Затем участок пола размером с кухонную сковородку вдруг просел, и на поверхности показалась тварь, при виде которой у девушки пошёл мороз по коже. Сперва ей показалось, что это какое-то маленькое стоглавое чудовище. Потом — что это крыса или две, а на спине у них сидят другие. Потом — что это просто крысиная стая. И только когда это странное «что-то» вылезло целиком, она поняла, что это за диковинный клубок из дюжины огромных старых крыс с переплетёнными хвостами.
Перед Ялкой был Roi de rats.
Проще сказать — Крысиный Король.
Ялка с ужасом смотрела как ОНО приближается. Даже по ровному полу ЭТО двигалось с трудом — какой-то крысе приходилось ехать на чужой спине, другим — передвигаться боком или даже задом, и только две или три могли идти нормально. На кровать это существо (или существа?) взобраться не сумело бы при всём желании, а взять его на руки девушка смогла бы разве что под пыткой. Все двенадцать крыс были примерно одинакового размера и казались одного возраста, причём не видно было, чтобы они недоедали. Ялку переполняли страх, недоумение и любопытство. Как их угораздило такими уродиться? Или они спутались уже потом? Как они росли, как жили, добывали пропитание? И почему не отгрызут хвосты? Или легенды не врут и крысы никогда не бросают своего короля? Тогда где свита?
Она огляделась.
«Их нет, — ответ возник в голове у пленницы так неожиданно, что Ялка вздрогнула: она не заметила, чтобы говорила вслух. — Мы будем говорить один на один».
Крысиный король уже добрался до кровати и расположился, как ему удобно, — широким веером, почти колесом. В его речи не было сумбура и раздвоенности; с девушкой говорил единый ум, единая личность. Он говорил о себе «мы», как и всякий король, но в отношении его это звучало более чем уместно. Образы были просты, хотя отдельные фразы девушка воспринимала не полностью — приходилось домысливать.
«Мы тебя видим», — объявил он. Очевидно, это был знак к началу беседы.
Э-э… — неуверенно сказала Ялка. — Ваше величество?..
«Оставь церемонии, — двенадцать пар чёрных глазок пытливо разглядывали девушку. Чувство было странное — как под прицелом аркебузы. — Так вот какая ты».
— Вы… меня знаете?!
«Мы слыхали, мы слыхали. У нашего народа короткая память, но мы помним вашу троицу и город без крыс. И Лиса тоже помним».
Образ травника мелькнул и затерялся в мешанине мыслей.
— Троицу? Город? — Девушка нахмурилась, не уверенная, что правильно восприняла сказанное. — Я не понимаю… Какой город?
«Нету важности. Ты забыла, человек, девочка. Выросла, забыла. Люди плохо помнят себя маленьких».
— А вы — вы разве не забываете?
«У нас короткая память, но наша жизнь ещё короче. Не успеваем забыть. Отчасти потому пришли. Мы старые. Мы очень стары для нашего народа. Нам тяжело. Мы должны передать наследнику воспоминания. Нас ждёт долгое … путешествие, человек/девочка».
— Так вот в чём дело… — с горечью сказала девушка. — Значит, вы пришли, чтоб только посмотреть на меня. Ну что ж, смотрите.
Связанные хвостами крысы-короли задвигались, зашевелили мордочками. Кто чистился, перестал чиститься, все двенадцать уставились на неё. Ялка ощутила что-то вроде исходящего от них чувства раздражения и протеста, от которых у неё с затылка вниз побежали мурашки. Сидеть и так-то было неуютно ей по-прежнему казалось, что за спиною пустота, а теперь ещё и это…
«Смотреть да/нет. Мы пришли помогать. Нас просили, чтобы мы помогли».
— Кто? Кто просил? — Она вскинула голову. — Жуга?.. Или… Карел?
«Нет важности. Их много кто. Нет важности».
Она переводила взгляд с одной крысиной морды на другую, но не могла сосредоточиться на ком-то одном — у крыс отсутствовала мимика, все были одинаково лишены всяческого выражения.
— Вы что… правда можете помочь? «Хотим помогаем, человек девочка. Подданные трудятся … Мы сейчас уйти. Ты ждать и оставаться здесь».
— Где? В этой келье? — У неё вырвался нервный смешок. — Вот уж за что могу ручаться… И сколько ждать? Что вы хотите?
