— Да, мой капитан, — прогудел здоровяк. Мидис, робко прижимая руки к губам, поднялась на ноги.
— Что хозяин собирается сделать с нами? — дрожащим голосом спросила она.
— Мы пойдем ставить на вас клейма и надевать ошейники! — рявкнул я.
Девушки обменялись испуганными взглядами.
Турнок уже заканчивал связывать им руки, протягивая веревку от одной девушки к другой.
Прежде чем выйти на улицу, мы с Клинтусом и Турноком откупорили кувшин и, наполнив кубки, с заздравными тостами перелили их содержимое в свои желудки. Затем заставили проглотить по кубку паги и наших отплевывающихся, кашляющих и отфыркивающихся рабынь. Мне припоминается застывшее на лице Мидис испуганное выражение, с которым она, захлебываясь, старательно глотала обжигающую жидкость.
— А потом, когда вернемся, закатим пир! — воскликнул я.
Мы с Клинтусом и Турноком опорожнили еще по кубку, и затем я, пошатываясь, вышел на улицу, ведя за собой привязанную первой Мидис, и попытался отыскать ближайшую кузницу.
Дальше у меня в памяти следует провал, зато я отлично помню, как мы с Клинтусом рассматриваем в кузнице гравировку на ошейниках, сделанную специально для наших уже прошедших клеймение рабынь. На ошейнике Улы значилось: «Я являюсь собственностью Клинтуса». Турнок пожелал сделать следующую надпись: «Тура, рабыня Турнока». У меня было два ошейника, для Мидис и для Телимы, оба со словами: «Я принадлежу Боску».
Помню еще Мидис, уже с клеймом на бедре, стоящую спиной ко мне; я надеваю ей ошейник, решительно защелкиваю на нем замок и, потянув девушку к себе, целую ее в затылок.
Она поворачивается ко мне лицом, все еще со слезами на глазах, вцепившись руками в надетый ошейник.
Мне было смешно.
Она хромала; очевидно, нога у нее еще горела после впившегося ей в тело раскаленного металлического клейма. Она узнала: она рабыня, животное, и должна носить на теле соответствующую отметку.
И ошейник — этот символ рабства и принадлежности определенному хозяину.
Слезы катятся у нее по щекам. Она протягивает мне руки, я подхватываю ее и вывожу на улицу. Слышу, как сзади ведет всхлипывающую Туру Турнок, а за ними раздаются шаги Клинтуса.
Мидис сзади то и дело натыкается на меня — или я на нее? — и скоро туника у меня на плечах становится мокрой от ее слез.
— Кажется, Мидис, это я выиграл тебя, — говорю я, — а не ты меня.
— Да, хозяин, — бормочет она. — Это вы меня выиграли. Я — ваша рабыня.
Меня снова разбирает смех.
Ну разве не смешно услышать это от нее, той, которая еще так недавно издевалась надо мной, привязанным к позорному столбу.
Я запрокидываю голову и громко хохочу.
Она заливается слезами.
Этой ночью мы попировали на славу.
Клинтус после нашего возвращения снова куда-то уходил и вернулся с четырьмя музыкантами, долго протиравшими заспанные глаза, однако, увидев пару серебряных монет, они проснулись окончательно и выразили готовность играть, если понадобится, до самого утра. Вскоре они, однако, налакались до такого же состояния, как и мы, и их пришлось долго убеждать прекратить настойчивые потуги снова и снова сыграть что-нибудь связное, но я был благодарен им за искреннее желание разделить с нами нашу затянувшуюся трапезу.
Затем Клинтус принес еще две больших бутыли ка-ла-на, связку вяленых угрей, кусок веррского сыра и целый пакет красных маслин, доставляемых в город из оливковых рощ Тироса.
Мы приветствовали его громкими криками.
Телима вынесла жареного тарска, обильно политого соусом и украшенного перцем.
Она сама прислуживала нам за столом, подавая пагу мужчинам и ка-ла-на женщинам. Она разрезала тарска и сыр, очистила и разложила по тарелкам угрей; она бегала от одного конца стола к другому, обслуживая не только нас, своих хозяев, но и ставших нашими гостями музыкантов. Девушки командовали ею так же, как мужчины. Она была всего лишь кухонной рабыней, посудомойкой, и значит, принадлежала к гораздо более низкой категории рабынь, чем они, К тому же, думаю, Телима с ее красотой, мастерством и высокомерием не пользовалась большой любовью островитянок, и теперь им доставляло удовольствие уязвить ее и унизить.
Я сидел, скрестив ноги, у низкого столика, обняв за плечи стоящую рядом на коленях Мидис и потягивая пагу.
Когда Телима в очередной раз подошла наполнить мне бокал, я поймал ее за руку.
