средний, рассчитанный на плавание при ветре крепчающем либо идущем с отклонением по отношению к нужному курсу; и малый, или штормовой, устанавливаемый при нахождении судна в море в крайне неблагоприятных погодных условиях. Именно этот парус был поднят сейчас над вступающими в бой круглыми судами. Если бы они шли под парусом больших размеров, крепчающий ветер заставил бы их сильнее зарываться в волны, погружаясь, возможно, до самых весельных проемов в бортах.
Видя проходящие мимо меня корабли, я усмехнулся. Верхние палубы их были пусты, но я знал, что в трюмах, на нижних палубах, в кормовых и носовых отсеках теснятся, ожидая, когда им можно будет вступить в бой, сотни вооруженных людей.
Я взглянул на часы и снова приставил к глазу подзорную трубу.
Первая волна моих кораблей прорывала строй противника, чтобы, пока его корабли разворачиваются для ответного удара, поорудовать у неприятеля в тылу. Готовились вступить в схватку суда, вышедшие второй волной и к этому времени подошедшие вплотную к неприятелю.
Оставалось лишь гадать, многие ли из находящихся сейчас на борту не вернутся больше на берег.
Я поежился и плотнее закутался в плащ. На площадке наблюдателя становилось все холоднее.
В голову начали закрадываться странные мысли: «Кто я? Что я здесь делаю? Какое отношение имею ко всему, что происходит сейчас вокруг меня, к этим людям, умирающим и убивающим друг друга?» Я не знал, что на это сказать. Просто не мог найти ответа. Знал лишь, что очень одинок, весь продрог и тоже, вместе с остальными, хотя и несколько иначе, принимаю участие в этой бойне.
Хорош ли предложенный мною план — я тоже не знал. Существовала тысяча факторов, обстоятельств, предугадать которые было невозможно, но каждый из которых мог оказать серьезное, если не решающее влияние на исход битвы.
Я не ожидал победы в этот день.
Сейчас мне уже казалось полным идиотизмом то, что я не убежал из обреченного Порт-Кара. Более мудрые так и поступили, набив трюмы своих кораблей сокровищами и рабами — всем, что могли увезти с собой. Почему я не поступил точно так же? А эти, другие, что остались вместе со мной? Может, все мы, собравшиеся на этом участке моря — законченные идиоты, решившие устроить этот безумный спектакль, прежде чем распрощаться с жизнью? Разве есть на свете что-либо более ценное, чем жизнь человека? Разве не следует со всех ног бежать от того, что может подвергнуть жизнь малейшей опасности, а если оно уже пришло — валяться в ногах победителя, умоляя его сжалиться и сохранить тебе жизнь, пусть даже ценою рабства? Мне вспомнилось, как однажды на болотах дельты Воска именно так, униженно пресмыкаясь перед захватившими меня в плен ренсоводами, я и спас себе жизнь. Что же изменилось? Почему я, тот же самый трус и раб, обряженный теперь в адмиральские одежды, посылаю теперь тысячи, десятки тысяч людей на смерть — или на победу? — не зная ничего ни о жизни, ни о войне, ни о самой смерти?
Среди этих людей, несомненно, есть более достойные, нежели я, чтобы взять на себя ответственность за судьбы людей, чтобы иметь право решать, кому из них жить, а кому умирать. Что они подумают обо мне в последние минуты жизни, захлебываясь в холодных водах Тассы или истекая кровью на дощатых палубах неприятельского корабля? С проклятием или с благословением вспомнят мое имя? И какое право имел я обрекать их на смерть своими громкими призывами, своими красивыми, но такими ничтожно глупыми словами — я, тот, кто предпочел позорную жизнь раба возможности умереть честно?
Я должен был умолять их бежать отсюда. А вместо этого показал им Домашний Камень.
— Смотрите, адмирал! — донесся до меня голос матроса, наблюдавшего через подзорную трубу за ходом сражения с кормовой палубы. — «Верна»! Она прорвалась.
Я поднес к глазам подзорную трубу,
Далеко на западном крыле наших войск я различил знакомый строгий силуэт своего корабля «Верна». Она прорвалась сквозь ряды неприятельских судов и готовилась напасть на них с тыла. Рядом с ней виднелась ее неразлучная сестра «Тела». Позади них волны расправлялись с тонущим, лежащим на боку судном из объединенной флотилии Тироса и Коса, а еще дальше за кормой «Телы» и «Верны» покачивались на воде обломки еще одного, очевидно, уже ушедшего на дно вражеского корабля.
