И посадите ее в трюме на цепь рядом с драгоценностями.
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Прошу вас!
— Надеюсь, — заметил я, — условия плавания не покажутся тебе неподобающими.
Она собралась с духом и гордо выпрямилась.
— Я в этом уверена, — ответила она.
— Можете отвести Вивину в ее апартаменты, — сказал я охранявшим ее матросам.
— Пойдем, — бросил ей один из них.
Она повернулась и с достоинством, как подобает убаре, последовала за ним.
Однако перед тем, как оставить каюту, она снова обернулась.
— Насколько я понимаю, — сказала она, — закованными в цепи на нижних палубах круглых судов держат только рабынь?
— Совершенно верно, — ответил я.
Она гневно отвернулась и вышла из каюты.
И вот теперь, совершая триумфальный почетный проход вдоль центральных улиц Порт-Кара, стоя на носу флагманского корабля, я снова видел ее перед собой.
Я заметил, что она открыла глаза.
Она медленно проплывала мимо столпившихся на берегу, наблюдавших с крыш домов мужчин, женщин и детей, показывающих на нее пальцами, глумящихся и насмехающихся.
Я поднял две упавших к моим ногам талены и продел их под веревки у нее на шее.
Это вызвало у зрителей взрыв восторга.
— Нет, — взмолилась она, — только не талены.
Талена — это цветок, ассоциируемый горианцами со страстью и красотой. Гирлянды тален обычно надеваются победителям соревнований. Иногда девушки-рабыни, пылающие страстью к своему хозяину, но боящиеся об этом сказать вслух, вплетают в волосы талены, чтобы их повелитель знал, что они испытывают к нему не предполагающую взаимности любовь. Помещение тален под веревки на шее Вивины, было, конечно, только насмешкой, намекающей на ее вероятное предназначение — стать рабыней наслаждения.
— Как ты собираешься со мной поступить? — спросила она.
— Когда сокровища будут подсчитаны и оценены, что займет, вероятно, около четырех-пяти недель, — ответил я, — ты со своими девушками, в кандалах, вместе с полным перечнем драгоценностей и некоторыми их образцами предстанешь перед Советом капитанов.
— Мы являемся добычей? — спросила она.
— Да, — ответил я.
— Значит, капитан, — холодно заметила она, — впереди вас ждет, наверное, целый месяц триумфа.
— Да, — ответил я, снова приветственно помахивал рукой собравшимся на улицах горожанам.
— А что с нами будет после Совета капитанов? — спросила она.
— Это ты сможешь узнать после его окончания, — ответил я.
— Отлично, — сказала она и отвернулась.
Цветы сыпались на палубу нескончаемым дождем, сопровождаемым потоком насмешек над связанной женщиной.
Был ли еще когда-нибудь в истории Порт-Кара подобный триумф, снова спросил я себя и радостно рассмеялся: нет, не было! И ведь это только начало, кульминационный момент наступит через четыре-пять недель на моем официальном представлении в Совете капитанов и принятии высочайшего звания заслуженного капитана Порт-Кара.
— Да здравствует Порт-Kap! — крикнул я бурлящей от возбуждения толпе.
— Да здравствует Порт-Кар! — единодушно откликнулись ликующие горожане. — И да здравствует Боcк, адмирал Порт-Кара!
— Слава Боску! — кричали мои приверженцы, — Слава адмиралу Порт-Кара!
Минуло пять недель со дня моего триумфального вступления в Порт-Кар.
Наконец в зале заседаний Совета капитанов состоялось мое официальное представление и подведение итогов нашей победы.
Я встал и высоко поднял кубок с пагой, принимая поздравления моих приверженцев.
Зазвенели заздравные кубки, и мы осушили их до дна.
Это были пять недель нескончаемых, следовавших один за другим званых приемов и праздничных пиров. Даже по самым скромным подсчетам учетчиков, богатство захваченных нами сокровищ превзошло самые дикие, самые необузданные ожидания. И вот сейчас, в этот вечер настал кульминационный момент сияния моей славы, когда после моей официальной презентации на заседании Совета капитанов и объявления результатов подсчета награбленной нами добычи верхушка Совета за проявленное мной мастерство и героические деяния присудила мне высочайшее, страстно желаемое мной звание заслуженного капитана Порт-Кара.
Сейчас, несколько часов спустя после окончания заседания Совета, в самый разгар празднества у меня на шее пылала широкая алая лента с золотой медалью, на лицевой стороне которой был отчеканен силуэт боевого корабля с поднятыми треугольными парусами, по абрису его обегала сделанная курсивом надпись «Совет капитанов Порт-Кара».
