Я бы скорее уморил бы его до смерти... Или кормил бы его так, чтоб он
только не подох с голоду. Но, наверное, я бы и этого не стал делать. Что в
этом хорошего? Разве это заставит подлеца хоть чуть-чуть измениться, разве
он тогда поверит, что евреи тоже люди? Нет, я бы ничего не стал с ним
делать, будь он в моей власти. Я бы просто убил его, чтобы он больше не
смог причинять зло другим. Но я не уверен в том, что убийство означало бы,
что он останется мертвецом навеки, тем более здесь.
- Вы настоящий христианин, - осклабился Бартон.
- Прошу вас, прекратите лицемерить и юродствовать, - твердо сказал
Фригейт.
- Я знал, что вы настоящий друг, спасибо, - кивнул головой Руах. -
Можете впредь на меня во всем полагаться, Питер.

12
Во второй раз Бартон услышал фамилию Гитлер. Он хотел бы все узнать
об этом человеке, но сейчас нужно было отложить все разговоры до
завершения строительства хижин.
Все дружно взялись за работу. Одни нарезали траву маленькими
ножницами, которые они обнаружили в своих чашах. Другие залезли на
железные деревья и срывали огромные треугольные зеленые с алым узором
листья. Крыши, конечно, оставляли желать лучшего. Бартон взял себе на
заметку найти профессионального кровельщика и научиться у него его
искусству. Кроватями, как решили все, будут просто охапки травы, по верху
которых будут укладываться связки мелких листьев железного дерева.
Одеялами должны были служить другие охапки этих же листьев.
- Слава богу или кому там еще, что здесь нет насекомых, - заметил
Бартон.
Он поднял серую металлическую кружку, в которой еще оставалось около
ста граммов водки, напитка, лучше которого ему так и не доводилось
пробовать.
- За того, кем бы Он ни был, - провозгласил он тост. - Если бы Он
поднял нас только для того, чтобы мы жили на точной копии Земли, то мы бы
делили свое ложе с десятком тысяч разного рода кусающихся, царапающихся,
жалящих, щекочущих, кровососущих паразитов.
Они выпили и еще некоторое время сидели у костра, курили и
разговаривали. Тени сгущались, небо потеряло голубизну, и огромные звезды,
которые до наступления сумерек были едва видны, теперь расцвели вовсю.
Небо этой планеты сверкало на славу!
Бартон встал, прошел на другую сторону костра и сел на корточки рядом
с Алисой. Она только что вернулась, уложив спать в одной из хижин
Гвиневру.
Он протянул пластинку жвачки Алисе и произнес:
- Я только что взял себе половинку. Не угодно ли вам другую?
Она равнодушно посмотрела на Бартона и презрительно скривила губы:
- Нет, благодарю вас, сэр.
- Здесь восемь хижин, - усмехнулся Бартон, хотя его голос звучал без
тени иронии. - Нет никаких сомнений, кто с кем будет разделять этой ночью
постель. Кроме разве что Вильфреды, вас и меня.
- Я не думаю, что в этом могут быть какие-то сомнения!
- Значит, вы спите с Гвиневрой?
Она даже не посмотрела в его сторону. Он посидел рядом еще несколько
секунд, затем встал и вернулся на свое прежнее место, рядом с Вильфредой.
- Вы можете уйти отсюда, сэр Ричард? - поинтересовалась та, скривив
губы. - Черт меня побери, но я не люблю быть второй на очереди. По крайней
мере, вы могли бы поинтересоваться ее мнением, когда вас никто не видел. А
так как у меня есть кое-какая гордость, то очень прошу вас, сэр,
перебраться от меня куда-нибудь подальше.
Минуту Бартон молчал. Его первым побуждением было обругать ее
изысканно грязными выражениями. Но потом он понял, что она права. Он
слишком высокомерен с этой женщиной. Даже если там, на Земле, она и была
продажной девкой, она имела право на человеческое обращение. Тем более,
что, как она утверждала, до проституции ее довел голод. Правда, Бартон
довольно скептически отнесся к этим словам, но не высказывать же
громогласно свои сомнения по этому поводу? Очень многие проститутки
находили рациональные извинения своей профессии. У них всегда были
оправдания относительно вступления на путь торговли своим телом. И все же
ярость, с которой Вильфреда набросилась на Смитсона, и ее поведение с
Бартоном говорили, что она в чем-то искренна...