«Тяжело. Не сразу. Не в меня. Нет близко городов, нету ходов. Никому не говори про нас. Мы не можем долго … — нам трудно медленно ходить. Мы тебя видели».
Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.
Ушли.
Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Все следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.
А в шесть часов утра за ней пришли.
Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:
— Рутгер! Молоко!
Белоголовый вздрогнул и обернулся:
— Что?
— Твою мать! Молоко убегает!
Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда сподручней драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, который она при этом бросила на Рутгера, был немногим холоднее того молока.
— В драке ты так же вошкаешься?! — прошипела она.
Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.
— Драка — это драка, — сухо сказал он, даже не думая оправдываться. — Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Чего «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.
Он в доказательство поднял сбрую, в которой торчало шило.
Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.
— Ну и поганец ты, Рутгер, — горько сказал она, по-прежнему не выпуская уха. — Ты же в ПЕРЧАТКАХ!
Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.
— Ладно. Ладно. Извини. — Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. — Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.
— В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.
— Полегче на поворотах… Сильно обожглась?
— Переживу.
Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка — небольшого городка близ западных границ страны. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum — каменный амбар, обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, сразу как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку и минутку с ним о чём-то говорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи — и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).
Каждое утро, по собственному выбору, господин Андерсон брал одного из спутников и уходил с ним в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы… Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские записи, книги и вороха каких-то старых документов. Всё это было бы даже забавным, когда б не повторялось в каждом городе, мимо которого случалось проезжать. В его действиях не было системы — господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уж о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый — пива, Рутгер — молока), играли в кости, карты или гаранкуэт (всегда — на проигрыш, для разговора) и опять — стучались, заходили, выспрашивали… К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.
Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот и впрямь полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировать подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с ней ладить. Но вот опять случилось поругаться.
Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок, и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка — здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но часто жечь побаивались — уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи между тем всё ещё были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.
— Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой? Рутгер посмотрел на девушку, затем — куда она указывала взглядом, и увидел улей.
— С колодой? — спросил он. (Зерги кивнула.) Нет. А что?
— Так… Не знаю. — Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.
— Мёду захотелось?
Зерги сердито блеснула глазами.
— А если и захотелось, то что? — с вызовом спросила она.
— А чего ты злишься? — после нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. — Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком — дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.
— Не очень-то и хотелось, — презрительно бросила девушка.
Рутгер между тем расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.
— Был я как-то на пасеке, — начал он. — По делу. Ждали одного… ну, не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет — был с нами один тип (ты его не знаешь) — наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда — до сих пор противно вспоминать… Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось — двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…
— А пасечник?
— Пасечник? — рассеянно переспросил Рутгер. — Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается. Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала или сын, а может, сам освободился. Я не знаю — мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал — они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся — травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.
Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел вполне безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.
— Как думаешь, зачем она ему? Рутгер пожал плечами:
— Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?
— Только дурак бы не заметил, — усмехнулась маленькая арбалетчица. — Он женщину ищет.
— Какую?
— Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала — не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?
— Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину? Теперь уже Зерги пожала плечами:
— Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, — это раз.
— Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейную лавку ни одну не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в доходных домах. Ну, кабаки — чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, что-нибудь спрашивал?
— Нет…
— Вот то-то, — с удовлетворением сказала она и подытожила: Женщину он ищет. Даже не женщину — девку. Из приличных, а то бы сразу к ворам и гулящим пошёл. И не богатую — не купчиху и не дворянку — таких не пропустишь. Какую-то самую обычную деваху, дочку угольщика или какого-нибудь бондаря. Только вот зачем она ему…
Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Перед Ялкой был Roi de rats.
Проще сказать — Крысиный Король.
Ялка с ужасом смотрела как ОНО приближается. Даже по ровному полу ЭТО двигалось с трудом — какой-то крысе приходилось ехать на чужой спине, другим — передвигаться боком или даже задом, и только две или три могли идти нормально. На кровать это существо (или существа?) взобраться не сумело бы при всём желании, а взять его на руки девушка смогла бы разве что под пыткой. Все двенадцать крыс были примерно одинакового размера и казались одного возраста, причём не видно было, чтобы они недоедали. Ялку переполняли страх, недоумение и любопытство. Как их угораздило такими уродиться? Или они спутались уже потом? Как они росли, как жили, добывали пропитание? И почему не отгрызут хвосты? Или легенды не врут и крысы никогда не бросают своего короля? Тогда где свита?