Я выплеснул на пол остатки паги из кубка.
Да, я действительно заслуженный капитан Порт-Кара.
Гордость распирала мою грудь. Когда содержимое трюмов круглых кораблей было извлечено, подробно описано и оценено, ко мне потянулись сотни людей с выражением готовности стать моим доверенным лицом или клиентом. Я получил десятки предложений о сотрудничестве и участии в спекулятивных и коммерческих предприятиях. Бесчисленные толпы людей приходили ко мне, чтобы поделиться своими планами и идеями. Мои охранники ежедневно спроваживали полусумасшедших изобретателей и судостроителей с их абсурдными проектами модернизации кораблей, как будто столь быстрые, маневренные, изумительной красоты корабли можно еще больше усовершенствовать.
Тем временем, пока я усердно занимался пиратством, военные и внутриполитические предприятия самого Совета также приносили свои заслуженные плоды. Был, например, сформирован Совет охраны общественного правопорядка или, короче, Совет охраны, в функции которого на бумаге входило осуществление охраны Совета капитанов, а на деле представлявшего собой органы городской полиции. Был основан также Совет Арсенала, остававшийся по традиции обособленной структурой со своей юрисдикцией внутри, скрытой от посторонних глаз организации. С другой стороны, после неудавшегося переворота сторонников Генриса Севариуса влияние четырех убаров — Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса — значительно сократилось, и они вынуждены были отказаться от выполнения сколь-нибудь заметной роли в городском Совете. Впервые за долгие годы в Порт-Каре начал действовать независимый от политического влияния группировок городской Совет, слово которого стало законом не только на бумаге, но и на деле, хотя, конечно, внутри его продолжали образовываться новые группировки различных инспекций и подразделений, занимающихся разработкой свода законов и судебными разбирательствами, определяющих меры пресечения, взыскания и налогообложения. Однако, повторяю, впервые можно было рассчитывать, что закон будет един для всех живущих по обе стороны Большого канала. Позднее сторонники Генриса Севариуса были вытеснены Советом со всех занимаемых ими постов, лишены принадлежавших им в пределах городской черты владений и вынуждены были переместиться в единственную оставшуюся безопасной для них громадную крепость, представлявшую собой настоящий бастион, стены которо-то доходили до самого Тамберского пролива и вмещали в себя водное пространство, достаточное, чтобы разместить около двух десятков оставшихся в их распоряжении кораблей. Взятие подобного бастиона обошлось бы недешево, в связи с чем Совет предпочел занять выжидательную позицию и постановил окружить крепость на суше двойными стенами, а выход к морю заблокировать арсенальными судами. Таким образом, крепость могла продержаться лишь то время, на которое ее защитникам хватит запасов продовольствия и рыбы, находящейся в акватории, ограниченной морскими воротами цитадели. В дальнейших своих действиях Совет уже мог не принимать ее защитников во внимание. Они стали пленниками, обычными заключенными, одним из которых, по мнению Совета, следовало считать и самого Генриса Севариуса, этого мальчишку, лишь по общему недосмотру занявшего кресло убара.
Я оглянулся. Прислуживающий раб, Фиш, высоко поднял над головой громадное серебряное блюдо, на котором возвышался целиком зажаренный тарск с хрустящей корочкой на боку, аппетитно поблескивающей при свете факелов, начиненный всевозможными приправами, со свисающей у него изо рта веточкой лармы, с гарниром из тур-па, залитым горячим, еще дымящимся соусом.
Присутствующие приветствовали его появление восхищенными возгласами.
Этого мальчишку, Фиша, я спас совершенно случайно, когда мы, наблюдая за крепостью Генриса Севариуса, заметили, как Лисьяк, Хенрак и несколько других приспешников Севариуса тайно вынесли за морские ворота крепости большой мешок и бросили его в канал. Из этого мешка мы и вытащили мальчишку.
Фиш поставил перед нами блюдо. По лицу мальчишки обильно струился пот. На нем была единственная в городе красного цвета рабская туника. Я сам надевал на него серебряный ошейник и поставил у него на плече собственное клеймо.
Сидевшие за столом приказали ему сразу нести и второго тарска, которого он в течение всего этого вечера медленно поворачивал на вертеле над пылающими углями. Тот поспешно удалился.