Наконец, он встал и произнес:
- Я вовсе не хотел вас обидеть, поверьте мне.
- Вы в нее влюблены? - спросила Вильфреда, подняв на него взгляд.
- Только одной женщине я говорил, что люблю ее! - гордо заявил
Бартон.
- Своей жене?
- Нет. Девушке, которая умерла прежде, чем я смог на ней жениться.
- А сколько лет вы были женаты?
- Тридцать девять лет, хотя вас это совершенно не касается.
- Черт меня побери! Столько времени вместе, и вы ни разу не сказали
ей, что любите?
- В этом не было необходимости! - заявил он. И пошел прочь. Он выбрал
себе для ночлега хижину, которую занимали Монат и Казз. Казз уже
похрапывал. Монат курил марихуану, опершись на локоть. Монат предпочитал
ее табаку, поскольку вкус этой травки напоминал ему табак его родины.
Однако марихуана почти не действовала на него, тогда как табак иногда
давал мимолетные, но довольно яркие видения.
Бартон решил сохранить остаток, как он называл, "мечтательной
резинки". Он соврал Алисе, что уже использовал жвачку, надеясь, что той
ничего не останется делать, как согласиться на его предложение. Поэтому он
закурил сигарету, хотя и знал, что марихуана, возможно, сделает его обиду
и опустошенность еще более страшными. От нечего делать он стал
расспрашивать Моната о его родной планете. Все это очень интересовало его,
но марихуана не оправдала его опасений, и под все более слабеющий голос
инопланетянина он поплыл далеко-далеко...
"...прикройте сейчас же глаза, мальчики! - приказал Джилкрист в своей
раскатистой шотландской манере.
Ричард взглянул на Эдварда. Тот ухмыльнулся и поднес руки к глазам.
Он определенно подсматривал в щелочки между пальцами. Чтобы не отставать
от брата, Ричард тоже прикрыл глаза руками, но продолжал стоять на
кончиках пальцев. Хотя и он, и его брат стояли на ящиках, им все же нужно
было вытягиваться, чтобы видеть поверх голов стоящих впереди взрослых.
Теперь на подпорке покоилась голова женщины. Ее длинные каштановые
волосы свисали на лицо. Он хотел разобрать выражение ее лица, смотрящего
вниз, на корзину, дожидавшуюся ее или, вернее, ее голову.
- Не подглядывайте, мальчики! - снова приказал Джилкрист.
Раздался рокот барабанов, один-единственный вскрик, и лезвие
устремилось вниз. Из шеи захлестала кровь и казалось - она никогда не
остановится. Раздался дружный вопль толпы, смешанный с чьим-то криком и
стенаниями. Голова женщины медленно падала вниз. Кровь хлестала и хлестала
из шеи, заливая толпу, и хотя он был на расстоянии не менее сотни футов от
жертвы, кровь и ему брызнула на руки и стала капать сквозь растопыренные
пальцы на лицо, заливая глаза и ослепляя его. Губы его слиплись, и он
почувствовал на них соленый привкус. И тогда из его горла вырвался дикий
крик..."
- Проснитесь, сэр Ричард? Да проснитесь же наконец, Дик! - начал
тормошить его Монат. - Проснитесь! У вас, должно быть, кошмар!
Бартон, всхлипывая и дрожа, сел. Он потер руки и осторожно потрогал
лицо. И руки и лицо были влажными. Но от пота, а не от крови.
- Мне снился сон, - наконец вымолвил Бартон. - Тогда мне было всего
шесть лет, и я жил в городе Тур, что во Франции. Мой наставник, Джон
Джилкрист, взял нас, меня и моего брата Эдварда, посмотреть на казнь
женщины, которая отравила свою семью. Я был страшно взволнован и
подсматривал сквозь пальцы, хотя он запретил нам смотреть на последние
секунды ее жизни, пока нож гильотины падал вниз. Но я смотрел! Я должен
был это сделать. Я помню, что меня немного мутило, но это было
единственное, чем подействовала на меня эта отвратительная сцена. Мне
казалось - я отделился от самого себя, когда наблюдал за казнью. Как будто
я все это рассматривал через толстое стекло, как будто все происходящее
было абсолютно нереальным. А может быть, нереальным был я? Поэтому, по
сути, эта сцена так и не привела меня в ужас.
Монат закурил еще одну сигарету с марихуаной. Ее огонька было
достаточно для того, чтобы Бартон увидел, что инопланетянин качает
головой.
