Бартон расстроился, хотя и понимал, что он бессилен что-либо
изменить. Единственная надежда на восстановление спокойствия в их убежище
была в том, что пришельцев прогонит отсутствие воды. Но и эта надежда
быстро исчезла. Какая-то женщина сказала, что примерно в полутора милях к
западу есть небольшой водопад. Он течет с вершины горы через каньон в
форме стрелы в большое и только наполовину заполненное углубление. В конце
концов, это озеро должно будет переполниться, и ручеек потечет до самой
реки. "Было бы очень хорошо, - отметил про себя Бартон, - соорудить для
ручья канал из камня, выбитого из подножия горы".
И, словно угадав эти мысли, Питер Фригейт произнес:
- Проблема с питьевой водой для нашей долины была бы решена, если бы
мы сделали из гигантского бамбука трубы и проложили их от источника к
нашим хижинам.
Бартон напомнил ему, что здесь, пожалуй, собралось и так довольно
много народа, на что Фригейт пожал плечами и отвернулся. Бартон хотел было
что-то сказать, но передумал и повел группу к чашному камню.
Они вставили чаши в камень - каждый хорошо запомнил расположение
своей - и стали ждать. Бартон объяснил группе, что он намеревается уйти
отсюда, как только будут наполнены чаши. Местность на полпути между
водопадом и этим камнем была лучше, да и к тому же, возможно, не столь
многолюдна.
Голубые языки пламени с грохотом взметнулись над камнем, когда солнце
достигло зенита. На сей раз чаши выдали салат, итальянский черный хлеб с
мелкими вкраплениями чеснока, масло, спагетти вперемешку с мясным фаршем,
чашку сухого красного вина, виноград, снова кофейные гранулы, десять
сигарет, палочку марихуаны, сигару, опять туалетную бумагу, кусок мыла и
четыре шоколадных пирожных. Среди присутствующих послышались жалобы, что
им не нравится итальянская пища, но никто не отказывался от еды.
Выкурив по сигарете, они отправились к водопаду, расположенному у
основания скалы. Он оказался в самом конце треугольного каньона, где
вокруг провала уже расположилась лагерем довольно большая группа людей.
Вода была ледяная. После того, как люди Бартона вымыли, высушили посуду и
наполнили сосуды водой, группа двинулась в обратный путь. Ярдов через
восемьсот они выбрали холм, поросший соснами. На самой верхушке росло
гигантское железное дерево. Бамбук всех размеров рос вокруг в изобилии.
Под руководством Казза и Фригейта, проведшего много лет в Малайзии, они
нарезали стебли бамбука и соорудили из них хижины. Это были круглые
строения с одной дверью и окном сзади, с конической крышей, покрытой
травой. Они работали быстро и не стремились к совершенству строений, так
что ко времени очередного приема пищи все, кроме крыши, было закончено.
Фригейт и Монат остались возле хижин, остальные же взяли чаши и пошли к
камню. Здесь они увидели около трехсот человек. Бартон предвидел это.
Большинству не захочется шагать две мили три раза в день за едой. Они
предпочтут тесниться вокруг камней, только бы не сделать, упаси Господи,
лишнего усилия. Теперь хижины были разбросаны беспорядочно и гораздо ближе
друг к другу, чем это необходимо. Однако оставалась еще проблема свежей
воды, и Бартон удивился, что так много людей собрались здесь, не продумав,
как ее решить. Но тут же одна хорошенькая сербка сообщила ему, что днем
был найден совсем рядом с камнем источник отличной питьевой воды. Ручей
бежал из пещеры, расположенной прямо над одной из скал. Бартон тут же
отправился его обследовать. Вода вырывалась из пещеры и тонкой струйкой
стекала по отвесной скале в водоем, около пятидесяти футов шириной и
глубиной около восьми.
Бартон отметил, что, похоже, это место характеризовало запоздалую
мысль тех, кто создал все это великолепие.
Он возвратился как раз к вспышке голубого пламени. Казз неожиданно
встал и на виду у всех начал мочиться. Ему и в голову не пришло отойти в
сторону. Логу хихикнула, Таня покраснела. Итальянки привыкли к тому, что
мужчины жмутся к стенкам домов в любых местах, где только им приспичит,
поэтому, казалось, не заметили происходящего. Вильфреда привыкла и к
гораздо худшему. Алиса, к удивлению Бартона, тоже не обратила внимания,
как будто это был не человек (почему бы неандертальца и не назвать
человеком?), а просто собака или кошка. Похоже, так и объяснялось ее
отношение к происходящему. Для нее Казз не был человеком, и поэтому от
него не следовало ожидать, что он в таких случаях будет поступать как
человек.