Не просто ему было привыкнуть к рабскому ошейнику. Старшему кухонному мастеру частенько приходилось прикладывать к нему руку.
Однажды, на третью неделю его пребывания в качестве раба в моем доме, дверь в мои приемные покои с треском распахнулась, и на пороге появился он, бледный, едва переводящий дыхание, а в двух шагах позади, с хлыстом в руке, переминался с ноги на ногу старший кухонный мастер.
— Простите! — умоляюще воскликнул кухонный мастер.
— Капитан! — настойчиво обратился ко мне мальчишка.
Кухонный мастер в гневе тут же сграбастал его за волосы и занес над ним свой огромный кулак.
Я жестом приказал ему повременить.
Кипя от ярости, кухонный мастер отступил на шаг назад.
— Что тебе нужно? — обратился я к мальчишке.
— Видеть вас, капитан, — ответил тот.
— Хозяин! — поправил его кухонный мастер.
— Капитан! — настойчиво повторил мальчишка.
— Обычно, — сказал я ему, — для того, чтобы увидеть своего хозяина, работающие на кухне рабы получают сначала разрешение у своего надсмотрщика.
— Я знаю, — ответил мальчишка.
— Почему же ты так не сделал? — удивился я.
— Я пытался, — с вызовом ответил мальчишка, — много раз.
— А я, — сказал кухонный мастер, — ему отказывал.
— Что ему нужно? — спросил я у мастера.
— Он мне не говорит, — ответил тот.
— Как же ты мог рассчитывать, — обратился я к мальчишке, — что мастер сумеет определить, стоит или нет позволить тебе меня увидеть?
Мальчишка потупил глаза.
— Я хотел говорить только с вами, — ответил он.
Против этого у меня не было возражений, но, как хозяин дома, я настаивал на соблюдении прерогатив старшего мастера, который на кухне должен был представлять мою власть.
— Если хочешь говорить, — сказал я мальчишке, — делай это в присутствии Телиуса.
Мальчишка с вызовом посмотрел на кухонного мастера.
Затем он опустил глаза и сжал кулаки. Судорожно сглотнув, он посмотрел мне в лицо.
— Я бы хотел научиться владеть оружием, — едва слышно прошептал он.
Я был поражен. Даже Телиус, старший кухонный мастер, не нашелся, что ответить.
— Я бы хотел научиться владеть оружием, — снова, уже настойчивее, повторил мальчишка.
— Рабов не обучают боевому искусству, — заметил я.
— Ваши люди, — сказал мальчишка, — Турнок, Клинтус и другие, обещали, что будут учить меня, если вы дадите свое разрешение.
Он снова опустил глаза.
Старший мастер презрительно фыркнул, услышав столь абсурдную идею.
— Ты бы лучше научился как следует работать на кухне, — недовольно заметил он.
— Он хорошо выполняет свои обязанности? — спросил я.
— Нет, — ответил кухонный мастер. — Он лентяй. Глупый и медлительный. И часто получает кнута.
В глазах мальчишки вспыхнули искры гнева.
— Я не глупый, — ответил он.
Я посмотрел на мальчишку с деланным участием, словно при таком положении дел ничем не мог ему помочь.
— Как тебя зовут? — спросил я. Он поднял на меня глаза и недовольно ответил:
— Фиш.
Я сделал вид, что только теперь вспомнил его имя.
— Ах да, Фиш, — сказал я и добавил: — Тебе нравится твое имя?
— Нет, — ответил он.
— А как бы ты хотел, чтобы тебя называли, — спросил я, — если бы у тебя была возможность самому выбрать себе имя?
— Генрис, — ответил он.
Кухонный мастер громко расхохотался.
— Довольно громкое имя для кухонного работника, — заметил я.
Он ответил мне полным гордости взглядом.
— Такое имя, — продолжал я, — мог бы носить сам убар.
Гордость в глазах мальчишки сменилась раздражением; он снова потупил взгляд.
Я знал, что Турнок, Клинтус и другие чувствовали расположение к этому мальчишке. Как я слышал, он частенько убегал с кухни, чтобы полюбоваться проходящими по каналу кораблями и понаблюдать за тренировочными поединками воинов. Однако Телиус держал мальчишку в ежовых рукавицах. Старший кухонный мастер вполне оправдывал мои к нему симпатии.
Я посмотрел на мальчишку: светлые волосы, открытый, искренний взгляд голубых глаз, в которых читалась сейчас безмерная мольба и нетерпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Пожалуйста, — взмолилась она. — Прошу вас!
