Стараясь не шуметь, оба спустились на кухню, где по очереди посетили нужник, после чего Рутгер наконец оделся, а Жуга долго плескался над большой бадьёй, проигнорировав рукомойник. Когда он обернулся, мокрый и взъерошенный, Рутгер стоял у окна, комкая в руках рубашку Зерги. Ноздри его раздувались, взор был направлен в никуда, он будто прислушивался, в общем — целиком ушёл в себя. Травнику пришлось дважды его окликнуть, прежде чем тот вздрогнул и вернулся к реальности.
— Ты что… чувствуешь её на расстоянии? — поинтересовался травник. (Рутгер кивнул.) Где она сейчас?
— Не знаю. — Наёмник неловко скомкал рубашку и запихал её в мешок. Зачем-то вытер руки. — Где-то там.
Он указал куда-то в сторону востока и отвернулся.
— Далеко? — спросил Жуга.
— Недалеко, — ответил тот и уточнил: — Для ястреба — недалеко.
— Что она задумала?
— Не знаю.
— Но хоть что-то ты знаешь? Что-то можешь про неё сказать?
Рутгер наконец соизволил посмотреть на травника.
— Да, — ответил он. — Она движется. Только очень медленно.
— Медленно? — нахмурился травник. — В каком смысле — медленно? Я не понимаю…
— Ястреб не ходит пешком.
Жуга задумчиво потёр небритый подбородок.
— Занятно… — пробормотал он.
Рутгер приоткрыл штору и выглянул наружу.
— Где мы? Это Цурбааген?
— Угу. Бывал тут? Бывал, — лаконично ответил Рутгер и спросил: — Зачем мы здесь?
Травник посмотрелся в зеркало, висящее над умывальником, потрогал одну щёку, другую, вздохнул и полез в мешок. Вынул оттуда мыло, бритву, помазок, черпнул воды в железный тазик и принялся взбивать пену для бритья. Рутгер молча смотрел на него, ожидая ответа; его выдержке можно было позавидовать.
— Во-первых, это крыша. Дом, — ответил наконец Жуга и с хрустом выбрил на щеке первую полоску. — Или ты уже забыл вчерашний дождь? Во-вторых, нам надо где-нибудь оставить девочку.
— Нам надо? — с нажимом уточнил наёмник.
— Нам, именно нам, — подтвердил Жуга. — Ты всё ещё считаешь, что мы врозь?
— Пусть пастухи считают — им важнее.
Жуга обернулся и несколько мгновений со странным выражением смотрел Рутгеру в лицо.
— Не шути так. Аз есмь пастух, — сказал он. — И хватит ёрничать. Вы сами себя загнали в ловушку. Я не могу вам помочь. Способ есть, я уверен. Но у меня свои дела.
— Важнее наших?
— В сто раз важнее, — подтвердил травник и снова повернулся к зеркалу. — В-третьих…— сказал он, долго смотрел на своё отражение, примериваясь так и этак, потом продолжил: — В-третьих, Андерсон будет нас искать. И сто против одного — искать он будет именно здесь, в этом городе и даже в этом доме.
Лицо Рутгера озарилось пониманием.
— Ах вот как! — вымолвил он. — А мы, стало быть…
— А нас, — перебил его травник, — здесь уже не будет.
— А как же девчонка?
— Сусанну он не тронет.
— Почему?
— Потому, что уже не успеет.
Рутгер помолчал. Чувствовалось, что он мало что понимает в происходящем. Он шумно вздохнул и помотал головой Ты по-прежнему хочешь идти в Лейден?
— Да.
— Ты вроде говорил, что тебе нельзя спать. Что ты от этого теряешь память.
— Ну, говорил, — рассеянно сказал Жуга. — Возможно, так оно и есть. Только мне кажется, не так всё страшно. Я проспал две ночи, однако у меня нет чувства, будто я что-то забыл.
— Может, ты просто не помнишь, что что-то забыл?
— Тогда какая разница? — Травник вытер лицо полотенцем и с неудовольствием посмотрел на тонкую полоску крови, отпечатавшуюся на ткани. — Нет, Рутгер. То, что надо, я всё помню. Думаю, пройдёт месяц или больше, прежде чем я по-настоящему начну забывать. А коли так, время не имеет значения: этого мне хватит. Остальное… Ну, об остальном я позаботился.