Сейчас трудно было объяснить Каззу суть его проступка, тем более что
он пока не понимал их языка. "Но выразить свое неодобрение, хотя бы
жестом, необходимо, чтобы в будущем он не облегчался на виду у всех, тем
более во время приема пищи, - подумал Бартон. - Каждый должен научиться
определенным запретам, и все, что портит аппетит другим, когда они едят,
должно быть запрещено. И сюда же должны быть включены перебранки во время
еды". Честно говоря, за свою прошлую жизнь он принимал участие в обеденных
диспутах более, чем достаточно.
Подойдя к Каззу, он похлопал по верхушке его похожего на буханку
хлеба черепа. Казз вопросительно посмотрел на Бартона, и тот
неодобрительно покачал головой. Казз поймет причину неодобрения, когда
научится говорить по-английски. Но вдруг Бартон позабыл о своем
первоначальном намерении и, пытаясь вспомнить, что же он хотел сделать,
погладил себя по голове. И тут он осознал, что на черепе стали пробиваться
волосы.
Тогда он провел тыльной стороной ладони по лицу - оно было гладким,
как и раньше. Но подмышками тоже оказался пух. Зато пах, как и лицо, пока
еще не начал зарастать. Возможно, там волосы будут расти не так быстро,
как на голове. Он поделился открытием с остальными, и все стали проверять
себя и друг друга. Все было правильно. Волосяной покров к ним возвращался,
по крайней мере, на голове и в подмышках. Лишь Казз был исключением. У
него волосы росли повсюду, кроме лица.
Это открытие вызвало ликование. Смеясь и шутя, они шли в тени
основания горы. Затем повернули на восток и, пройдя мимо четырех холмов,
подошли к склону, за которым начиналось то, что они считали своим домом.
Поднявшись до середины склона холма, они молча остановились. Фригейт и
Монат не отзывались на их оклики.
Бартон распорядился рассеяться и замедлить шаг и только после этого
вновь повел их к вершине холма. В хижинах никого не было, некоторые, те
что поменьше, были даже перевернуты или раздавлены. У Бартона мороз прошел
по коже, словно пронесся ледяной ветер. Тишина, поврежденные хижины,
отсутствие Моната и Фригейта - все предвещало нечто недоброе.
Минутой позже они услышали улюлюканье и обратили взоры к подножию
холма. В траве возникли лысые головы двух охранников и вскоре оба быстро
поднялись вверх по склону. Монат казался мрачным, зато американец улыбался
вовсю. У него было исцарапано лицо, а костяшки пальцев были изодраны и
кровоточили.
- Мы только-только прогнали четырех мужчин и трех женщин, которые
хотели завладеть нашими хижинами, - сказал Фригейт. - Я говорил им, что
они могли бы построить собственные дома, и, кроме того, неоднократно
предупреждал, что вы вот-вот вернетесь. И если они не уберутся восвояси,
вы им крепко намылите шеи. Они прекрасно все поняли - они говорили
по-английски. Как я узнал из разговора, они были воскрешены у чашного
камня в миле севернее нашего. Большинство народа там было из Триеста ваших
дней, кроме десятка жителей Чикаго, умерших в районе 1985 года.
Распределение мертвецов, несомненно, довольно забавное. Не правда ли? Я бы
сказал, что во многом просто случайный выбор.
Во всяком случае, я им сказал то, что Марк Твен вложил в уста одного
дьявола: "Вы, жители Чикаго, думаете, что вы лучшие среди людей, в то
время как истина заключается в том, что вы просто более многочисленны".
Это им, конечно, не понравилось. Они, кажется, думали, что я должен
быть с ними потому, что я - американец. Одна женщина даже предложила мне
себя, если я только переметнусь к ним и помогу отстоять эти хижины. Я
отказался. И тогда янки заявили, что они все равно отберут их, и если
надо, то через мой труп.
Но на словах они были храбрее, чем на деле. Монат напугал их одним
только взглядом, и к тому же у нас было каменное оружие и бамбуковые
копья. И все же предводитель подстрекал их напасть. Тут я внимательно
присмотрелся к одному из их шайки.
