Он пошел дальше, изумленно глядя по сторонам. Среди множества статуй не попадалось ни одной религиозной — по меньшей мере ни одной, какую можно было бы назвать христианской, индуистской или буддистской. Эти фигуры могли бы перекочевать сюда из греческих или римских пантеонов, но если так, то перед Мэтом стояли идеализированные версии живых людей.
Людей! Вот в чем дело! Кто-то вновь открыл и почувствовал ценность и возможности человеческого тела, а вероятно, и человеческого разума! Это были не античные статуи, это были статуи эпохи Возрождения! Да, но ведь действие происходило в средние века, в этом универсуме пока еще не открыли для себя заново античность и не приступили к возрождению утраченных знаний.
Минуточку, минуточку! Но ведь когда Мэт упомянул о древних греках в разговоре с королем Бонкорро, король сказал, что слыхал о подобных находках и даже кое-что почитывал. Ренессанс начался в Италии тогда, когда в Англии рыцари еще потрясали широченными мечами, а Латрурия — это та же Италия, только под другим именем. Может быть, Мэт попал сюда вовремя, для того чтобы увидеть самое начало возрождения Искусства и Науки?
Или грозило мертворождение — не собирался ли король Бонкорро держать знания и таланты здесь взаперти, вместо того чтобы отпустить на волю?
Возмущение, охватившее Мэта, сменилось обескураженностью. Не может быть! Короля Бонкорро слишком сильно интересовала наука, поиск подмен для религии, чтобы он вот так намеренно взял и сослал сюда ученого. Уж не томился ли здесь в заключении какой-нибудь латрурийский двойник Петрарки или Абеляра? Если да, то почему?
Парк закончился, и перед Мэтом предстал особняк из алебастра, сверкающий под лучами полуденного солнца. Вот теперь Мэт узнал это солнце! Это был волшебный, ясный свет Италии и Греции, о котором он читал в книжках! Кто бы ни жил в этом доме, он знал свое дело.
Подойдя к дому поближе, Мэт понял, что на самом деле здание не такое уж и пышное. Это, конечно, не хижина, но и не дворец. На самом деле, если Мэт не ошибался, перед ним стояла римская вилла, размеры которой были таковы, что в ней с удобством мог поселиться один-единственный человек. Уважение к владельцу дома у Мэта сразу подскочило. Хозяин явно скромен и не жаден. Он мог бы иметь все, чего только ни пожелает, однако не желал никаких излишеств. Дом прост, но при этом весьма элегантен в своей простоте. Совершенство пропорций, да и колоннады позади здания прекрасно гармонировало с самим зданием. Мощеный дворик прямо-таки приглашал войти. Дворик вел к портику — единственному элементу, не выдержанному с исторической точки зрения. Однако портик так славно сочетался с античным стилем, что Мэт засомневался — уж не упустил ли он чего-то, когда изучал античную архитектуру. Правда, это был всего лишь двухнедельный обзорный курс, но все-таки.
Минуточку! Не был этот портик античным — так что же? Перед Мэтом стоял образец чего-то совершенно нового, между тем созданного в совершенной гармонии с духом пропитанного солнцем золотого века Греции, но выраженного при этом в римской стилистике! Кто бы ни был хозяин этого жилища, он был эклектиком и не боялся экспериментировать.
Мэт просто обязан с ним познакомиться. Он решительно шагнул к двери и в полномизумлении обнаружил на ней дверное кольцо, приличествующее двери флорентийского особняка шстнадцатого века. При этом форма и орнамент кольца выдержаны в римском стиле. Мэт поднял и отпустил кольцо, подождал минуту, еще раз постучал. Его несколько удивило, что из глубин дома не донеслось многократное эхо стука, а потом он удивился тому, почему удивился. Удивляться-то было нечему. Какое эхо в таком солнечно-воздушном, распахнутом доме?
Двери распахнулись. Перед Мэтом на пороге дома стоял старик. Лысый, немного сутулый, с римским носом, тонкогубой улыбкой и яркими, пытливыми глазами.
— Добрый день, друг! Ведь ты друг, надеюсь?
— Пока нет, — уклончиво отвечал Мэт. — Но, пожалуй, хотел бы им стать.
— Стало быть, ты философ?
— Ну... я бы так не сказал. — Ведь в конце концов он пока не закончил свою диссертацию, не говоря уже о получении степени доктора философии. — Просто мне нравится учиться.
— Но нравится недостаточно, чтобы сказать, что ты любишь знания, верно? — Старик заинтересованно улыбнулся. — Может быть, ты больше любишь женщин? Или одну женщину?
— Одну, — признался Мэт. — А что касается знаний, то можно сказать, что я с ними кокетничаю, но не стал бы на них жениться.