— Как тебя вообще угораздило?
— Долго рассказывать, — уклончиво ответил Жуга и повесил полотенце на крюк. Посмотрел на Рутгера. — Будешь бриться?
— Нет. Нет смысла: к вечеру я снова обрасту.
Шутка получилась мрачноватой.
Жуга откинул крышку подпола, спустился и выволок оттуда большую корзину угля. Растопил плиту. Уголь был немного отсыревшим, трещал и вонял, однако травник поджёг его удивительно быстро и даже без дров. Он поставил кипятиться воду в горшке, ушёл наверх и вскоре возвратился, облачённый в высохшую рясу и монашеский плащ.
— Я в город, — объявил он. — Если хочешь, идём со мной.
— А девчонка?
— Сейчас разбужу… Так ты идёшь?
— Ты на рынок?
— На рынок.
Рутгер потёр живот.
— Зверски хочу есть, — признался он. — В животе будто яма.
— Неудивительно, — усмехнулся Жуга. — Посмотри в коридоре, в седельных сумках: там остатки хлеба, сыр и солёная рыба. Надеюсь, мыши их ещё не нашли. Перекуси, только не ешь всё, оставь Сусанне. В подвале есть вино, я сейчас принесу.
— Спасибо, я не пью вина. Молока бы… Постой-ка! А где лошадь?
— На постоялом дворе. Там за ней присмотрят.
— Нам надо раздобыть ещё одну, если хотим быстрее добраться до места.
Травник, уже набросивший капюшон, чтобы скрыть шевелюру и хвост из волос, обернулся на Рутгера и хмыкнул.
— Знаешь, — сказал он, — сдаётся мне, лошади нам не понадобятся.
Снаружи было чисто и светло. Вчерашний дождь оставил после себя только холодную свежесть и быстро высыхающие следы на мостовой. Город умылся, стал похож на раскрашенную картинку: крыши, карнизы, оконные стёкла блестели в солнечных лучах. Возле большой лужи прыгали шальные воробьи — купали крылья и охотились за крошками. Парило. Солнце взбиралось всё выше, повсюду на земле пропадала тень. Воздух со всех сторон, весь купол небес, был окрашен яркой, пронзительной осенней бирюзой. Прохожие, рассыльные, торговцы, нищие встречались на каждом шагу. Высоко над головами полоскалось на верёвках бельё. Старушки цветочницы на углах вязали чулки, торговцы жареным арахисом расхваливали свой товар. Короче, город жил в обычном ритме, словно и не было войны; по какому-то странному стечению обстоятельств ни штатгальтер, ни король не спешили предъявлять права на владение им. Может, потому, что стратегически он не представлял интереса, а может, потому, что в денежном смысле с него просто нечего было взять или всё было давно уже взято. Вообще-то Рутгер был пришлым человеком. Если бы он знал, что над этими двумя городами восемь лет тому назад простёр свои крылья золотой дракон, он бы, наверное, думал иначе. Но он не знал.
Настроение у травника было взвинченно-приподнятое; ветер трепал его рясу и то и дело сшибал капюшон. Жуга шагал легко и бодро и с таким любопытством смотрел по сторонам, словно все дома принадлежали ему. То ли это сон так благотворно сказался на нём, то ли вино, то ли хорошая погода. Так или иначе, они без приключений миновали улицу Элсенер, прошли Большой улицей, затем — Малой Большой, на улице Кронеян не удержались — купили пирог с требухой, разорвали его и вмиг проглотили, потом пересекли Цветочный канал, кишевший лодками и баржами, и наконец вышли на площадь, ограниченную церковью, ратушей, двумя гостиницами и большой корчмой с блохой на вывеске, — между всем этим и располагался рынок.