Она огляделась.
«Их нет, — ответ возник в голове у пленницы так неожиданно, что Ялка вздрогнула: она не заметила, чтобы говорила вслух. — Мы будем говорить один на один».
Крысиный король уже добрался до кровати и расположился, как ему удобно, — широким веером, почти колесом. В его речи не было сумбура и раздвоенности; с девушкой говорил единый ум, единая личность. Он говорил о себе «мы», как и всякий король, но в отношении его это звучало более чем уместно. Образы были просты, хотя отдельные фразы девушка воспринимала не полностью — приходилось домысливать.
«Мы тебя видим», — объявил он. Очевидно, это был знак к началу беседы.
Э-э… — неуверенно сказала Ялка. — Ваше величество?..
«Оставь церемонии, — двенадцать пар чёрных глазок пытливо разглядывали девушку. Чувство было странное — как под прицелом аркебузы. — Так вот какая ты».
— Вы… меня знаете?!
«Мы слыхали, мы слыхали. У нашего народа короткая память, но мы помним вашу троицу и город без крыс. И Лиса тоже помним».
Образ травника мелькнул и затерялся в мешанине мыслей.
— Троицу? Город? — Девушка нахмурилась, не уверенная, что правильно восприняла сказанное. — Я не понимаю… Какой город?
«Нету важности. Ты забыла, человек, девочка. Выросла, забыла. Люди плохо помнят себя маленьких».
— А вы — вы разве не забываете?
«У нас короткая память, но наша жизнь ещё короче. Не успеваем забыть. Отчасти потому пришли. Мы старые. Мы очень стары для нашего народа. Нам тяжело. Мы должны передать наследнику воспоминания. Нас ждёт долгое … путешествие, человек/девочка».
— Так вот в чём дело… — с горечью сказала девушка. — Значит, вы пришли, чтоб только посмотреть на меня. Ну что ж, смотрите.
Связанные хвостами крысы-короли задвигались, зашевелили мордочками. Кто чистился, перестал чиститься, все двенадцать уставились на неё. Ялка ощутила что-то вроде исходящего от них чувства раздражения и протеста, от которых у неё с затылка вниз побежали мурашки. Сидеть и так-то было неуютно ей по-прежнему казалось, что за спиною пустота, а теперь ещё и это…
«Смотреть да/нет. Мы пришли помогать. Нас просили, чтобы мы помогли».
— Кто? Кто просил? — Она вскинула голову. — Жуга?.. Или… Карел?
«Нет важности. Их много кто. Нет важности».
Она переводила взгляд с одной крысиной морды на другую, но не могла сосредоточиться на ком-то одном — у крыс отсутствовала мимика, все были одинаково лишены всяческого выражения.
— Вы что… правда можете помочь? «Хотим помогаем, человек девочка. Подданные трудятся … Мы сейчас уйти. Ты ждать и оставаться здесь».
— Где? В этой келье? — У неё вырвался нервный смешок. — Вот уж за что могу ручаться… И сколько ждать? Что вы хотите?
«Тяжело. Не сразу. Не в меня. Нет близко городов, нету ходов. Никому не говори про нас. Мы не можем долго … — нам трудно медленно ходить. Мы тебя видели».
Разговор был окончен. Крысиные короли завозились, разворачиваясь и наступая друг на друга, и единой копошащейся массой двинулись к дыре. Протиснулись.
Ушли.
Девушка так и не решилась встать с кровати, чтобы подойти и рассмотреть лаз получше. Возможно, отстранённо подумала она, этого и вовсе не следует делать. Некоторое время из-под пола слышалась возня, мелькали тени, земля в углу шевелилась, потом всё стихло. Все следы крысиного хода исчезли. Ялка снова осталась одна. Голова была тяжёлая, давило виски. Некоторое время она сидела, перебирая в памяти случившееся, но мысли путались, как крысиные хвосты. Она легла и мгновенно погрузилась в сон.
А в шесть часов утра за ней пришли.
Входная дверь амбара гулко хлопнула, и сразу раздался крик:
— Рутгер! Молоко!
Белоголовый вздрогнул и обернулся:
— Что?
— Твою мать! Молоко убегает!