— Надеюсь, — заметил я, — условия плавания не покажутся тебе неподобающими.
Она собралась с духом и гордо выпрямилась.
— Я в этом уверена, — ответила она.
— Можете отвести Вивину в ее апартаменты, — сказал я охранявшим ее матросам.
— Пойдем, — бросил ей один из них.
Она повернулась и с достоинством, как подобает убаре, последовала за ним.
Однако перед тем, как оставить каюту, она снова обернулась.
— Насколько я понимаю, — сказала она, — закованными в цепи на нижних палубах круглых судов держат только рабынь?
— Совершенно верно, — ответил я.
Она гневно отвернулась и вышла из каюты.
И вот теперь, совершая триумфальный почетный проход вдоль центральных улиц Порт-Кара, стоя на носу флагманского корабля, я снова видел ее перед собой.
Я заметил, что она открыла глаза.
Она медленно проплывала мимо столпившихся на берегу, наблюдавших с крыш домов мужчин, женщин и детей, показывающих на нее пальцами, глумящихся и насмехающихся.
Я поднял две упавших к моим ногам талены и продел их под веревки у нее на шее.
Это вызвало у зрителей взрыв восторга.
— Нет, — взмолилась она, — только не талены.
Талена — это цветок, ассоциируемый горианцами со страстью и красотой. Гирлянды тален обычно надеваются победителям соревнований. Иногда девушки-рабыни, пылающие страстью к своему хозяину, но боящиеся об этом сказать вслух, вплетают в волосы талены, чтобы их повелитель знал, что они испытывают к нему не предполагающую взаимности любовь. Помещение тален под веревки на шее Вивины, было, конечно, только насмешкой, намекающей на ее вероятное предназначение — стать рабыней наслаждения.
— Как ты собираешься со мной поступить? — спросила она.
— Когда сокровища будут подсчитаны и оценены, что займет, вероятно, около четырех-пяти недель, — ответил я, — ты со своими девушками, в кандалах, вместе с полным перечнем драгоценностей и некоторыми их образцами предстанешь перед Советом капитанов.
— Мы являемся добычей? — спросила она.
— Да, — ответил я.
— Значит, капитан, — холодно заметила она, — впереди вас ждет, наверное, целый месяц триумфа.
— Да, — ответил я, снова приветственно помахивал рукой собравшимся на улицах горожанам.
— А что с нами будет после Совета капитанов? — спросила она.
— Это ты сможешь узнать после его окончания, — ответил я.
— Отлично, — сказала она и отвернулась.
Цветы сыпались на палубу нескончаемым дождем, сопровождаемым потоком насмешек над связанной женщиной.
Был ли еще когда-нибудь в истории Порт-Кара подобный триумф, снова спросил я себя и радостно рассмеялся: нет, не было! И ведь это только начало, кульминационный момент наступит через четыре-пять недель на моем официальном представлении в Совете капитанов и принятии высочайшего звания заслуженного капитана Порт-Кара.
— Да здравствует Порт-Kap! — крикнул я бурлящей от возбуждения толпе.
— Да здравствует Порт-Кар! — единодушно откликнулись ликующие горожане. — И да здравствует Боcк, адмирал Порт-Кара!
— Слава Боску! — кричали мои приверженцы, — Слава адмиралу Порт-Кара!
Минуло пять недель со дня моего триумфального вступления в Порт-Кар.
Наконец в зале заседаний Совета капитанов состоялось мое официальное представление и подведение итогов нашей победы.
Я встал и высоко поднял кубок с пагой, принимая поздравления моих приверженцев.
Зазвенели заздравные кубки, и мы осушили их до дна.
Это были пять недель нескончаемых, следовавших один за другим званых приемов и праздничных пиров. Даже по самым скромным подсчетам учетчиков, богатство захваченных нами сокровищ превзошло самые дикие, самые необузданные ожидания. И вот сейчас, в этот вечер настал кульминационный момент сияния моей славы, когда после моей официальной презентации на заседании Совета капитанов и объявления результатов подсчета награбленной нами добычи верхушка Совета за проявленное мной мастерство и героические деяния присудила мне высочайшее, страстно желаемое мной звание заслуженного капитана Порт-Кара.
Сейчас, несколько часов спустя после окончания заседания Совета, в самый разгар празднества у меня на шее пылала широкая алая лента с золотой медалью, на лицевой стороне которой был отчеканен силуэт боевого корабля с поднятыми треугольными парусами, по абрису его обегала сделанная курсивом надпись «Совет капитанов Порт-Кара».
