освобождения…
Но он не успел больше ни о чем подумать, ни что-либо сделать: весь мир застлало ослепительно сверкающее сплетение, похожее на паутину, и киммериец погрузился в вязкую, лишенную надежды, дремотную пустоту.
* * *
Дальше — лишь драки и пустота. Кровавые поединки на арене, паутинообразная вспышка перед глазами опять провал в таинственный дурман, из которого не давалось вырваться напряжением воли, а что еще можно противопоставить явно колдовскому наваждению — неизвестно.
Правда, не смирившемуся с порабощением разуму иногда, на какие-то мгновения, удавалось выйти из-под проклятых чар. Тогда перед глазами вставала все та же паутина; впрочем, бывало, в ней появлялся разрыв, сквозь который на мгновение возникала реальность, но яркие нити тут же стягивались вновь и восстанавливали порванную сеть. И снова наступало забытье. Лишь на время боев, под свист и улюлюканье переполненных трибун его мозг освобождался от заклятия, возвращалась прежние сила и ловкость, рефлексы и навыки работали безотказно, зрение и слух не слабели. И поэтому он пока побеждал в гладиаторских схватках… Хотя по одному противнику против варвара давно уже не выставляли — слишком скоротечными, малокровными и, стало быть, малоинтересными для публики оказывались поединки.
Однажды Конану пришлось сразиться с полутора дюжиной вооруженных вилами и топорами людей, принадлежащих к неизвестному ему низкорослому племени. Бойцы из них были никудышные, но отчаянно храбрые, для которых, как и для него, смерть с оружием в руках, очевидно, означала лишь почетный переход в иной мир, где подобных им встречают как героев. И бородачи продолжали сражаться, даже истекая кровью и получив смертельные ранения… С такими воинами хотелось драться плечом к плечу, а не против них, и, хотя Конан одолел всех, но после боя его тело с ног до головы покрывали многочисленные раны и собственная кровь.
Однако, в очередной раз выйдя из отупляющей дремоты и снова оказавшись на той же арене, киммериец обнаружил на теле лишь давно зарубцевавшиеся шрамы. Не ощущалось ни слабости, ни боли, ни усталости. Все это лишний раз подтверждало его догадки о том, что он находится в сетях колдовства. «Буду убивать каждого мага, что попадется мне на пути. Черных, белых, разноцветных. Истреблю под корень мерзкое отродье — неоднократно в моменты просветления вспыхивала в голове варвара свирепая мысль. Но для ее осуществления требовался самый пустяк: избавиться от чар, которые снова и снова погружали его мозг в пустоту…
В победе своего гладиатора Хашид не сомневался.
Глава шестая
В другом помещении, совсем рядом с камерой, где неподвижно сидел Конан, к выходу на гладиаторскую арену готовился Амин, его противник, личный телохранитель туранского шаха. Вернее, его готовили.
Обнаженный, он лежал на деревянном топчане, недостаточно широком для него, а десяток невольниц — из тех, у кого руки посильнее,— разминали его телеса, попутно втирая в кожу мазь, сотворенную из змеиного яда, черного лотоса и более полудюжины редких и дорогих трав. Стоившая баснословных денег мазь оправдывала затраты: под ее воздействием мышцы становились более эластичными и выносливыми и менее чувствительными к боли. Тело, впитавшее это снадобье, двигалось невероятно легко — человек переставал чувствовать почти запредельные нагрузки…
Хотя для Амина подобные втирания были излишним баловством. Он и без них не знал себе равных по силе, по быстроте, по умению владеть любым видом оружия…
Оружие? Он с голыми руками мог выйти против вооруженного до зубов воина и выиграть бой, ибо мало кто из считающих себя настоящими бойцами сумел бы нанести вред его телу — защищенному кожей толстой и прочной, как панцирь черепахи, с мускулами, в которые, казалось, были вживлены металлические нити.
Кстати, не так уж не правы были те, кто называл мышцы Амина стальными.