Рутгер опустил взгляд и второй раз вздрогнул. Котелок бурлил и клокотал, молоко в нём вздулось белой шапкой и замерло, будто высматривая, куда сподручней драпануть. Пока наёмник поворачивался, вставал и всё такое прочее, Зерги в три прыжка одолела расстояние от дверей до очага и успела снять котёл, прежде чем пена хлынула на угли. Потрясла обожжённой рукой, схватилась за ухо. Взгляд, который она при этом бросила на Рутгера, был немногим холоднее того молока.
— В драке ты так же вошкаешься?! — прошипела она.
Рутгер сощурился, поймал себя на том, что бессознательно сейчас копирует её же, Зерги, взгляд, смутился и постарался придать лицу равнодушное выражение.
— Драка — это драка, — сухо сказал он, даже не думая оправдываться. — Там всё ясно: «бей», значит, бей, «уходим», значит, уходим. А ты что? Едва вошла, с порога: «Молоко!» Чего «молоко»? Сама заметила, сама и убрала бы. Я тебе не нанимался за котлом следить. Я занят был, сбрую чинил.
Он в доказательство поднял сбрую, в которой торчало шило.
Зерги снова грязно выругалась и плюнула в костёр.
— Ну и поганец ты, Рутгер, — горько сказал она, по-прежнему не выпуская уха. — Ты же в ПЕРЧАТКАХ!
Рутгер понял, что действительно хватил через край, и сдал назад.
— Ладно. Ладно. Извини. — Он примирительно поднял руки в этих самых перчатках. — Предупреждай в другой раз. Я думал, ты за ним следишь.
— В другой раз так и сделаю, чем на тебя, дурака, надеяться.
— Полегче на поворотах… Сильно обожглась?
— Переживу.
Третий день маленький отряд под предводительством господина Андерсона квартировал на окраине Кортрейка — небольшого городка близ западных границ страны. Гостиниц Андерсон старался избегать и под пристанище облюбовал небольшой horreolum — каменный амбар, обнесённый забором и пустующий в вешнюю пору (осенью здесь была крупорушка). Владелец, сразу как прознал, приехал и стал возмущаться, но толстяк отвёл его в сторонку и минутку с ним о чём-то говорил, после чего тот чуть ли не бегом добрался до своей двуколки, дёрнул вожжи — и только его и видели. Рутгера это вполне устроило (остальных, впрочем, тоже).
Каждое утро, по собственному выбору, господин Андерсон брал одного из спутников и уходил с ним в город. Двое других сторожили, готовили еду, присматривали за лошадьми, бездельничали и мёрзли. Рутгер отходил своё ещё в первый день и, как и в прошлые разы, ничего не понял. Дотемна они шатались по вонючим улочкам, в которых не везде ещё растаял снег, стучались в дома, посетили ратушу, захаживали в какие-то лавки, конторы… Везде господин Андерсон выспрашивал, уговаривал, грозил, давал на лапу, называл имена, просматривал приходские записи, книги и вороха каких-то старых документов. Всё это было бы даже забавным, когда б не повторялось в каждом городе, мимо которого случалось проезжать. В его действиях не было системы — господин Андерсон ухитрялся выпытывать что-то даже у уличных мальчишек и нищих, не говоря уж о кабатчиках и рыночных торговках. Потом они, как правило, заходили в первый попавшийся трактир, где перехватывали что-нибудь на скорую руку, выпивали по кружечке (толстый — пива, Рутгер — молока), играли в кости, карты или гаранкуэт (всегда — на проигрыш, для разговора) и опять — стучались, заходили, выспрашивали… К вечеру наёмник еле держался на ногах. Андерсону же всё было нипочём, казалось, он вообще никогда не устаёт.
Сегодня выпало идти Матиасу. Матиас, кстати, утром напророчил дождь, и вскоре тот и впрямь полил как из ведра. Всё небо затянули тучи. Оставшиеся ждать по молчаливой договорённости поделили обязанности. За последние недели Рутгер приучился сдерживать раздражение, игнорировать подначки и выпады, на которые девка оказалась куда как горазда, и как-то с ней ладить. Но вот опять случилось поругаться.
Смеркалось. Дождь всё лил и лил. Амбар не протекал, был крепок, и щелей в нём не было, но это всё-таки была обычная хозяйственная постройка — здесь не было ни печки, ни камина. Очаг сложили прямо на полу, но часто жечь побаивались — уж очень он дымил, а единственное окно не спасало. Ночи между тем всё ещё были холодные, цыган не торопился с шубой на базар. Все четверо страдали горлом. Горячее молоко в такую пору было как нельзя более кстати. Зерги с Рутгером наполнили кружки и расположились поближе к огню. В неверном красноватом свете угасающих углей молоко казалось разбавленным кровью.