«Верной» командовал не имеющий себе равных Таб.
Отличная работа, подумалось мне.
Второй волне моих кораблей, вышедших через полчаса после вступления в бой первой, удалось подойти незамеченными к повернувшимся к ним кормой врагам, готовящимся отразить новую атаку прорвавших их ряды кораблей. Сражение кипело уже повсеместно, и наиболее мощные его очаги находились у первой и последней линии неприятельских кораблей, протяженность которых к этому времени значительно уменьшилась.
К месту сражения быстро приближались, готовясь взять его в кольцо, идущие под парусом круглые корабли.
Я оглянулся.
Сзади к «Дорне» не спеша подходили еще пятьдесят кораблей, над палубой каждого из которых был поднят штормовой парус, — четвертая волна нашего наступления. Да, в той неразберихе, что творилась сейчас в стане врагов, я думаю, едва ли было возможно вовремя распознать идущие под парусом боевые галеры и перестроиться, чтобы встретить их атаку. У наших галер, безусловно, будет достаточно времени, чтобы подойти к противнику вплотную, прежде чем он сумеет сориентироваться.
Вслед за этим с севера и юга ударят еще две группы по сорок кораблей в каждой, после чего у меня останется небольшая резервная флотилия в сто пять боевых кораблей, которую также можно будет использовать для удара с противоположных направлений.
В составе этой резервной группы дополнительно выступят и десять круглых кораблей из Арсенала. О том, что находится у них на борту, не знают даже мои самые высокопоставленные чины офицерского состава.
После этого можно будет говорить о том, что в бой брошены все силы, которые я планировал задействовать.
И только погодные условия запланировать я не мог.
Я снова посмотрел на север. Затем исследовал поверхность моря через подзорную трубу. Зрелище было неутешительным: все вокруг затягивала сплошная черная мгла, на фоне которой были особенно хорошо заметны белые барашки волн, сбиваемые резкими порывами ветра.
Настоящая осенняя погода.
В своих планах я не мог предсказать, что подарит нам капризный характер Тассы, в чем проявится ее крутой нрав и переменчивость в настроении.
Холод на смотровой площадке донимал немилосердно. Чтобы не стучать зубами, я принялся жевать следующий кусок сушеного мяса.
Когда я наклонился за бурдюком, чтобы запить мясо водой, я заметил, что она совсем замерзла.
Чертыхаясь, я снова поднес к глазам подзорную трубу и устремил ее на запад.
Вот уже три часа, как я сидел на смотровой площадке грот-мачты «Дорны» под резкими порывами пронизывающего ветра и, сжимал в окоченевших руках подзорную трубу, наблюдал за ходом сражения.
Все корабли первой волны наступления прорвались сквозь ряды неприятельских судов, повернувшихся теперь носом к ним и готовящихся к следующей атаке. Они, конечно, не могли предположить, что следующий удар будет нанесен им сзади, и подставляли корму второй набегавшей волне кораблей, вслед за которой от одной стороны горизонта до другой протянулись штормовым валом надвигавшиеся круглые корабли, выстроенные мной в одну боевую линию. Объединенная флотилия Тироса и Коса потеряла к этому моменту уже сотни судов и яростно набросилась на обычно беззащитные круглые корабли, стараясь взять реванш за то смятение, которое внесли в их ряды корабли первых двух волн наступления. Могу себе представить их реакцию, когда из трюмов столь беспечно взятых на абордаж круглых судов им навстречу вырвались сотни хорошо вооруженных, тренированных воинов. Часть круглых судов, которым не «посчастливилось» быть взятыми на абордаж неприятельскими боевыми галерами, не имея возможности состязаться с ними в скорости, состязались в находящемся у них на борту вооружении и поливали врага стрелами, копьями, дротиками, камнями и деревянными, пропитанными смолой горящими зажигательными ядрами, выпускаемыми из многочисленных катапульт.