- Как дико! Вы хотите сказать, что вы не просто убивали своих
преступников - вы еще и отрезали им голову? На виду у всех? И вы позволяли
еще и детям смотреть на этот ужас??
- Ну... В Англии поступали несколько человечнее. У нас преступников
вешали.
- По крайней мере, французы разрешали людям осознать то, что именно
они пролили кровь преступников, - сказал Монат. - На их руках была кровь.
Но, по-видимому, этот аспект никому не приходил в голову. Во всяком
случае, сознательно. А вот теперь, после многих лет - шестьдесят три года,
не так ли? - вы закурили марихуану, и перед вашим взором оживает
происшествие, которое, как вы всегда были убеждены, не оставило в вас
никакого следа. Но от этого зрелища вы сейчас корчились в ужасе. Вы
кричали, как напуганное дитя. Вы отреагировали так, как должны были бы
реагировать в детстве. Я бы сказал, что марихуана вскрывает какие-то
глубинные слои сдерживания и воскрешает страхи, которые были погребены там
в течение шестидесяти трех долгих лет.
- Вполне возможно, - согласился Бартон.
Где-то вдали прогрохотал гром, сверкнула молния. Через минуту
стремительно нахлынул звук падающих на крышу капель. Прошлой ночью дождь
начался примерно в это же время, около трех часов утра. И в эту вторую
ночь дождь пошел в то же самое время. Ливень стал проливным, но крыша
держалась, и ни одна капля не проникла внутрь хижины. Немного воды
показалось все же из-под задней стенки, которая выходила в сторону вершины
холма. Вода растеклась по полу, но не намочила лежащих людей, поскольку
трава и листья под ними образовали матрас в добрый фут толщиной.
Бартон разговаривал с Монатом примерно еще полчаса, пока дождь не
прекратился. Монат заснул, а Казз так ни разу и не проснулся. Бартон
попытался было заснуть, но так и не смог. Он никогда не чувствовал еще
себя таким одиноким... Он боялся, что опять во сне может соскользнуть в
какой-то кошмар. Через некоторое время, поняв, что так и не уснет, он
вышел из хижины и побрел туда, где спала Вильфреда. Еще до того, как он
подошел ко входу в хижину, его ноздрей коснулся запах табака. В темноте
возле хижины светился огонек сигареты. На фоне уже чистого звездного неба
на копне из травы отчетливо вырисовывалась женская фигура.
- Привет! - произнесла она. - Как я и ожидала, вы появились.
- Обладание собственностью - это инстинкт, - сказал Бартон.
- Я очень сомневаюсь, что в человеке это - инстинкт, - возразил
Фригейт. - Некоторые люди в шестидесятых годах, я имею в виду в 1960-х
годах, пытались доказать, что человеку присущ инстинкт, который они
назвали "зовом земли". Но...
- Мне нравится это название. В нем ощущается какой-то звон, - отметил
Бартон.
- Я догадывался, что оно вам понравится, - согласился Фригейт. - Но
Ордри и другие пытались доказать, что человеку не только присущ инстинкт
объявлять определенную часть земли своей собственностью, но также и то,
что он произошел от обезьяны-убийцы. И что инстинкт убивать все еще очень
силен в его наследственности. Этим они объясняли национальные границы,
патриотизм (как общегосударственный, так и местный), капитализм, войны,
убийства, преступления и так далее. Но другая философская школа
утверждала, что все это плоды культуры, то есть общества. Что все дело в
непрерывности общественных формаций, посвятивших себя с самых ранних
времен племенной вражде, войне, убийству, преступлению и так далее.
Измените культуру - и обезьяна-убийца исчезнет. Исчезнет потому, что ее
никогда и не было подобно тому, как не было и карлика на лестнице. Убийцей
было общество, и общество воспитывает новых убийц из подрастающих
несмышленышей. Правда, были некоторые сообщества, образовавшиеся еще до
изобретения письменности, это точно... которые так и не воспитали убийц. И
это было их доказательством того, что человек не произошел от
обезьяны-убийцы. Или я бы сказал, что он, вероятно, произошел от обезьяны,
но уже не несет в себе гены убийства, либо несет, но не в большей мере,
чем гены, определяющие тяжелые надбровные дуги, или шерсть на коже, или
череп объемом в 260 кубических дюймов.
- Все, что вы говорите, довольно интересно, - заметил Бартон. - Мы
еще займемся более глубоко разными теориями в другое время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38