Здесь был гам. Царила атмосфера ярмарки, повсюду гул, трезвон и круговерть, сплошной гудящий столб людских возгласов, звон бубенцов, пиликанье скрипки и взвизги губной гармоники. Со всех сторон несло запахами пота, жареного масла, чеснока и сладкого кардамона. Травник шёл как ни в чём не бывало, Рутгер — за ним. Где-то толпа расступалась сама, где-то приходилось проталкиваться. Иногда Рутгеру казалось, что он видит в сутолоке своих бывших знакомых, подельников, но всякий раз людской водоворот уносил его прочь, прежде чем он успевал в этом убедиться. А Жуга ещё издалека приметил шест цирюльника в красных и белых спиральных полосках и теперь уверенно пробирался к нему. Эту палку заставляли сжимать пациента, чтобы набухала вена, а когда дело было сделано, выставляли сушиться вместе с бинтами. Венчал шест наконечник из латуни, «золота бедняков», который должен был символизировать инструменты и посуду брадобрея.
Завидев Рутгера и травника в наряде бернардинца, цирюльник, до того скучавший у жаровни, просиял и радостно засуетился:
— А, святой отец! Желаете побриться? Вижу, уже не желаете, а зря: у меня хороший инструмент, отточенный на диво, острый. Не бреет — гладит, как шёлк! Я правлю его на дамасском камне — волос на воде разрежет, можете сами попробовать, останетесь довольны! Ох ты ж… как вы заросли-то! Долго странствовали?
— Долгонько. Жуга откинул капюшон, уселся на табурет и потянул шнурок. Рыжие волосы рассыпались по плечам. — Справишься?
— Что за вопрос! Что надобно?
— Срежь покороче. Сделай тонзуру, — пожелал травник. — Обычно, в общем.
— Это будет стоить два патара.
— Получишь ты свои патары. Только не порежь.
— Не извольте беспокоиться! А если что, у меня есть шафран и кёльнская вода.
Он подбросил угольку в жаровню под латунным тазом, где грелась вода, пару раз качнул ручными мехами, дал пинка какому-то мальчишке, дабы тот не толкнул его ненароком под руку, обернул травника полосатым, как матрас, полотенцем, пощёлкал ножницами и приступил к делу.
— Рутгер, возьми, — позвал травник и незаметно, под покрывалом, отсчитал из кошелька несколько монет, — Чем стоять, купи еды. Возьми бобов, капусты, окорока, масла… Ну, я не знаю, смотри сам. Я буду тут.
Рутгер молча зажал деньги в кулаке, кивнул и пошёл прочь. Душа его была в смятении. Он шёл мимо лотков и палаток, где продавали овощи, орехи, рыбу, креветок и устриц, а сам раздумывал о том, что с ним произошло. Цурбааген был не самым плохим городом, который он знал, сколько-то времени Рутгер даже промышлял здесь, впрочем вскоре перебравшись в соседний Лиссбург. Он вспоминал переулок Луны и дом-полумесяц, засаду — ту ночь, когда он впервые встретился с травником, — и терзался сомнениями. О чём тогда сказал ему Жуга? И главное — что он сделал с толстяком Смитте? Не тогда ли начала свиваться ниточка, которая привела Рутгера к травнику, а их обоих — в Цурбааген? И если Жуга так, походя, сумел свести с ума одного человека, почему бы ему не сделать подобное и с другим? Например, с ним, с Рутгером. А иначе почему он, Рутгер, здравому смыслу вопреки, ходит за травником как привязанный, чуть ли не служит на побегушках? Из-за Зерги? Вряд ли. Всё-таки он — сам по себе, она — сама по себе. И если что-то связывает их, Лис здесь ни при чём. Или — при чём?
И вообще, с какой стати все зовут его Лисом?
Рутгер стиснул зубы. Всё-таки была в этом странность, запутанность, отголоски какой-то давней истории. Он не мог понять, как Зерги к нему относится. Любит его? Ненавидит? Любит и ненавидит? А может, он ей безразличен?
Так, за размышлениями не заметив, как пролетели полчаса, Рутгер набил мешок едой и напоследок решил купить бутылку молока, как вдруг почувствовал, что чья-то ловкая рука легонько, как бы случайно, хлопает его по карманам. Рутгер выждал момент и быстрым движением схватил воришку за запястье. Развернулся и нос к носу столкнулся с каким-то невысоким парнем.
— Ты что это здесь, — прошипел он, — а?