Я был горд своими людьми, их мастерством и самоотверженностью. Враг заметался. Как я и предполагал, в подобной суматохе он не сумел вовремя отличить приближающиеся под парусом боевые галеры четвертой волны от обычных, тяжелых, медлительных в своем передвижении круглых кораблей и подпустил их на опасное для себя, непозволительно близкое расстояние, когда времени для боевого маневрирования у него уже не оставалось.
В окутывавшей полнеба темноте я ясно различал множество объятых пламенем кораблей. Мощные порывы ветра сбивали с трудом слушающиеся руля корабли в группы по десять — двадцать судов, переносили огонь с корабля на корабль, превращая их в сплошные пылающие деревянные острова.
Море ревело и стонало, как раненый зверь, не желающий выпускать из лап свою жертву.
Пятая волна запланированного наступления запаздывала.
На «Дорне» выбрали якоря и затем бросили их вторично, подальше один от другого, но корабль продолжало швырять на волнах. Снасти скрипели, не желая поддаваться ветру, но чувствовалось, что канаты на пределе.
Участвующую в пятой волне атаки группу судов, нападающих с севера, возглавлял худощавый длинноволосый Нигель, пятнадцать кораблей которого дополнили еще двадцатью пятью кораблями-таранами из Арсенала. Командование над группой судов, наносящих удар с юга, было доверено Чангу, у которого помимо двадцати своих кораблей находилось еще двадцать судов из Арсенала. Таким образом, каждый из них располагал четырьмя десятками боевых галер. Но ни атаки первого, ни второго я не видел.
Сто пять резервных судов вместе с теми десятью круглыми кораблями, о грузе которых не подозревал никто из моего высшего офицерского состава, уже давно вышли на исходную позицию и с нетерпением дожидались моего сигнала.
А я до сих пор не знал, могу ли доверять этим убарам — Нигелю и Чангу!
Головной корабль резервной группы судов покачивался от «Дорны» на расстоянии слышимости звуковой команды. Через подзорную трубу я хорошо видел стоящего на капитанском возвышении кормовой палубы Антистена — того самого капитана, имя которого неизменно открывает список членов Совета капитанов. Всегда первый — завидная судьба!
Позади головного корабля выстроились в четыре ряда остальные суда, между которыми виднелись тяжело вздымающиеся на волнах, глубоко сидящие в воде, убравшие даже штормовые паруса десять круглых кораблей из Арсенала. Даже эти устойчивые ширококилевые суда расходившаяся Тасса немилосердно, словно наслаждаясь своей мощью, легко швыряла из стороны в сторону.
Я снова направил подзорную трубу на запад, туда, где над морем поднимался черный дым от горящих кораблей.
Корабли Тироса и Коса везде, где только возможно, поспешили отойти подальше от оказавшихся для них не по зубам, коварных в своих неожиданных сюрпризах круглых судов и перенесли все свое внимание на наши боевые галеры. Я усмехнулся. Чембар, безусловно, великолепный главнокомандующий: он стремился навязать противнику только ту тактику ведения боя, в которой был силен сам. Теперь он пытался использовать численное превосходство кораблей своей флотилии, нападая на противника лишь тогда, когда имел двух-трехкратный перевес в силе. Круглые корабли он оставил на потом, рассчитывая разделаться с ними также с применением тактики численного перевеса.
Я спрятал подзорную трубу и подул на окоченевшие руки. Было очень холодно, и мне казалось, что сейчас именно от погоды в значительной мере зависит исход этой партии, разыгранной нами на игровой доске, где фигурами служили люди и корабли, сражающиеся и умирающие, тонущие и догорающие.
Ветер настойчиво пытался сбросить меня со смотровой площадки.
Вдруг палуба корабля огласилась радостными криками. Я оглянулся. Стоящий на носу наблюдатель с подзорной трубой о чем-то возбужденно говорил сгрудившимся позади него офицерам, указывая руками куда-то вперед. Гребцы на нижней палубе радостно загудели.
Я поднес к глазам свою подзорную трубу. С севера и с юга, схватывая остатки объединенной неприятельской флотилии в «клещи», приближались корабли пятой волны запланированного мною наступления.
У меня отлегло от сердца.
Чангу приходилось бороться со встречным северным ветром, но он упорно вел корабли среди беснующихся волн. Нигель, опытный военачальник, двигаясь под попутным ветром, наоборот, всячески сдерживал свои корабли, подстраиваясь под скорость движения своего напарника, и стремился нанести удар по врагу одновременно с ним, зная, как важна в подобном маневре слаженность.