— Как получается, — поинтересовался я, — что какая-то кухонная рабыня носит на руке золотой браслет?
Мидис тут же подняла голову и, поцеловав меня в шею, угодливо заглянула мне в глаза.
— Пусть хозяин отдаст этот браслет Мидис, — заискивающим голосом прошептала она. На глаза Телимы навернулись слезы.
— Может быть, позже, — ответил я. — Если ты сумеешь доставить мне удовольствие.
Она снова коснулась губами моего плеча и бросила презрительный взгляд в сторону Телимы,
— Подай мне вина, рабыня, — потребовала она и принялась демонстративно долго, ласкаясь ко мне всем телом, целовать меня в губы, пока Телима со слезами на глазах наполняла ей кубок.
Я заметил, как по другую сторону стола Ула потянулась робкими губами к Клинтусу, благосклонно принявшему ее поцелуй. Турнок проявил нетерпение и сам сжал Туру в объятиях. Девушка взвизгнула в притворном испуге, но уже через мгновение я со смехом увидел, как ее губы ищут губы Турнока.
— Что скажет хозяин? — заранее уверенная в ответе, поинтересовалась Мидис. Я посмотрел ей в лицо.
— Хозяин хочет напомнить тебе, — сказал я, — как ты издевалась над ним, когда он стоял, привязанный к позорному столбу.
В глазах девушки промелькнул ужас.
— Разве ты уже забыла, как танцевала передо мной?
Она невольно отшатнулась.
— Пожалуйста, хозяин, — пробормотала она, опуская голову.
Я повернулся к музыкантам.
— Знаете ли вы музыку к танцу любви новообращенной рабыни?
— Так, как его исполняют в Порт-Каре? — поинтересовался их руководитель.
— Да, — ответил я.
— Конечно, — кивнул он.
Когда мы были в кузнице, я приобрел еще кое-что и теперь хотел сделать девушкам сюрприз.
— Встать! — прогудел Турнок, и Тура поспешно вскочила на ноги.
По молчаливому приказу Клинтуса поднялась Ула.
Я достал принесенные ножные кандалы и защелкнул их у Мидис на лодыжках. Затем сорвал с нее прикрывавший тело клочок шелковой материи и помог ей подняться на ноги.
— Играйте, — сказал я музыкантам. Танец любви новообращенной рабыни имеет в различных городах Гора много вариаций, но основная его тема — выражение своей любви и покорности рабыней, с нетерпением ожидающей минуты, когда она окажется в объятиях своего нового господина.
Музыканты ударили по струнам и под крики и хлопки Клинтуса и Турнока их девушки медленно закружились перед ними.
— Танцуй, — приказал я Мидис.
Скованная страхом, со слезами на глазах, гибкая темноволосая девушка грациозным движением подняла руки над головой.
Она снова танцевала передо мной, поводя из стороны в сторону плотно сдвинутыми бедрами и воздев над головой соприкасающиеся тыльной частью запястья, ладонями наружу. Однако теперь она не просто мастерски исполняла танец закованной в цепи рабыни; на запястьях у нее действительно были наручники, а на ногах — кандалы. И я не думал, что на этот раз она закончит танец плевком мне в лицо.
Все было совершенно наоборот.
— Пусть хозяин сочтет меня привлекательной, — не удержавшись, взмолилась она дрожащим голосом.
— Не мучь ее так, — обратилась ко мне Телима.
— Убирайся на кухню, посудомойка! — огрызнулся я, и Телима, в заляпанной жиром грубой репсовой тунике, опустив голову, вышла из комнаты.
Музыка становилась все неистовее.
И тут Ула, танцевавшая перед не сводившим с нее взгляда Клинтусом, с какой-то неожиданной дерзостью сорвала с себя прикрывающий ее тело шелк и протянула руки к своему хозяину.
Тот поднялся на ноги и увел тяжело дышащую девушку за собой.
Я рассмеялся.
И тут Тура, эта простая девчонка-ренсоводка, также широким взмахом руки сбросила с себя тонкое шелковое одеяние, открывая свое тело наблюдающему за ней Турноку — какому-то крестьянину, недостойному ее, — и тот, рассмеявшись, подхватил ее на руки и вынес из комнаты.
Я обнажил меч.
— Этим танцем решается моя жизнь? — дрожащим голосом пробормотала Мидис.
— Вот именно, — ответил я.
Танцевала она великолепно. Казалось, каждая клеточка ее тела двигалась так, чтобы доставить мне удовольствие, а глаза неотрывно следили за выражением моего лица, пытаясь прочесть по нему, что ее ожидает. Наконец она без сил опустилась на пол и прижалась лицом к моим сандалиям.