— Это ты чего! — заюлил парень. — Я шёл, а ты хватаешь… — Вдруг он переменился в лице. — Э… Рутгер?!
Наёмник присмотрелся к вору и тоже вздрогнул:
— Штихель!
— Я…
— Твою мать… — Рутгер отпустил его (тот сразу стал разминать запястье). — Ты что… карманничаешь, что ли?
— Я-то? А… Ну, так, по мелочи…— замялся парень. Глядел он в сторону. — Малина ж развалилась. Ты ушёл, другие плюнули. Одно время мы домушничали со Шнырем — знаешь его? Нет? Ну, дело же громкое было… Ну, всё равно. А потом на нас наехали.
— А Цапель что?
— Так Цапель и наехал! Пришлось из Лисса ноги делать. А чего? Куда податься? Вот я и щупаю по ширмам, надо ж как-то жить. А ты где?
Рутгер насупился:
— Где надо.
Штихель шумно почесался, смерил взглядом его потрёпанную одежду, корзинку с продуктами и хмыкнул:
— Служишь, что ли, у кого-то?
— Никому я не служу.
— А… ну…
Тут кто-то тронул Рутгера за плечо; он обернулся и столкнулся с травником.
— Вот ты где! — с облегчением выдохнул Жуга. — А я тебя обыскался. Пойдём, там Сусанна голодная.
Жуга разительно переменился. Рутгер даже сперва не понял, что это он. Хвост волос исчез. Тонзура и короткая стрижка омолодили его и в то же время придали солидности. Рыжина теперь не так бросалась в глаза. Бритое лицо, высокие скулы, шрам на виске, аскетическая худоба и белая бернардинская ряса производили впечатление мрачное и торжественное, хотелось попросить у него благословения. Рутгер, уж на что был чужд подобных сантиментов, и то проникся, что уж говорить о Штихеле… Жуга тем временем пристально смотрел на них и хмурился.
— Это кто? — спросил он наконец.
— Так… старый знакомый. — Рутгер пожал плечами.
— Ага. Ну что же, pax vobiscum, гepp старый знакомый. А теперь забудь, что нас видел. Ну что, всё? Пойдём. Рутгер кивнул:
— Пошли.
Миг — и они смешались с толпой, оставив Штихеля в унылом одиночестве.
— Вот жохи…— с горькой завистью промолвил он. — Живут же люди, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
— Ты что… чувствуешь её на расстоянии? — поинтересовался травник. (Рутгер кивнул.) Где она сейчас?
— Не знаю. — Наёмник неловко скомкал рубашку и запихал её в мешок. Зачем-то вытер руки. — Где-то там.
Он указал куда-то в сторону востока и отвернулся.
— Далеко? — спросил Жуга.
— Недалеко, — ответил тот и уточнил: — Для ястреба — недалеко.
— Что она задумала?
— Не знаю.
— Но хоть что-то ты знаешь? Что-то можешь про неё сказать?
Рутгер наконец соизволил посмотреть на травника.
— Да, — ответил он. — Она движется. Только очень медленно.
— Медленно? — нахмурился травник. — В каком смысле — медленно? Я не понимаю…
— Ястреб не ходит пешком.
Жуга задумчиво потёр небритый подбородок.
— Занятно… — пробормотал он.
Рутгер приоткрыл штору и выглянул наружу.
— Где мы? Это Цурбааген?
— Угу. Бывал тут? Бывал, — лаконично ответил Рутгер и спросил: — Зачем мы здесь?
Травник посмотрелся в зеркало, висящее над умывальником, потрогал одну щёку, другую, вздохнул и полез в мешок. Вынул оттуда мыло, бритву, помазок, черпнул воды в железный тазик и принялся взбивать пену для бритья. Рутгер молча смотрел на него, ожидая ответа; его выдержке можно было позавидовать.
— Во-первых, это крыша. Дом, — ответил наконец Жуга и с хрустом выбрил на щеке первую полоску. — Или ты уже забыл вчерашний дождь? Во-вторых, нам надо где-нибудь оставить девочку.
— Нам надо? — с нажимом уточнил наёмник.
— Нам, именно нам, — подтвердил Жуга. — Ты всё ещё считаешь, что мы врозь?