Я забросил на плечо тонкий кожаный ремешок подзорной трубы, засунул в рот последний кусок сушеного мяса и стал спускаться по узкой веревочной лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Видя проходящие мимо меня корабли, я усмехнулся. Верхние палубы их были пусты, но я знал, что в трюмах, на нижних палубах, в кормовых и носовых отсеках теснятся, ожидая, когда им можно будет вступить в бой, сотни вооруженных людей.
Я взглянул на часы и снова приставил к глазу подзорную трубу.
Первая волна моих кораблей прорывала строй противника, чтобы, пока его корабли разворачиваются для ответного удара, поорудовать у неприятеля в тылу. Готовились вступить в схватку суда, вышедшие второй волной и к этому времени подошедшие вплотную к неприятелю.
Оставалось лишь гадать, многие ли из находящихся сейчас на борту не вернутся больше на берег.
Я поежился и плотнее закутался в плащ. На площадке наблюдателя становилось все холоднее.
В голову начали закрадываться странные мысли: «Кто я? Что я здесь делаю? Какое отношение имею ко всему, что происходит сейчас вокруг меня, к этим людям, умирающим и убивающим друг друга?» Я не знал, что на это сказать. Просто не мог найти ответа. Знал лишь, что очень одинок, весь продрог и тоже, вместе с остальными, хотя и несколько иначе, принимаю участие в этой бойне.
Хорош ли предложенный мною план — я тоже не знал. Существовала тысяча факторов, обстоятельств, предугадать которые было невозможно, но каждый из которых мог оказать серьезное, если не решающее влияние на исход битвы.
Я не ожидал победы в этот день.
Сейчас мне уже казалось полным идиотизмом то, что я не убежал из обреченного Порт-Кара. Более мудрые так и поступили, набив трюмы своих кораблей сокровищами и рабами — всем, что могли увезти с собой. Почему я не поступил точно так же? А эти, другие, что остались вместе со мной? Может, все мы, собравшиеся на этом участке моря — законченные идиоты, решившие устроить этот безумный спектакль, прежде чем распрощаться с жизнью? Разве есть на свете что-либо более ценное, чем жизнь человека? Разве не следует со всех ног бежать от того, что может подвергнуть жизнь малейшей опасности, а если оно уже пришло — валяться в ногах победителя, умоляя его сжалиться и сохранить тебе жизнь, пусть даже ценою рабства? Мне вспомнилось, как однажды на болотах дельты Воска именно так, униженно пресмыкаясь перед захватившими меня в плен ренсоводами, я и спас себе жизнь. Что же изменилось? Почему я, тот же самый трус и раб, обряженный теперь в адмиральские одежды, посылаю теперь тысячи, десятки тысяч людей на смерть — или на победу? — не зная ничего ни о жизни, ни о войне, ни о самой смерти?
Среди этих людей, несомненно, есть более достойные, нежели я, чтобы взять на себя ответственность за судьбы людей, чтобы иметь право решать, кому из них жить, а кому умирать. Что они подумают обо мне в последние минуты жизни, захлебываясь в холодных водах Тассы или истекая кровью на дощатых палубах неприятельского корабля? С проклятием или с благословением вспомнят мое имя? И какое право имел я обрекать их на смерть своими громкими призывами, своими красивыми, но такими ничтожно глупыми словами — я, тот, кто предпочел позорную жизнь раба возможности умереть честно?
Я должен был умолять их бежать отсюда. А вместо этого показал им Домашний Камень.
— Смотрите, адмирал! — донесся до меня голос матроса, наблюдавшего через подзорную трубу за ходом сражения с кормовой палубы. — «Верна»! Она прорвалась.
Я поднес к глазам подзорную трубу,
Далеко на западном крыле наших войск я различил знакомый строгий силуэт своего корабля «Верна». Она прорвалась сквозь ряды неприятельских судов и готовилась напасть на них с тыла. Рядом с ней виднелась ее неразлучная сестра «Тела». Позади них волны расправлялись с тонущим, лежащим на боку судном из объединенной флотилии Тироса и Коса, а еще дальше за кормой «Телы» и «Верны» покачивались на воде обломки еще одного, очевидно, уже ушедшего на дно вражеского корабля.