— Эй, Рутгер, ты бы совладал с этой штукой? Рутгер посмотрел на девушку, затем — куда она указывала взглядом, и увидел улей.
— С колодой? — спросил он. (Зерги кивнула.) Нет. А что?
— Так… Не знаю. — Она скривила губы и дунула на чёлку. Та подпрыгнула.
— Мёду захотелось?
Зерги сердито блеснула глазами.
— А если и захотелось, то что? — с вызовом спросила она.
— А чего ты злишься? — после нескольких глотков горячего напитка раздражение ушло, ссориться Рутгеру больше не хотелось. — Я бы тоже не отказался. Мёд с молоком — дело хорошее. Ещё бы маслица… Только я не полезу.
— Не очень-то и хотелось, — презрительно бросила девушка.
Рутгер между тем расположился поудобнее и погрузился в воспоминания.
— Был я как-то на пасеке, — начал он. — По делу. Ждали одного… ну, не важно. Удобное место для засады. Лежать бы, ждать, так нет — был с нами один тип (ты его не знаешь) — наглый, на ножах мастак, из аркебузы в воробья попадал, но дурак, каких мало. Так он тоже захотел пошарить по ульям, медком разжиться. И мне не сказал. А пасечника мы тогда заблаговременно связали, чтобы не мешал, и в доме оставили. Вот. Да. Как драпали оттуда — до сих пор противно вспоминать… Клиента упустили, сами еле до реки добежать успели. Всего раз пять меня и укусили, может, шесть или семь, а мне показалось — двести. Левый глаз потом два дня не открывался. А этого, который наглый…
— А пасечник?
— Пасечник? — рассеянно переспросил Рутгер. — Какой пасечник? Ах, пасечник… Что ему сделается. Отлежался. Их ведь пчёлы не трогают. Жена пришла да развязала или сын, а может, сам освободился. Я не знаю — мы тогда вернуться не решились. Там же целый ритуал — они их ветками обкуривают, сами чем-то мажутся — травой какой-то, что ли… Даже шепчут что-то, будто разговаривают с ними, с пчёлами.
Оба умолкли и мрачно уставились на колоду, словно это была плаха палача. Сосновый чурбан, обмотанный верёвкой, выглядел вполне безобидно, и только если взять его в руки иль прижаться ухом, можно было различить внутри приглушённое жужжание. Пчёлы ещё не очнулись от зимовки, были сонными, питались старыми запасами, вентилировали улей. Леток был закрыт.
— Как думаешь, зачем она ему? Рутгер пожал плечами:
— Ума не приложу. Но он что-то ищет. Что-то или кого-то. Ты заметила, как он всех выспрашивает?
— Только дурак бы не заметил, — усмехнулась маленькая арбалетчица. — Он женщину ищет.
— Какую?
— Не знаю какую. Я не расслышала, а что услышала — не поняла. Тебя он тоже отсылает, когда с кем-нибудь разговаривает?
— Меня? Угу. Но почему ты думаешь, что женщину? Теперь уже Зерги пожала плечами:
— Так… догадываюсь. Он спрашивает метрики и сразу лезет в ту графу, где записаны девочки, — это раз.
— Ни разу не зашёл к оружейнику или броннику, вообще к кузнецу ни разу не зашёл. Зато галантерейную лавку ни одну не пропустил. И парфюмеров тоже, и лекарей по женской части. Все мастерские белошвеек обошёл, всех кружевниц это два. И вообще, где мужика или парня искать? В кабаках да в доходных домах. Ну, кабаки — чёрт с ними, а вот в бордель, хоть в один, он при тебе заходил, что-нибудь спрашивал?
— Нет…
— Вот то-то, — с удовлетворением сказала она и подытожила: Женщину он ищет. Даже не женщину — девку. Из приличных, а то бы сразу к ворам и гулящим пошёл. И не богатую — не купчиху и не дворянку — таких не пропустишь. Какую-то самую обычную деваху, дочку угольщика или какого-нибудь бондаря. Только вот зачем она ему…
Наёмник казался озадаченным и слегка ошеломлённым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98