Я выплеснул на пол остатки паги из кубка.
Да, я действительно заслуженный капитан Порт-Кара.
Гордость распирала мою грудь. Когда содержимое трюмов круглых кораблей было извлечено, подробно описано и оценено, ко мне потянулись сотни людей с выражением готовности стать моим доверенным лицом или клиентом. Я получил десятки предложений о сотрудничестве и участии в спекулятивных и коммерческих предприятиях. Бесчисленные толпы людей приходили ко мне, чтобы поделиться своими планами и идеями. Мои охранники ежедневно спроваживали полусумасшедших изобретателей и судостроителей с их абсурдными проектами модернизации кораблей, как будто столь быстрые, маневренные, изумительной красоты корабли можно еще больше усовершенствовать.
Тем временем, пока я усердно занимался пиратством, военные и внутриполитические предприятия самого Совета также приносили свои заслуженные плоды. Был, например, сформирован Совет охраны общественного правопорядка или, короче, Совет охраны, в функции которого на бумаге входило осуществление охраны Совета капитанов, а на деле представлявшего собой органы городской полиции. Был основан также Совет Арсенала, остававшийся по традиции обособленной структурой со своей юрисдикцией внутри, скрытой от посторонних глаз организации. С другой стороны, после неудавшегося переворота сторонников Генриса Севариуса влияние четырех убаров — Чанга, Этеокля, Нигеля и Сулиуса Максимуса — значительно сократилось, и они вынуждены были отказаться от выполнения сколь-нибудь заметной роли в городском Совете. Впервые за долгие годы в Порт-Каре начал действовать независимый от политического влияния группировок городской Совет, слово которого стало законом не только на бумаге, но и на деле, хотя, конечно, внутри его продолжали образовываться новые группировки различных инспекций и подразделений, занимающихся разработкой свода законов и судебными разбирательствами, определяющих меры пресечения, взыскания и налогообложения. Однако, повторяю, впервые можно было рассчитывать, что закон будет един для всех живущих по обе стороны Большого канала. Позднее сторонники Генриса Севариуса были вытеснены Советом со всех занимаемых ими постов, лишены принадлежавших им в пределах городской черты владений и вынуждены были переместиться в единственную оставшуюся безопасной для них громадную крепость, представлявшую собой настоящий бастион, стены которо-то доходили до самого Тамберского пролива и вмещали в себя водное пространство, достаточное, чтобы разместить около двух десятков оставшихся в их распоряжении кораблей. Взятие подобного бастиона обошлось бы недешево, в связи с чем Совет предпочел занять выжидательную позицию и постановил окружить крепость на суше двойными стенами, а выход к морю заблокировать арсенальными судами. Таким образом, крепость могла продержаться лишь то время, на которое ее защитникам хватит запасов продовольствия и рыбы, находящейся в акватории, ограниченной морскими воротами цитадели. В дальнейших своих действиях Совет уже мог не принимать ее защитников во внимание. Они стали пленниками, обычными заключенными, одним из которых, по мнению Совета, следовало считать и самого Генриса Севариуса, этого мальчишку, лишь по общему недосмотру занявшего кресло убара.
Я оглянулся. Прислуживающий раб, Фиш, высоко поднял над головой громадное серебряное блюдо, на котором возвышался целиком зажаренный тарск с хрустящей корочкой на боку, аппетитно поблескивающей при свете факелов, начиненный всевозможными приправами, со свисающей у него изо рта веточкой лармы, с гарниром из тур-па, залитым горячим, еще дымящимся соусом.
Присутствующие приветствовали его появление восхищенными возгласами.
Этого мальчишку, Фиша, я спас совершенно случайно, когда мы, наблюдая за крепостью Генриса Севариуса, заметили, как Лисьяк, Хенрак и несколько других приспешников Севариуса тайно вынесли за морские ворота крепости большой мешок и бросили его в канал. Из этого мешка мы и вытащили мальчишку.
Фиш поставил перед нами блюдо. По лицу мальчишки обильно струился пот. На нем была единственная в городе красного цвета рабская туника. Я сам надевал на него серебряный ошейник и поставил у него на плече собственное клеймо.
Сидевшие за столом приказали ему сразу нести и второго тарска, которого он в течение всего этого вечера медленно поворачивал на вертеле над пылающими углями. Тот поспешно удалился.