— Пусть пастухи считают — им важнее.
Жуга обернулся и несколько мгновений со странным выражением смотрел Рутгеру в лицо.
— Не шути так. Аз есмь пастух, — сказал он. — И хватит ёрничать. Вы сами себя загнали в ловушку. Я не могу вам помочь. Способ есть, я уверен. Но у меня свои дела.
— Важнее наших?
— В сто раз важнее, — подтвердил травник и снова повернулся к зеркалу. — В-третьих…— сказал он, долго смотрел на своё отражение, примериваясь так и этак, потом продолжил: — В-третьих, Андерсон будет нас искать. И сто против одного — искать он будет именно здесь, в этом городе и даже в этом доме.
Лицо Рутгера озарилось пониманием.
— Ах вот как! — вымолвил он. — А мы, стало быть…
— А нас, — перебил его травник, — здесь уже не будет.
— А как же девчонка?
— Сусанну он не тронет.
— Почему?
— Потому, что уже не успеет.
Рутгер помолчал. Чувствовалось, что он мало что понимает в происходящем. Он шумно вздохнул и помотал головой Ты по-прежнему хочешь идти в Лейден?
— Да.
— Ты вроде говорил, что тебе нельзя спать. Что ты от этого теряешь память.
— Ну, говорил, — рассеянно сказал Жуга. — Возможно, так оно и есть. Только мне кажется, не так всё страшно. Я проспал две ночи, однако у меня нет чувства, будто я что-то забыл.
— Может, ты просто не помнишь, что что-то забыл?
— Тогда какая разница? — Травник вытер лицо полотенцем и с неудовольствием посмотрел на тонкую полоску крови, отпечатавшуюся на ткани. — Нет, Рутгер. То, что надо, я всё помню. Думаю, пройдёт месяц или больше, прежде чем я по-настоящему начну забывать. А коли так, время не имеет значения: этого мне хватит. Остальное… Ну, об остальном я позаботился.
— Как тебя вообще угораздило?
— Долго рассказывать, — уклончиво ответил Жуга и повесил полотенце на крюк. Посмотрел на Рутгера. — Будешь бриться?
— Нет. Нет смысла: к вечеру я снова обрасту.
Шутка получилась мрачноватой.
Жуга откинул крышку подпола, спустился и выволок оттуда большую корзину угля. Растопил плиту. Уголь был немного отсыревшим, трещал и вонял, однако травник поджёг его удивительно быстро и даже без дров. Он поставил кипятиться воду в горшке, ушёл наверх и вскоре возвратился, облачённый в высохшую рясу и монашеский плащ.
— Я в город, — объявил он. — Если хочешь, идём со мной.
— А девчонка?
— Сейчас разбужу… Так ты идёшь?
— Ты на рынок?
— На рынок.
Рутгер потёр живот.
— Зверски хочу есть, — признался он. — В животе будто яма.
— Неудивительно, — усмехнулся Жуга. — Посмотри в коридоре, в седельных сумках: там остатки хлеба, сыр и солёная рыба. Надеюсь, мыши их ещё не нашли. Перекуси, только не ешь всё, оставь Сусанне. В подвале есть вино, я сейчас принесу.
— Спасибо, я не пью вина. Молока бы… Постой-ка! А где лошадь?
— На постоялом дворе. Там за ней присмотрят.
— Нам надо раздобыть ещё одну, если хотим быстрее добраться до места.
Травник, уже набросивший капюшон, чтобы скрыть шевелюру и хвост из волос, обернулся на Рутгера и хмыкнул.
— Знаешь, — сказал он, — сдаётся мне, лошади нам не понадобятся.