— Пожалуйста, пусть хозяин найдет меня привлекательной, — взмолилась она. — Пусть скажет, что я ему нравлюсь.
Я сознательно томил ее ожиданием, неторопливо вкладывая меч в ножны.
— Зажги светильник, — наконец распорядился я.
Она с благодарностью взглянула на меня, понимая, однако, что проверка еще не окончена, и легкими шажками подбежала к медной чаше, наполненной сухим мхом и мелкими древесными стружками. Затем она умелым движением высекла искру, ударив металлическим бруском по кремню, и когда крохотное пламя побежало по мелким сухим щепочкам, перенесла его в наполненный жиром тарлариона светильник.
Я сам бросил на пол, в угол, рядом со вделанным в стену кольцом для привязывания рабов, шкуры любви.
Музыканты, сжимая в кулаке по серебряной монете, один за другим оставили, комнату.
Позже, вероятно, за час до рассвета, масло в светильнике начало догорать.
Мидис, лежавшая у меня на плече, приподняла голову.
— Мидис сделала все как нужно? — спросила она, вглядываясь мне в лицо. — Хозяин доволен своей рабыней?
— Да, — устало ответил я, глядя в потолок, — я доволен тобой.
Я чувствовал пустоту во всем теле.
Довольно долго мы лежали молча, наконец она снова заговорила.
— Хозяин правда доволен своей Мидис?
— Доволен, — нехотя ответил я.
— Значит, Мидис — первая рабыня у него в доме?
— Первая.
Она нерешительно посмотрела на меня и прошептала:
— А Телима только кухонная рабыня, посудомойка. Почему она носит золотой браслет?
Я ответил ей долгим взглядом, затем тяжело поднялся на ноги, натянул на себя тунику, подпоясал ее ремнем с неизменно висящим на нем мечом и отправился на кухню.
Телима сидела на полу, у очага, опустив голову на колени. Я едва смог различить ее в полутьме, да и то лишь по отбрасываемым на ее лицо отблескам догорающих в печи углей.
Она встретила мое появление вопросительным взглядом тускло мерцающих глаз.
Не говоря ни слова, я снял у нее с руки браслет.
На глазах у нее показались слезы, но она не сделала попытки мне помешать.
Я развязал веревку, обматывавшую ее шею, — и протянул принесенный с собой ошейник.
— «Я принадлежу Боску», — прочла она, с трудом разбирая в скудном освещении выгравированные на металле буквы.
— Я не знал, что ты умеешь читать, — заметил я.
Мидис, Тура и Ула, как все женщины-ренсоводки, были неграмотными. Телима опустила голову. Я надел ей ошейник и застегнул его.
— Давно уже я не носила ошейника, — задумчиво пробормотала она.
Интересно, как ей удалось во время побега или позже, уже на островах, избавиться от ошейника? Хо-Хак, например, до сих пор носит ошейник, оставшийся на нем со времен его рабства на галерах. У ренсоводов не было приспособлений, позволявших разрезать или разрубить металлическую полосу на горле. Вероятно, Телиме каким-то образом удалось обнаружить и стащить ключ от своего ошейника.
— Телима, — поинтересовался я, возвращаясь мыслями к Хо-Хаку, — а почему Хо-Хак так разволновался, когда мы заговорили о том мальчике, Зекиусе?
Она не ответила.
— Конечно, он должен был его знать, — продолжал я, — но почему это его так обеспокоило?
— Это был его сын, — сказала Телима.
Я повертел золотой браслет в руках и положил его на пол. Затем вытащил из-за пояса снятые после танца с Мидис наручники, надел один из них Телиме на левую руку, пропустил цепь через вделанное в стену кухни широкое кольцо и застегнул второй наручник у нее на правой руке. Потом снова поднял с пола браслет.
— Странно, что у девушки с ренсового острова может быть золотое украшение, — заметил я. Телима ничего не сказала.
— Отдыхай, кухонная рабыня, — бросил я ей на прощание. — Завтра у тебя будет много работы.
У двери я обернулся. Долгое время мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
— Хозяин доволен? — наконец нарушила молчание Телима. Я не ответил.
В комнате я кинул браслет Мидис, которая на лету поймала его и тут же с радостным возгласом нацепила его на руку и принялась рассматривать его со всех сторон.
— Не сажай меня на цепь, — попросила она.
Не обращая внимания на ее жалобный тон, я зацепил один из снятых с нее ножных кандалов за вделанное в стену кольцо для рабов, а второй конец защелкнул у нее на лодыжке.
— Спи, Мидис, — сказал я, укрывая ее шкурами любви.
— Хозяин, Мидис понравилась вам? — спросила она.
— Да, Мидис, — ответил я, прикоснувшись к ее лицу и откидывая с него прядь упавших волос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52