— Ах! — опять воскликнул старик и рассмеялся. — А вот я, мой друг, с удовольствием кокетничаю с красивыми женщинами, но избрал женитьбу на знаниях! Ты читал работы древних греков?
— Только некоторые, — признался Мэт. — Я изучал современные языки — не латынь и не греческий.
— Но ты же ученый!
— Не сказал бы. Я всего лишь профессиональный студент.
Старик задумался и нахмурил лоб.
— Тебе придется объяснить мне, в чем тут разница, но сначала тебе нужно чего-нибудь выпить. Пойдем же, пойдем!
Мэт вошел, старик одной рукой закрыл дверь, а вторую протянул Мэту для рукопожатия.
— Меня зовут Аруэтто. А тебя?
Так... Приехали. Начало не то дружбы, не то вражды. Но почему-то Мэту не хотелось врать этому человеку, и он честно ответил:
— Я — Мэтью Мэнтрел.
Аруэтто широко раскрыл глаза.
— Верховный маг Меровенса?
Мэт взял себя в руки и выпрямился во весь рост.
— Он самый.
— Я слыхал о тебе, слыхал о широте твоей учености! О, пойдем же, пойдем, садись. Нам надо поговорить, долго и о многом! Пойдем, пойдем!
Аруэтто быстро прошел по залу и вышел в двери. Мэт шел за ним, изумленный до глубины души. Приятно, что его не принимают как врага, но как-то удивительно слышать, что ему поют хвалы, в особенности же по поводу его учености. Может быть, по понятиям этого мира он и был ученым, но сам-то Мэт знал про себя правду.
С другой стороны, он был знаком с одним математиком, который на выпускном акте, гордо глянув на свой диплом доктора философии, сказал: «Что ж, теперь я знаю, как много не знаю».
Правда, может быть, все дело в этом месте? Волшебники, колдуны и — ученые?
А вот предложение присесть Мэту очень понравилось. Он последовал за Аруэтто.
Пройдя через дверь, они вышли в атриум* . Светило жаркое, по-настоящему итальянское солнце. Аруэтто подвел Мэта к каменной скамье, расположенной так, что на нее падала тень от стены. Перед скамьей стоял небольшой столик.
— Присаживайтесь, мой дорогой друг! Да-да, я знаю, сидеть на мраморе жестко. Сейчас подложим подушку! — Аруэтто пристально посмотрел на белую поверхность скамьи, и на ней тут же возникла подушка с оборкой. — И еще чего-нибудь прохладительного! — приказал Аруэтто, глядя на крышку столика, где тут же появился хрустальный кубок, покрытый капельками испарины, поскольку в пурпурную жидкость внутри кубка был положен лед. Аруэтто, лучась улыбкой, взглянул на Мэта. — Удобно жить в мире иллюзий, не так ли?
Значит, он все понимал.
— Долго ли вам пришлось разгадывать это? — медленно выговаривая слова, спросил Мэт.
— Я ни о чем не догадывался. Боюсь, в некотором смысле я тугодум, — ответил Аруэтто. — Но я повстречался здесь с одним хвастливым колдуном, которому пришло в голову устрашать меня набором своих фантазий. — Аруэтто улыбнулся. — Но он не читал античных авторов и понятия не имел ни о Гидре, ни о горгонах. Когда он с ними встретился, он в ужасе бежал, а к тому времени, когда он вспомнил, что они всего-навсего иллюзии и что их можно уничтожить, я уже выдумал мою виллу. Ее стены — защита ото всех чудовищ этого фанфарона. Пришлось заговорить их, потому что, боюсь, образования у колдуна маловато, а воображения еще меньше. — Аруэтто уселся на скамью рядом с Мэтом. — А ты скоро ли догадался, мой друг? Будучи чародеем, ты наверняка тут же все быстро раскусил.
В пальцах Аруэтто появился кубок с шартрезом.
— Это верно, но... я только и делал, что пытался разгадать, как устроен этот мир, — ответил Мэт. — Понимаете, когда вы произносите заклинание, а результат получаете быстрее, чем ожидали, и более яркий, то поневоле задумаетесь. — Мэт отхлебнул напитка. В кубке оказался неферментированный виноградный сок, холодный и вкусный. — Видимо, король Бонкорро решил, что будет лучше, если я стану творить чудеса здесь, нежели в его королевстве.
— Так ты выступил против самого короля? Чародейская дуэль?
— Вот уж не знаю, можно ли это назвать дуэлью, — неторопливо проговорил Мэт. — Не проявил необходимой предосторожности. Король меня застал врасплох. Хотя почему он хотел от меня избавиться — это я понимаю: я явился в его страну переодетым. А если совсем честно, я шпионил.