Подобно сатрапу Вагарана, туранский шах Джумаль был в прекрасном расположении духа и уже прикидывал, как распорядится своим выигрышем — кучей золота, равной весу верблюда вместе с упряжью. Ведь его личный телохранитель и лучший на земле боец проиграть не может никому… по крайней мере, никому из людей. А почему — об этом на всем белом свете знал один лишь шах. Только он владел тайной, кем на самом деле является его верный страж, его всегдашняя тень, воин по имени Амин.
Даже самому Амину было неведомо о том, что он родной сын шаха Джумаля.
Шах хотел иметь потомство. Но у многочисленных жен и наложниц от него появлялись на свет только девочки. И не помогали советы врачевателей и магов. Целебные снадобья, мази, заговоры и заклинания пропадали впустую — число дочерей росло год от года. Да и не столько наследник престола был нужен шаху, сколько продолжатель рода и убежденность в том, что сам Джумаль — настоящий мужчина, способный зачать такого же мужчину.
И вот в один из дней придворный маг, старец Йорхи, служивший еще и отцу, и деду шаха, попросил удостоить его беседой с глазу на глаз. После изъявлений любви и почтения, Йорхи заговорил о том, что привело его в этот день в покои повелителя.
— Всемогущий, прости мне мои непозволительные откровенность и прямоту. Я верно служил твоему отцу. Я — твой преданнейший раб. Всю мою затянувшуюся жизнь и все мое скромное искусство я посвятил вашему роду. Я знаю тебя с твоего первого младенческого писка, как знал и отца твоего. Волею богов и твоим милостивейшим соизволением ведомы мне священные тайны твоего рождения, твоей жизни и твоих недугов. Долгие годы я тщетно пытался докопаться до первопричин твоего беспокойства, омрачающего твое богоугодное правление и твою по заслугам благополучную жизненную дорогу. Увы, первоистина осталась скрытой от меня, ибо все то, что хотят скрыть боги от глаз человеческих, остается недосягаемым. Но, солнцеликий, я узнал, как помочь тебе обрести то, что по неведомым причинам доселе было невозможно. Я узнал о том единственном способе, коий в состоянии разрушить черное проклятие твоей судьбы, и ты сможешь стать отцом ребенка мужского пола. Правда… Старец, замявшись, опустил очи долу.
— Говори, Йорхи! Говори! — Вино выплеснулось из серебряного кубка, который сжимала рука шаха.
И маг Йорхи поведал о том, что вычитал в ветхих манускриптах, вывел из разговоров с другими магами, узнал из общения с потусторонними силами.
Чтобы преодолеть проклятие, лежащее на шахе, и чтобы зачал он мальчика, требовалось породнение с силами невидимого мира. И в крови младенца будет течь пополам с отцовской кровь и неведомых созданий, незримо влияющих на человеческие судьбы… Демонических созданий, иными словами.
— И еще,— добавил Йорхи.— Никто из людей никогда не должен узнать о том, что он — твой сын. Даже сам сын не должен ведать, кто отец его. Все, кто будет причастен к тайне рождения, должны умереть. Я, если позволит мой повелитель, совершив то, что обязан буду сделать, умерщвлю себя сам. Поверь, великий шах, только так ты можешь стать отцом мужчины. Я все сказал.
— Йорхи,— ответил на это после продолжительной паузы шах,— ступай. Явишься завтра в этот же час. Я буду думать.
Шах провел в размышлениях день и бессонную ночь. Страшно ему было решиться вступить в родство с темными колдовскими силами. Но — желание родить сына оказалось сильнее.
— Я согласен,— сообщил он старцу спустя сутки.— Что нужно делать, Йорхи?
* * *
Будущую мать Йорхи отыскал в том районе столицы, где обитали одни бедняки. Юную пышнотелую дочь многодетного торговца водой старец приметил во время одной из своих многочасовых прогулок по пыльным улицам. «Подходит»,— решил придворный маг, увидев девушку, выходящую из калитки отцовского дома.
На следующий день ее похитили, когда она возвращалась из хлебной лавки. Двое похитителей, воины из личной стражи шаха, продержали бедную молодую туранку до наступления ночи в грязной лачуге на окраине города, а ночью привели ее Йорхи.