Снаружи было чисто и светло. Вчерашний дождь оставил после себя только холодную свежесть и быстро высыхающие следы на мостовой. Город умылся, стал похож на раскрашенную картинку: крыши, карнизы, оконные стёкла блестели в солнечных лучах. Возле большой лужи прыгали шальные воробьи — купали крылья и охотились за крошками. Парило. Солнце взбиралось всё выше, повсюду на земле пропадала тень. Воздух со всех сторон, весь купол небес, был окрашен яркой, пронзительной осенней бирюзой. Прохожие, рассыльные, торговцы, нищие встречались на каждом шагу. Высоко над головами полоскалось на верёвках бельё. Старушки цветочницы на углах вязали чулки, торговцы жареным арахисом расхваливали свой товар. Короче, город жил в обычном ритме, словно и не было войны; по какому-то странному стечению обстоятельств ни штатгальтер, ни король не спешили предъявлять права на владение им. Может, потому, что стратегически он не представлял интереса, а может, потому, что в денежном смысле с него просто нечего было взять или всё было давно уже взято. Вообще-то Рутгер был пришлым человеком. Если бы он знал, что над этими двумя городами восемь лет тому назад простёр свои крылья золотой дракон, он бы, наверное, думал иначе. Но он не знал.
Настроение у травника было взвинченно-приподнятое; ветер трепал его рясу и то и дело сшибал капюшон. Жуга шагал легко и бодро и с таким любопытством смотрел по сторонам, словно все дома принадлежали ему. То ли это сон так благотворно сказался на нём, то ли вино, то ли хорошая погода. Так или иначе, они без приключений миновали улицу Элсенер, прошли Большой улицей, затем — Малой Большой, на улице Кронеян не удержались — купили пирог с требухой, разорвали его и вмиг проглотили, потом пересекли Цветочный канал, кишевший лодками и баржами, и наконец вышли на площадь, ограниченную церковью, ратушей, двумя гостиницами и большой корчмой с блохой на вывеске, — между всем этим и располагался рынок.
Здесь был гам. Царила атмосфера ярмарки, повсюду гул, трезвон и круговерть, сплошной гудящий столб людских возгласов, звон бубенцов, пиликанье скрипки и взвизги губной гармоники. Со всех сторон несло запахами пота, жареного масла, чеснока и сладкого кардамона. Травник шёл как ни в чём не бывало, Рутгер — за ним. Где-то толпа расступалась сама, где-то приходилось проталкиваться. Иногда Рутгеру казалось, что он видит в сутолоке своих бывших знакомых, подельников, но всякий раз людской водоворот уносил его прочь, прежде чем он успевал в этом убедиться. А Жуга ещё издалека приметил шест цирюльника в красных и белых спиральных полосках и теперь уверенно пробирался к нему. Эту палку заставляли сжимать пациента, чтобы набухала вена, а когда дело было сделано, выставляли сушиться вместе с бинтами. Венчал шест наконечник из латуни, «золота бедняков», который должен был символизировать инструменты и посуду брадобрея.
Завидев Рутгера и травника в наряде бернардинца, цирюльник, до того скучавший у жаровни, просиял и радостно засуетился:
— А, святой отец! Желаете побриться? Вижу, уже не желаете, а зря: у меня хороший инструмент, отточенный на диво, острый. Не бреет — гладит, как шёлк! Я правлю его на дамасском камне — волос на воде разрежет, можете сами попробовать, останетесь довольны! Ох ты ж… как вы заросли-то! Долго странствовали?
— Долгонько. Жуга откинул капюшон, уселся на табурет и потянул шнурок. Рыжие волосы рассыпались по плечам. — Справишься?
— Что за вопрос! Что надобно?
— Срежь покороче. Сделай тонзуру, — пожелал травник. — Обычно, в общем.
— Это будет стоить два патара.
— Получишь ты свои патары. Только не порежь.
— Не извольте беспокоиться! А если что, у меня есть шафран и кёльнская вода.
Он подбросил угольку в жаровню под латунным тазом, где грелась вода, пару раз качнул ручными мехами, дал пинка какому-то мальчишке, дабы тот не толкнул его ненароком под руку, обернул травника полосатым, как матрас, полотенцем, пощёлкал ножницами и приступил к делу.
— Рутгер, возьми, — позвал травник и незаметно, под покрывалом, отсчитал из кошелька несколько монет, — Чем стоять, купи еды. Возьми бобов, капусты, окорока, масла… Ну, я не знаю, смотри сам. Я буду тут.