— А он тебя изловил, — кивнул Аруэтто. — Он или его канцлер Ребозо?
— Ребозо. Этот так и сжигал меня глазами. Он-то наверняка с большим удовольствием отрубил бы мне голову, но Бонкорро решил вместо этого отправить меня сюда. Он сказал, что это — испытание моих способностей. Если я найду способ выбраться, значит, я выдержал испытание.
— В таком случае, узнав об этом, он с помощью любого заклинания сможет уничтожить тебя, — кивнул Аруэтто. — Я бы тебе советовал, лорд Маг, если уж тебе удастся освободиться из этой хитроумной тюрьмы, бежать в какое-нибудь место подальше от короля Бонкорро, и, если можешь, захвати меня с собой.
Мэт качнул кубком.
— А я так понял, что вам тут нравится.
— О, тут, конечно, куда роскошнее, чем я и помыслить мог в настоящем мире. Тут я могу окружить себя красотой, о которой дома я только мечтал! Но мне очень одиноко, придворный чародей! Жениться я не хочу, но меня всегда радует общество добрых людей, а также переписка с теми немногими, которые, как и я, открыли для себя прелести древнегреческих и древнерэмских книг.
— Это я могу понять. Между прочим, я обратил внимание на ваши статуи. Вы просто запомнили то, что видели. Если это так, то я хотел бы познакомиться со скульптором.
— Я запомнил греческие и рэмские статуи, которые видел своими глазами. Что же касается остальных, я просто представлял своих знакомых и мысленно раздевал их, ставя на пьедесталы.
— Хорошо, что никто из них не видел этих статуй, — улыбнулся Мэт.
— О, они бы себя не узнали! — воскликнул Аруэтто. — Сначала я представляю знакомое лицо, но потом изменяю его до неузнаваемости. Только красота сохраняется.
— Вдобавок вы изменяете и лица, и фигуры по образу и подобию вашего излюбленного греческого идеала. Мало мне встречалось современных людей с таким телосложением.
Аруэтто довольно улыбнулся:
— Вы меня раскусили! Да, это верно, все лица чем-то похожи, да и фигуры тоже. Таков античный стиль.
— Верно ли я понимаю, что вам доставляет удовольствие работа с обнаженной натурой?
— Если ты хочешь спросить, нахожу ли я в этом телесный восторг, ответ будет «да», — сказал Аруэтто. — Умом я превозношу женское тело до божественных высот, прежде чем ставлю его на пьедестал. Но, и закончив работу, я с таким же восторгом любуюсь пропорциями и линиями статуи.
По крайней мере честен.
— Вас можно было бы обвинить в восхвалении человеческого тела.
— Можно было бы, но ты не будешь? — Аруэтто лукаво усмехнулся. — Значит, ты тоже веришь, что человеческие существа совершенны?
— Что же, верю, но они также и развращены, — медленно выговорил Мэт. — Я считаю, что род человеческий обладает удивительным числом прекрасных качеств и скрытых возможностей, хотя порой я впадаю в отчаяние, я очень сомневаюсь, что большая их часть когда-либо разовьется и проявится.
— И все же ты веришь в человечество?
— Боюсь, что так, — вздохнул Мэт. — Хотя я слишком доверчив, я бы не сказал, что верю, будто бы все-все люди изначально рождаются хорошими, но думаю, что таковыми рождается большинство. Правда, не всегда им удается сохранить эти хорошие качества к тому времени, когда они взрослеют. Но вы, как я понимаю, верите, что человечество прекрасно и совершенно?
— О, я думаю, что люди — удивительные существа! Они — нескончаемый источник чудес и тайн, даже тогда, когда это нехорошие люди! Но ты прав, я нахожу, что хорошего в людях больше, чем плохого, и верю, что наш род можно было бы сделать совершенным.
— Вы определенно гуманист, — заключил Мэт. — А кто вы еще?
Аруэтто развел руками.
— Я ученый, который старается стать философом. Вот и все.
— Бог видит, этого достаточно. — Мэт заметил, что старик не вздрогнул при слове «Бог». — Но чем же вы зарабатываете на жизнь?
— Я получил вполне достаточное наследство для того, чтобы жить небогато, но удобно, — ответил Аруэтто, — и обнаружил, что передо мной стоит выбор. Я мог бы прожить скромно и проявить себя в науке, либо я мог жениться, обзавестись семьей, но тогда мне пришлось бы трудиться или торговать для того, чтобы прокормить семью. И я сделал выбор. Я посвятил себя науке, моей единственной истинной любви.
— И еще искусству, — добавил Мэт. — А разве вы не могли зарабатывать как скульптор?
— О, моим рукам недостает ни умения, ни таланта!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67