Девушку заперли в подвальном помещении, смежном с комнатами, где старец проводил дни и годы в своих магических изысканиях. Выпив вина, поднесенного придворным магом якобы в награду за верную службу, воины-похитители умерли, едва опустели их кубки.
В то подвальное помещение, обставленное всем необходимым и самым лучшим, даже случайно не мог проникнуть никто — кроме самого шаха и его мага. В назначенную старцем ночь туда вошел Джумаль, чтобы совершить таинственный обряд, которого он ждал и боялся.
Невольница, лежавшая на низком широком ложе (чем только и занималась вот уже несколько дней подряд), вскочила, завидев повелителя, и согнулась в почтительном поклоне. Она поразилась, испугалась, но — сразу все поняла. Да-да, ей повезло, случилось то, о чем мечтала каждая девочка из бедной семьи — она приглянулась шаху, и он сделает ее своей наложницей. Значит, она будет сыта, богато одета, ей уже никогда не придется работать. Шах присел на крошечный диванчик и оттуда принялся молча разглядывать стоящую рядом с их брачным ложем избранницу Йорхи — не ослепительно красивую лицом, но безукоризненную телом.
Открылась дверь — на пороге возник старец с подносом в руках; на подносе покоились серебряный кувшин с длинным изящно изогнутым носиком и серебряная же широкая чаша. Приблизившись к девушке, он осторожно перелил темно-красную густую жидкость из кувшинчика в чашу и приказал ей:
— Выпей.
Та вопросительно взглянула на шаха.
— Пей,— велел Джумаль.
Юная туранка взяла чашу, поднесла к губам.
Опустевший сосуд выпал из ослабевших рук, полетел на ворс ковра. Девушка опустилась на край ложа, а потом, не в силах одолеть охватившую ее слабость, дала не подчиняющемуся телу рухнуть на простыни тончайшего немедийского шелка . А старец Йорхи уже вычерчивал углем на стенах комнаты причудливые пентаграммы. Огонь при этом сам собой стал угасать. Комната погрузилась в полумрак. Йорхи повернулся к шаху.
— Мой повелитель, возьми эту черную повязку и завяжи себе глаза. Лучше тебе ничего не видеть. Возьми эти затычки, вставь в уши. Лучше тебе ничего не слышать. Иди к ней. Делай свое мужское дело. Я же займусь своим.
Шах, повелитель одной из могущественных провинций огромной страны, как ребенок отца слушался сейчас своего придворного. Он подошел к впавшей в забытье наложнице, раздел ее, разделся сам. Заткнул, как велел Йорхи, уши затычками из мягкой ткани. Прежде чем завязать глаза, огляделся. Скрестив ноги, старец сидел на ковре, огромный фолиант лежал перед ним; над желтыми страницами колыхалось марево. Черный, как безлунная ночь, переплет терял форму, пытался, казалось, растечься по ковру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Чернокожий сделал ложный выпад, надеясь, что голубоглазый великан опять взмахнет мечом и тогда можно будет всадить настоящим, сильным ударом копье в незащищенный живот. Конан на уловку не попался — не мальчик. По положению своего вынужденного врага, по недостаточному напряжению мускулов рук и живота киммериец уловил, что последует именно ложный удар, и не шелохнулся ни одной клеточкой своего тела. На лице жителя далекой жаркой страны промелькнуло явное разочарование. Негр возобновил кружение и приплясывание, продумывая, очевидно, новую хитрость.
«А теперь посмотрим, клюнешь ли ты сам на обман»,— подумал Конан; вслед за этой мыслью он поднял обеими руками высоко над головой свой меч и, издав боевой клич, шагнул на врага. Увидев, что туловище врага открыто, чернокожий поединщик не смог противостоять такому соблазну и метнул копье. Этого-то Конан и ждал. Едва черная рука отвела копье назад, изготовляясь к броску, как варвар сгруппировался, а когда вылетела вперед — бросился наземь. Увенчанное костяным острием с зазубринами древко просвистело в воздухе, чтобы бесславно воткнуться в песок, а северянин, перекатившись по арене, оказался почти у самых ног не успевшего сориентироваться противника и подсек эти ноги ударом меча плашмя.