«Верной» командовал не имеющий себе равных Таб.
Отличная работа, подумалось мне.
Второй волне моих кораблей, вышедших через полчаса после вступления в бой первой, удалось подойти незамеченными к повернувшимся к ним кормой врагам, готовящимся отразить новую атаку прорвавших их ряды кораблей. Сражение кипело уже повсеместно, и наиболее мощные его очаги находились у первой и последней линии неприятельских кораблей, протяженность которых к этому времени значительно уменьшилась.
К месту сражения быстро приближались, готовясь взять его в кольцо, идущие под парусом круглые корабли.
Я оглянулся.
Сзади к «Дорне» не спеша подходили еще пятьдесят кораблей, над палубой каждого из которых был поднят штормовой парус, — четвертая волна нашего наступления. Да, в той неразберихе, что творилась сейчас в стане врагов, я думаю, едва ли было возможно вовремя распознать идущие под парусом боевые галеры и перестроиться, чтобы встретить их атаку. У наших галер, безусловно, будет достаточно времени, чтобы подойти к противнику вплотную, прежде чем он сумеет сориентироваться.
Вслед за этим с севера и юга ударят еще две группы по сорок кораблей в каждой, после чего у меня останется небольшая резервная флотилия в сто пять боевых кораблей, которую также можно будет использовать для удара с противоположных направлений.
В составе этой резервной группы дополнительно выступят и десять круглых кораблей из Арсенала. О том, что находится у них на борту, не знают даже мои самые высокопоставленные чины офицерского состава.
После этого можно будет говорить о том, что в бой брошены все силы, которые я планировал задействовать.
И только погодные условия запланировать я не мог.
Я снова посмотрел на север. Затем исследовал поверхность моря через подзорную трубу. Зрелище было неутешительным: все вокруг затягивала сплошная черная мгла, на фоне которой были особенно хорошо заметны белые барашки волн, сбиваемые резкими порывами ветра.
Настоящая осенняя погода.
В своих планах я не мог предсказать, что подарит нам капризный характер Тассы, в чем проявится ее крутой нрав и переменчивость в настроении.
Холод на смотровой площадке донимал немилосердно. Чтобы не стучать зубами, я принялся жевать следующий кусок сушеного мяса.
Когда я наклонился за бурдюком, чтобы запить мясо водой, я заметил, что она совсем замерзла.
Чертыхаясь, я снова поднес к глазам подзорную трубу и устремил ее на запад.
Вот уже три часа, как я сидел на смотровой площадке грот-мачты «Дорны» под резкими порывами пронизывающего ветра и, сжимал в окоченевших руках подзорную трубу, наблюдал за ходом сражения.
Все корабли первой волны наступления прорвались сквозь ряды неприятельских судов, повернувшихся теперь носом к ним и готовящихся к следующей атаке. Они, конечно, не могли предположить, что следующий удар будет нанесен им сзади, и подставляли корму второй набегавшей волне кораблей, вслед за которой от одной стороны горизонта до другой протянулись штормовым валом надвигавшиеся круглые корабли, выстроенные мной в одну боевую линию. Объединенная флотилия Тироса и Коса потеряла к этому моменту уже сотни судов и яростно набросилась на обычно беззащитные круглые корабли, стараясь взять реванш за то смятение, которое внесли в их ряды корабли первых двух волн наступления. Могу себе представить их реакцию, когда из трюмов столь беспечно взятых на абордаж круглых судов им навстречу вырвались сотни хорошо вооруженных, тренированных воинов. Часть круглых судов, которым не «посчастливилось» быть взятыми на абордаж неприятельскими боевыми галерами, не имея возможности состязаться с ними в скорости, состязались в находящемся у них на борту вооружении и поливали врага стрелами, копьями, дротиками, камнями и деревянными, пропитанными смолой горящими зажигательными ядрами, выпускаемыми из многочисленных катапульт.
Я был горд своими людьми, их мастерством и самоотверженностью. Враг заметался. Как я и предполагал, в подобной суматохе он не сумел вовремя отличить приближающиеся под парусом боевые галеры четвертой волны от обычных, тяжелых, медлительных в своем передвижении круглых кораблей и подпустил их на опасное для себя, непозволительно близкое расстояние, когда времени для боевого маневрирования у него уже не оставалось.