Не просто ему было привыкнуть к рабскому ошейнику. Старшему кухонному мастеру частенько приходилось прикладывать к нему руку.
Однажды, на третью неделю его пребывания в качестве раба в моем доме, дверь в мои приемные покои с треском распахнулась, и на пороге появился он, бледный, едва переводящий дыхание, а в двух шагах позади, с хлыстом в руке, переминался с ноги на ногу старший кухонный мастер.
— Простите! — умоляюще воскликнул кухонный мастер.
— Капитан! — настойчиво обратился ко мне мальчишка.
Кухонный мастер в гневе тут же сграбастал его за волосы и занес над ним свой огромный кулак.
Я жестом приказал ему повременить.
Кипя от ярости, кухонный мастер отступил на шаг назад.
— Что тебе нужно? — обратился я к мальчишке.
— Видеть вас, капитан, — ответил тот.
— Хозяин! — поправил его кухонный мастер.
— Капитан! — настойчиво повторил мальчишка.
— Обычно, — сказал я ему, — для того, чтобы увидеть своего хозяина, работающие на кухне рабы получают сначала разрешение у своего надсмотрщика.
— Я знаю, — ответил мальчишка.
— Почему же ты так не сделал? — удивился я.
— Я пытался, — с вызовом ответил мальчишка, — много раз.
— А я, — сказал кухонный мастер, — ему отказывал.
— Что ему нужно? — спросил я у мастера.
— Он мне не говорит, — ответил тот.
— Как же ты мог рассчитывать, — обратился я к мальчишке, — что мастер сумеет определить, стоит или нет позволить тебе меня увидеть?
Мальчишка потупил глаза.
— Я хотел говорить только с вами, — ответил он.
Против этого у меня не было возражений, но, как хозяин дома, я настаивал на соблюдении прерогатив старшего мастера, который на кухне должен был представлять мою власть.
— Если хочешь говорить, — сказал я мальчишке, — делай это в присутствии Телиуса.
Мальчишка с вызовом посмотрел на кухонного мастера.
Затем он опустил глаза и сжал кулаки. Судорожно сглотнув, он посмотрел мне в лицо.
— Я бы хотел научиться владеть оружием, — едва слышно прошептал он.
Я был поражен. Даже Телиус, старший кухонный мастер, не нашелся, что ответить.
— Я бы хотел научиться владеть оружием, — снова, уже настойчивее, повторил мальчишка.
— Рабов не обучают боевому искусству, — заметил я.
— Ваши люди, — сказал мальчишка, — Турнок, Клинтус и другие, обещали, что будут учить меня, если вы дадите свое разрешение.
Он снова опустил глаза.
Старший мастер презрительно фыркнул, услышав столь абсурдную идею.
— Ты бы лучше научился как следует работать на кухне, — недовольно заметил он.
— Он хорошо выполняет свои обязанности? — спросил я.
— Нет, — ответил кухонный мастер. — Он лентяй. Глупый и медлительный. И часто получает кнута.
В глазах мальчишки вспыхнули искры гнева.
— Я не глупый, — ответил он.
Я посмотрел на мальчишку с деланным участием, словно при таком положении дел ничем не мог ему помочь.
— Как тебя зовут? — спросил я. Он поднял на меня глаза и недовольно ответил:
— Фиш.
Я сделал вид, что только теперь вспомнил его имя.
— Ах да, Фиш, — сказал я и добавил: — Тебе нравится твое имя?
— Нет, — ответил он.
— А как бы ты хотел, чтобы тебя называли, — спросил я, — если бы у тебя была возможность самому выбрать себе имя?
— Генрис, — ответил он.
Кухонный мастер громко расхохотался.
— Довольно громкое имя для кухонного работника, — заметил я.
Он ответил мне полным гордости взглядом.
— Такое имя, — продолжал я, — мог бы носить сам убар.
Гордость в глазах мальчишки сменилась раздражением; он снова потупил взгляд.
Я знал, что Турнок, Клинтус и другие чувствовали расположение к этому мальчишке. Как я слышал, он частенько убегал с кухни, чтобы полюбоваться проходящими по каналу кораблями и понаблюдать за тренировочными поединками воинов. Однако Телиус держал мальчишку в ежовых рукавицах. Старший кухонный мастер вполне оправдывал мои к нему симпатии.
Я посмотрел на мальчишку: светлые волосы, открытый, искренний взгляд голубых глаз, в которых читалась сейчас безмерная мольба и нетерпение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52