Негр потерял равновесие и упал на колени; в его грудь тотчас уперся длинный меч уже поднявшегося с песка варвара-великана.
Убивать незнакомого чернокожего воина, который как боец был достоин уважения, Конан не собирался — хотя трибуны настойчиво требовали именно этого. Киммериец хотел было отвести меч от груди поверженного противника, когда тот, вдруг обхватив клинок руками, сдвинул его к самой шее и резким движением насадил себя на остро отточенную сталь. Варвар не успел отдернуть оружие; из горла чернокожего сильными толчками хлынула на желтый песок ярко-алая кровь.
Победитель посмотрел в глаза побежденному, из которых уходила жизнь. В глазах этих не было ни страха, ни ненависти — одна лишь безысходная тоска…
Конан отвернулся. Значит, для чернокожего смерть — избавление. Так что же это за место, где воин предпочитает самоубийство возможности выжить, пусть и ценой временного поражения? Он быстро обернулся по сторонам в поисках ответа, а заодно и путей освобождения…
Но он не успел больше ни о чем подумать, ни что-либо сделать: весь мир застлало ослепительно сверкающее сплетение, похожее на паутину, и киммериец погрузился в вязкую, лишенную надежды, дремотную пустоту.
* * *
Дальше — лишь драки и пустота. Кровавые поединки на арене, паутинообразная вспышка перед глазами опять провал в таинственный дурман, из которого не давалось вырваться напряжением воли, а что еще можно противопоставить явно колдовскому наваждению — неизвестно.
Правда, не смирившемуся с порабощением разуму иногда, на какие-то мгновения, удавалось выйти из-под проклятых чар. Тогда перед глазами вставала все та же паутина; впрочем, бывало, в ней появлялся разрыв, сквозь который на мгновение возникала реальность, но яркие нити тут же стягивались вновь и восстанавливали порванную сеть. И снова наступало забытье. Лишь на время боев, под свист и улюлюканье переполненных трибун его мозг освобождался от заклятия, возвращалась прежние сила и ловкость, рефлексы и навыки работали безотказно, зрение и слух не слабели. И поэтому он пока побеждал в гладиаторских схватках… Хотя по одному противнику против варвара давно уже не выставляли — слишком скоротечными, малокровными и, стало быть, малоинтересными для публики оказывались поединки.
Однажды Конану пришлось сразиться с полутора дюжиной вооруженных вилами и топорами людей, принадлежащих к неизвестному ему низкорослому племени. Бойцы из них были никудышные, но отчаянно храбрые, для которых, как и для него, смерть с оружием в руках, очевидно, означала лишь почетный переход в иной мир, где подобных им встречают как героев. И бородачи продолжали сражаться, даже истекая кровью и получив смертельные ранения… С такими воинами хотелось драться плечом к плечу, а не против них, и, хотя Конан одолел всех, но после боя его тело с ног до головы покрывали многочисленные раны и собственная кровь.
Однако, в очередной раз выйдя из отупляющей дремоты и снова оказавшись на той же арене, киммериец обнаружил на теле лишь давно зарубцевавшиеся шрамы. Не ощущалось ни слабости, ни боли, ни усталости. Все это лишний раз подтверждало его догадки о том, что он находится в сетях колдовства. «Буду убивать каждого мага, что попадется мне на пути. Черных, белых, разноцветных. Истреблю под корень мерзкое отродье — неоднократно в моменты просветления вспыхивала в голове варвара свирепая мысль. Но для ее осуществления требовался самый пустяк: избавиться от чар, которые снова и снова погружали его мозг в пустоту…
В победе своего гладиатора Хашид не сомневался.
Глава шестая
В другом помещении, совсем рядом с камерой, где неподвижно сидел Конан, к выходу на гладиаторскую арену готовился Амин, его противник, личный телохранитель туранского шаха. Вернее, его готовили.