Рутгер молча зажал деньги в кулаке, кивнул и пошёл прочь. Душа его была в смятении. Он шёл мимо лотков и палаток, где продавали овощи, орехи, рыбу, креветок и устриц, а сам раздумывал о том, что с ним произошло. Цурбааген был не самым плохим городом, который он знал, сколько-то времени Рутгер даже промышлял здесь, впрочем вскоре перебравшись в соседний Лиссбург. Он вспоминал переулок Луны и дом-полумесяц, засаду — ту ночь, когда он впервые встретился с травником, — и терзался сомнениями. О чём тогда сказал ему Жуга? И главное — что он сделал с толстяком Смитте? Не тогда ли начала свиваться ниточка, которая привела Рутгера к травнику, а их обоих — в Цурбааген? И если Жуга так, походя, сумел свести с ума одного человека, почему бы ему не сделать подобное и с другим? Например, с ним, с Рутгером. А иначе почему он, Рутгер, здравому смыслу вопреки, ходит за травником как привязанный, чуть ли не служит на побегушках? Из-за Зерги? Вряд ли. Всё-таки он — сам по себе, она — сама по себе. И если что-то связывает их, Лис здесь ни при чём. Или — при чём?
И вообще, с какой стати все зовут его Лисом?
Рутгер стиснул зубы. Всё-таки была в этом странность, запутанность, отголоски какой-то давней истории. Он не мог понять, как Зерги к нему относится. Любит его? Ненавидит? Любит и ненавидит? А может, он ей безразличен?
Так, за размышлениями не заметив, как пролетели полчаса, Рутгер набил мешок едой и напоследок решил купить бутылку молока, как вдруг почувствовал, что чья-то ловкая рука легонько, как бы случайно, хлопает его по карманам. Рутгер выждал момент и быстрым движением схватил воришку за запястье. Развернулся и нос к носу столкнулся с каким-то невысоким парнем.
— Ты что это здесь, — прошипел он, — а?
— Это ты чего! — заюлил парень. — Я шёл, а ты хватаешь… — Вдруг он переменился в лице. — Э… Рутгер?!
Наёмник присмотрелся к вору и тоже вздрогнул:
— Штихель!
— Я…
— Твою мать… — Рутгер отпустил его (тот сразу стал разминать запястье). — Ты что… карманничаешь, что ли?
— Я-то? А… Ну, так, по мелочи…— замялся парень. Глядел он в сторону. — Малина ж развалилась. Ты ушёл, другие плюнули. Одно время мы домушничали со Шнырем — знаешь его? Нет? Ну, дело же громкое было… Ну, всё равно. А потом на нас наехали.
— А Цапель что?
— Так Цапель и наехал! Пришлось из Лисса ноги делать. А чего? Куда податься? Вот я и щупаю по ширмам, надо ж как-то жить. А ты где?
Рутгер насупился:
— Где надо.
Штихель шумно почесался, смерил взглядом его потрёпанную одежду, корзинку с продуктами и хмыкнул:
— Служишь, что ли, у кого-то?
— Никому я не служу.
— А… ну…
Тут кто-то тронул Рутгера за плечо; он обернулся и столкнулся с травником.
— Вот ты где! — с облегчением выдохнул Жуга. — А я тебя обыскался. Пойдём, там Сусанна голодная.
Жуга разительно переменился. Рутгер даже сперва не понял, что это он. Хвост волос исчез. Тонзура и короткая стрижка омолодили его и в то же время придали солидности. Рыжина теперь не так бросалась в глаза. Бритое лицо, высокие скулы, шрам на виске, аскетическая худоба и белая бернардинская ряса производили впечатление мрачное и торжественное, хотелось попросить у него благословения. Рутгер, уж на что был чужд подобных сантиментов, и то проникся, что уж говорить о Штихеле… Жуга тем временем пристально смотрел на них и хмурился.
— Это кто? — спросил он наконец.
— Так… старый знакомый. — Рутгер пожал плечами.
— Ага. Ну что же, pax vobiscum, гepp старый знакомый. А теперь забудь, что нас видел. Ну что, всё? Пойдём. Рутгер кивнул:
— Пошли.
Миг — и они смешались с толпой, оставив Штихеля в унылом одиночестве.
— Вот жохи…— с горькой завистью промолвил он. — Живут же люди, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98