В окутывавшей полнеба темноте я ясно различал множество объятых пламенем кораблей. Мощные порывы ветра сбивали с трудом слушающиеся руля корабли в группы по десять — двадцать судов, переносили огонь с корабля на корабль, превращая их в сплошные пылающие деревянные острова.
Море ревело и стонало, как раненый зверь, не желающий выпускать из лап свою жертву.
Пятая волна запланированного наступления запаздывала.
На «Дорне» выбрали якоря и затем бросили их вторично, подальше один от другого, но корабль продолжало швырять на волнах. Снасти скрипели, не желая поддаваться ветру, но чувствовалось, что канаты на пределе.
Участвующую в пятой волне атаки группу судов, нападающих с севера, возглавлял худощавый длинноволосый Нигель, пятнадцать кораблей которого дополнили еще двадцатью пятью кораблями-таранами из Арсенала. Командование над группой судов, наносящих удар с юга, было доверено Чангу, у которого помимо двадцати своих кораблей находилось еще двадцать судов из Арсенала. Таким образом, каждый из них располагал четырьмя десятками боевых галер. Но ни атаки первого, ни второго я не видел.
Сто пять резервных судов вместе с теми десятью круглыми кораблями, о грузе которых не подозревал никто из моего высшего офицерского состава, уже давно вышли на исходную позицию и с нетерпением дожидались моего сигнала.
А я до сих пор не знал, могу ли доверять этим убарам — Нигелю и Чангу!
Головной корабль резервной группы судов покачивался от «Дорны» на расстоянии слышимости звуковой команды. Через подзорную трубу я хорошо видел стоящего на капитанском возвышении кормовой палубы Антистена — того самого капитана, имя которого неизменно открывает список членов Совета капитанов. Всегда первый — завидная судьба!
Позади головного корабля выстроились в четыре ряда остальные суда, между которыми виднелись тяжело вздымающиеся на волнах, глубоко сидящие в воде, убравшие даже штормовые паруса десять круглых кораблей из Арсенала. Даже эти устойчивые ширококилевые суда расходившаяся Тасса немилосердно, словно наслаждаясь своей мощью, легко швыряла из стороны в сторону.
Я снова направил подзорную трубу на запад, туда, где над морем поднимался черный дым от горящих кораблей.
Корабли Тироса и Коса везде, где только возможно, поспешили отойти подальше от оказавшихся для них не по зубам, коварных в своих неожиданных сюрпризах круглых судов и перенесли все свое внимание на наши боевые галеры. Я усмехнулся. Чембар, безусловно, великолепный главнокомандующий: он стремился навязать противнику только ту тактику ведения боя, в которой был силен сам. Теперь он пытался использовать численное превосходство кораблей своей флотилии, нападая на противника лишь тогда, когда имел двух-трехкратный перевес в силе. Круглые корабли он оставил на потом, рассчитывая разделаться с ними также с применением тактики численного перевеса.
Я спрятал подзорную трубу и подул на окоченевшие руки. Было очень холодно, и мне казалось, что сейчас именно от погоды в значительной мере зависит исход этой партии, разыгранной нами на игровой доске, где фигурами служили люди и корабли, сражающиеся и умирающие, тонущие и догорающие.
Ветер настойчиво пытался сбросить меня со смотровой площадки.
Вдруг палуба корабля огласилась радостными криками. Я оглянулся. Стоящий на носу наблюдатель с подзорной трубой о чем-то возбужденно говорил сгрудившимся позади него офицерам, указывая руками куда-то вперед. Гребцы на нижней палубе радостно загудели.
Я поднес к глазам свою подзорную трубу. С севера и с юга, схватывая остатки объединенной неприятельской флотилии в «клещи», приближались корабли пятой волны запланированного мною наступления.
У меня отлегло от сердца.
Чангу приходилось бороться со встречным северным ветром, но он упорно вел корабли среди беснующихся волн. Нигель, опытный военачальник, двигаясь под попутным ветром, наоборот, всячески сдерживал свои корабли, подстраиваясь под скорость движения своего напарника, и стремился нанести удар по врагу одновременно с ним, зная, как важна в подобном маневре слаженность.
Я забросил на плечо тонкий кожаный ремешок подзорной трубы, засунул в рот последний кусок сушеного мяса и стал спускаться по узкой веревочной лестнице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52