Обнаженный, он лежал на деревянном топчане, недостаточно широком для него, а десяток невольниц — из тех, у кого руки посильнее,— разминали его телеса, попутно втирая в кожу мазь, сотворенную из змеиного яда, черного лотоса и более полудюжины редких и дорогих трав. Стоившая баснословных денег мазь оправдывала затраты: под ее воздействием мышцы становились более эластичными и выносливыми и менее чувствительными к боли. Тело, впитавшее это снадобье, двигалось невероятно легко — человек переставал чувствовать почти запредельные нагрузки…
Хотя для Амина подобные втирания были излишним баловством. Он и без них не знал себе равных по силе, по быстроте, по умению владеть любым видом оружия…
Оружие? Он с голыми руками мог выйти против вооруженного до зубов воина и выиграть бой, ибо мало кто из считающих себя настоящими бойцами сумел бы нанести вред его телу — защищенному кожей толстой и прочной, как панцирь черепахи, с мускулами, в которые, казалось, были вживлены металлические нити.
Кстати, не так уж не правы были те, кто называл мышцы Амина стальными.
Подобно сатрапу Вагарана, туранский шах Джумаль был в прекрасном расположении духа и уже прикидывал, как распорядится своим выигрышем — кучей золота, равной весу верблюда вместе с упряжью. Ведь его личный телохранитель и лучший на земле боец проиграть не может никому… по крайней мере, никому из людей. А почему — об этом на всем белом свете знал один лишь шах. Только он владел тайной, кем на самом деле является его верный страж, его всегдашняя тень, воин по имени Амин.
Даже самому Амину было неведомо о том, что он родной сын шаха Джумаля.
Шах хотел иметь потомство. Но у многочисленных жен и наложниц от него появлялись на свет только девочки. И не помогали советы врачевателей и магов. Целебные снадобья, мази, заговоры и заклинания пропадали впустую — число дочерей росло год от года. Да и не столько наследник престола был нужен шаху, сколько продолжатель рода и убежденность в том, что сам Джумаль — настоящий мужчина, способный зачать такого же мужчину.
И вот в один из дней придворный маг, старец Йорхи, служивший еще и отцу, и деду шаха, попросил удостоить его беседой с глазу на глаз. После изъявлений любви и почтения, Йорхи заговорил о том, что привело его в этот день в покои повелителя.
— Всемогущий, прости мне мои непозволительные откровенность и прямоту. Я верно служил твоему отцу. Я — твой преданнейший раб. Всю мою затянувшуюся жизнь и все мое скромное искусство я посвятил вашему роду. Я знаю тебя с твоего первого младенческого писка, как знал и отца твоего. Волею богов и твоим милостивейшим соизволением ведомы мне священные тайны твоего рождения, твоей жизни и твоих недугов. Долгие годы я тщетно пытался докопаться до первопричин твоего беспокойства, омрачающего твое богоугодное правление и твою по заслугам благополучную жизненную дорогу. Увы, первоистина осталась скрытой от меня, ибо все то, что хотят скрыть боги от глаз человеческих, остается недосягаемым. Но, солнцеликий, я узнал, как помочь тебе обрести то, что по неведомым причинам доселе было невозможно. Я узнал о том единственном способе, коий в состоянии разрушить черное проклятие твоей судьбы, и ты сможешь стать отцом ребенка мужского пола. Правда… Старец, замявшись, опустил очи долу.
— Говори, Йорхи! Говори! — Вино выплеснулось из серебряного кубка, который сжимала рука шаха.
И маг Йорхи поведал о том, что вычитал в ветхих манускриптах, вывел из разговоров с другими магами, узнал из общения с потусторонними силами.
Чтобы преодолеть проклятие, лежащее на шахе, и чтобы зачал он мальчика, требовалось породнение с силами невидимого мира. И в крови младенца будет течь пополам с отцовской кровь и неведомых созданий, незримо влияющих на человеческие судьбы… Демонических созданий, иными словами.