Тогда его голова не была лысой. На ней была копна густых прямых
черных волос. К тому же, когда я впервые с ним встретился там, на Земле,
ему было уже лет тридцать пять и он носил толстые роговые очки. Я не видел
его пятьдесят четыре года. Подойдя поближе, я постарался получше
рассмотреть его лицо, улыбавшееся, как и раньше. О, я хорошо запомнил эту
вошедшую в поговорку улыбку скунса-вонючки. У меня вырвалось: "Лем? Лем
Марко? Да ведь это Лем Марко, не так ли?"
Он сделал круглые глаза и еще больше расплылся в улыбке. Схватил мою
руку (Понимаете, мою руку! И это после того, как он мне напакостил!) и
закричал, как будто мы были потерявшими друг друга братьями: "Да, да! Это
же Питер Фригейт! Здорово! Дружище!"
Я был почти рад, встретив его. Он, похоже, тоже обрадовался нашей
встрече. Но затем я сказал себе: "Ведь это тот самый негодяй-издатель,
который надул тебя на четыре тысячи долларов, а ты был еще начинающим
писателем". Я сказал себе: "Не забудь Питер, этот тип надолго испортил
твою карьеру. Этот лицемернейший и скользкий тип обобрал тебя и еще, по
меньшей мере, четырех писателей. Оставил всех без гроша, а затем объявил
себя банкротом и сбежал со всеми деньгами. Это как раз тот человек, о
котором ты не должен забывать не только потому, что он сделал с тобой и
другими, но и из-за многих других известных тебе издателей-мошенников".
Бартон усмехнулся и сказал:
- Я когда-то говорил - священники, политиканы и издатели никогда не
пройдут через небесные врата. Я тогда ошибся, если, конечно, мы сейчас на
Небе.
- Да, да, я помню, - кивнул Фригейт. - Я всегда помнил эти ваши
слова. И вот тогда я отбросил невольную радость, вспыхнувшую при виде
знакомого человека, и сказал: "Марко..."
- С таким-то именем он добился вашего доверия? - удивилась Алиса,
перебив на полуслове Фригейта.
- Он сказал мне, что это чешское имя, означающее "достойный доверия".
Как и все остальное, это была очередная ложь. Мне он очень много говорил и
обещал, а я верил... Так вот, я почти что убедил себя, что нам с Монатом
надо им уступить. Мы бы ушли, а затем все вместе, как только вы вернулись
бы после прогулки к чашному камню, выгнали их. Это было бы наиболее
разумное решение. Но когда я узнал Марко, я совершенно обезумел! Я сказал
этому негодяю: "Дружочек, это действительно очень радостно - увидеть твою
гнусную рожу после многих лет забвения, особенно здесь, где нет ни суда,
ни фараонов!"
И я заехал ему прямо в нос! Он рухнул на землю, захлебываясь кровью.
Мы с Монатом, не давая опомниться остальным, бросились на них. Одного я
ударил ногой, зато другой заехал мне своей чашей по щеке. У меня все
поплыло перед глазами, но Монат вышиб дух у одного из них древком копья и
сломал ребра другому - он хоть и тощий, но ужасно проворный. Марко к тому
времени поднялся, и я еще раз приложился к нему кулаком. Удар пришелся в
челюсть, и как мне показалось, мой кулак пострадал гораздо больше, чем его
лицо. Он развернулся, этот подлый трус и побежал прочь. Я погнался за ним!
Остальные, видя, что один начал бегство, тоже дали деру. Но Монат все же
успел хорошенько отдубасить спины некоторых своим копьем. Я гнался за
Марко до соседнего холма, поймал его на спуске и уж тут отделал его, как
хотел! Он полз прочь, умоляя о пощаде, каковую я предоставил ему, дав на
прощание пинка под зад, от которого он, вопя, покатился до самого
подножия.
Фригейт все еще дрожал от возбуждения: он был очень доволен собой.
- Я боялся, что за столько лет я размягчусь, - сказал он. - Ведь это
было так давно и на другой планете. Может быть, мы здесь для того, чтобы
простить наших врагов и бывших друзей или чтобы простили нас. Но с другой
стороны, я подумал: "Может, мы здесь для того, чтобы вернуть себе кое-что,
что упустили на Земле". Что вы на это скажете, Лев? Вы бы хотели получить
возможность поджарить Гитлера? На очень медленном огне, а?
- Я не уверен, что можно ставить на одну доску плута-издателя и этого
наци, - вспыхнул еврей. - Нет, я бы не хотел жарить этого негодяя на огне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38