— И еще,— добавил Йорхи.— Никто из людей никогда не должен узнать о том, что он — твой сын. Даже сам сын не должен ведать, кто отец его. Все, кто будет причастен к тайне рождения, должны умереть. Я, если позволит мой повелитель, совершив то, что обязан буду сделать, умерщвлю себя сам. Поверь, великий шах, только так ты можешь стать отцом мужчины. Я все сказал.
— Йорхи,— ответил на это после продолжительной паузы шах,— ступай. Явишься завтра в этот же час. Я буду думать.
Шах провел в размышлениях день и бессонную ночь. Страшно ему было решиться вступить в родство с темными колдовскими силами. Но — желание родить сына оказалось сильнее.
— Я согласен,— сообщил он старцу спустя сутки.— Что нужно делать, Йорхи?
* * *
Будущую мать Йорхи отыскал в том районе столицы, где обитали одни бедняки. Юную пышнотелую дочь многодетного торговца водой старец приметил во время одной из своих многочасовых прогулок по пыльным улицам. «Подходит»,— решил придворный маг, увидев девушку, выходящую из калитки отцовского дома.
На следующий день ее похитили, когда она возвращалась из хлебной лавки. Двое похитителей, воины из личной стражи шаха, продержали бедную молодую туранку до наступления ночи в грязной лачуге на окраине города, а ночью привели ее Йорхи.
Девушку заперли в подвальном помещении, смежном с комнатами, где старец проводил дни и годы в своих магических изысканиях. Выпив вина, поднесенного придворным магом якобы в награду за верную службу, воины-похитители умерли, едва опустели их кубки.
В то подвальное помещение, обставленное всем необходимым и самым лучшим, даже случайно не мог проникнуть никто — кроме самого шаха и его мага. В назначенную старцем ночь туда вошел Джумаль, чтобы совершить таинственный обряд, которого он ждал и боялся.
Невольница, лежавшая на низком широком ложе (чем только и занималась вот уже несколько дней подряд), вскочила, завидев повелителя, и согнулась в почтительном поклоне. Она поразилась, испугалась, но — сразу все поняла. Да-да, ей повезло, случилось то, о чем мечтала каждая девочка из бедной семьи — она приглянулась шаху, и он сделает ее своей наложницей. Значит, она будет сыта, богато одета, ей уже никогда не придется работать. Шах присел на крошечный диванчик и оттуда принялся молча разглядывать стоящую рядом с их брачным ложем избранницу Йорхи — не ослепительно красивую лицом, но безукоризненную телом.
Открылась дверь — на пороге возник старец с подносом в руках; на подносе покоились серебряный кувшин с длинным изящно изогнутым носиком и серебряная же широкая чаша. Приблизившись к девушке, он осторожно перелил темно-красную густую жидкость из кувшинчика в чашу и приказал ей:
— Выпей.
Та вопросительно взглянула на шаха.
— Пей,— велел Джумаль.
Юная туранка взяла чашу, поднесла к губам.
Опустевший сосуд выпал из ослабевших рук, полетел на ворс ковра. Девушка опустилась на край ложа, а потом, не в силах одолеть охватившую ее слабость, дала не подчиняющемуся телу рухнуть на простыни тончайшего немедийского шелка . А старец Йорхи уже вычерчивал углем на стенах комнаты причудливые пентаграммы. Огонь при этом сам собой стал угасать. Комната погрузилась в полумрак. Йорхи повернулся к шаху.
— Мой повелитель, возьми эту черную повязку и завяжи себе глаза. Лучше тебе ничего не видеть. Возьми эти затычки, вставь в уши. Лучше тебе ничего не слышать. Иди к ней. Делай свое мужское дело. Я же займусь своим.
Шах, повелитель одной из могущественных провинций огромной страны, как ребенок отца слушался сейчас своего придворного. Он подошел к впавшей в забытье наложнице, раздел ее, разделся сам. Заткнул, как велел Йорхи, уши затычками из мягкой ткани. Прежде чем завязать глаза, огляделся. Скрестив ноги, старец сидел на ковре, огромный фолиант лежал перед ним; над желтыми страницами колыхалось марево. Черный, как безлунная ночь, переплет терял форму, пытался, казалось, растечься по ковру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33